Галина МАМЫКО (Симферополь, Крым)
ТРИ ПОСЛЕДНИХ ДНЯ СМИРЕННОЙ ИРАИДЫ

Рассказ

– Я женщина смиренная! – любит говорить Ираида Прохоровна.

Из груди вырывается вздох, брови сдвигаются к переносице, а глаза смотрят отстранённо, будто видят за спинами людей отверстое небо с Ангелами и с горящими свечами на трикирии*.

И всем становится как-то неловко, хочется бочком уйти в уголок, подальше от проницательного взгляда непорочной души. А Ираида Прохоровна возьмёт, да ещё и добавит: «Мой внучатый племянник, помните, в гости ко мне ездил? В сан епископа рукоположен».

И у кого при взгляде на эту святую душу не возникнет благоговейных мыслей! Да у многих, пожалуй, и появляются примерно такие, без иронии скажем, страхом и трепетом овеянные, помыслы: «У неё и ручки-ножки тоненькие от постов, и личико сморщенное от скорбей, а глаза красные, ввалившиеся, – плачет, сразу видно, по ночам. Не спит. За ближних молится, переживает. Поклоны бьёт. Да с таким человеком и разговаривать ни о чём другом, кроме божественного, страшно».

Да что говорить, вот так приблизительно и думают об Ираиде Прохоровне граждане обыватели, верующие и неверующие, партийные и беспартийные. Каждый знает, есть в городе праведница – старая дева, ходит во всём чёрном годами и десятилетиями (а некоторые верят, что уже вторую сотню лет), с прямой спиной, без костылей и палок, есть на кого равняться, и есть кого бояться. А то, что её побаиваются, мягко сказано. Её слово как бритва, надвое рассечёт. А как иначе, за грехи-пороки по-другому никак и нельзя. Да так рассечёт, что полетят потроха по закоулочкам, останется душа, в чём мама родила, увидит себя в свете Ираидиной правды, опомнится, застыдится, бросится со всех ног грехи замаливать…

Между собой горожане здороваются по-свойски: здравствуй-привет. А при виде Ираиды Прохоровны, степенно шествующей своей кроткой походкой, – руки как у оловянного солдатика вдоль туловища, глаза в землю, – люди и шаг замедляют, и речь теряют. Кланяются чуть не в пояс, да скользят тенями мимо, мимо… Вот, бывает, кто-то при встрече со старицей скажет: «Здрасте!», а в ответ: «Миленькие мои, всё вас учить надо. У Бога каждый день – праздник. А тем более в воскресенье. С праздником, вот так и говорите впредь. Или – «со святым днём». А вместо «спасибо» – спаси вас Господи». А уж взглядом своим смиренным пронзит насквозь, достанет до тайных изъянов души.

Да… Надо ухо востро держать. Вдруг что кощунственное с языка слетит. Как перед святым человеком стыдно станет! Даже священники и те как-то по-особому смотрят на Ираиду Прохоровну, оказывают честь отрешённому от бренной суеты человеку. Идёт, бывало, какой из них через церковный двор, а Ираида Прохоровна уже на колени опустилась на подложенный для этой цели полиэтиленовый пакет, стоит аки прокажённая, голову в чёрном платке понурив. Ждёт благословения, нахохлилась, ладони лодочкой. Мимо любой другой прихожанки, может, и проскользит, благословив на ходу, не задержится. Но тут – иной случай. «А, наша Ираида Прохоровна, не стоит так себя утруждать». Поможет подняться. Поведёт во флигель служебный, конфет в кулёк насыплет. Она, правда, не всякое и возьмёт. «Ох, конфетки, да что же это такое, в пост – и конфетки. Вы, батюшка, простите меня, убогую, вы как изволите, а я, окаянная, конфеток в посты не употребляю».

Почитают нашу Ираиду Прохоровну, ох, почитают. Высокой духовной жизни человек. Это и невооружённым глазом видно.

Впрочем, сама она не любит к себе внимания. Так и говорит: «Я внимания к себе не люблю. Нам, молитвенникам, уединение и смирение важны. А внимание человеческое с похвалой – пустое это всё, только тщеславие разжигает».

На службах церковных Ираида Прохоровна подаёт пример, как должен себя вести смиренный человек. Стоит ближе к притвору, где люди толкают, входят-заходят, холод с улицы впускают. А Ираида Прохоровна терпит. Если кто из сочувствия пригласит её в центр, на скамью возле тёплых батарей, – не взглянет, не повернёт голову, брови нахмурит, закончит молитву. Ответит, не отводя взгляда от Царских Врат: «За разговоры в церкви – скорби попускаются». Внутрь храма так и не пройдёт. Нельзя смиренным людям на виду быть. Если в очередь встать требуется – она впереди не появится. Строго – последняя. Помнит евангельское: будут последние первыми и первые последними. Тянет время в отдалении, следит глазами по церкви, все ли успели пройти. Так порою и не заметит, что священник закончил помазание. Тогда скорыми шажками (бегать по храму нельзя) пробирается сквозь толпу. Ради Ираиды Прохоровны исключение можно сделать. Ждёт иерей, пока та к иконам приложится, и помазывает её чело святым елеем.

Внимательна Ираида Прохоровна к нарушению устава церкви. Бдит. «Я советов, если не спрашивают, не даю. Но когда лепота внутрицерковная нарушается, молчать не имею права». Поэтому тем, кто заходит в храм в нескромном или неуместном облачении, или, не приведи Бог, впорхнут дамы в обтягивающих штанишках, без платков, с накрашенными губами, – хочешь-не хочешь, приходится знакомиться с Ираидой Прохоровной и её кротким голосом.

Любителей лясы точить на службе она на дух не переносит. Увидит или услышит беседующих, так аж закипит. Поборовшись с собой, не выдержит, прокрадётся на цыпочках, заглянет в глаза строго, приложит красноречиво палец к губам. Если нарушители из числа постоянных прихожан, после службы занесёт имена в личную тетрадь с целью обличительной беседы в подходящую минуту.

И не только за прихожанами, но и за духовенством приглядывает внимательный глаз нашей героини: ни для кого не пройдёт бесследным, если по ходу церковной службы Ираида обнаружит ошибку. А для верности держит при себе и богослужебные тексты, и календарь с чтением Священного Писания. И если дьякон-практикант, студент выпускного курса духовной семинарии, прочтёт по оплошности не то зачало из  Евангелия, то впоследствии будет на это указано и ему, и настоятелю. А заодно попеняет Ираида Прохоровна на то, что паства не по уставу поклоны совершает: «Нет у нас в храмах стройности. Кланяются правоверные кто в лес, кто по дрова. Иные даже в воскресенье на колени встают, не говоря о субботе. Скажешь таким, что субботу как праздник никто не отменял, а они как бараны на новые ворота... Так для чего пастыри поставлены над стадом словесным? Где их слово научающее?»

Но на этом не закончит старица ликбез. Уж если вразумлять, так продуманно и добросовестно. Посмотрит, прищурившись, себе под ноги, бросит быстрый взгляд на склонённую голову задумчивого священнослужителя, и продолжит: «Возмущает, батюшка, честно скажу, что не только верующие, но и весь клир, весь притч церковный, не имеет понятия, как следует креститься на Символе Веры. – «И как же надо?» – поинтересуется вежливо собеседник. – «А так надо, как было постановлено в четвёртом веке на Втором Вселенском Соборе. И действительно, для чего, спрашивается, старались Отцы, когда на рубеже пятого-шестого веков сделали Символ Веры незаменяемой частью Литургии? Знали бы они, что спустя пятнадцать столетий в российских храмах днём с огнём будет не сыскать грамотного христианина именно по части Символа Веры. Сколько мне доводилось бывать в паломнических поездках – по всем церквям одна картина: как только начинается храмовое пение «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя», так и возникают сплошные безобразия!» – «Безобразия?!» – «Именно. Во-первых, крестятся – кому как в голову стукнет, иные умудряются до восьми раз. А во-вторых, ещё и кланяются! А самое главное безобразие в том, что тон задают священники с дьяконами. Вопиющая церковная безграмотность! Чему в семинариях с академиями учат, простите? А между прочим, нашими святыми Отцами было постановлено НЕ КЛА-НЯТЬ-СЯ на Символе Веры, чтобы тем самым утверждалась непоколебимость веры. А креститься следует лишь четыре раза, на Отца, потом на Сына, потом на Святаго Духа, и в конце на Аминь...»

Махнет рукой старица, попросит по установленному обычаю прощения, а при первой возможности то же самое изложит и правящему архиерею. Да ещё присовокупит про церковных «хлебопоклонников». «А это ещё кто такие? Что за новое течение? Разве есть у нас такое?» – заинтересуется архиепископ, в уме поблагодарит молитвенно Бога за проведенную только что Всенощную, оглядит одобрительно благолепие храма, отметит про себя недочёты после ремонта, замедлит шаг, даст знак иподьякону уносить в машину чемоданы с архиерейскими одеждами, и продолжая на ходу благословлять одолевающий со всех сторон народ, будет прислушиваться к зудящей на ухо старице. «Есть, есть, владыченька. В каждой церкви. Вот как возгласит в алтаре священник: «Благодарим Господа!», а хор продолжит: «Достойно и праведно…», у нас в храмах поголовно начинают валиться на пол. Они думают, что благодарят Творца, а на самом деле? Плюют на канонические правила. Плюют на церковный устав. Самочиние!  И сколько я ни пыталась вдолбить нашим дамам церковным – бесполезно. Говорю: «Не положено!» А они: «Душа просит!» А мало ли у кого что просит. На то порядок, на то устав, чтобы не по своему хотению, а по церковному велению. Я им говорю: когда услышите «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим», вот лишь тогда, наконец, и бухайтесь на колени, но не раньше. Они мне: с какой такой стати? Не соображают! Я им опять двадцать пять: так это же и есть тот самый наиглавнейший момент евхаристического Претворения Святых Даров, хлеба и вина, в Тело и Кровь Христа! Вот, наконец, когда надо ниц падать, а любые другие земные поклоны до этого момента – не что иное, как хлебопоклонение. Да им хоть кол на голове теши!»

Архиепископ уже расположился на заднем сидении служебного автомобиля, водитель включил двигатель, звонарь закончил бить в колокола. Из-за церковной ограды наплывает разухабистая музыка соседствующего ресторана. Шумит вечерний город. Горит закатным огнём, прячется от людей в дивные дали дневное светило. Уже не слышно щебетания птиц. Всё вокруг устало, хочет покоя. Воздух остывает, свежеет. Со стороны железнодорожного вокзала разносится под пылающим небосводом далёкий бой местных курантов. Гудит бегущий куда-то поезд, выстукивают по рельсам свою колыбельную колёса. Там, как будто далеко, что-то беспокоится, клокочет, суетится, пыхтит. Тут, близко, внутри церковной ограды, в пропахшей ладаном тишине, своя реальность, здесь витает свой дух, здесь мирно и сладко дышится, здесь кто-то невидимый как бы обещает утешения и покоя от бренной жизни, подаёт руку надежды, охлаждает пыл разгорячённой страстями души… Расходятся не спеша после всенощной умиротворённые богомольцы, идут под руку старушки. Идут молодые пары. Идут женщины, мужчины… Стоят, как часовые, снаружи, вдоль церковной ограды, нищие с пластиковыми стаканчиками для сбора милостыни, тянут жалобными голосами: «Христа ради…». Ещё немного, и опустеет двор, погаснут огни в храме.

Добродушный пожилой сторож в брезентовом фартуке шёпотом вычитывает по памяти вечернее молитвенное правило, прохаживается  по чистому двору, который он выметал и вычищал, а к тому же поливал из шланга цветочные клумбы всё это время, пока народ молился в церкви. Сторож ждёт, когда покинут двор машины архиепископа и настоятеля,  и можно будет закрыть на замок ворота. И вот уже почти нет вокруг людей. Со стороны наружного служебного входа в алтарь доносится деликатное покашливание: настоятель, склонив голову на грудь, со сложенными на животе руками, неподвижно стоит в ожидании отъезда церковного руководства.

А наша Ираида всё топчется рядом с «Волгой» владыки. Она всё говорит и говорит, надо успеть, надо сказать, надо изложить самое главное, пока владыка тут, рядом, пока машина не отъехала, пока её голос ему ещё слышен. Всем корпусом склонилась внутрь салона, вплотную рядом со своим носом различают в сумраке глаза старицы профиль владыки, его глаза прикрыты, голова благосклонно ей кивает, колышется седая борода, значит, понимает, значит, одобряет, значит, не зря говорит, значит, её мысли падают на хорошую почву, и будут, будут рано или поздно всходы: «Можно сказать, в наших храмах давно и как бы сам собою сложился вразрез с канонами и церковным преданием народный устав. Вот с этим народным, а другими словами, анархическим, псевдоуставом прихожане-захожане и согласовывают свои действия, своё поведение, свой этикет внутри церкви. Это ли не безобразие?»… 

Спорить с ней – ни миряне, ни тем более духовенство – не практикуют. Потому что знают: прекословить Ираиде Прохоровне бесполезно.

«С человекоугодием необходимо вести беспощадную борьбу, а потому призываю не бояться обличать, выводить на чистую воду, творить правду, если это потребно для торжества истины Божьей», – таково её кредо, по нему живёт и его пропагандирует в кругу единомышленниц-прихожанок.

Красноречивый случай был не так давно на Пасху. Батюшка разрешил подойти к Чаше всем желающим, и даже тем, кто накануне причастился: «Кто говел, читал каноны, исповедовался, может…». «Нельзя каждый день причащаться!» – послышался голос Ираиды Прохоровны. И точка. Молодой священник не ответил. А люди вокруг запомнили, смутились. По своему обыкновению и до владыченьки, разумеется, Ираида Прохоровна дошла: «Как так, безобразия в церкви. Причащаются уже каждый день. Легкомысленное отношение наблюдается к стяжанию благодати».

Помимо церковного и домашнего моления, необходимых «для обретения духовной силы в борьбе со страстями», на что и указывает в личных беседах с прихожанами Ираида Прохоровна, есть занятие для души: детская воскресная школа. Опекает школу по благословению архиепископа наша старица в помещении епархии.

Занятия с детьми в воскресной школе для этой рабы Божьей – как рыба для рыбака, как заяц для охотника. Она так и говорит: «Страсть у меня есть. Тяга к богомыслию. Это одухотворяет». И говорит – многозначительно, а слово «одухотворяет» – нараспев. Сразу всем понятно: дар Божий у старицы. Она нам не ровня. Она у Бога на особом счету. Да оно ведь и действительно так. На занятия к Ираиде Прохоровне приходят вместе с детьми и родители, им тоже интересно послушать чтение и толкование Отцами Церкви Святых Писаний. Её духовные беседы завершаются по традиции своеобразным постскриптумом – разбором новонакопленных прегрешений.

И всё больше у городской праведницы почитателей, и в городе о её занятиях и упражнениях духовных идёт молва.

«Возлюбленные братья и сестры. Паки и паки повторяю: будем аки дети, просты, добры, незлобивы… А вот есть среди нас примеры далеко не из тех, на какие хотелось бы равняться. Обратите внимание, как мы себя ведём на улицах, дома, да и в церкви, опять же. Сколько суеты, пустых разговоров… Сегодня иду в наш храм. Тихо вокруг, утро раннее. Иду, как и полагается, с молитвой на устах. И вы запомните: ходить по улицам без молитвы не надо. Иначе быстро благодать растеряете. И глазами по сторонам шнырять не надо. Вот под ноги. Туда, туда, в землю… И никуда больше. Так иду, как сказала, утром сегодня на службу. Не спешно. Понимаете, да, что неспешно? Вот так и вы делайте. Всё надо делать неспешно. И что я вижу? Бегут мимо меня три… кто бы вы думали? Наши три семинариста. Спрашивается, чего бежать? До службы ещё полчаса. Можно бы и спокойным шагом, чтобы не суетиться. А они не просто бегут, а ещё на всю улицу смеются. Громко. Я и думаю, нет, это никуда не годится. Делаю им спокойно, в духе кротости и любви, замечание. Говорю: дети, что же вы себя так не благочестиво держите – развязность, дерзость, всё это никогда христианина до добра не доводило. И вы думаете, помогли мои слова? Ах, прости и сохрани, как они бежали, так и дальше побежали, будто на пустое место на меня глянули. Вот вам наша православная молодежь. Вот отрицательный пример христианского воспитания. А ведь эти молодые люди – зеркало современного воспитания в наших православных семьях. Нет у нас воспитания, вообще нет. Телевизоры в каждом доме, компьютеры, шум-гам. А эти семинаристы… Вы посмотрите на них. На службах стоят невнимательно, с ноги на ногу переминаются, даже шепчутся порою. Со службы выходят воду пить, прерывают моление, им воду надо ходить пить. Им молиться трудно, а иные даже и на скамейки во время Литургии садятся, стены подпирают. А вы сравните, почему некоторые другие, из наших старожилов, не садятся, а? Потому что их, истинных столпов веры, благодать держит, у них дух горит, они молятся. Правда, мало таких, если честно сказать… А молодежь наша приходит на службу как на повинность, конца Литургии никак дождаться не может, спешит воду пить, да разговоры заводит о мирском, о суетном… Вот на днях... Стояли в дверях родители с детьми, ждали Причастия. Ребёнок закапризничал. Взрослые не могут его унять, кричит, вырывается. А служба идёт ведь, взяли бы родители и увели во дворик погулять, зачем мешать людям молиться. Ну, дорогие мои родители, это вообще особая тема – дети и церковная служба. Не умеют наши дети себя вести чинно в церкви, не умеют, и всё тут. Непременно с капризами, а кто виноват? Родители, только они и виноваты. Во-первых, нельзя в церковь детей заводить раньше времени. Во-вторых, нельзя потакать, а надо учить их чину и порядку, учить Бога бояться, учить молитве и усердию к молитве. Так я отвлеклась. Вернёмся к нашей теме, о чём я говорила, напомните, уже забыла, ах, прости и сохрани, Господи, помилуй, мя, грешную… Напомните, о чём… А, да, да, благодарю, да, закапризничал ребёнок. А рядом стояла группа семинаристов. Им, видите, оно как, им в церкви жарко, им надо на свежем воздухе дышать, а не молиться в храме, с народом. Так они там на крыльце толпились, и какая же у них там молитва, так, рассеянность, невнимательность, да ещё перешёптываются, хихикают. И вздумал один из этих семинаристов развлечь этого самого раскапризничавшегося ребятёночка. Зателепал руками – это у него как бы крылья, а из-за ушей пальцы раскорячил – это у него как бы рога, и такую вдобавок мерзопакостную морду скособочил… Но послушайте, что при этом он сказал этому дитю. «Не плачь, говорит, не плачь, а то бесы прилетят стра-аше-е-енные, злю-ющие…» (Тут Ираида Прохоровна изменила голос и получился изумительный мужской бас, и скривила такую «харю», что слушатели воскресной школы, малые и большие, искренне развеселились, а иные в ладоши захлопали).

Выдержала паузу и продолжила: «Подумать только! Ответственный момент. Клир поёт Милость Мира. Народ возносит благодарение Господу. А тут, ах, спаси и сохрани, помилуй, Боже, нас грешных, а тут этот юноша-семинарист рассказывает страхования, да ещё про бесов… Нет, оскудела наша земля русская, растеряла дух православный, дух молитвенный. Куда, куда родители смотрят, и куда они смотрели с момента рождения вот таких юношей, которые доросли до того, что поступили в духовную семинарию, вырядились в подрясники, а вместо молитвенных благодарений Богу на Литургии бесов изображают… Молодёжь совсем уже не та, как была когда-то, в далёкие благочестивые времена…»

На заседаниях в епархии Ираиду Прохоровну в пример ставят, в передовицах епархиальной газеты её имя мелькает. Воскресная школа, руководимая ею, на хорошем счету не только в области, но, говорят, уже к награде готовы представить аж ТАМ…

Вот, правда, вышла история. И даже не одна. А, можно сказать, две истории. А на церковном языке – искушения. Но только Ираида Прохоровна благодаря тому, что человек она, как сама утверждает, духовной жизни, эти искушения преодолела. Хотя не без осадка… А получилось вот что.

Назначили в храм, носящий имя святого целителя великомученика Пантелеимона, куда наша старица ходит с самого его восстановления, нового священника, молодого выпускника духовной семинарии, отца Игнатия. А супругу его, Анну Николаевну, направили преподавать в воскресную школу. После такой новости Ираида Прохоровна возвела глаза к небесам, помолилась и решительно поспешила к архиерею на приём. Секретарь при виде известной старицы привстала, хотела сказать что-то, да запнулась под взглядом вошедшей. Голова в чёрном платке повелительно указала острым подбородком на дверь Его Высокопреосвященства: «Знаю, знаю, занят владыка, они всегда заняты, труды паки труды, ну да пойди, пойди, шепни, что раба Божия, грешная Ираида, на минутку!»….

«Печалиться вам не из-за чего, голубушка Ираида Прохоровна, никто вас выживать не собирается, что это вы такое навыдумывали, родненькая, у нас в епархии места много, а детей вон сколько, всё больше и больше. Одной вам всё тяжелее справляться. А наша милая Анна педагог по образованию, начитанная, да ещё в Богословском институте училась. Как раз и вам где помочь советом сможет, и разгрузит вас, а то одной-то тяжело тащить, а, родненькая? Да вы у нас вон какая заслуженная, всеми любимая, вам ли расстраиваться из-за таких пустяков, с вашим богатым жизненным опытом, духовным чутьём и потенциалом».

Но, видно, нашла коса на камень. Зачастила старица к священноначалию. Не прошло и месяца, снова на приём к правящему архиерею, теперь уже не с бухты-барахты, с улицы, а чин-чином, как и положено, по записи. По поводу «трёх шестёрок» на номерных знаках машины отца Игнатия. «Я бы, владыченька, не стала и беспокоить вас, да если бы только на машине. Отец Игнатий, как выяснилось, и вообще НЕ ПРОТИВНИК «трёх шестёрок». Не будь он пастырем овец словесных, с него и спроса бы никакого. Так он же пример подаёт чадам духовным. Он, выяснилось, и компьютер этот бесовский дома держит, и по интернетам бесовским ходит, и против биометрических документов новомодных, то ли с чипами, то ли с «шестёрками», будь они неладны, протесты подписывать НЕ БЛАГОСЛОВЛЯЕТ. Говорит, мол, предрассудки, говорит (ах, спаси и сохрани, и повторять опасно, да я вам как на духу, как под епитрахилью), что, мол, не надо бояться «шестёрок». Его послушать, так и Апокалипсис можно предрассудками назвать. А наш Иоанн Богослов нам там всё четко прописал, и про число зверя «666», и про антихриста». – «Родненькая, Ираида Прохоровна, так куда же сегодня без компьютера, куда без интернета, никуда. В нашу редакцию епархиальную заглядывали ведь, наверное? Там тоже компьютеры. А в интернете сайт нашей епархии работает, там вся наша епархиальная летопись, так сказать, с Божьей помощью, утверждается. И у других епархий, и у Патриарха, у всех есть сайты. Да и что вы с этими «шестёрками». Считаете, что нельзя их на документы или сами документы новые не желаете? Отказывайтесь. Сегодня и высшее церковное руководство на этот счёт своё мнение уже опубликовало. Иоанна Богослова читаете? Это похвально, похвально».

Разве можно найти возражения против Иоанна Богослова? Нельзя. Вот Ираида Прохоровна и борется за правду Божию всеми силами, выступает перед прихожанами в церковном дворе, собирает подписи под воззваниями протеста против отца Игнатия.

На воскресную школу времени перестало хватать. «Да там матушка Анна, ну, что же, пусть пока поруководит, мне не трудно и место уступить, из смирения, ради Христа, чего же не уступить. Евангелие учит ради любви к ближнему не одно, а два поприща идти. А тут такой пустяк, ну как не уступить матушке Анне», – разъясняет православным сложившуюся ситуацию с воскресной школой Ираида Прохоровна и раздаёт прокламации против «шестёрок антихриста».

Впрочем, с матушкой Анной у Ираиды Прохоровны пройти два поприща не получилось. Если с воскресной школой как-то обошлось, так вот в другом месте конфликт таки вылез, как чирий. Назначили супругу отца Игнатия ещё и регентом их приходского церковного хора. Всё вроде бы хорошо, и даже, как стало чудиться прихожанам, хор запел ещё слаженнее, красивее. Но то прихожанам, людям малосведущим, невнимательным, бывающим в церкви, как правило, лишь по субботам-воскресеньям. А если каждый день тут, под куполом, чётки перебирать, так удастся многое чего заприметить... Можно, конечно, и потерпеть, и правильно, почему бы и не потерпеть. Но только если дело не касается правды Божией. А если правда Божия попирается, если благолепие храма нарушается, если… Словом, бывают и такие ситуации, когда совесть велит голос возвысить в порыве ревности по Богу. Вот пророк Илия, его пример пламенной ревности по Богу разве не призван вразумить нас, грешных, разве не можем и мы, убогие, пойти вслед за пророком Илиёй, который даже и жизни лишал неверных… Нет, жизни, конечно, лишать никого не станем, а вот голос возвысить… И Ираида Прохоровна возвысила голос.

Случилось это в один из воскресных дней, когда храм битком набит, и народ, кто усердно, а кто рассеянно, каждый по мере сил, молится. Только закончилось чтение Евангелия, только запел хор «Господи, помилуй», как ЭТО и стряслось. Вышедшая к амвону «слушать дьякона» Ираида Прохоровна вдруг отвлеклась, повернула голову в сторону правой половины солеи и, погрозив указательным пальцем певчим, воскликнула: «Да тише вы, наконец! СКОЛЬКО МОЖНО!!! Дьякона заглушаете!» Тише на клиросе петь не стали, служба шла своим ходом. Ираида Прохоровна возмущённо покачала головой, и ушла на своё обычное место у выхода. Но если бы на этом всё и закончилось.

В период чтения молитв к Причастию, когда на клиросе передышка, нежданно-негаданно возникла рядом с певчими, присевшими было отдохнуть, затянутая с головы до пят в чёрное тощая фигура Ираиды Прохоровны. Обвинения поначалу касались всё той же темы – чересчур громкого пения, поглощающего возгласы дьякона. Но затем критические замечания затронули и внешний вид клиросной молодёжи – открытые плечи, дурацкие шорты, мини-юбки, прозрачные ткани, косметика опять же… «А вот ты, тебе говорю, ты почему во время Евангелия расхаживаешь, да ещё руки в карманах? Как можно – во время Евангелия руки в карманах?!» Ираида Прохоровна больше не сдерживалась, она оставила шёпот и говорила от души горячо, и даже громко. Вышел из алтаря на шум к певчим новопосвящённый молодой дьякон, обладатель могучего баса и смеющихся глаз. Посмотрел в сторону солеи из глубины храма отец Игнатий, принимающий исповедь.

Это не укрылось от быстрых глаз обвинительницы, и она переключилась на центральную фигуру, которая как бы пыталась загородить собою шеренгу смущённых певчих, –худенькую, симпатичную девушку в длинном, до пола, нарядном шёлковом платье, регента хора – молодую попадью Анну Николаевну: «Давно пора, матушка, власть употребить, а не смотреть сквозь пальцы! А ты, гляжу, всё потакаешь, всё смиренничаешь да попускаешь этим разгильдяям, маловерам, волкам в овечьих шкурах малое стадо в соблазны вводить. Совсем от рук отбились. Аж до самой паперти, можно сказать, слышны ВАШИ, – Ираида Прохоровна обвела указательным пальцем переминающихся перед ней с ноги на ногу певчих, – ваши, голубчики, разговоры-переговоры. Бу-бу-бу, ла-ла-ла, бя-бя-бя…(В этом месте Ираида Прохоровна мелко затрясла головой и чёрный платок съехал ей на самые глаза, и стала издавать смешные звуки голоском нарочито писклявым-преписклявым, при этом вытянула сухие, блеклые губы трубочкой, и морщинистое лицо её приняло умильно-приторное выражение, глазки сузились, а загнутый крючочком, длинный её носик собрался мелкой гармошкой, и она стала похожа на старичка Буратино. «И-и-и», – один из провинившихся, тенор, в джинсовых, до колен, шортах-бермудах, с красными от сдерживаемого смеха, надутыми, щеками, закрыл лицо нотными листами, сполз бочком на скамью). Страх Божий потеряли! – Старица ткнула в сторону попадьи пальцем. – Смотри, тебе за твоих певчих ответ на Страшном Суде держать!»

Выговорившись, направилась было к своему обычному месту при дверях, да по пути новая досада. Песок на полу. Разводы грязные. Богомольцы чинно молитвы слушают, иконостас золотом сверкает в солнечных лучах, сейчас Чашу вынесут, а тут такое… Куда староста смотрит, почему уборщицы распоясались, не следят? «Это откуда, кто принёс?» Огляделась. Нашла виновницу. Грузная, в необъятном балахоне, паломница в мятой косынке переваливается по-утиному, пробирается между людьми к раке с мощами, катит перед собой инвалидную коляску, в коляске почтенного возраста скрюченный, без ног, калека с испуганными глазами.

«Постой, сестра, спаси тебя Бог, – подошла к паломнице Ираида Прохоровна. Многозначительно и грозно глядя под ноги, вбила в себя тремя перстами крестное знамение. – Ты куда пришла, на рынок или в святое место? Посмотри, что оставила после себя. Вон, сколько песка. А потому лучше, прежде чем к святыням идти, вернись, будь добра, во двор, вымой колёса, да тут, в храме, будь добра, прибери за собой. А швабру я тебе сейчас дам. Ступай за мной, спаси тебя Бог. Господи, Иисусе, помилуй мя, грешную…».

Скрип-скрип, растерянная путешественница начала суетливо разворачивать коляску. Калека что-то залопотал, захныкал. Но подошёл отец Игнатий, извинился, попросил гостей остаться и ни о чём не беспокоиться. А тут и матушка Анна с веником, следом уборщица с мокрой тряпкой, швырх-швырх, песка как не бывало.

Да если бы на том закончилось…

Вышел по завершении Литургии отец Игнатий на амвон, и прежде чем давать крест на целование, обратился к прихожанам с речью, предварив её эпиграфом из апостольского послания: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит». И зачитал с листа, по благословению выглянувшего из алтаря настоятеля, текст недавнего выступления Предстоятеля Русской Православной Церкви Патриарха Кирилла на заседании Высшего церковного совета. Речь шла о приходских «разбушевавшихся тётушках».

«… люди, которые грубостью своей отталкивают вновь пришедших в храм, наносят ущерба больше, чем приносят пользы все наши усилия по организации приходской жизни… Приходское «гостеприимство» давно стало притчей во языцех и предметом для множества шуток… А задумывались ли мы, кто несёт ответственность за духовную судьбу тех людей, душам которых такая «встреча» и такое «гостеприимство» нанесли глубокие раны? Тех, кто отшатнулся от храма – хорошо, если на время, – лишь потому, что ему нагрубили, от него отвернулись, мимо него равнодушно прошли? Вина в подобных случаях лежит не только на самих приходских разбушевавшихся «тётушках», но и на настоятеле, у которого «не находится времени» на заботу об атмосфере, царящей среди его паствы».

Кто-то согласно закивал. Некоторые посмотрели в сторону Ираиды Прохоровны. Старица в самом хвосте людского потока перебирала чётки, буравила взглядом пол и как будто ничего не слышала вокруг себя. Но, конечно же, это было не так. Тяжёлые чувства терзали её душу. Вся прожитая жизнь пронеслась перед мысленным взором, с печалями, радостями, духовными подвигами и борьбой со страстями, постничеством, молениями на коленях, вычитываниями канонов, акафистов, искушениями, преодолением соблазнов… И почувствовала себя она настолько глубоко обиженной, причём, незаслуженно обиженной, что приняла молниеносное решение – уйти в монастырь. А куда деваться, куда ещё можно спрятаться от такого великого, как ей казалось, прилюдного и жестокого позора, такого оскорбления, такой расправы беспощадной, какие пришлось сейчас, на старости лет, пережить.

В приступе накатившей обиды Ираиде Прохоровне чудилось, что это сам Патриарх сейчас на амвоне держит крест для целования, и ещё немного и ударит этим крестом её по седой голове. Но за что, за что? За смирение, за труды, за ревность по Богу? Ах, как жестоки люди, как страшен, несправедлив этот мир, подверженный упадку и гниению, опутанный бесовскими сетями тьмы… Так думала Ираида Прохоровна, с такими неприятными ощущениями подходила она ко кресту, и не в силах была посмотреть в глаза отцу Игнатию, и не в силах была проглотить застывший в горле ком.

Но молодой священник сделал шаг навстречу старухе, сошёл с амвона, обнял её, расцеловал в щёки, опустил ей в дряблую руку, поверх намотанных на ладонь чёрных монашеских чёток, большую служебную просфору. Ох, лучше бы он этого не делал. Вспыхнула Ираида Прохоровна, онемела от нахлынувших слёз, отшатнулась, и посеменила, всхлипывая, к выходу с низко опущенной головой. Кто-то подхватил с пола оброненную старицей просфору, но вернуть ей святыню не смогли: она не откликалась, не оглядывалась, по сторонам не смотрела, прятала глаза, и шла так быстро, что сталкивалась с людьми.

Так и ушла в монастырь в глубокой скорби, в гневе на отца Игнатия, на матушку Анну, на певчих, на уборщиц храма, и вообще на всех. Потому что всё и вся вокруг – сплошное безобразие.

«Безобразие! Безобразие!» – звучало порою в одной из келий местного Свято-Никольского монастыря, куда по благословению правящего архиерея взяли старицу Ираиду в качестве послушницы, а потом и в монахини постригли.

А вскоре по причине, известной только Богу, она и преставилась. На том, как надеялись, дело и закончилось. Если бы не сюрприз на похоронах….

Новопреставленная монахиня в момент отпевания воскресла.

И воскресла как-то обыденно, словно ей это приходилось делать регулярно. У некоторых скептических натур даже сложилось впечатление, как потом признавались, что «паломничество» на тот свет было у Ираиды Прохоровны запланировано. Дабы наверняка выведать у Высшего Небесного Руководства, что от неё ещё, помимо проделанной в течение жизни работы – молитвенной и иной духовной и телесной практики, требуется для пропуска в рай?

Под хоровое пение «Со святыми упокой…» заколыхалась ткань крепы, покрывающей по монашеской традиции лицо усопшей во свидетельство того, что жизнь земная прошла в удалении от мирской суеты. А затем проскрипел и вполне трезвый голос новопреставленной: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

«…яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа», – продолжали тоненькими голосами певчие. «Послышалось, привиделось», – как бы хотел сказать хор. Певчим, может быть, и поверили бы, но кряхтение, возня внутри гроба, колыхание покрывала не прекращались, да и сам гроб как бы дрожал. Кто-то из присутствующих – вероятно, из невоцерковлённых – зашептал о нечистой силе, а некоторые, вспомнив гоголевского «Вия», стали продвигаться к выходу.

Под встревоженный гул людей, прибывших в этот день на прощание с городской знаменитостью, рука священника скинула, наконец, наметку с лица новопреставленной рабы Божьей. Приподняла покойница голову, оглядела изумлённые человеческие лица и изрекла ворчливо, но доброжелательно: «Что застыли аки пни? Не видите, человек воскрес, слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Игуменья перекрестилась, переглянулась с взволнованными сёстрами, остановила жестом высунувшихся вперёд охранника и пономаря, вопросительно посмотрела на осанистого, красного от жары и духоты, седовласого протоиерея, тот подбадривающее кивнул и принялся помогать ей разоблачать ворочающуюся в гробу покойницу из погребальных «оков».

После благодарственного молебна многочисленная, уже не похоронная, процессия покинула церковь.

Попотчевали в гостевом домике Ираиду Прохоровну сладким чаем с медовыми коврижками из монастырской пекарни и приступили к расспросам. Народу набежало... Толпятся, в окна заглядывают. Ждут откровения о загробной жизни. Уже игуменья успела по сотовой связи отчитаться архиепископу о возвращении с того света бывшей руководительницы воскресной школы, а та до сих пор ничего и не рассказала интересного. На все вопросы отвечает скупо – да, была ТАМ, да, ВСЁ видела, да, ТАМ очень хорошо.

«А подробнее, пожалуйста, можете изложить?» – интересуется мужчина в камуфляже, с крупной надписью на спине – «охрана», трёт потной ладонью проплешину, оглядывается на гудящую, напирающую на него толпу, и крестится.

«Кого из святых лицезрела, дорогая ты наша странница?» – высовывается из толпы шамкающее губами радостное лицо старушки-одуванчика в вязаном чепчике.

«Да-да! И ещё вопросик: где побывать успела? На каком по счёту небесном уровне?» – подхватывают в людской гуще.

«А какие ОТТУДА слышны новости, что ТАМ делается? Спаси Вас Господи. Простите...» – в умилении вопрошает, потупив глаза, молодая особа в монашеском чёрном апостольнике*, и тут же осекается, шепчет молитву, перебирает чётки.

«А с-с-с-скоро ли конец с-с-с-света?» – доносится из открытого окошка ломающийся голос, сопровождаемый людским гомоном, далёким лаяньем монастырского пса, ароматами полевых трав, и среди теснящих друг друга людей виден в оконном проёме и сам отрок, пунцовый от смущения и часто моргающий очень удивлёнными глазами.

«И почему, самое главное, обратно вернулась? За какой надобностью?» – слышится чьё-то недоуменное.

 «А за той надобностью, – откликнулась Ираида Прохоровна, допила пахнущий мятой чай, прополоскала рот его остатками, промакнула губы рукавом. – Чтобы прощения просить. За тем меня и отпустили. А вот через три дня, в одиннадцать часов утра, я уже точно покину и вас, и эту жизнь... Так что вы гробик из церкви пока не убирайте, не убирайте, слышите?» – посмотрела на сидящую рядом за столом невозмутимую пожилую игуменью. Та в ответ прикрыла глаза, наклонила в знак согласия голову и перекатила на чётках очередное зёрнышко. Ираида Прохоровна оглядела народ, сморгнула слезу: «Побеспокоила я вас, простите, братья и сёстры …». Поднялась, с шумом сдвинув скамью, распрямилась во весь свой немалый рост, поклонилась игуменье, потом всем остальным, вздохнула глубоко. Перед иконами перекрестилась широко, торжественно. А глаза старицы, это все заметили, сияют, горят, и говорит особенно как-то звучно, внушительно: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!».

И шествовала смиренная Ираида, с головы до пят в чёрном монашеском облачении, по городу, прощения у всех просила. Ходили за ней репортёры, зеваки, приезжали в монастырь работники «Скорой помощи», участковый наведывался. Но на приглашения посетить телевидение, поликлинику, полицию ответила отказом. «Некогда мне! Эти три последних дня – дороже всей прожитой жизни», – поглядела в телекамеру и добавила: «А если меня покажут по телевизору, то у всего города прошу прощения. Не обессудьте…»

Прослезилась и пошла уже по второму кругу в епархию, к архиепископу, к отцу Игнатию, матушке Анне, потом к прихожанам, потом к соседям, потом…. И слёзы всё бежали и бежали по сморщенным щёчкам, и кулачком только и успевала от этих слёз отбиваться. И не было ни сна, ни покоя у Ираиды в эти три особых дня. И столько слёз, сколько за всю жизнь не знала. И столько радости в душе, сколько никогда и не испытывала. И такой свет, такой свет посреди ночи, когда темнота над монастырскими постройками, тишина над всей городской и сельской местностью, звёзды и млечный путь, всплески реки и шелест ветра в листве, сверчки и лягушки… И вот посреди этой темноты, посреди этого небесного мерцания и лягушек, простирающих к звёздам свои одинокие кваканья, витал в душе не спящей ни на секунду Ираиды такой свет, такой свет… И выходила она из кельи, стояла на крыльце сестринского корпуса, обратив мокрое лицо к небу, и не видела ничего от слёз, и дышала всей грудью, всем сердцем, и знала, знала, что жизнь только начинается…

А по истечении отпущенного небесной канцелярией трёхдневного покаянного срока, как и обещала, в назначенный час, причастившись Христовых Тайн, сложила ручки на груди, легла в тот самый гроб, на прежнем месте, в северном приделе монастырского храма, и под взорами людей, стекшихся со всего города в надежде приобщиться к чуду, отошла с радостной улыбкой ко Господу.

И ходят теперь по городам и весям, уже и до Москвы, чай, докатились, слухи о необычных явлениях в ту последнюю минуту расставания с тленной жизнью смиренной Ираиды. Кому-то померещилось неземное благоухание, кому-то ангельское пение, а кто-то уверяет, что и самих Ангелов видел, понёсших светлую душечку высоко-высоко, туда, откуда взирают на людей с такой превеликой любовью наши Всемилостивый Христос Спаситель и Пресвятая Дева Мария…

Август, 2015 год

*Трикирий – подсвечник для трёх свечей, употребляемый при архиерейском Богослужении; знаменует троичность лиц в Боге.  
**Апостольник – головной платок православной монахини с вырезом для лица, ниспадающий на плечи и покрывающий грудь, спину, по длине может достигать живота.

Галина Леонидовна Мамыко родилась в Симферополе в семье музыканта-баяниста Леонида и врача-педиатра Лилии. Жила, училась, работала в Симферополе, Воркуте, Сыктывкаре, Калининграде, Нижнегорском районе Крыма, и снова в Симферополе. Работала учителем, журналистом. С 1998 года четыре годаработала в качестве пресс-секретаря Председателя Верховного Совета Крыма, а вплоть до 2010 года в чине пресс-секретаря, помощника народного депутата Украины Леонида Ивановича Грача. Совмещала работу помощника депутата с деятельностью пресс-секретаря Митрополита Симферопольского и Крымского Лазаря. Автор рассказов, повести "Партия сумасшедших"
 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную