14 января - день рождения замечательного русского писателя Бориса Агеева!
Мы от души поздравляем Бориса Петровича и желаем ему здоровья, радости, благополучия, осуществления новых творческих замыслов!

Марина МАСЛОВА к.ф.н., преподаватель Курской православной духовной семинарии (Курск)

РОЖДЕНИЕ В ДУХЕ: БОРИС АГЕЕВ «ОСТАНОВКА В ОКЕАНЕ»

В судьбе писателя Бориса Агеева было две остановки. На одной он родился и «дозрел». Во время другой – родился ещё раз, уже вслед за своей душой…

Первая изданная в Курске после возвращения писателя из дальних странствий книга[1] открывается лирико-философской зарисовкой «Остановка в океане», а предшествует ей ещё более краткое авторское вступление, из которого мы и уразумеваем связь между двумя далекими остановками…

«На моём письменном столе лежат две карты: туристская карта Курской области, на которой не отыщешь и деревни, в которой родился и дозрел до совершеннолетий – так, железнодорожная остановка на перегоне Льгов-Рыльск – и навигационная, для судоводителей, карта Камчатки, на которой нахожу и ручьи, и вершины, где «лично» побывал. Между этой остановкой и теми вершинами – около девяти тысяч километров расстояний, между временем уезда с родины и возвращением – более пятнадцати лет. И хотя уже перестал сниться по ночам рокот штормующего Берингова моря, сердце моё по-прежнему там…»

Следующая за этим признанием «Остановка в океане» как раз и подсказывает нам, что между родной Кочановкой и далёкой Камчаткой, между остановкой среди «равнин центральной России» и вершинами полуострова – не только тысячи километров расстояний, но и пространство единой «биографии» писателя, пространство его души. Где-то между этими двумя крайними точками означенных географических широт однажды и произошло её рождение, осознание ею самой себя.

 

«Случайная остановка главного судового двигателя ночью в открытом море в декабре – всегда происшествие…»

Так начинается эта малая зарисовка. Надо полагать, наречие «всегда» здесь всего лишь для большей ровности слога, ибо происшествия такие вряд ли бывают часто. А в данном случае нам хочется предположить, что остановка эта и вовсе была не случайна, но предуготовлялась будущему писателю в качестве «момента истины» – осознания себя частью мира как творения Божиего. Человека обычно называют венцом творения. Но это означает, скорее, последовательность, нежели преимущество, – человек был сотворён последним, когда весь мир для него был уже подготовлен Богом.

Итак, некоторым людям удаётся родиться дважды.

Собственно, к этому призван каждый человек. Но, увы, не со всеми это происходит.

 

«Пока я, молодой человек двадцати лет, ученик моториста, по трапам выкарабкивался из машинного отделения – с пайол машины, расстеленных ниже ватерлинии, а значит, и ниже уровня воды – на самую верхнюю точку судовой надстройки, на деку кожуха выхлопных труб, чтобы тайком покурить, внизу перепуганные механики искали причину остановки».

Не слишком ли тщательно очерчивает автор все эти внешние признаки происшествия? Почему так важно для него, чтобы мы обратили на это внимание: что был он вначале «ниже уровня воды», а теперь поднимался на «самую верхнюю точку»? И не для пущей ли контрастности звучит это обыденное замечание, что он всего лишь хотел покурить, в то время как ожидала его на деке самая главная тайна, легшая благословенной печатью на всю дальнейшую жизнь…

«В свете полной оторопелой луны сверкали щетинки падающего инея, небо в мириадах звёзд с холодными колющими глаза иглистыми лучами необычайно искрилось, а в зените точно над моей головой, овеваемой крыльями одинокой чайки, казалось, пылало».

Всё таинственно здесь: и луна, как нечаянный, «оторопелый» свидетель; и колючие звёзды, нацелившиеся лучами в глаза и тем отрезвляющие от суеты; и, наконец, эта одинокая чайка, как «Дух в виде голубине»[2], овевающая голову посвящаемого…

Да, именно мотив посвящения, духовной инициации звучит для нас в этом небольшом по объёму тексте, который не назвать ни рассказом, ни очерком, разве что художественно-биографическим этюдом.

«Покрытое легчайшей зыбцой, в предощущении зимних штормов море легло недвижно, луна засветила на нём обширную сверкающую поляну. По угасшему кильватерному следу в глубине воды дымило слабым фосфоресцирующим туманчиком. Ясно виделась черта горизонта, небо кругло обнимало своей сферой и море, и замерший точно посередине моря сухогруз, и в каком-то астрономическом центре меня, человека. Была такая нечеловеческая геометрия во всём, такие точные расклад и расчёт, что я не мог не восхититься».

Надо заметить, что автор здесь явно преувеличил свои человеческие возможности. Если черту горизонта он ещё мог видеть глазами, то определить местонахождение судна, находясь на нём, он уже не мог. Так что «середина моря» тут уже, действительно, «нечеловеческая» геометрическая категория. Это координата, воспринимаемая уже не зрением, а чувством, наитием свыше. Как и воображаемый «астрономический центр» этой обозримой вселенной, в центре которой – человек.

Так очерчивается круг, место духовной инициации автобиографического героя. Пока это лишь внешние признаки пространства, его «геометрия», хотя человек уже начинает ощущать чьё-то незримое присутствие. И когда внешний мир вдруг становится непривычно удивительным, открывается и другое, внутреннее зрение. Здесь мы имеем дело уже не с геометрией, а с психологией, с впечатлениями души.

«Ни море, ни небо не казались ни живыми, ни мёртвыми, они где-то без усилий рождали живое, которое потом умирало, и сами не становились ни старее, ни ветше, но оставались юными, искрящимися светом».

Это совершенно неожиданное для молодого человека двадцати лет философское наблюдение. И означает оно, скорее всего, уже более поздний анализ ощущений, испытанных автором тогда, более двадцати лет назад («Остановка в океане» написана в 1993 году).

Кажется, здесь нам уже не обойтись без художественных параллелей, которые позволили бы понять, что же это за состояние такое испытал автор, когда всё вокруг было «ни живым, ни мёртвым». Один современный английский романист, описывая ощущения во время гипнотического транса, назвал это состояние «вечным становлением», «пребыванием» материи в сотворённом космосе. Процессы рождения и умирания не соотносятся у него с позитивом и негативом, а означают лишь бытие в пространстве и времени. Вот как это звучит в его романе:

«Мне явилась истинная реальность, рассказывающая о себе универсальным языком… Эта реальность пребывала в вечном взаимодействии. Не добро и не зло, не красота и не безобразие… Только взаимодействие… Смысла не было. Одно лишь существование… Жуткая, головокружительная неисчерпаемость мироздания… где изменчивое и стабильное соседствуют, объясняют и не противоречат друг другу… Мощная радость, духовная и телесная, свободный полёт, гармония и родство…Становление и пребывание слились воедино…»

Это фрагмент из романа Джона Фаулза «Волхв». Надо заметить, что в христианскую систему координат мировоззрение этого романиста вряд ли вписывается. Его текст нужен нам лишь в качестве свидетельства некой родственности впечатлений, получаемых человеком в пограничных состояниях психики, будь то гипнотический транс или же, как в тексте Бориса Агеева, сильное душевное потрясение, увиденная в неожиданном ракурсе собственная реальность.

Речь о том, что авторы, описывающие подобные состояния, не избегают употребления родственной лексики. Или всё-таки вернее будет считать, что, испытывая одно, они и описывают это сходным образом? Как бы то ни было, созвучия в описаниях разного рода психических пограничных состояний – это факт (и занимаемся мы его исследованием уже давно)[3].

Итак, в эти несколько мгновений пробуждения души человека море и небо для него «оставались юными, искрящимися светом». И далее автор пишет: «По отношению ко мне они не казались ни враждебными, ни дружелюбными; и море, и небо были двумя частями целого – были одной вселенной – а я будто не из недр корабля – короба с людьми – выбрался, а выплыл из чрева Великого океана в родовых плёнках».

По поводу первой половины этого высказывания мы уже заметили, что оно остаётся в границах общей традиции описания разного рода метафизических опытов: нейтральное восприятие вселенной, её «пребывания» между жизнью и смертью. Это, с одной стороны,  традиционное отношение к материи во многих мировых религиях, с другой – обыкновенная метафизика (в аристотелевском смысле), вне конкретного религиозного контекста.

Вторая часть высказывания сразу же вызывает ассоциацию с библейским пророком Ионой, пробывшим трое суток во чреве кита и затем извергнутым обратно, правда, уже другим человеком, с другими мыслями и чувствами. В таких же «родовых плёнках» нового мировидения «выплыл» и лирический герой Бориса Агеева (ибо «Остановка в океане», как уже было сказано, вполне может быть названа лирико-философской зарисовкой со всеми вытекающими отсюда последствиями, и состояние воображаемое здесь важнее и даже реальнее, чем реальность физическая).

На всякий случай напомним содержание главы Книги пророка Ионы, где нам слышится тот голос, те слова, какие удержал в себе и не позволил себе произнести герой Бориса Агеева:

И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи. И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита и сказал:

– К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною. И я сказал: «Отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу святый храм Твой». Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшёл, земля своими запорами навек заградила меня. Но Ты, Господи Боже мой, изведёшь душу мою из ада. Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего. Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердого своего, а я гласом хвалы принесу Тебе жертву; что обещал, исполню: у Господа спасение! (Ион. 2, 1-10).

Конечно, не мог бы двадцатилетний ученик моториста изъясняться подобным образом. Не станет, мы думаем, изъясняться так и нынешний писатель. Однако слово, не произнесённое им тогда с трубы сухогруза в открытом море, должно было звучать, кажется,  именно так…

«Наверное, скажи я шепотом одно слово со своей трубы – я же оробел и сидел молча – это слово, оттолкнувшись от поверхности моря и разрастаясь в своём значении, гулким эхом уйдёт туда, в опрокинутую прохладную звёздную глубь, и достигнет того, кто внимает. Почему-то я не сомневался, что есть кому внимать. Не с порицанием, или с восторгом, а – ожидая. Чего ожидая, не знаю до сих пор».

Как не знает каждый из нас в точности, чего хочет от нас Бог, а только прислушивается и присматривается с надеждой к тайным путеводительным знакам своей судьбы…

Кажется, и теперь ещё ждёт писатель повторения или продолжения этой таинственной встречи, поднимаясь повыше, к трубе, может, в чём-то похожей на ту, в океане, но возвышающейся не над кораблём, а над крышей родительского дома, который тоже, может быть, заменяет сегодня ему корабль…

(Есть такое фото Бориса Агеева на сайте «Российский писатель»: у трубы на крыше дома)

 

«Прошло немало лет. Теперь я знаю, что до того мгновения остановки я жил… одним умом и одним днём… и вся моя предыдущая жизнь была лишь подготовкой к моему рождению».

О том, что в океане родилась душа писателя, его творческая личность, мы уже размышляли на страницах сайта .

Теперь хочется понять, «как это работает», какие механизмы должны были включиться, чтобы человек осознал себя не просто безликой частью тварного мира, ни живого, ни мёртвого, а, всмотревшись, вдруг увидел ответный взгляд «того, кто внимает», того, кто первым взглянул на человека призывно и требовательно. И человек «оробел», оглянулся, почувствовав этот взгляд.

Пока речь идёт только о сотворённой вселенной и месте человека в ней, герой остаётся в границах безличной метафизики. Именно поэтому его внешние впечатления так похожи на те, о которых писал Д.Фаулз, они безличны, даже бездуховны[4], потому что увиденный мир существует сам по себе, в вечном становлении и развитии, в вечной смене «квантовых частиц» бытия.

И только упомянув того, кто внимает, автор вступает в пространство личной веры, духовного опыта.

«Теперь я живу с притихшим сердцем, как бы стесняясь кипения поднебесных страстей, оберегаемый тем вторым зрением, что открылось у меня в минуту взаимного вглядывания и вслушивания под изгибом алмазной сферы, один на один с тем, кто внимает».

Эти страсти поднебесные уже окончательно убеждают нас в том, что герой лирико-философского этюда «Остановка в океане» родился во второй раз именно в том смысле, как об этом сказано в Евангелии от Иоанна, в беседе Иисуса Христа с Никодимом:

«Глагола к Нему Никодим: како может человек родитися, стар сый? Еда может второе внити во утробу матере своея и родитися? Отвеща Иисус: аминь, аминь, глаголю тебе: аще кто не родится водою и духом, не может внити во Царствие Божие: рожденный от плоти плоть есть, и рожденный от духа дух есть. Не дивися, яко рех ти: подобает вам родитися свыше…» (Ин.3, 4-7).

Чтобы исполнилось то, что «подобает», Бог и даёт человеку однажды эту возможность остановиться, всмотреться, вслушаться. Чтобы не оставался человек всю свою жизнь тем, кто видяще не видит и слышаще не слышит (ср.: Мк.4, 9-13).

Чтобы открылось зрение, нужна остановка, ибо в духе человек не рождается на бегу. Чтобы изменить направление, надо сначала остановиться…

Классический библейский пример – фарисей Савл, ставший апостолом Павлом. Сначала он упал с коня, остановленный Христом, затем встал и начал движение в новом направлении (Деяния апостолов, гл.9).

Остановился Моисей в пустыне, увидев неопалимую купину, и был призван Богом на этом месте (Исх. 3, 1-5).

Остановился Иаков  у брода через реку Иавок, чтобы ночью здесь встретиться с Ангелом, бороться с Ним и получить новое имя (Быт. 31-32).

Остановился однажды и Давид на крыше своего дворца, и стало это для него великим испытанием Божиим (2 Цар. 11-12). Остановка эта чуть не стала для него смертельной, если б не покаяние, развернувшее его жизнь в ином направлении, лицом к Истине.

Всякий человек прекращает свой уверенный бег, останавливается и прислушивается, когда наступает для него мгновение рождения в духе. Будет оно длиться несколько секунд, минут, часов или даже лет, это уже частности. А главный смысл здесь для всех один – стать другим человеком. Причём никто вокруг этого, может быть, даже не заметит. Жизнь будет идти своим чередом…

«Через две-три минуты не успевший ни остыть, ни расплавиться дизельный реактор снова запустили, он бодро взрыкнул, столб чёрного выхлопного газа ударил за моей спиной в высокое небо, на мачтах и надстройках вспыхнули сигнальные огни, судно тронулось и стало мягко и упрямо набирать прежнюю скорость.

И на нём плыл уже другой человек».

Обычно такому мгновенному перерождению предшествует длительный душевный кризис. Здесь перед нами лишь момент окончательного прозрения, подобный рождению бабочки мгновенный выход из кокона неведения и немоты.

Если иметь в виду, что рождение в духе претерпевает человек, которому уготовано стать писателем, то можно одновременно говорить и о рождении его писательского дара.

Лучше Бориса Пастернака об этом уже не скажешь:

«Существует психология творчества, проблемы поэтики. Между тем изо всего искусства именно его происхожденье переживается всего непосредственнее… Мы перестаём узнавать действительность. Она предстаёт в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам её собственным, а не нашим, состояньем. Помимо этого состоянья всё на свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается искусство. Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своём рожденьи» («Охранная грамота»).

«Остановка в океане» – это одновременно и лирический этюд, и автобиографический очерк, и дневник, и исповедь. Но более всего это произведение искусства, рассказывающее о своём рождении и о рождении своего творца.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Агеев Б. П. Кто в море не бывал. Повести и рассказы. Курск, книгоиздательство «Крона» Союза писателей России, 1995.

[2] Из тропаря Богоявлению (Крещению Господню).

[3] См. например: Цветаева и психоанализ (вместо полемики с Б.М.Парамоновым) // Марина Цветаева: эпоха, культура, судьба. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2003; «Поэма Воздуха» Марины Цветаевой и опыты мистических откровений // Учёные записки Орловского государственного университета. №3 (66).  2015; «Великая тайна искусства»: ещё раз об источниках «Поэмы Воздуха» Марины Цветаевой // Учёные записки Орловского государственного университета. №5 (68). 2015.

[4] Бог сотворил человека по образу и подобию Своему, и только дух, которого не было в сотворённой до него природе, отличает человека от всех остальных живых существ.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную