1000-летию успения великого князя Владимира и гибели первых русских святых, князей Бориса и Глеба

Сергей ЛУЦЕНКО (Павловск, Воронежской обл.)

ОКАЯННЫЙ
(Драматическая поэма)

I

Золотой киевский стол,
Где твой владыка, Владимир могучий? –
Стоишь потемневший, пустой
И ждёшь грозы неминучей.
И вот уже синие молнии блещут,
Святополка увили они.
И крестятся бояре, и трепещут:
Кто радуется, кто в тоске поник.
Окаянный горюет: «Отец мой умер»,
А втайне недоброе замышляет:
Хочет указывать боярской думе
И сети мятежные расставляет.
В храм Богоматери, в ковёр завёрнутое[1] ,
Тело Владимира тайно вывезено…
Как же иначе? Блаженны лишь мёртвые,
А живые оборачиваются лисами:
Льстиво в глаза заглядывают,
В сторонку зубы скаля.
Но злобы Святополковой адовой
Захотят испытать едва ли.
Ведь небо такое глубокое
И ласков ветерок перелётный.
Что толку, в темнице охая,
Ждать смертный, кровавый черёд свой?
Народ подчиняется Святополку,
Бояре склоняются, длань целуя,
И слава лихая летит за Волгу
И в Тмуторокань глухую.

II

ПУСТАЯ ГРИДНИЦА В ВЫШГОРОДЕ

Святополк

В церкви околевший отчим поставлен,
Ненавистный губитель жизни отцовой.
Пробил мой час! Этак ли, так ли –
Послушай теперь моё слово.
Всю жизнь ты над матушкой измывался,
А под старость в святые записаться захотел?
Не много ли выпито мёда и кваса,
Выпущено калёных стрел!
Дядюшка милый! Брата своего Ярополка –
Батю моего – почто умертвил[2] ?
К власти пробивался! Свирепей волка,
Страшней медведя, воздетого на вилы,
Ты мне казался... Похотью обуянный,
Мать мою, монахиню, сладко ты приголубливал!
Тошно ей было, да не хотелось в яму
Живой ложиться… У чёрта щуплого
(Или дородного, какая мне разница)
Поспрашивай, во что оценится
Душа твоя безобразница…
К старости всяк на добро нацелится,
Всяк облагородится от испуга.
Русь окрестить – велика ли заслуга!
Грешки замолить да власть иметь постоянную –
Все твои помыслы, как на ладони.
Заболтался, прости, племянник твой окаянный.
Работы невпроворот… Эй, где вы, сони!

III

Входят Путша, Талец, Елович и Ляшко.

Святополк

Слушайте, бояре вышегородские любезные!
Подношенья принимали вы с охотой.
Теперь послужите мне честно:
Приспела знатная работа.

Путша
(угодливо изгибаясь)

Княже мой светлый!
Всё на земле склоняется пред тобой.
Повелишь умолкнуть степному ветру,
Солнцу прикажешь…

Святополк

Довольно, стой!
Знаю усердие ваше … нелицемерное.
Не поднимайте лишний шум.
Слово моё крепкое, верное.
Слушайте, что скажу.
Рано прозревшие кутенята,
Сил набираясь, затевают возню.
Есть у меня два брата –
Борис и Глеб. Срубите их на корню,
Чтобы свежая поросль к солнцу не лезла
И не застила мне белый свет.
Отточите же поострее железо
И осеките каждую ветвь.

Талец
(в ужасе)

Верно ли поняли мы, господине?
Кровь полудетскую лить, горло кромсать белое?!
Сердце моё и горит, и стынет…
Может, их выдворить за пределы?..

Святополк

Поглядите на него, бездельника!
Праведник выискался. В церковь ещё сходи.
Хочешь всего сладенького да беленького?
Выпачкаться боишься? По своему пути
Топать надумал? Помни, Талец, свидетели
Ни в какие не ценятся времена.
Что ж, мой милый, ходячая добродетель!
Домой отправляйся, но помни: дочь и жена
Твои ненаглядные – знаю, они болтливы
(Все мы несдержанны на язык, конечно).
Я пришлю вам весточку живо
И сталью печать на уста наложу навечно…

Талец
(приплясывая)

Прости меня, княже! Негожие советы
Давать не посмеет вернейший твой раб.
В любую минуту на дело заветное
Готов идти.

Святополк

Несказанно рад.
Путша, Елович, Ляшко! Дайте ответ.
Что мнётесь, аки красны девицы?
Да или нет?
Сыщу расторопней, если не согласитесь.
Я никого не неволю.

Бояре

Да! Да! Да!

Святополк
(усмехаясь)

Опора государства, славные мои витязи!
Время  подходящее, тёмное. Что же, айда!

 

IV

Не серые волки по полю рыщут,
Не вороны грают на кости –
Князя Бориса посланники ищут.
Ох, недобрые это гости!
Святополку сердце святое поверило,
Обещанья вкушая лживые:
«Мой терем – твой терем,
Мои нивы – твои нивы.
Не ради корысти, брат мой, любви ради
Я княжу во Киеве-граде…»[3] .
Но слёзные вести ветрами разносятся –
По Владимиру тужит Святая Русь.
И подымается многоголосица
В дружине Бориса:
«Княже, не трусь! –
Одни восклицают, свирепо хмурясь. –
В Киев ступай. Мы с тобой всегда!
Хватит сидеть хуже мокрых куриц,
Аль ты не чуешь – близко беда.
С силами соберись; несколько переходов –
И киевский стол твой по праву.
Разве не утвердили мы походами
Нашу великую славу?
Вот – отшатнулась рать печенежья,
Владимир остался б доволен победой[4] .
Что толку, гордясь ухваткой медвежьей,
Сидеть на речушке, на Альте этой!» [5] .

Борис раздумался, бородку поглаживает,
Слёзы смахивает втихомолку,
А дружина его упрашивает
Киев не отдавать Святополку.

V

Борис

Верные мои гридни! Отроки мои хорошие!
Не могу на старшого руку поднять.
Опять усобица – человечье крошево,
Опять брат на брата, бойня опять!
Всё образуется. Ну не злодей же он бессердечный?
Он оступился, но вот-вот образумится.
Всё образуется, милые други, конечно.
Всё образуется…

Старый дружинник

Князь, берегись! Не такой человек
Твой Святополк, что бы враз отступиться, раскаяться.
В ветре он вьётся, шастает по траве,
В речке струится, в сумраке скалится.
Близко беда! Опомнись – или же
Покинуть придётся тебя, прости.
Нежное сердце своё укрепи – нет, вырежи,
Иначе – расходятся наши пути.

Борис
(плача)

Сердце моё обливается кровью,
Каждое ваше слово – яростное копьё.
На злую измену очи свои закрою…
Что ж, выбирайте будущее своё.

Георгий
(властно)

Братья, остановитесь. Князя бросать не смейте.
Сердце пресветлое не заплетёт повилика.
О, как вы раскаетесь, как пожалеете!
Тьма надвигается, злая, великая.
Не уходите, вместе беду одолеем.
Слушайте князя, не поддавайтесь злодеям!

Борис
(медленно поднимая голову)

Вот и ушла дружина моя сердешная…
Горстка осталась[6] … Угрин мой верный, знай:
Если угодно Богу, из этой юдоли грешной
Мы вознесёмся к батюшке в рай.
Только не надо противиться! Большего горя не будет.
Умер отец, брат бесчинствует, говорят,
И отшатнулись самые близкие люди…
Я ничему уже, милый Георгий, не рад.
Вот тебе гривна за преданность, золотая.
Руки мои не целуй, дай обниму по-братски.
Спи до зари, добрый мой друг, до свиданья,
Пусть сердце твоё хотя бы во сне порадуется.

VI

НЕПОДАЛЕКУ ОТ КНЯЖЕСКОГО ШАТРА

Предутренние сумерки.

Елович

Полночи мы просидели в засаде.
Без квасу тошнёхонько желудку.
Не пора ли, друзья, Святополка ради,
К Борису идти на побудку?

Талец

Да ему-то и не спалось, бедняге.
Верно, грезилось об отце, о доме.
Прометался всю ноченьку, что на плахе,
То молясь, то вскрикивая в полудрёме.

Ляшко

В стане всё тихо. Солнышко красное,
Миг – и поднимется. Чу! Заутреня началась.
Самое время… Ах, как поёт прекрасно,
Как славит Господа юный князь!
Слышите: «Враги мя обступили» [7] ?
Знает он всё… Ох, как песня горька…
Что ж, сразу броситься – или
Переждать пока?

Путша

Эй, бояре, что распустили нюни?
Что носы до земли повесили?
Нужно задуманное не втуне
Сделать легко и весело.
Копья берите – они пригодятся.
Сталь Святополка зла и остра.
Как бы и нас не настигла, братцы!
Да, славно поёт… Пора.

VII

Борис
(поёт)

Господи, умножились враги мои,
Многие восстали на меня.
Дай увидеть пажити родимые,
Защити от стали и огня.
Знаю, над несчастными злодеями
Ты возносишь голову мою.
Что бы они нынче не содеяли,
Я Тебя, о Господи, пою.
Верю во Святую нашу Троицу,
Верю во спасение души.
Господи, не дай мне упокоиться,
Господи, на помощь поспеши!
Если же угодно жертву новую
Во свои селения вознесть,
Господи, с телесными оковами
Я расстанусь без упрёка здесь.

Георгий

Князь, идут! Уже не крадутся, как зайцы.
Слышишь – топот великий, злой?
Спасайся, Борис, спасайся, спасайся,
Прячься, уходи под полой!
Река недалече: броситься
Может, успеешь – и к берегу доплывёшь.
Скроешься – неподалёку рощица…
О, сколько ж их, ненавистных рож?
Священник остался – он за копьё возьмётся,
Отрок – за нож, я – за хороший меч…

Борис

Слышу тебя, словно из глубины колодца.
Силы меня покидают, дай на постель прилечь.

Путша
(приостанавливаясь)

Чтой-то в шатре заметушились…
Сколько их там? А ну-ка, славный Талец,
Живо, вперёд!.. Скажите на милость,
Или отказывается наш удалец?
Елович, Ляшко! Долго мне препираться с вами?
А ну, за работу! Бабью забудьте дрожь.
Что доложу Святополку - дескать, мы сплоховали? –
Голову снимет, а сперва посадит на нож.
Хотите попробовать? А? Я не слышу.
Мне, что ль, идти в княжий намёт…
Нет, погодите, мысль появилась… Вы же
Видите сами – чёрт его разберёт! –
Отчего это стенки шатра так шевелятся?
Ну-тка, за копья. И – раз, два, три!
Эх, навались во всю мочь, некогда целиться!
Тот, кто в шатре, умри.

Елович

Слышали: страшно кричали дважды?
Голос Бориса узнали? А важно ли, кто второй…
Теперь Святополк не умрёт от жажды –
Кровью опохмелился герой.

VIII

В шатёр направляются изверги,
Чтоб тело пощупать мёртвое…
Под молний синие высверки –
Лицо сатанински гордое,
Лицо дьявольски властное
Глядит на них отовсюду
И голос гремит ужасный:
«Я в Вышгороде ждать вас буду!» –
И холод, страшней загробного,
И морок шквального визга:
«Отчёт  готовьте подробный,
Как скончался Бориска!».

Стоит у входа в шатёр
Священник седобородый.
Он руку дрожащую вверх простёр:
«Стойте, ироды! Нет вам хода!
Что вы наделали? Князя вы погубили,
Отрока светлого, непорочного.
Будьте же прокляты. Заживо тлейте в могиле
Без дня, без часа урочного!
А в того, по чьему приказу
Вы, душегубцы, явились сюда,
Будут веками, как в падаль заразную
Плевать все русские города!».

Путша

Прочь, глупый старик! Не разжигай ярости,
Иль не сносить тебе головы…
Скрутить ему руки.

Входит в шатёр.

На ваше счастье,
И князь, и отрок – оба мертвы.
Ишь, обнялись, словно братья или любовники,
Крепко сплелись – на века[8] .

Елович

Сапожки-то княжьи ладненькие, ровненькие,
Не стоптанные пока…

Ляшко

А гривна-то, гривна! Превеликая, братцы!

Путша

Что, не снимается? Голову отсеки,
В сторону брось – она ему не понадобится.
Такое богатство оставлять не с руки.

Талец

Убранство, что и гуторить, богатое,
Да только от крови не продохнуть.

Путша

И правда, ей-ей, что-то здесь душновато.
Пора отправляться в обратный путь.

Все торопливо выходят.

И вдруг окровавленная рука
Протягивается из намёта…
И вскрикнули все, и вспять пошли облака,
И задрожали болота.
За ножи хватается свора свирепая,
Обступает Бориса, грозно ворча.
А рука поднимается к небу
И молитва возносится, горяча.
И обмирают вдруг на мгновение
Все, кто вокруг – друзья и враги, –
И в ужасе падают на колени:
«Господи, выжить ему помоги!».
Поздно. Райского крина
Коснулась душа голубиная.

IX

ТА ЖЕ ГРИДНИЦА В ВЫШГОРОДЕ

Святополк

Двенадцать сыновей! Что ж, самый захудалый –
Князь Святополк? Простите, не таков[9] .
Я в руки Русь возьму по чуть, по малу,
Сломлю дубовые колени городов.
Коль не улещу – злато всё возьмёт,
А нет – любого застращаю вусмерть.
Чай, дома лепота – всё мех да мёд,
В темнице, погоди, не сладок кус ведь!
Одумаются – дай им только срок.
Сдадутся. Я темницы знаю прок:
Владимир крепко мне намылил шею[10] !..
Довольно кровушки моей попили все.
Ум нынче длинный – много разумею.
Кружись, земля, в кровавом колесе.
Теперь возьмусь!..
– Ну, что там?
А, явились.
Немедленно ввести.

Горясер

Слава княжеской милости!

Рулав

Слава княжеской ми-ло-сти!

Святополк
(морщась)

Ну, хватит, потише. Голова раскалывается.
Что, братца, небось, привезли?

(в сторону)

Ах ты, Господи, какая оказия –
Научились кланяться до земли.
А не ваши ли проклятые сроднички
Батю моего, Ярополка, подняли на мечи[11] ?
С Рюрика страх наводила ватага ваша разбойничья,
А теперь, как телок, обоср… – стой и мычи.
Ну, кто ещё, кто к Святополку ломится?
Путша опять, прах его побери!

Входи, дорогой. Что, старый пропойца,
Бориска преставился? Да говори!

Путша

О, величайший!
Князь всех князей! Выслушать соизволь.
Дивное приключилось: ехали мы по сосновой чаще,
Вдруг задрожала земля, смертную чуя боль…

Святополк

А покороче можно?
Речи превыспренние оставь.
Как бы не пришлось вот так же осторожно
Раздробить тебе каждый сустав.

Путша
(содрогаясь)

Мы сделали всё, что было приказано,
Копья отточены были, рука тверда.
Крепко замотанное и увязанное
Мёртвое тело везли мы, пока… Ох, беда…
Ох… не могу отдышаться…
Сердце вот-вот, кажись, из груди скакнёт…

Святополк

Хочешь, не хочешь, а надо решаться.

Путша
(жалобно)

Слышу: зашевелился намёт.
Голову поворачиваю немного,
И вижу – смотрит он на меня
И улыбается так ласково и строго,
И что-то шепчет, не могу понять.
Я сразу примчался…

Святополк
(ужасно побледнев)

Проклятье на ваши руки!
Жалкие неумехи, негодники, подлецы!
Вы – не бояре, вы – гнусные потаскухи.
Я разобью батогами подлые ваши крестцы.
Я вырву руки ваши блудливые
И съесть заставлю – по пальчику каждый час…
Немедленно на коней, Путша! Живо скачите, живо,
Если вам дороги головы на плечах.
Мчитесь, что буря, всё по пути сметая,
К бору проклятому, нисколько не оробев.
А на всякий случай – дорога-то непростая! –
Варяжская сталь на подмогу тебе.
И не смей возвращаться сюда с нехорошей вестью.
Мои псы не станут с тобой церемониться.
Скачи что есть духу – и крепко держи равновесье,
Пускай сто тысяч чертей за тобой не угонятся.
Доделайте дело (слышишь, варяжский меч?)
И живо к Смоленску – ветвь меньшую отсечь.

X

От Святополка весть несётся к Глебу:
«Отец наш умер. В Киев поспеши».
И князь домой стремится, мчится слепо:
«Скорей, скорей. Дыши, отец, дыши!».
Уходит лето. Свет его прощальный
В последний раз ложится на поля,
И первый холод, нежный и хрустальный,
Принять готова щедрая земля…
«Дыши, отец. Тебя увидеть чаю.
Не может быть, чтоб ты склонился к смерти», –
А сердце порывается отчаянно,
И вот недалеко уже до Смердыни[12] .
Куда ни глянь, на все четыре стороны
Синеет окоём, подковой сходится.
Копытами лихими переорана,
Замглилась степь…
«Помилуй, Богородица!..».
Ах, волчья сыть! Не взвидев ямки малой,
Запнулся конь у света на краю…
Скорей в ладью – и плыть к закату алому,
По речке Смердыни, навстречь копью.
Ой, не храбра дружина неусердная!
И долетает весть, пронзает яро:
Беда на Альте приключилась смертная,
И спит в земле давно Владимир старый.
«Ах, неужели Святополк осмелился?!
Возможно ль злодеянье это ныне,
Коль даже в дни Перуновы и Велесовы
Такого не случалось и в помине…
Брат Ярослав, ошибся ты, конечно!» –
И жутко Глебу, и не верить хочется…
Вот устье, вот ладья несётся встречная.
«Всё прояснится – и тоска закончится!
Ах, жив отец, Владимир Красно Солнышко,
Бориса он усаживает об руку,
И Ярослав братину пьет до донышка,
И Святополк ждёт ласкового оклика…».

Ладья всё ближе, очи Глеба светятся,
Доверчивое сердце детски радо.
Сошлись – но не весёлые приветствия,
Не поцелуи, а мечей надсада!
И мысли, мысли огненно мгновенные:
«Прав Ярослав! О, Господи, приими.
Позволь взойти мне в Твой чертог блаженный –
И быть с Тобой и с близкими Твоими…».
Всё дорогое предано, утрачено
И сердце разрывается от боли,
И шепчет юный князь, тихонько плача,
И очи закрывает поневоле…
А руки близко – чёрные, весёлые,
А копья и мечи взлетают яро.
И в столбняке – дружина князя квёлая,
И каждый, обмирая, ждёт удара.

XI

У Горясера железная хватка,
А душа его смоли черней.
Крепко спаяна лодка с лодкой
На смертной, смердыньской волне.
«Эй, отродье! Кто желает потрудиться?
А не то у Путши с его неумехами
Поспрошаете в кровавой темнице,
Как головы с плеч посъехали.
Князь, молчи. Молиться нынче некогда.
Горясер говорит: ножа отведай.
А, Торчин! Повар, знай: награда некая
Тебя достанет даже с того света[13] .
Берись за нож. Ты вызвался недаром.
Ягнёнку глотку резать ради смеха
Умеешь ты… Гоп-гоп, одним ударом!
Так, так! Теперь пошла потеха.
Режь следующего. Вот этого давай!
И этого! И этого! Они-де –
Дружина княжья?! Сжухли, как трава…
Ну, к берегу ладью теперь гоните.
Она-то пригодится: пару кун
Взять за неё получится, уверен.
Бросайте мертвецов на берегу,
Их живо уплетут лесные звери…[14] ».

И далеко-далёко весть пошла,
Далёко-далеко по белу свету.
Тревогой вещей полон Ярослав:
Конца и края нет тревоге этой.
И чует Ярослав: копье насквозь.
И видит Ярослав: осталась малость.
А у Предславы сердце вдруг зашлось –
И оборвалось…

XII

СЕЛО РАКОМА БЛИЗ НОВГОРОДА.
ЗАГОРОДНЫЙ ДВОРЕЦ ЯРОСЛАВА

Ярослав

Вчера новгородские жители
Порублены были дружиной моей.
Уж больно они, погляди, обиделись
За жён своих нежных и дочерей.
Ну, похватали их малость варяжские молодцы!
На то и бабы, как известно… Скука
Без них… А новгородцы-гордецы
Так вспыхнули – ищи, мол, пятый угол!
И здесь, в Ракоме, кровь мужей опять
Лилась намедни… Гнусное потворство
Гордыне злой! О, как не клясть себя!
Где сыщешь враз порядочное войско[15] ?
Забыть бы этот чёрный день напрасный,
Все эти злые вечевые гулы,
Не втягивать народ в игру опасную,
Чтоб не садились желваки на скулы.
Двор Поромони… Кровь… Обидно, стыдно так!
И мне бежать пришлось… И всё бы ладно,
Да Святополк, преокаянный выродок,
Подлец, братоубийца многократный,
Меня не обделит дарами смертными,
Прознав: остался, дескать, с малой горсткой.
И будет: брат на Альте, брат на Смердыни,
Брат на земле Угорской[16]
Мертвы, мертвы… Он и меня подловит,
Да то ж варяжье племя постарается.
Ох, дурень я! Довольно литься крови:
Закон един от края и до края!
Я утверждать берусь (вот только б одолеть
Лихого братца!): высшая награда
Мне явится, когда на всей земле
Великая восторжествует Правда.
Предславушка! Осталось мало дней.
Так помолись за брата Ярослава:
Чтоб новгородский люд, побитый здесь,
Смог позабыть о похоти кровавой.
Я тотчас вече соберу – иначе
Не миновать мне участи собачьей.

XIII

РАКОМА. КНЯЖЕСКИЙ ДВОР

Большая толпа новгородцев.

Первый голос

Собрались мы по твоему приказу.
Опять нас будешь сечь, коварный князь?
Тебе милей варяжская зараза,
А нас ты вечно втаптываешь в грязь.
Нас чужеземцы бьют – ты добавляешь.
Ни жён ты не жалеешь, ни детей.
Мы были твой народ… Но знаешь… знаешь…
Нет мочи от мечей и от плетей.

Второй голос

Да, верно говорит старик. Кому ж
Ты поклоняешься, коварный муж?
Варяжье племя привечаешь славно,
А нас гнобишь, как будто скот бесправный.

Ярослав

Постойте, други!

Третий голос

А, уже и други!
Нас много здесь. Мы нынче не в испуге.
Нет дураков теперь идти на бойню
И слепо простираться пред тобою.
При нас оружье, видишь – вот мечи.
Остры они…

Будый
(подыгрывает Ярославу)

Эй, малый, помолчи!
Пусть скажет князь. Он, вроде, по-другому
Сегодня смотрит – и с лица опал.
Глаза его темней ночного омута –
Немалый по душе пронёсся пал.

Ярослав

Да, это так. Ты верно говоришь.
Беда стряслась, беда стряслась огромная.
Отец мой Богу душу отдал лишь –
И ненависть заполыхала кровная.
Борис и Глеб убиты. Святополк
По степи рыщет, словно алчный волк.

Четвёртый голос

А нам-то что? Ты – за себя в ответе,
Мы – за себя. Какая радость нам
Влезать в тобой расставленные сети
И вечно мыкаться по сторонам?

Ярослав

Я виноват пред вами, новгородцы.
Предавший вас варяжскому мечу,
Я знаю – ваши раны, ваши слёзы
Всей княжеской казной не излечу.
Вы, вы – моя последняя опора!
Последний раз пред вами я стою.
Под городские стены скоро, скоро
Прикатит братец голову мою.
Уж вы повеселитесь, ради Бога!
Из дома в дом пинайте, хохоча.
Детишки веселиться будут много
И славить Святополка-палача…
Я больше не держу вас, люди добрые.
Прощайте, новгородские мужи.

Будый

Князь, погоди! Аль нет у нас души?
Заныло, чай, у каждого под рёбрами.
Казна, ты говоришь? На кой нужны
Нам сундуки, набитые богатствами.
Ты – наш отец, мы все – твои сыны.
Ну, что же вы теперь молчите, братцы?!
Неужто мы оставить князя враз
Осмелимся – мы, новгородцы гордые!

Великий  шум.

Пятый голос

Ох, метко бьёт – не в бровь, а прямо в глаз.
И впрямь, заныло. Не срамить же бороды!
А то ведь молвят: на Святой Руси
Во вражьи руки передали князя.
Мы ж не злодеи, Боже упаси,
И нам ли быть с отступниками в связи?

Много голосов

– Будый-то прав!
– Конечно, прав…
– Конечно!
– Ты – наш отец.
– С тобой мы заодно.
– Веди нас, князь!
– Где лиходей кромешный?
– Сломать хребет!
– Кто против?
– Решено[17] .

Ярослав

Коль сорок тысяч соберутся в рать,
Я обуздаю злое своеволье.
Довольно чёрту по Руси гулять!
За Русской Правдой выступаю в поле[18] .

XIV

Великий Днепр. Дремучие леса,
Сквозящие последней позолотой.
«С досады сам хоть в воду полезай, –
Бормочет князь, – да нет большой охоты.
У Любеча давненько мы стоим,
А Святополк всё так же невредим:
Пьёт беспробудно со своей дружиной,
И хоть бы хны – упорен и силён.
Побрали б черти сукиного сына
И Киев – до скончания времён!
Стоит с дружиной киевской на страже –
И шевелиться не желает даже.
Мне, Ярославу, надо в воду лезть!
А стоит ли? Потонешь, ох, потонешь…
Невмоготу оставить всё, как есть,
И ты, Будый, опять кряхтишь и стонешь…
Стой, воевода, стой! На берегу
Зашевелились чтой-то… Ни гу-гу…
Молчи и слушай… Ишь ты, вражья сила!
Вон воевода ихний, погляди:
Советуются, что б им пусто было.
Опять затихли… Не пошли ладьи.
На месте всё осталось, право слово.
Ох, тошная, тягучая беда!».

«Эй! – на всю реку. – Князя-то хромого[19] ,
Что, новгородцы, привели сюда?
Вам впору плотничать, а не сражаться.
Рубить амбары отправляйтесь, братцы!».

И – хохот с того берега. И – рёв
Разгневанной дружины Ярослава…
Несётся Днепр, не чуя берегов,
И тянутся вослед ему дубравы.

«Нет сил терпеть такой кромешный срам!
Князь Ярослав, дозволь ударить нам». –
Ждёт воевода княжьего ответа,
Насупив брови, стиснув кулаки.
А Ярослав: «Сегодня до рассвета
Полягут Окаянного полки».

Спи, Окаянный, в оба не гляди.
Несутся Ярославовы ладьи.
И неокрепший, самый первый лёд
Позванивает радостно-певуче.
Но что это? Причалили под кручей –
И снова отправляются в полёт.
Присмотримся… Пустые? Да. Отныне
Нет отступленья доблестной дружине.
Айда, вперёд. Потише, чуть по чуть…
Враг с перепою спит… Ещё немного…
Тревога!! Вот теперь не обессудь,
Князь Святополк – отрезана дорога.

– Где печенеги?
– Чёрт их разберёт!
– По озеру б, да больно тонок лёд[20] .
– Нет, отступать по озеру, авось мы
Удачу сможем ухватить за космы! –

Бежит в похмельной яростной тревоге
Разбитая дружина киевлян,
И вдруг – под лёд. И, страхом обуян,
Едва уносит Окаянный ноги.
Тропой звериной далеко беги:
Леса Руси темны и глубоки.

XV

Бежит, бежит днепровская вода.
Спешит, спешит – откуда и куда?
Времён начало и времён конец
Смыкает мудрый Борисфен-отец[21] .
К твоей воде сходились племена,
И мгла веков в тебе отражена,
И Ярослав, закинувший уду,
Не потому ль – и нынче на виду.
Рыбачит князь в тени плакучих ив,
Рыбачит всласть, о времени забыв.
Вот поплавок пойдёт наискосок –
И ляжет лещ на утренний песок.
Князь улыбнётся – колокольный звон,
Князь обернётся – Киеву поклон.
Пожар великий терема извёл,
Но город пуще прежнего расцвёл.
Синеют мягко милые холмы…
Жизнь хороша, да только без сумы.
Вот так бы век и просидеть, дремля,
Когда покойна Русская земля.
Вот так бы век…

– Ну, что ещё?
– Мой князь!
Такого не видали отродясь:
От Буга туча смрадная зашла.
Знай: Святополк и Болеслав дотла
Грозятся Киев древний извести
И новый трон поставить – на кости,
Искоренить всю память об отцах…

И князь бросает удочку в сердцах[22] :
– Когда страна в опасности, нельзя
Лежать на дне ленивей карася.
Подобно расщеплённому мечу,
Я в чёрный ил зарыться не хочу!
Сегодня же, усердно помолясь,
Пойдёт на битву славный русский князь.
Темно начало, а каков итог –
Ответит только милосердный Бог…».

XVI

А на Волыни храбрый Болеслав,
Тесть Святополка, рыщет меж дубрав.
Он очень толст. Червенских городов
Оттяпать кус побольше он готов[23] .
А Святополк гудит ему о том,
Что Киев недалече, за холмом:
«Там злато, самоцветы и парча
И та девица, больно горяча,
Предслава та, что подавала весть…».
«Довольно ей в дела чужие лезть, –
Владыка польский пыжится. – Возьму! [24] ».
Поддакивает радостно ему
Братоубийца, окаянный враг,
Толкнувший Русь в междоусобный мрак.
Кто первый – тот, кто хром иль тот, кто толст, –
Начнет сраженье за великий стол?
И тот, и этот выжидают…
«Эй! –
 Кричит Будый. – Ты, жирный блудодей!
Я – воевода Ярославов. Знай:
Тебе под ж… надо пару свай,
А лучше – в брюхо поприличней кол,
Чтоб жир с тебя, проклятый лях, сошёл.
Ну, что застыл, как вкопанный? Глаза
Не пучь напрасно, чёртова лиса!..
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Болеслав

Это я-то – жирный?! Ах ты, мерзкая харя!
В глотку тебе забить растакие слова.
Теперь мы на славу ударимся –
Дай речонку переплыву сперва.
Не пора ли взгреть молодца,
Пожурить по-отечески, слегонца –
Пару копий всадить под дых!
Кто за мной – учить молодых?

И бросается в воду он,
Словно старый вепрь разъярён.
Мощный конь режет грудью вал.
Болеслав обид не спускал.
Ярослав сидит на коне –
И на этой ждёт стороне…
Вот схватились дружины так,
Что земля задрожала аж!
Ах, как ломит проклятый враг!
Защити нас, небесный страж.
Лихоимцев не одолеть…
Ярослав, отступаешь ведь!
Нет, бежит, и уже видна
Новгородская сторона.

XVII

КИЕВ. КНЯЖЕСКИЕ ПАЛАТЫ

Святополк

Враги мои давно посрамлены.
Мой Киев, мой! Под этой мощной дланью
Теперь не пикни. Но гуторят странники,
Что мчится вихрь с варяжской стороны.
Ах, Ярослав, к чему такие жертвы?
Народ улещен вволю, хоть и хмурится.
Трясутся все, едва припомнив Смердынь,
Припомнив Альту, квохчут, словно курицы…
Я – старший брат! Хоть сыном двух отцов
Меня прозвали – мой престол по праву.
А тихонько передушить птенцов
И Ярослав пуститься мог на славу[25] .
Я просто оказался расторопней.
И вот вся власть в моих руках. В моих!
А Болеслав… От злости ты хоть лопни,
Хоть набивай утробу за троих.
Ты далеко, ты в Польше. Жадность злая
Тебя сгубила. Я лишь подтолкнул…
Чего ж ты грабить взялся, гнусно лая,
Чего же ты Предславу умыкнул?
Вот здешний люд, поди, и взбеленился.
А я… Что я? Каких-то пара слов –
И еле в Польшу смылась ваша милость
От разъярённых киевских ослов.
Казну мою уведши напоследок,
Ты русских вновь на Буге потрепал.
Там сквозь глазницы прорастают ветки,
Выбеливает ветер черепа…
Стой церкви, строй. А дочь твоя со мной
Осталась – помолись же поусердней,
Что б ей законной быть моей женой,
Подольше быть, а не до первой сплетни…
Митрополит-предатель Анастас[26]
Мою казну теперь считает, млея.
А всё ж я не в убытке в этот раз –
Верховной власти есть ли что милее?
Мне по душе, поверь, такой расклад:
Соперников поменьше – и не суйся…
Вы с Генрихом мутузьтесь до упаду[27] ,
А на Руси без вас всё образуется.
Пусть пыжится премудрый Ярослав,
Потомки разрешат, кто свят, кто прав…
Я власть люблю, хочу её сейчас я,
Хочу вкушать хоть чёрное, да счастье!

XVIII

А в Новгороде смута занялась.
Кричит Коснятин, сын Добрыни:
«Князь!
Я – дядька твой! Меня ты знаешь с детства.
Я со стыда сгореть сейчас готов.
Куда мне от такого срама деться?
Отдать ему свет русских городов –
И за море варяжское укрыться[28] ?!
Возьми, что хочешь. Забирай казну,
Жизнь забирай, но только кровопийце
Не поддавайся – продолжай войну!
Борись, дерись за отчее наследство.
Вот куны, гривны – все они твои.
Используй благодатное соседство –
Сюда ты сам варягов призови.
Они на злато кинутся живьём,
Мы сходу Святополка разобьём![29] ».

И вот – идут. Уж Киев недалече,
И всё смелей, всё непокорней речи:
«Уж мы его! Проклятый, гнусный волк!..».
И снова, света белого не взвидя,
Скрипя зубами в яростной обиде,
Следы петляя, мчится Святополк –
И в свой черёд воинственную рать
У печенегов силится набрать.

XIX

Надвигается, тучи черней,
печенежья орда.
И на Альту выходят
и стали пред ней
Ярослава дружины.
Мудрый князь!
Нет тебе страстотерпцев
больней и родней…
Глеб Бориса за руку берёт –
все по-прежнему юны и живы.

«Брат! – Борис говорит. –
Здесь, на Альте, убили меня,
Закололи, как агнца,
безмерно угодного Господу Богу.
Мне бы жить, только жить,
никого не виня, не кляня,
Только б жить на земле
до последнего, смертного сроку.
Но – пронзили, добили…
О нет, не жалею о том! –
Значит, Богу угодно…
По славному отчему краю
Я иду, милый брат,
по ромашкам иду босиком –
И последние слёзы стираю…».

«Вижу, брат, – отзывается Глеб. –
Я навеки с тобой,
Я навеки с тобой, мой наставник,
прекрасный и мудрый[30] !
Впереди много битв,
но над ними незримой тропой
Мы с тобой прошагаем,
как в это чудесное утро[31] .
Нам ли крови желать!
Но наказан быть должен злодей.
Хоть вовек на Руси
не закончится битва лихая,
Зло исходит, как дым,
из дворцов и из хижин людей,
Но безумствует,
смрадной смолой истекая…».

Вместе поют:

«Полно, брат Ярослав,
не печалься, мы вечно с тобой.
Мы спускаемся в Русь
каждый миг из небесной Отчизны.
Приглядись: мы в днепровской воде
и в воде мы донской,
Мы в Ростове, мы в Муроме,
слышишь, и ныне, и присно.
На Днепре мы под вечер
со дна на тебя поглядим,
На Мещере с лесной золотой
улыбнёмся вершины –
И до поздних седин
доживёшь, милый брат, невредим
И Россия спасётся
от смертной, разрывной кручины…».

И встаёт Ярослав
(а слеза на щеке горяча),
И дружины скликает он зычно
на бой небывалый.
Кто спасётся сегодня
от русского вихря-меча?
Всё дымится окрест,
все низины от крови пугающе алы.
Чуть живые от ран,
в третий яростно сходятся раз.
День промчался –
едва ли, едва ли его замечали!
Печенеги и русичи
сходятся, остервеняясь,
И, хватая друг друга за руки,
ножами секутся, мечами [32]
Показалась луна –
и, подобно гнилой голове,
Святополку под ноги скатилась –
и бой обессилено замер.
И бежит Окаянный
по чёрной, кровавой траве,
И не помнит себя,
и лицо раздирает ногтями.

XX

– Что Ярослав?
– Крепко ломит.
– Где печенеги?
– Бежали…
– Чёртовы дети! С ними связался на кой?
Коня мне! Коня Святополку! –
И валится набок, ужаленный
Смертельной тоской.
Ох, тошно! Словно холодная сталь
Медленно входит под дых…
– Поглядите! – кричит Святополк. – Поглядите туда:
Видите чёрный дым?
Это он! Это он! Ярослав за мной по пятам,
Зубы ощерив, гонится.
Несите ж! Несите ж! Себя ему не отдам.
Слышите – мчится конница?
Это он! Это он! Настигает…
– Ты ошибаешься, князь.
Тихо вокруг – ни огня, ни дыма…

Дальше, всё дальше в западный край уносясь,
Мрёт Святополк от ужаса нестерпимого.
Он на коне усидеть не может – несут его.
Язвы открылись – кольчуга невыносима.
В чёрной душе разгулялся бесовский вой –
И не может его заглушить никакая сила.
Дальше, всё дальше. Сзади остался Брест.
Польша скалится зверски[33] .

– Где мы? Как страшно, как дико окрест…
– Это глухие пустыни Богемские.
– Ох мне! Куда вы меня занесли…
Сюда только зверь умирать приходит…

Нет горше, отчаянней нет земли.
Смеркается жизнь, и солнце уже на заходе.
И в смрадную яму заживо князя кладут:
«Дотлеет, небось! Уж немного осталось!» –
И слуги уходят, проклятья катая во рту,
И в сердце жены умирает жалость…

Все люди, все звери – они обегут за сто вёрст
Вместилище смрада, урочище душегубца[34] .
И только слепые, холодные бельма звёзд
Выкатит ночь, чтобы в ужасе отшатнуться…

Ноябрь 2013 – декабрь 2014 гг.
Павловск

 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Придворные из враждебного Святополку лагеря, чтобы выгадать время, ночью тайно выломали пол в сенях загородного дворца, завернули в ковёр тело великого князя Владимира (в крещении – Василий), скончавшегося в 1015 году в Берестове, и отвезли в киевский храм Богоматери (Десятинную церковь); по другой версии, Святополк сам пустился на этот авантюрный шаг.

[2] С помощью предателя Блуда заманив в ловушку и злодейски умертвив своего брата Ярополка, Владимир, тогда ещё ярый язычник, силой взял в наложницы его беременную красавицу-супругу, некогда греческую монахиню, вскоре родившую Святополка.

[3] Святополк, дабы усыпить бдительность Бориса, отправил ему послание: «Хочу с тобой любовь иметь…».

[4] Уже тяжело больной Владимир послал любимого сына, Бориса, князя ростовского, изгнать ворвавшихся в Русь печенегов и через несколько дней скончался, так и не избрав наследника.

[5] Альта – речка на Украине, правый приток Трубежа, левый приток Днепра.

[6]   После предательства дружины князь остался с несколькими верными отроками и стариком-священником.

[7] В ожидании убийц Борис пел псалмы Давида.

[8] Георгий Угрин, пытавшийся закрыть Бориса грудью – венгр по происхождению, брат преподобного Моисея Угрина и преподобного Ефрема Новоторжского, который и сохранил в основанном им Новоторжском монастыре отсеченную злодеями главу.

[9] У Владимира Святого было двенадцать сыновей: от первой супруги, Рогнеды, сговорённой сначала за Ярополка и насильно взятой в Полоцке – Изяслав, Мстислав, Ярослав, Всеволод (а кроме, ещё две дочери); от беременной жены Ярополка, опять же насильно взятой, – пасынок Святополк; от «чехини» – Вышеслав; от третьей жены – Святослав и Мстислав; от четвёртой, из Болгарии, – Борис и Глеб; позднее родились ещё Станислав, Позвизд, Судислав. Сверх того, отмечает летописец, у великого князя было 300 наложниц в Вышгороде, 300 – в Белогородке (близ Киева) и 200 – в селе Берестове…

[10]   По мнению немецкого летописца Дитмара Мезербургского, правитель Туровского княжества Святополк, женатый на дочери польского короля Болеслава Храброго, отложился от России, и Владимир, прознавший о заговоре, заточил в темницу непокорного племянника и его жену, а также немецкого епископа Реинберна, сопровождавшего дочь Болеслава. В конце жизни Владимир, по-видимому, простил Святополка.

[11] Ярополк, отец Святополка, коварно зажатый в Родне войсками Владимира («беда аки в Родне»), поддался на уговоры предателя-воеводы по имени Блуд, и, несмотря на уговоры верного слуги Варяжко, отправился в Киев. В Теремном дворце Святослава два наёмника-варяга пронзили его мечами. Отсюда – нелюбовь Святополка к варяжскому племени.

[12] Смердынь (Смядынь) – малый приток Днепра на смоленской земле.

[13] Собственный повар князя муромского Глеба, по имени Торчин, желая угодить Горясеру, подло заколол отрока.

[14] Труп Глеба несколько лет находился на лесном берегу, между двумя колодами. Охотники и пастухи видели иногда то горящие свечи, то огненный столп или слышали пение ангелов. По приказанию Ярослава, мощи Глеба отыскали и похоронили с большими почестями в Вышгороде, возле мощей блаженного Бориса.

[15] «Варяги, призванные Ярославом в Новгород, дерзали, неистовые, ежедневно оскорбляли мирных граждан и целомудрие жен их. Не видя защиты от князя, пристрастного к иноземцам, новгородцы вышли из терпения и побили великое число варягов. Ярослав утаил гнев свой, выехал в загородный дворец, на Ракому, и велел, с притворною ласкою, звать к себе именитых новгородцев, виновников сего убийства. Они явились без оружия, думая оправдаться перед своим князем; но князь не устыдился быть вероломным и предал их смерти. В ту же самую ночь получил он известие из Киева от сестры своей Передславы о кончине отца и злодействе брата; ужаснулся и не знал, что делать. Одно усердие новгородцев могло спасти его от участи Борисовой» (Карамзин, «История государства Российского»).

[16] Древлянский князь Святослав пытался скрыться от расправы, бежав в Угры (в Венгрию). Слуги Святополка настигли его у карпатских гор и «лишили живота».

[17] Новгородцы согласились идти на Святополка, пожалуй, не столько из-за внезапной жалости к своему князю,  но, прежде всего, предвкушая выгоду: так они надеялись избавиться от платежа дани в Киев.

[18] «И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 тысяч, и пошёл на Святополка…» («Повесть временных лет»). [1016 год]. Вероятно, тогда потрясённый Ярослав впервые задумался об утверждении общих законов на Русской земле, которые стали именоваться «Русской Правдой».

[19] Ярослав Мудрый был от рождения хром на левую ногу.

[20] «Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиною своею. <…> Была битва жестокая, и не могли из-за озера печенеги прийти на помощь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили они (воины Святополка) на лед, и подломился под ними лед....». («Повесть временных лет»). [1016 год].

[21] Борисфен – древнегреческое именование Днепра.

[22] Польские историки отмечают, что Ярослав не изготовился как следует к нападению Болеслава и беспечно удил рыбу в Днепре, но, узнав об опасности, тотчас бросил удочку на землю, воскликнув: «Не время думать о забаве, время спасать Отечество!». [1018 год].

[23] В начале своего правления Владимир отвоевал отошедшие польскому государству при Ярополке города  Червен (близ Хелма), Перемышль и другие, которые теперь стали именоваться Червенскими.

[24] Предслава, всё время посылавшая спасительные вести брату Ярославу, в своё время гордо отказала Болеславу, сватавшемуся за неё.

[25] Некоторые новейшие исследователи заявляют о возможной причастности Ярослава Мудрого к гибели братьев.

[26] Привычный к предательству Анастас ловко утёк в Польшу с киевской казной.

[27] Генрих II, немецкий император, воевавший в то время с Болеславом Храбрым.

[28] Так по-старославянски  именовалось Балтийское море.

[29] Ярослав, бежавший с Буга в Новгород только с четырьмя воинами, в ужасе намеревался мчаться и дальше, за море, но посадник Коснятин (Константин), сын знаменитого Добрыни, вместе с преданными новгородцами посекли ладьи Ярослава. После собрали от мужа по 4 куны, со старост по 10 гривен, с бояр по 18 гривен и наняли на эти деньги множество варягов.

[30] Летописец так изображает князя Бориса: «Телом бяше красен и высок, лицем кругл, плеча высоце, в чреслах тонок, очима добр и весел; брада мала и ус, млад бо бе еще; светясь царскы, крепко телом, всяческы украшен, аки цвет во юности своей; на ратех храбор, в советех мудр, и благодать Божия цветяше на нем».

[31] В летописях не раз отмечается чудесное появление Бориса и Глеба (в крещении – Роман и Давид) в ключевые моменты русской истории: в частности, перед Ледовым побоищем и перед Куликовской битвой.

[32] Никогда, по свидетельству летописцев, не было до того на Руси такой злой и упорной битвы. [1019 год].

[33] Разбитый чудовищной тоской, весь в язвах, преследуемый призраками, Святополк всё же не решился прибегнуть к помощи своего тестя Болеслава и, доскакав до пустынных мест между Польшей и Чехией, скончался в страшных муках (по другой версии – он был заколот преданным Ярославу варягом).

[34] «Могила Святополка в пустыне… и до сего дне; исходит же от нея смрад зол», – так Никоновская летопись завершает описание последних дней Окаянного.

 

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную