«ПОМОЖИТЕ!»

Молодой человек сидел в просторном кабинете адвокатского офиса и смотрел в окно. Мелкий сентябрьский дождик заставил прохожих раскрыть зонты. «Хоть бы скорее закончился. Не в кайф по такой погоде в суд ехать».

Хлопнула входная дверь. За стеной послышалось шарканье. Молодой человек выпрямился, подтянул галстук и пригладил модную чёлку.

В дверь кабинета постучали.

— Входите!

На пороге появилась женщина в застиранном фланелевом халате, в испачканных грязью галошах на хлопчатобумажный носок.

— Мэнэ аблакат нужен! – она ладонью вытерла с лица капли дождя.

— Я адвокат.

— Поможите! Беда случилася! – взволнованно заговорила женщина.

— Присядьте. Успокойтесь. – Молодой человек подвинул ей стул. – Зовут меня Юрий Андреевич. Что у вас произошло? Я слушаю.

Женщина села. Завязала потуже платок.

— Сын на машине ехал, – уже спокойней начала она. – Его милыция становила. Вин пяный був. Он на милыцонера кинулся, вдарил ему. Теперь у него права забралы на два года! Поможите!

— Имели право забрать, раз пьяный был, – ответил адвокат.

— А шо ж вин теперь делать будэ?!

— Пешком ходить.

— А жить як?! Вин же на машине робыть. Больше ничёго нэ вмие.

— Ну, это бабушка, вопрос не ко мне. Об этом Ваш сын должен думать.

— Та! Як думать?!

— Ну,.. – адвокат развёл руками.

Женщина подвинулась к нему.

— Сынок, поможи. Пускай права отдадуть.

— А когда забрали? Постановление суда есть?

— Не знаю, сынок. Какое становление?! Ты поможи, ради Бога!

— Постановление несите. Как же я помогу, если я и постановления не видел, не знаю, когда это было, обстоятельств не знаю. Где Ваш сын?

— Та, «хде»?! – махнула рукой женщина. – У городе. Вин же ж у городе живёть. Я – на хуторе.

— Так пусть сам и приходит.

— Ни, - довольно резво, невзирая на возраст, закрутила головой женщина. - Вин нэ прыйдэ.

— Так, может, он со всем согласен, а вы тут бегаете, хлопочете?

— А як вин жить будэ?!

— Да чего ж вы за него так печётесь?

— То ж дитё моё, – женщина взглянула на адвоката, и тот увидел, что глаза её наполнились тёплом и лаской.

— И сколько ж «дитю» лет?

— Сорок четыре будэ.

— Взрослый человек. Сам должен думать. Сам должен отвечать за свои поступки. Сам должен о себе хлопотать. Вот пусть берёт постановление и приходит к нам, а не заставляет Вас бегать.

— Мэнэ нихто нэ заставляе. Як узнала - сразу до Вас. А сам вин нэ прыйдэ… Поможите!

Юрий Андреевич вздохнул.

Женщина затолкала под платок пряди седых волос.

— Може, Вы помогать нэ хочэте, шо у мэнэ грошей нэма?.. Та я пенсию учёра получила та гроши уси сёдня сыну отдала – вин же алименты плотить. И так у него долг: жинка бывшая гроши трэбуе. А дитя нам нэ показуе. А теперь ще и права забралы! Думалы воны, когда права забиралы, як человик жить будэ?! Два года, а?! – на глазах женщины блеснули слёзы. – Два года! А Вы помогать нэ хочэте!

— Два года – это ещё полбеды, – пристально взглянул на женщину Юрий Андреевич. – Вот то, что он полицейского ударил – это серьёзней.

Он замялся.

— Дело возбудили?

— Яко дило?

— Уголовное.

— Як уголовное? – у женщины задрожали губы. – Это шо, его посодють?

Юрий Андреевич увидел, как бледность покрыла тёмное от солнца лицо посетительницы:

— За шо?!

— Он полицейского ударил.

— Так вин же ж пяный був! – кровь прилила к щекам женщины.

— Бабулечка, возьмите у сына постановление и несите мне.

— Та хде я его возьму?!

— Я же говорю: у сына, – сдерживал раздражение Юрий Андреевич.

— Ни, – женщина повела головой из стороны в сторону. – Вин же мэнэ бачить нэ хочэ, – она поправила платок и вздохнула. – Прыйду тихонько. Суну гроши на стол, пока спит – дверь у него нэ замкаеться, кода вин дома, – и тикать. Сёдня прыйшла, а сосед вот и казал.

— И как давно вы не общаетесь?

— Ну, як давно? – призадумалась женщина. – Да як мэнэ голову разбыл.

— Как?! Вам?!

— Вин пяный тогда був.

Юрий Андреевич молчал. Взглянул на часы, засуетился:

— Бабулечка, вы извините меня, но мне в суд уже ехать надо. На заседание опаздываю.

Он поднялся из-за стола. Женщина тоже встала. Направился к выходу. Женщина шла по пятам. Он открыл дверь. За порогом встретил ливень.

— Та я ничёго, – она встала под навес возле стенки. – Я здеся тоби дождуся. Токо поможи!

«ЗОРЬКА МОЯ ЯСНАЯ…»

Я люблю тебя больше природы…
Евгений Евтушенко

Тамара Фёдоровна подошла к окну. За стеклом крупные хлопья снега кружились в вихрях, плотным слоем покрывали улицу, опускаясь на уже наметённые сугробы.

— Да, погода. Как говорится, хороший хозяин собаку не выгонит во двор, — покачала она головой.

— Это точно, — охотно согласился супруг Павел Иванович. — Сейчас хорошо дома.  В тепле. Телевизор смотреть. Томочка, зорька моя ясная, завари чайку! Так горяченького хочется!  И мы с тобой нашу свадьбу «золотую» посмотрим, прошлое лето вспомним. Сын там, как её… флешку нам оставил.

Павел Иванович достал тонометр.

— Давление пока померяю, — продолжил он. — В нашем возрасте за давлением надо следить…

Он надел манжетку. Нажал кнопку на приборе.

— Вроде, нормальное…

Тамара Фёдоровна поставила чайник, накрыла салфеткой журнальный столик. Чайник скоро засвистел, она заварила чай и наполнила чашки горячим душистым настоем, принесла клубничное варенье.

— Дай-ка теперь я себе померяю, — она повернула тонометр. — Ого! Сто восемьдесят на сто десять. Я же чувствую: что-то не то.

— Ты таблеточку выпей, зорька моя ясная. Может, полегчает…   

Тамара Фёдоровна вынула из пачки две таблетки, положила в рот, запила глотком чая.

— Вот и славно. Теперь будем свадьбу смотреть, — сказал супруг.

Он вставил флешку в разъём телевизора, и на экране появился украшенный шарами банкетный зал, сидящие за длинным столом люди и крепкий мужчина лет сорока пяти в форме офицера-подводника.

— Смотри, смотри, — оживился Павел Иванович. — Наш Димка тост говорить будет.

— Дорогие мама и папа, — обращался офицер-подводник к Тамаре Фёдоровне и Павлу Ивановичу,  — уже пятьдесят лет вы вместе.  Вы для меня являетесь примером бесконечной любви, преданности и уважения друг к другу…

— Хорошо сказал, — одобрительно кивнул Павел Иванович.  — О-о, вот и я!

На экране появился Павел Иванович. Обвёл взглядом зал, повернулся к супруге, взял её за руки, и торжественно заговорил:

— Моя любимая, дорогая Томочка! Не могу я представить жизнь свою без тебя, потому что ты для меня самый любимый на свете человек! Я готов всегда носить тебя на руках. И, хотя я не большой знаток поэзии, всё равно я всегда с огромным чувством любви читаю тебе эти строки Евтушенко:

      
Я люблю тебя больше природы,
ибо ты, как природа сама.
Я люблю тебя больше свободы –
без тебя и свобода — тюрьма.

Павел Иванович смотрел запись и улыбался. 

— А вот и ты с ответным словом, — сказал он.

На экране Тамара Фёдоровна обращалась к супругу:

Ну как на свете радость сбережёшь?
А ты послушай сердцем и услышишь:
— Пока ты дышишь — ты всего лишь дышишь,
А вот пока ты любишь — ты живёшь.

— Томочка, а у нас молочко есть? — спросил он.

— Кажется, закончилось...

— Что-то так молочка захотелось…

— Хорошо. Я сейчас в магазин схожу, — ответила Тамара Фёдоровна.

— Если тебе не трудно, — согласился Павел Иванович. — Ты же знаешь, мне на ночь молоко надо…

Тамара Фёдоровна быстро оделась и вышла.   

Прошло больше часа, а она не возвращалась.

«Можно бы уже и поужинать, а её всё нет, — посматривал на часы Павел Иванович. — Уже стемнело. Болтает с кем-то, что ли?»

И вдруг раздался звонок мобильного. Экран высветил слово: «Жена».

— Зорька моя, ты где?  Кушать пора! У меня диета!

В ответ он услышал незнакомый голос:

— Тут женщина, хозяйка этого телефона, в больницу доставлена. В реанимации она…

В больничном коридоре Павла Ивановича встретил пожилой худощавый врач. Предложил пройти в кабинет.

— Инсульт. Состояние тяжёлое. Мы делаем всё возможное, но пока…   

Врач замолчал.        

— Как?! Инсульт?! Моя Томочка! Моя любимая Томочка!

Павел Иванович застыл в полной растерянности.

— Родственники есть?

— Сын, — не сразу ответил он. — Далеко.   

— Пусть приезжает.

У Павла Ивановича затрясся подбородок, на глазах выступили слёзы.

— А к ней можно?

— Вообще-то, мы в реанимацию не пускаем. Но… — врач посмотрел на Павла Ивановича. — Пять минут — не больше.

Павел Иванович накинул на плечи белый халат и несмело открыл дверь палаты.  На кровати под зелёной простынёй опутанная проводами и трубками, лежала его жена.

— Томочка! — кинулся он к ней. — Зорька моя ясная! — он положил свою широкую ладонь на её руку.  — Только не умирай! Как же я без тебя буду?!

— Тише-тише. Вы в больнице. И она всё равно Вас не слышит, — сказал доктор  и через минуту тронул его за плечо. — Пора…

Павел Иванович брёл домой, не замечая сугробов. Ветер обжигал щёки, швырял снег в лицо.

В смятении и беспокойстве тянулось время. В реанимацию больше не пускали.  Сын прилетел с Дальнего Востока и каждый день ездил с отцом в больницу; там они получали от врача скупые вести, похожие друг на друга: «Состояние стабильное, но есть положительная динамика…»

      — Да-да… Хорошо,.. — тупо кивал головой Павел Иванович и шёл к выходу.

     Сын следовал за ним.

     По дороге домой Павел Иванович ещё больше впадал в уныние. Оказалось, что в отсутствие супруги на него свалилась куча проблем и забот. «Что поесть, если от консервов и сухой корейской лапши уже воротит? Как убрать квартиру? Как заплатить коммуналку? Ведь в банке такие очереди!..»

     А дома Павел Иванович чистил картошку, резал пальцы и что-нибудь разливал или рассыпал. Ругался. Искал тряпку и веник. Ругался. Убирал. И снова ругался. Винил всех и вся, но большего всего — сына.

Ежедневные посещения больной были похожи друг на друга, пока однажды   врач не сообщил: «Пришла в себя. Перевели в стационар. Пойдёт на поправку».

— Скоро её выпишут, — радостно сказал Павел Иванович сыну. — Она опять рядом будет. Обед приготовит. Квартиру в порядок приведёт. Чаёк заварит, и будем нашу свадьбу досматривать.

Он вошёл в палату и долго смотрел на лежащую в углу худую, с жёлтым лицом супругу.  

— Томочка! — вдруг кинулся к ней. — Моя Томочка! Любовь моя! Жизнь моя!

Он упал перед кроватью на колени и стал целовать женщине руки. Она пошевелила губами. Безжизненные глаза её наполнились влагой. Павел Иванович догадался, что она хочет что-то сказать.  

— Что, зорька моя ясная?

Тамара Фёдоровна молчала.

— Радость моя! «Я люблю тебя больше Шекспира, больше всей на земле красоты…» — стал он читать стихи Евтушенко.

— Вот это любовь! — восхищённо и завистливо прошептала за его спиной соседка Тамары Фёдоровны по палате..

Тамара Фёдоровна молчала.

— Парализована правая сторона, речь отнялась, — объяснил врач.

— И что теперь? — недоумённо посмотрел на него Павел Иванович. — Когда это пройдёт?

— Мы делаем всё, но в её возрасте…

Врач осёкся, заметив, как потускнели глаза Павла Ивановича, как тот сгорбился, словно на него взвалили непосильную ношу, слегка пожал плечами и отвёл в сторону взгляд:          

— Может быть, со временем... когда-нибудь… Но пока…   Ей нужен уход.

По утрам в больницу спешил   Дмитрий.  Кормил    с   ложечки   мать, приподнимая её, подкладывал под спину подушку. После обеда   в   палате появлялся Павел Иванович. Садился возле постели Тамары Фёдоровны, гладил её руки: правую — неподвижную, и левую, пальцами которой Тамара Фёдоровна брала его запястье и подолгу  держала  не  отпуская,  будто  боясь потерять что-то ценное.  Павел Иванович смотрел супруге в глаза и грустно говорил:

— Что, Зорька моя ясная? Не лучше тебе?  Сказать не можешь…  А я тебе скажу: мне так тебя не хватает! Так не хватает!

Дома Павлом Ивановичем овладевало уныние. Он то молча сидел в кресле, будто что-то обдумывая, то что-то бурчал себе под нос.  

— Холодильник пора размораживать, — заметил как-то Дмитрий.

— Не знаю как, — пожал плечами   Павел Иванович. — Этим мать занималась.

— Вы так и не купили новый, — в голосе Дмитрия послышалась упрёк. — А ведь мы с женой деньги вам присылали, чтобы мама туда-сюда кастрюльки не таскала на старости лет.

— Ты уже совсем, как она! — вскипел Павел Иванович. — Как заладит! А самой же делать всё равно больше нечего!  А на твои деньги я проигрыватель современный    купил. Аллу Боянову слушаю, Вертинского. Между прочим, под них мать и холодильник размораживает. Я всегда с пользой деньги трачу. А вот она? Накупила себе тряпок тыщи на две, а мне сказала — пятьсот рублей. Чеки спрятала. Я уборку делал — нашёл…

— Поговорить надо, — прервал его Дмитрий. — Я завтра уезжаю.

— Вот-те на! — всплеснул руками Павел Иванович.

— В дальний поход идём. Я же на службе.

— А кто за матерью будет ухаживать?! Мне восьмой десяток! Ещё и желудок больной!

— Сиделку наймём.

— А кто платить будет? Материной пенсии на сиделку не хватит!

— У тебя же пенсия большая. И я буду помогать. По возможности. Ты же знаешь, у нас с женой кредиты. У сына ЕГЭ — на репетиторов надо.

— Может, сиделке всю жизнь платить придётся?! Не наплатишься! — Павел Иванович махнул рукой. — Надо что-то думать!

Утром Павел Иванович встал раньше обычного, долго шуршал какими-то бумагами, копался в телефонном справочнике, куда-то звонил.

— Я вот что решил, — сказал он сыну за завтраком, жуя надоевшую яичницу. — В интернат для инвалидов её надо оформить.

— Отец?! — Дмитрий выронил вилку. — Ты в своём уме?!             

— А что ты хотел?! Уход круглосуточный нужен! И постоянный! Сиделка — дорого, да и одна не справится, а двух тем более не потянем…  Сам я горшки таскать не буду, ты же — в море по полгода…    

Дмитрий опустил глаза и долго молчал. Замолчал и Павел Иванович. И после паузы тихо добавил:

— Сейчас пойду документы собирать.

Несколько дней Павел Иванович ходил по инстанциям, убивал время в очередях, заполнял различные бумаги. Ближе к вечеру приходил в больницу. Запыхавшийся, взъерошенный. Садился возле супруги, целовал ей руки, глядя на неё, вздыхал:  

— Уехал Димка. Один я теперь. Совсем замотался.

И уходил.  А утром вновь спешил за справками.

Заканчивался февраль. Снег уже растаял, и Павел Иванович, жмурясь от яркого, почти весеннего солнца, старательно обходил ещё не высохшие на тротуаре лужи. Он шёл в больницу, как обычно, после обеда и нёс в портфеле полученное направление в интернат.

Он вошёл в палату. Тамара Фёдоровна лежала на высоко приподнятой подушке. Он, как обычно, сел рядом. Пожал тонкие пальцы её левой руки. Поднёс к губам. Прочитал строчку Евтушенко:

Я люблю тебя больше, чем славу…

Он стал гладить её правую руку. И внезапно ощутил, как та дёрнулась. Он взял её руку в свою и почувствовал, что в его ладонь вцепились пальцы. Холодные, слабые. Но он чётко осознал, что они не отпустят его руку.

Он посмотрел на супругу. Она повернула голову в его сторону. Её щёки слегка розовели. Взгляды их встретились. В её глазах заблестел огонёк. Губы шевелились.

— П-похуде-ел, — услышал он.

— Ты… ты как? — Павел Иванович не находил слов.

— Как же… я мо-могу боле..? Те-тебя остави..? — медленно, полностью не выговаривая слова, слабым голосом сказала она. — Как же ты без м-меня? Кто к-кормить будет? У тебя же диета!..

Павел Иванович плакал. Ему было очень жалко… Себя…

Вверх

Комментариев: