После прочтения на сайте «Российский писатель» статьи Алексея Смоленцева «О страхе и любви» (Размышления вместе с рассказом Николая Дорошенко «Богословие в моём детстве») возник жгучий интерес к самому рассказу, и я сразу же его прочитала. Рассказ увлёк настолько, что после его прочтения уже ничего другого какое-то время читать не хотелось. Вечером следующего дня, перечитав текст ещё раз, написала комментарий, обращенный к автору:
Николай Иванович! Рассказ Ваш прочитала вчера. Сегодня повторяла почти бессознательно и почти вместо молитвы, когда думала о связи человека с Богом: "Мы просто с котом тута лежим... Мы просто с котом тута лежим..."
Повторяла это, бродя вечером по саду, и не сразу даже вспомнила, откуда это. Поискала в романе "Душа", не нашла. Вспомнила, что вчера читала этот Ваш рассказ. Сейчас поискала и нашла этот волнующий меня эпизод:
А когда в такие же вечера отец обуглившимся от напряжения голосом читал вот эти слова: "…И стоял народ и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: других спасал, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос, избранный Божий. Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого…", – то я, не стерпев, подползал к спящему рядом со мной коту, чтобы обнаружить, как он, переборов свой сон, на меня как ни в чем не бывало глядит. Я начинал потихонечку гладить его могучую, черную, в белых крапинах, спину. И он, жалея меня, глаза свои опять вполне мирно закрывал.
А бывало, что когда лампы гасились, что я обнаруживал, что Бог из темноты незримо глядит на меня.
"Мы просто с котом тута лежим…" – жалобно и безголосо сознавался я Богу.
Николай Иванович, раз уж помимо сознания душа приняла эту незатейливую детскую молитву, значит, есть какая-то тайна в этих словах. "Мы просто с котом тута лежим..." – хочется повторять снова и снова, потому что становишься ребёнком, почувствовавшим на себе взыскующий взгляд Бога.
Для меня это один из важнейших моментов Вашего повествования, открывающий действительную глубину детского бесхитростного "богословия". Когда Бог взывал к Аврааму или Моисею, они так же просто отвечали: "Вот я, Господи!" – "Мы просто с котом тута лежим"!
И в течение целого месяца, возвращаясь мысленно к этому удивительному и таинственному эпизоду, пыталась понять, что же так растревожило душу, почему она так взволнована этой незатейливой картинкой из детства писателя. Ну, лежит мальчишка с котом на полу или на печке в деревенской хате и слушает ещё малопонятные ему слова из священной книги... Что же тут таинственного?
…Вот и я долго не позволяла себе признаться, как бы стыдясь за это пред Богом, что тайна эта для меня связана не с книгой священной и её событиями, преображающими пространство вокруг мальчика и кота, а именно с котом…
Этим летом наш замечательный курский писатель Михаил Еськов, зная мою тёплую привязанность к зверушкам, посоветовал мне однажды почитать повесть Сергея Щербакова «Рабочая собака». Нашла её на сайте «Российский писатель» и на одном дыхании всю прочитала. Дыхания, правда, едва хватило, потому что перехватывало его не раз во время чтения, так что к концу повести душа окончательно размякла от сострадания к героям и от жалости к самой себе…
У меня были личные мотивы для такого взволнованного прочтения. И совет Михаила Николаевича Еськова, конечно же, был обусловлен не только моими вкусами литературными, но и заботой писателя-врача о моём душевном здоровье. А оно было не в лучшем состоянии после смерти того маленького пушистого существа с острыми когтями, которое составляло живейшую радость жизни моей на протяжении шестнадцати лет. Возможно, кому-то покажется сомнительной важность и ценность обыкновенного кота в земной жизни человека. Стыдилась и я своего неутешного горя в первые дни после его ухода, считая, что не имею морального права на столь глубокое потрясение души от потери всего-то четвероногой твари. Но «считать» так я могла сколько угодно, а душа томилась от неизбывной тоски, будто лопнула в ней самая звонкая, самая трепещущая и рождающая звуки струна. Казалось, после этих нескольких дней его мучительной кончины у меня на руках я больше никогда ничего не смогу написать, потому что всё, что было сделано за шестнадцать лет профессиональной деятельности (с момента защиты диссертации), было связано с его присутствием рядом со мной. Само появление его в моей жизни было настолько символично, что считать его обыкновенным сибирским котом ни моя обычная человеческая интуиция, ни возникающие жизненные обстоятельства никак не позволяли. Но я никогда не решилась бы рассказывать об этом, если б не потрясла меня повесть о Малыше, чудесной охотничьей собаке, которая «не работала» «по специальности», но была самой что ни на есть «рабочей» для своего хозяина, не полюбившего охоту, но полюбившего многих людей благодаря присутствию в его жизни этого лохматого зверя.
 ЛёвушкаВот так и Лёвка, мой могучий сибирский кот с неизъяснимым внутренним достоинством, научил меня многому добру, которого мне так недоставало в самой себе и которое не умела увидеть я в окружающих людях.
Удивительно, как много общего со своей ситуацией я нашла в повести Сергея Щербакова. Мне даже показалось это подозрительным. Как будто жизнь двух далеких друг от друга людей на земле оказалась причастной какому-то общему… ну, скажем, сценарию… или, может, замыслу… или даже Промыслу…
…Намереваясь причаститься, я была вынуждена рассказать на исповеди священнику о своей чрезмерной привязанности к коту. Что поделаешь, это был грех. Ведь даже и к родным людям запрещает привязываться Господь. Да, пожурил священник, негоже бессловесной твари уделять душевных сил больше, чем ближнему своему. Батюшка был весьма строг. А вечером его супруга, давно знающая меня и мои литературные интересы, позвонила мне и долго утешала, рассказывая, как горестно переживает смерть каждого из своих питомцев. Это не было нарушением тайны исповеди со стороны исповедующего. Батюшка давно знает меня и моего кота, и скорее всего он просто сообщил своей матушке о том, что знакомый им вот уж двенадцать лет знаменитый кот Леопольд из-за постигшей его старческой немощи отошел в мир иной. Надо бы утешить хозяйку…
Вот матушка и позвонила. Одно дело – таинство исповеди и необходимая при этом строгость, другое дело – живое человеческое сердце, подверженное слабостям, из которых любовь к животным ещё не самая худшая из страстей…
Матушка долго рассказывала про своих бездомных котов, ставших ей родными, про их хитрости и проделки, так что слёзы мои высохли и душа отогрелась. А потом матушка Евгения сказала неожиданно: – Марина, ты напиши о нём, тогда и на душе легче станет.
Конечно, мне никогда не написать ничего похожего на трогательную повесть Сергея Щербакова, да и не буду пытаться это сделать. Мне всё это время даже казалось, что рассказывать об этом слишком больно. Слишком это личное. Только одному Богу известны мотивы такой моей привязанности к зверю и Ему же решать, простительны ли её причины и следствия.
Но рассказ Николая Дорошенко «Богословие в моём детстве» что-то затронул, коснулся какой-то струны, замершей тогда, в момент смерти любимой зверушки, и, казалось, уже не способной вновь зазвучать, потому что для меня это было первое столь близкое соприкосновение со смертью. Тем более – смертью живого существа, которое ты в течение шестнадцати лет воспринимал частью своей жизни и своего сознания.
В сцене с котом, чью могучую крапчатую спину гладит мальчишка, ощутивший холодок тревоги и напряжения от страниц священной книги, мне вдруг почудилось что-то давнее, родное, прямо противоположное роману писателя по нравственному содержанию, но близкое по внутреннему детскому самоощущению, по этой неизбывной потребности ощутить рядом живое тепло и утешиться соприсутствием живого. Трудно сказать об этом как-то отчетливее… Детство моё не было столь тёплым и мягким, как у писателя Николая Дорошенко, а точнее – у его автобиографического героя. Всё было жёстче и холоднее. И именно потому тепло окружавших меня домашних зверушек стало знаком чего-то живого, утверждающего смысл бытия сверх «разумных и необходимых» потребностей человека. Что я хочу сказать? Да то, что кошка в деревне не живет «просто так». Она обязана ловить мышей. Собака обязана охранять дом. За «просто так» их никто кормить не будет. У крестьян на это нет ни времени, ни сил. Деревенская жизнь обусловлена лишь необходимостями. Любить кошку или собаку помимо её «необходимости» в доме или во дворе мне было чуть ли не запрещено. Такая любовь считалась глупостью, блажью. Если кот не ловит мышей, он ненормальный, его выбрасывали вон. Если собака не лает на чужих, её тоже – вон со двора. Детские чувства и привязанности при этом мало кому интересны. Вот такая история…
 Вместе читаем книги
Так появились мои «неофициальные» отзывы на книги Камиля Зиганшина и Александра Смышляева, где героями были не только люди, но и животные, росомахи и медведи.
…Лёвка изначально был символом моего бунта против холодного детства и против всяческой житейской «необходимости». И звериная душа его прониклась этой бунтарской моей желанностью. Никогда ничего он не делал по естественной животной необходимости. Не ловил мышь для еды, а только играл ласково с нею, когда я сама приносила ему в квартиру мышей. Потом эти мыши зимовали у нас на кухне в мешке с картошкой (оставляя нам половину), а весной куда-то ухитрялись уйти, хотя жили мы с Лёвкой на пятом этаже. Могла ли я при этом не думать, что Лёвка – живое воплощение одного из любимых моих мультяшных героев, элегантного кота Леопольда с его ласковым призывом к мышам: «Ребята, давайте жить дружно!»
…И могла ли не вздрогнуть от этих близких сердцу слов, зеркально отразивших моё собственное мироощущение: «– Мы просто с котом тута лежим…»
…Когда я однажды задумалась, а какой смысл в Лёвкином существовании, для чего он нужен мне, он в тот же вечер пропал на двенадцать дней. Казалось, страшнее горя у меня никогда не было. Я молила Бога простить мне это глупое вопрошание, потому что сразу же поняла, в чём Лёвкин смысл.
Бог простил мне опрометчивые мысли и неосторожное вопрошание.
Лёвка вернулся. Больше я не спрашивала: для чего нужен кот в моей жизни? Он нужен просто для того, чтобы любить его. Любить и изумляться этой простоте. И когда вечерами сидела в кабинете над тетрадкой с уроками или книгой, а Лёвка лежал тихонечко на ковре у моего стола, я смотрела на него, а потом поднимала взгляд на иконы и мысленно говорила Богу почти те же слова, что прочитала потом у писателя Николая Дорошенко: «Мы просто с котом тута лежим» – Мы просто рядышком здесь с Тобою, Господи!.. Мы просто с Лёвкой вместе живём!
Разве нужен ещё какой-то смысл?
А если совсем уж честно признаться в своём невзрослом, несерьёзном отношении к жизни, то скажу и то, что слова писателя о детском времени поразили меня сходством с реальностью моей взрослой жизни. О чём это я?
…Частенько я просыпалась ночью оттого, что Лёвка, которому было запрещено входить в спальню с немытыми лапами (жили мы уже в доме, и он бегал по улице), тоскливо смотрел на меня из проёма дверей и не смел сделать ещё шаг. Он тихонько попискивал, не смея громко мяукнуть. Может, боялся разбудить, но всё-таки хотел, чтобы я проснулась и посидела рядом с ним, что-нибудь сказала ему. Когда я открывала глаза и смотрела в его сторону, он нерешительно мыкал, не разжимая челюсти: ы-ы-ы-и, а я, не стерпев его тоски, тихонько вставала, чтоб не разбудить мужа, брала с собой своё одеяло, и мы с Лёвкой ложились в ванной на полу.
Он ласково урчал у моего уха, устроившись прямо на моих локтях (сложенные вместе ладони я клала себе под щеку), а я терпела всё это неудобство, потому что не было больше блаженства, как слышать это его счастливое урчание у своего лица и понимать, что эта дикая зверушка всё-таки сильнее всех тебя любит.
Почему в ванной? Потому что там тёплая плитка, почти всегда сухо, и потому что это Лёвкино любимое место – на коврике у душевой кабины. Вот рядом с этим ковриком я и устраивалась ради того, чтобы ощутить себя тем счастливым ребёнком, которому никто не может запретить лежать в обнимку с котом на полу. И Лёвка, казалось мне, кое-что стал понимать в этом нашем ночном ритуале. Лежал он на моих руках до тех пор, пока я не засыпала. Потом ложился рядом на любимом коврике. Когда же я просыпалась от страшной ломоты во всех костях (вы пробовали долго лежать на плиточном полу?), то некоторое время следила за котом, чтобы убедиться, что он спит. Потом вставала (а Лёвка слегка приоткрывал глаза, но не шевелился) и тихо возвращалась в спальню. Лёвка до утра уже спал спокойно на своём коврике. Так бывало это незадолго до его смерти. Когда же он был чуть помоложе, то дома не ночевал, и пищал у моей кровати только тогда, когда нечаянно засыпал вечером и потом просыпался между двумя и тремя часами ночи и просил выпустить его на улицу. При этом я не замечала в его поведении ничего «кошачьего», всё было слишком человеческое. Он понимал, что проспал время ухода на прогулку и теперь надо будить хозяйку. Он стеснялся это делать, жалел меня. Потому долго и терпеливо попискивал негромко у дверей спальни, надеясь, что я всё-таки зачем-нибудь проснусь, и только я открывала глаза, он уже спускался по лестнице на первый этаж в кухню, где садился у двери в сад, дожидаясь, пока я, долго не попадавшая ногами в тапочки, наконец спущусь и открою ему дверь. Мне безумно хотелось спать, я почти не разлепляла глаз, как бы продолжая дремать на ходу, но никогда не испытывала раздражения против него. Самое странное, что меня такое положение дел сильно удивляло. То есть я не раздражалась не потому, что контролировала себя, а просто – не испытывала негатива к живому существу, от которого исходила любовь. И существо это в своей жизни зависело от меня так же, как я, например, когда-то зависела от своих родителей. Их раздражение я чувствовала всегда. Потому внутри у меня теперь был «клапан» – не повторить сценария своего детства, сделать всё вопреки, научиться чувствовать противоположное тому, что исходило от родителей, которые всегда и всем были раздражены. Но это «вопреки» уже не было установкой, усилием, оно плавно перетекло в свойство натуры, которая, благодаря коту, сделалась наконец мягкой и податливой на всякую душевную ласку.
 Сад и кот
И не вдруг всё это со мной свершилось. Лишь в последние лет пять (с момента уединения в собственном доме) стала замечать эту удивительную легкость бытия, когда прощаешь и не раздражаешься, когда внутренний покой оказывается дороже всякого внешнего выяснения отношений.
Вот почему присутствие спящего рядом со мной кота, не какого зря, а именно того, в ком я узнала наличие личностного начала, индивидуального характера, абсолютно неповторимого, неподражаемого, – присутствие Лёвки стало для меня очевидным знаком полноты жизни, наполненности её самым естественным смыслом и глубиной. Редко кто из людей мог сообщить мне такое чувство. А Лёвка, несколько раз едва выкарабкивающийся из лап смерти, но снова и снова «воскресающий» и теперь тихо посапывающий у меня на коленях, наполнял меня такой глубиной чувства благодарности Богу за всё, какая мне даже не снилась в прежние, фанатично неофитские мои времена.
…А снилось мне тогда многое из того, что потом, через годы, происходило в моей жизни. И всегда Лёвка был со мной в этих снах.
После своей смерти он ещё ни разу мне не приснился. Наяву чудится непрестанно. Пространство помнит его, и движение его фигурки по комнате довольно часто призрачно мелькает у меня перед глазами. Я не шучу, и совершенно спокойно отношусь к этому. Я по-прежнему разговариваю с ним вслух, когда готовлю на кухне или гуляю по саду. Как и при его жизни мы всегда разговаривали в этих обстоятельствах. Он лежал недалеко от плиты на шерстяном коврике в цвет пола (мой давнишний шарфик кофейного цвета) и слушал мои рассуждения о чём угодно, о чём я не могла молчать и чем немедленно надо было с ним поделиться. Он слушал иногда с открытыми глазами, иногда засыпал, а я всё равно говорила с ним, надеясь, что и во сне он слышит. Только когда наступала у него фаза глубокого сна, и всё тельце его резко вздрагивало, а челюсти судорожно сжимались, я подходила и осторожно поглаживала его по носу, чтобы он проснулся. Не нравились мне такие его сны. Видать, намучился в раннем детстве, когда я ещё не купила его на базаре за сорок рублей…
Теперь я выхожу в сад каждое утро к его могилке, чтобы сказать ему:
– Привет, котичка! Здравствуй, Лёвка, котянька моя любимая! С добрым утром тебя, зверушка ты моя!
Вчера был праздник Покрова Пресвятой Богородицы, и я после Литургии и Причастия почему-то потянулась за давними тетрадками, где записаны всяческие наблюдения за озорным молодым котом и собственной непутёвой жизнью. Мои старые дневники, которых не пишу теперь, потому что мгновения самой жизни стали дороже их осмысления…
Я не могу написать повести о необычном своём коте, потому что не чувствую себя писателем. Но я писала дневники, и они сохранили многое из того, что забыла моя память.
Теперь, кажется, можно всё это заново вспомнить, потому что жизнь подвела меня, как мне показалось, к рубежу, за которым предложила увидеть то, чего ни один смертный избежать не может, но к чему он может мысленно привыкнуть и к чему может душевно подготовиться, осознав смысл всего бывшего с ним…
…Но в неизбежной этой мгле
Небесный голос раздается:
– Все, все проходит на земле.
Все, что проходит, – остается.
Это стихи из повести Сергея Щербакова «Рабочая собака». И от этих строк начинает дрожать какая-то незримая душевная струна. Остался с нами этот замечательный и человечный пёс Малыш. Остался со мною и Лёвка, заменить которого каким-то другим котом невозможно. Как невозможно вернуть или чем-то «заменить» прожитые вместе с ним шестнадцать лет.
Меня очень волнует некая противоречивая разница между людьми…
Ведь есть же те, кто даже не смог дочитать да сего момента эти мои откровения, сразу зачислив меня в рафинированные дуры, которым больше в жизни делать нечего, кроме как горевать о дохлых котах. И ведь они – весьма серьёзные, уважаемые люди, добряки, может быть, почтенные отцы семейства. Богачи, которым Бог отпустил много земных радостей…
А моим жизненным богатством была только радость тех минут, когда Бог позволял мне отчетливо почувствовать ни от кого не зависящий смысл моей жизни. Лёвка сообщал какую-то неповторимую обострённость ощущению этого смысла и наполнял меня благодарной радостью каждую минуту нашего совместного бытия…
Вот такое богословие детства в зрелом возрасте.
О его кончине кое-что сохранилось в моих электронных письмах. Лучше воспользоваться тем, что было написано тогда, чем заново терзать эту рану…
17 июня, 17:57
Михаил Николаевич, добрый день!
Рада Вашей весточке. Уже неделю болею, валяюсь дома. Хворь непонятная, без температуры, но изматывает кашель, хрипение в горле, слабость, пот градом. Таблетки всяческие перепробовала, но ничего не работает, состояние стабильно однообразное, не лучше и не хуже. Может, это я так Лёвкино умирание переношу...
Лежали с ним вместе в одной комнате всю неделю. Только сегодня утром нашла его в прихожей у двери закрытой, ещё живой, но уже есть не просит, воду не пьёт. Встал на лапки, запросился в зал, в свой любимый угол за креслом. Но ушёл туда не сразу, а сначала со мной на ковре посидел, даже мурлыкать пытался. Прощался, значит.
Лежит он уже почти две недели, сначала ещё вставал на пять-десять минут, поесть просил, в туалет на улицу выходил и быстро возвращался, ложился в уголочек на кухне. Здесь мы с ним эту неделю всю и пролежали вместе. Я на диване, он рядом со мной на полу.
Примерно в апреле-начале мая ему исполнилось 16 лет. У меня он появился в августе 2000 года на следующий день после гибели подводной лодки "Курск". Так что символически днём его рождения считаю 12 августа.
Сначала надеялась, что отлежится, поправится. Но теперь уже всё слишком очевидно. Ветеринара не вызывала, чтоб не мучить зверушку. А то его однажды уже чуть не умучили этими уколами. Говорили, что без них никак. А он поправился, помню, только когда я выбросила эти уколы и просто жалела его, гладила, ромашкой поила.
Вчера ещё он пил ромашку, рыбу ел. Серёжа специально на речку ездил, чтоб поймать для него плотвичек. Хотя он пресную рыбу не очень любит, разве только щуку. Сегодня он только лежит и смотрит в одну точку, на мои прикосновения уже слабо реагирует. Я сижу, наклонившись над ним, и макушка его мокрая от моих слёз. И сердечко его ещё слабо подрагивает у меня под ладонью...
ММ
22 июня, 2:13
Михаил Николаевич!
Котянька мой умер на Троицу, в полночь.
Сразу же похоронили его с Сергеем в саду. В белой коробке из-под обуви. Вчера соорудили ему надгробие из камней. Сегодня просыпала всё вокруг песочком, мелким гравием. Прямо в центре сада. Пусть всегда будет со мной рядом. Чувство тоски потихоньку душит, но уже не плачу. Умер он во время моей молитвы. Весь день до ночи сидела рядом, держала его головочку на ладони. А потом говорю ему: может, ты один хочешь побыть? побудь, а я пока пойду правило почитаю. Попросила Господа, чтоб упокоил его мирно, без агонии. Когда вернулась к нему минут через десять, он уже не дышал. Только глазки были открыты. Я в последний раз посмотрела в них - они были чистенькие, не затуманенные, с тёмной прозрачной глубиной. Мордочка тёпленькая. Только кончики ушей начали остывать. Изрезанный ветеринарами животик (я их всё-таки вызвала) был уже холодный. Там омертвение началось ещё днём.
Но Лёвка мужественно вставал на лапки даже за шесть часов до кончины. Врождённое благородство пересиливало природную немощь, когда ему нужно было в туалет. Таким я его и запомнила.
В последний раз мы гладили его с Серёжей уже мёртвого, в коробе на полотенце, перед захоронением. Сама закрыла ему глазки.
Когда-нибудь придёте ко мне в гости, покажу Вам его могилку. Покажу свой сад. Сейчас, может, самое время, розы зацвели, но я не выздоровела пока. Кашель сильный. Пью таблетки и сироп, всё, что рекомендовала Ольга Петровна. Сегодня к вечеру стало чуть легче. Хотела уже спать, да обнаружила на сайте свою ученицу. Николай Иванович всё-таки рискнул обнародовать её стихи. Я её услышала на концерте для ветеранов, читала она там свою поэму о прадеде. А от меня целый год таилась, что стихи пишет. Говорит: так, баловство одно. Ну, я решила предложить Николаю Ивановичу - пусть он сам оценит, можно ли это стихами назвать. Вот, он вывесил в разделе "Поэзия". Значит, всё-таки стихи. Да, не Пушкин, конечно, но по-детски искренне. Скажу ей, чтоб критику спокойно принимала и поэтом себя не воображала. А про себя я думаю, что и так написать бы не смогла о своём деде. Он тоже без вести пропал под Ленинградом. Водителем был в продуктовом обозе. Пропал в марте 1942-го на "Дороге Жизни". В марте на Ладоге начинает таять лёд...
Поклон Ольге Петровне! Благодарность за лечение! За вашу поддержку!
Ваша М.
28 июня, 20:18
3 файла
Михаил Николаевич, добрый день!
Я всё ещё болею. Рентген не делали, только прослушали. Кашель сейчас легче, но все мышцы болят почему-то. Не только рёбра от кашля, но и суставы рук и ног, слабость мышечная, еле ноги волочу по утрам.
Обидно, что ничего читать не могу, вялость умственная. Только в сад выхожу иногда под вечер, на Лёвкину могилку. Сейчас просмотрела фото его прошлых лет. Ох, как хочется, чтобы он снова был живой!
Знакомые не понимают. Про какие-то законы природы мне говорят, про новых котов, которых будет еще много. Лёвка был не кот, я никогда не мыслила его обыкновенным домашним животным. В этом вся тайна. И он это чувствовал. Вот посмотрите в его глаза на фото...
Марина
29 июня, 2:02
9 файлов
Михаил Николаевич!
Как удивительно всё. Сейчас просматривала Лёвкины фото давние, когда он был молодой и красивый. Оказывается, статью про икону "Троица" он вместе со мной писал. Переживал, томился, приобщался. Фотомгновение - тому свидетельство (спит на моих книжках).
Вот, значит, как...
Даже и в таком, казалось бы, незначительном для Бога событии, как смерть кота, Он устраивает обстоятельства с неким тайным смыслом. Статья эта, появившаяся на сайте после его болезненной кончины, - как бы ему в память. Ведь умер он на Троицу!
Господи, неисповедимы пути Твои! Ни минуты не сомневалась никогда, что зверёк этот благословлён мне Богом, только задумывалась: зачем? в чём смысл его присутствия рядом со мной? И что теперь?
О смысле его догадалась сразу после пропажи в прошлом году. О том, что может быть теперь, думать боюсь и говорить - тем более. Всё, что написано дельного за последние 15 лет, тому он свидетель... А что будет без него?..
Загадывала когда-то: если смогу полюбить и воспитать кота, значит, смогла бы воспитать и ребёнка. Мне всё время казалось, что не смогу, что мне для этого ничего не дано, что обязательно скажется дурная наследственность...
По человеческим меркам, кот мой дожил до глубокой старости. И с каждым годом я привязывалась к нему всё сильнее. То есть ребёнка я тоже, значит, согласно заданному Господу вопросу и полученному через Лёвку ответу, смогла бы воспитать и полюбить. Но теперь уже поздно. Кажется, кот и заменил мне того, когда-то не рождённого ребёнка…
Кота полюбила за то, что он никогда не говорил мстительных и злых слов. Близкому человеку такие слова прощать трудно. Потому и любить трудно. Ловила себя на мысли, что ребёнку своему такие слова могла бы и не простить, остыла бы любовь...
Поэтому Господь доверил мне на воспитание только бессловесную зверушку, и она дожила до того момента, когда родить ребёнка я уже не могу. В сорок шесть первого не рожают.
Вот и ответ.
Что-то я расфилософствовалась. Пора спать. Завтра педсовет в семинарии. Хотя и нездорова ещё, но явка смертельно обязательна. Придётся идти.
Посылаю Вам несколько Лёвкиных фото. Давние.
Всего Вам самого доброго!
Марина
1 июля, 0:18
Михаил Николаевич!
Прочитала "Рабочую собаку". Ох, и наплакалась.
Очень устала от своих чувств, переживаний. Напишу Вам подробнее как-нибудь потом.
Удивлена я чрезвычайно многими совпадениями в мыслях и чувствах. И не только в том, что уже писала Вам, но и в отношении беспокойства о загробной участи Лёвки. Точь-в-точь как Сергей Антонович, думала я сегодня утром, ещё не открыв почту и не зная о Вашем письме, про то, что Лёвушка жил чище и смиреннее меня, а значит, есть опасность, что мы не встретимся больше, потому что я окажусь дальше от Господа.
Утром была в иконописной школе. Там уже знают о моём горе. Посочувствовали. Кто-то сказал, что встречал в Апокалипсисе слова о том, что животные могут обрести плоть по Втором пришествии Господа. Забыв о сдержанности, я громко возликовала: - Значит, мы с Лёвкой ещё увидимся!
Правда, через минуту, оставшись одна, как раз и подумала, что могу и не удостоиться встречи с ним.
И вот вечером включаю почту и читаю Ваше письмо, потом читаю повесть о Малыше.
Михаил Николаевич! Столько созвучий, столько совпадений! Что же это всё значит?
Сейчас совсем нет сил подумать об этом, завтра всё обдумаю.
Спасибо!
Ваша М.
8 июля, 2:58
Михаил Николаевич, добрый вечер!
Забыла Вам в прошлый раз ответить на вопрос о здоровье. Кашля уже нет, но состояние моё странное. Однако не хочется мне сейчас об этом думать и писать. Куда-нибудь выведет Господь, авось не помру.
Хочется рассказать Вам об одном удивительном совпадении. Вы советовали прочесть мне рассказ про собаку. Прочитала и очень переживала. Рассказала Сергею, что вот, дескать, не одни мы так сильно к зверушке привязались, вот и писатель о своём друге Малыше так трогательно написал. Ну и больше никаких подробностей не пересказывала. Вижу, Сергей и без того плачет, решила не расстраивать его напоминаниями о Лёвке. Рассказ ведь ему пересказывала, чтоб ещё раз Лёвушку вспомнить, какой он у нас хороший был, умный и всё понимающий, как и пёс Малыш.
Ну вот. А вчера Сергей совсем смурной утром был. Спрашиваю, чего расстроенный. Отвечает, что проснулся в пять утра и не заснул больше, сон про Лёвку видел. Но лицо при этом просветлело. То есть смурной, потому что не выспался, не смог больше заснуть. Но при этом сон его удивительно светлый был. Лёвку он увидел в каком-то саду красивом. Тот важно прогуливался по дорожкам, молодой и красивый, каким он был лет пять-десять назад, и шерсть его при этом блестела и переливалась на солнце. Вот это Сергей запомнил особенно - шерстка гладкая, густая и переливается, играя блёстками. Когда он рассказал мне это, я тут же спросила: - Ты сон писателя помнишь?
Он удивился: - Какой сон? Ты мне ничего не рассказывала.
Ну как же, говорю, писателю точно так же пёсик приснился - с переливающейся шерстью! Он у Господа просил об этом - чтоб узнать, где после смерти его пёсик: в хорошем месте или в плохом...
- Ну? - смотрит на меня Сергей, - и что значит его сон?
- Так ведь в плохом месте шёрстка бы не переливалась и косточки сладкие ему бы никто не давал! А у тебя во сне что дальше было?
- Идёт Лёвка важно так по дорожке... Тут какая-то женщина вдруг оказалась, гладит его, а он шейку вытягивает, как всегда это делал, когда я его под шейкой щекотал... Мне тоже погладить его захотелось. Я, как обычно, по коленке рукой похлопал со словами: Лёвушка, иди посидим! - он и пошёл ко мне... но я проснулся...
Дальше Сергей говорить не мог, губы дрожали от обиды, что погладить Лёвушку не удалось. Мы вместе заплакали.
Если бы не рассказ писателя, я бы не придавала особенного значения этому сну. Просто Сергей хочет, чтобы Лёвка снова был рядом, вот он ему и снится. Но тут такие явные созвучия... Сама я не решалась просить Бога о таком сне. Да я и не сомневалась с самого начала, что Лёвушка, если есть какой-то кошачий рай, достоин его и что Господь пожалеет его ради моих молитв, как пожалел его в дни предсмертной болезни. Умирал Лёвушка тихо. О его мучениях можно было только догадываться.
Но хотя я и не сомневалась, всё равно очень хотелось увидеть его во сне. Боясь злоупотребить Божиим терпением, не могла об этом просить, и даже мысли прогоняла. Но разве от Господа утаишь сердечные помышления! Вот Сергею этот сон и приснился.
Если б мне, то я бы подумала, что это всего лишь отображение прочитанного, наложение впечатлений. Это было бы неинтересно, ничего бы не значило, кроме моей впечатлительности. А вот в ситуации с Сергеем я усматриваю некую промыслительную тенденцию, некий знак о родстве обстоятельств. Правда, смысла её, этой тенденции, всё равно пока не понимаю. Может, просто Господь утешает нас так, видя, как мы тяжело переживаем отсутствие Лёвки. Из моей картины мира как будто выпали какие-то составные части, и я никак не могу снова собрать нечто цельное в своем сознании, всё время чувствуется какой-то изъян, недостаток. Жизнь будто заклинило в каком-то состоянии временности, незавершенности, неполноценности. Вот в присутствии Лёвки всё осознавалось более гармоничным, казалось умиротворённым. Я с особенной отчетливостью осознала это после его возвращения, когда он пропадал на двенадцать дней. Вот тогда, когда он вернулся, словно воскреснув по воле Божией, я смотрела на него и чувствовала, что ему достаточно лежать, свернувшись калачиком, на кухне в углу около плиты, и я буду умиротворена, глядя на спящую зверушку. Пока у этой зверушки Господь не отнял дух жизни, я тоже чувствую в себе этот дух, и он помогает мне выжить. Я даже не подозревала, насколько на самом деле эта зависимость сильнее, чем мне кажется.
Лёвка придавал смысл моей жизни. Точнее - он делился со мной своим смыслом. Какой смысл у спящего кота, который не ловит мышей, не охраняет дом, не приносит никакой видимой пользы хозяину? Когда я думала об этом, пытаясь понять: какой смысл ему дан Богом? - я вдруг однажды почувствовала, что смысл его в том, чтобы напоминать мне о ценности жизни. О том, что смысл не в делах, не в событиях или каких-то видимых действиях, а в неком внутреннем состоянии умиротворения, гармонии, приятии всех земных обстоятельств без гнева и сопротивления. Даже кончина кота говорила мне о том же. Надо было принять...
Но теперь меня преследует ощущение, что всё слишком текуче, изменчиво, неудержимо, так что ничего не может надолго обрадовать и утешить. Ни к чему нельзя привязываться, потому что неизбежно придётся отрываться с болью и страданием. В конечном счёте всё придётся потерять... Так что ничего уже и не хочется приобретать, даже новые мысли и чувства, новые встречи и впечатления... всё это тоже придётся потерять, ничего не удержишь... Сегодня смотрела на свой цветущий сад. Неделю назад всё кипело свежим разноцветьем, упругой молодой красотой. Всё дышало жизнью и благолепием. Прошло несколько жарких дней, и сегодня я увидела, как увядает и осыпается вчерашняя красота, как перерастают изящные стебли, превращаясь в одревесневшие грубые стволы. Как без конца растёт сорная трава в тех местах, где предполагались уютные чистые полянки. Как, наконец, обманчива сама эта красота на удалении нескольких шагов, а если подойти ближе и присмотреться, то увидишь в траве измельчавшие розы, задушенные стеблями повилики, спрятавшейся в зарослях чабреца. Как благоухающий цветущий чабрец, над которым звенит сам воздух от гудения медоносных пчёл, покрыл собою маленькие кустики барбариса, лишив их столь любимого ими солнца. Как разросся дикий шалфей, притесняя благородные лилии. И так везде, во всех проявлениях жизни... Начинаясь с умилительной хрупкой красоты, жизнь достигает уродливого преизбытка, превращаясь в своё отрицание. Как это утомительно. Как ненужно и уныло. Начиная создавать красоту вокруг себя, помни, что она обернётся через некоторое время своей противоположностью. А ты всего лишь тленное беспомощное существо с коротким земным веком. И зачем тогда тебе эта красота?
Всё равно всё потеряешь.
Куда же подевались мои прежние жизненные силы? И ведь не чувствую я себя потерявшей веру. В прошедшее воскресенье даже пела на литургии, причастилась. На душе было тихо, мирно. Только отчетливое чувство разочарования во всем земном, усталости, подобной Экклезиастовой. "Всё проходит - и это тоже пройдёт..."
Всего Вам доброго, Михаил Николаевич!
Надеюсь, это у меня действительно скоро пройдёт. Всё вернётся в прежнее русло.
Просто сейчас надо потерпеть.
Ваша М.
8 июля, 3:42
Михаил Николаевич!
Я подумала, что Вас может огорчить моё письмо с упадническими настроениями. Вы не думайте, что всё так постоянно. Это только иногда накатывает волна. Вот сейчас вышла в сад, уже слегка светлеет на востоке, звезды дрожат вверху, ветерок холодный, листья шуршат в темноте... Ничего, выберусь как-нибудь! У меня две стороны натуры. Одна видит всё в мрачном свете, а другая в это же время руками работает, цветы сажает, поливает, статьи Николаю Дорошенко отправляет. Ничего, как-нибудь прорвусь сквозь эту пелену уныния. Одолею хворь непонятную. Одолень-травы у меня полный сад! Ну, не кувшинки белые, конечно, а всё ж таки оберегают меня мои кустики от окончательной тоски. За ними присмотр нужен, некогда унывать.
ММ
19 августа
Михаил Николаевич, здравствуйте!
По Лёвушке греховно скучаю, сегодня ровно два месяца...
Вчера к Причастию готовилась, про разлучение души с телом прочитала строчку в каноне покаянном и его сразу же вспомнила почему-то, да ещё и слёзы потекли, будто я была свидетельницей исхода его души из тела. А ведь он всего лишь тварь бессловесная, без права на воскресение. Может, и вправду зверушкам некоторым Господь даёт такую душу чувствующую, что она близка оказывается душе человеческой, и обе они так срастаются, что связь эта и по смерти действенной остаётся...
Не знаю, что думать ещё про это своё уныние, а только прихожу в себя медленно и томительно, потеряв вкус ко всем прежним интересам. Пока только сад ещё увлекает и радует. Всякая попытка вникнуть в материалы сайта писателей кончается обострением моего чувства безысходности. Может, мне сейчас вообще противопоказано думать о земных делах. Не вижу будущего, живу одним днём...Возня в саду с цветами и камнями это как раз не для будущего, это именно настоящее. Хотя хочется поскорее сделать всё красиво, чтобы приходить, садиться в кресло напротив горок и любоваться с грустью на всю эту тленную красоту... Кто знает, может, после меня здесь Господь каких-нибудь добрых людей поселит, может, они порадуются творению рук моих.
А может, всё вскопают и картошку посадят...
Вот, на сайте именно такие настроения: кошки, собаки - это всё буржуйство, надо коров и свиней разводить и выставки организовывать, любоваться красотой свиноматок с поросятками. Да я любовалась бы, если б эти поросятки на котлеты не выращивались...
Иногда всё-таки читаю что-нибудь хорошее. Хочу Вам сказать, что очень тронул меня Ваш рассказ "Алерия". Конечно, надо было бы написать своё впечатление, но сейчас я не могу, голове тяжело думать. А рассказ необычен для Вашего стиля, как мне показалось. Вспомнила, что его проигнорировал автор книги "Проза не для сытых" по каким-то социальным соображениям. Дескать, это про Москву, не про нашу бедную жизнь. А я подумала, что именно "Алерия" - проза и не для сытых, и не про сытых. И в более глубоком жизненном смысле, нежели другие тексты про нищету деревенскую. Здоровый может все же когда-нибудь насладиться жизнью, даже оставаясь голодным физиологически, жизнь насытит его своими радостями. А вот обречённый уже никогда не будет "сытым" жизнью...
Его голод неутолим. Это для меня страшнее, потому что ближе психологически. Деревенскую нищету я тоже в некоторой мере пережила, бутылки по сметникам собирала, чтоб конфет в магазине купить. Мать никогда не покупала конфеты. Она любила только мармелад... Мясо у нас было редко. Вообще, детство было мрачное в домашнем смысле. А то, что полюбила от горького деревенского одиночества, - звери, птицы, деревья - всё это и теперь составляет главную радость жизни. С людьми всегда было тяжело. Увы, душа моя сформировалась в такой нечеловечески напряженной обстановке, что тяжесть эта уже неизбывна.
Так что Ваша Алерия мне близка душевно. Она жизнерадостный человек, но обречена. Я хоть и живу пока, но есть и у меня своя обречённость. С этим можно жить. Но радоваться жизни надо всё-таки учиться, находить свои радости, а это всё-таки не сближает с большей частью здоровых людей. От них сторонишься, потому что они нечаянно ранят своей "полноценностью"...
Извините, что у меня опять не обошлось без жалостливых (к самой себе) интонаций. Потому и боюсь отвечать на письма, что сейчас трудно с этим справляться. Когда утихнет, будет проще общаться с людьми. Тогда буду снова писать Вам большие повествовательные письма! А сейчас ещё хожу по кругу, как ослик, вращая тяжелое скрипучее колесо накопленных обид...
Борису Петровичу ещё в Ильин день написала большое письмо, отвечая на его отрезвляющий и вопрошающий жест, но так и не отправила, пытаясь разобраться с собой.
Простите меня, что я такая бестолковая оказалась, так надолго "зависла" в своей депрессии. Но если бы дело только в Лёвушкиной смерти было... Нет, его смерть только обострила то, что "колет" меня давно. Это отношения с матерью. Вам я бы не решилась такое написать. А Борису Петровичу написала. Он про гордыню мне напомнил. Я не спорю. Но только как быть с наличием этой самой "гордыни" аж с самого детства? Ну, жизнью она приобретается, наживается. А я, выходит, родилась сразу с гордыней? Если любви к матери своей не припомню, будто никогда её и не чувствовала... Так, в раннем детстве пару раз, помню, соскучивалась по ней летом, бывая в гостях у родственников. И всё. Остальное - только болезненные воспоминания, горечь её предательств, унижений, грубостей, даже низкого хамства (в отношениях с соседями). И бесконечный детский стыд - "хочется, чтобы моя мама была другой".
Так что парадокс страшный. Лёвка, будучи всего лишь котом, научил меня бескорыстной любви, не помнящей обид. Ну, так Господь устроил, видно, или я так почему-то чувствовала, - но я всегда прощала Лёвкины обиды. Сама удивлялась каждый раз - как это мне удаётся не возненавидеть его после причинённой мне боли. Людям я эти внезапные удары простить не могла, запоминала на всю жизнь и жила "затаившись", помня, что могут снова ударить.
Вот пишу и понимаю, что это действительно страшная гордыня - не прощать обид. Но я не понимаю, в чём тут моя вина. Если я сторонюсь людей, которые однажды ударили (душевно ранили), если держусь от них подальше, чтобы сохранить душевное равновесие - я согрешаю? я не простила? Если я просто живу своей жизнью и хочу, чтобы они были подальше от меня, эти люди, - ну что же это значит? почему я непременно должна кидаться к ним в объятия и спешить наладить дружбу? Разве я не имею морального права выбрать то общение, которое не причиняет мне боли, не оказывается насилием над собой? Почему в этом непременно гордость? Ну, в конце концов, я же не виновата, что мне дан такой характер.
Вот, к примеру, с одной знакомой, когда-то сделавшей гадость мне и всегда высокомерно ко мне относящейся, встретились нечаянно в магазине, оказались рядом у кассы. Она молчит, не подаёт вида, что узнала. Я тоже молчу. Ну, мало ли, может, я тоже не узнала... И что теперь? Я только рада, что избежала обмена ложной любезностью. Но я проявила гордость? Я должна была ласково поздороваться, поинтересоваться здоровьем, чтоб оказаться правильной христианкой? А то ведь не по-христиански получается, да?
Михаил Николаевич, можно я на этом прерву своё письмо? иначе никогда не остановлюсь. Потому что я не понимаю сейчас, почему всё стало таким сложным и противоречивым в моей жизни, и ответов я не нахожу на миллионы своих вопросов...
Хотя раньше, в начале воцерковления, всё казалось буквально прозрачным, не вызывающим ни малейшей трудности в определении, добро это или зло, черное или белое. Казалось, достаточно прочесть Евангелие и ходить на службу - и ты уже подвижник благочестия! Я иногда с надеждой ощупывала свои лопатки - не прорезались ли крылышки на спине?
А теперь все так тревожно и безнадёжно. Кажется, что уже погиб или стоишь на самом краю, вот-вот упадёшь...
Ещё раз простите меня за это бессвязное письмо. Думала, и пяти строк не напишу, а наплела с три короба.
Поздравляю Вас и Ольгу Петровну с праздником Христова Преображения! Желаю вам милостей Божиих и душевной крепости.
Всего вам самого наилучшего!
Ваша М.
24 августа, 18:43
Михаил Николаевич, доброго Вам здравия!
Душу высвободить из-под гнёта этого мне не так-то просто. Вот написала Вам разок с "переливом" через край, и тут же она захлопнулась, коробочка эта, где на дне всякого пыльного хлама навалено. Дальше стихло, до следующего внезапного взрыва да перелива. Если вспоминать и высвобождаться как следует, то засесть с тетрадкой не на одну неделю придётся, чтоб поковыряться в себе. Письма у меня обычно ночами хорошо пишутся, но потом болеешь от недосыпа. Так что стараюсь, именно как Вы посоветовали, жить живым миром, а не горькой памятью. Слава Богу, что дал Он мне для живой жизни этот вот большой сад.
Вчера знакомая приезжала в гости. Как раз оттуда, из детства. Одноклассница, за одной партой сидели, вместе в школу ходили, вместе книжки читали и наперебой обсуждали. Долгое время я уклонялась от общения с ней, уж не знаю почему, что-то в ней казалось чуждым после повзросления и замужества. А сейчас снова детские совместные радости наши как-то приблизились, вспомнились, она книжку мою прочитала, рассказ Ваш про Петьку тоже, охотно рассказывала о своём впечатлении. Одним словом, откликнулся человек по-человечески.
Ну вот, приехала она во второй уже раз, чтоб, говорит, садом полюбоваться. Привезла даже фотоаппарат. Ну, посидели, поговорили, по дорожке побродили. И вот она нечаянно заметила, что её удивляет мой выбор растений. Говорит, у всех женщин обычно стремление посадить побольше цветов, розы там, всякие ромашки, колокольчики. А у тебя, говорит, розы хоть и на переднем плане посажены, но явно не они здесь любимицы. Откуда у тебя эта любовь к хвойникам? У нас же даже ёлки ни одной в деревне не росло!
Так вот оттуда, видимо, и любовь. Неутолённая. Новогодняя ёлка ведь была...
Я её потом в сугроб в саду "высаживала" и до весны ею любовалась. А она засыхала потихоньку, иголки сыпались... Мне хотелось, чтоб всегда зелёная оставалась...
Так вот я и хотела это сказать, что ни разу сама над этим не задумалась - что цветы не влекут, не вдохновляют. А на деревья и кустарники зелёные могу смотреть часами, даже не шевелясь, так что на ноги потом с коленок встать не могу, затекают. Да, это я так на сад сверху смотрю, со второго этажа, стоя коленками на стуле у окна. Иногда ночью, часа в два-три. Когда луна яркая или фонари на ночь оставляю. Иногда даже совсем ни о чём при этом не думаю. Только скользит взгляд от дерева к дереву, от камня к камню. Тени ночные делают сад глубоким и таинственным, деревья кажутся большими. А на самом деле пять лет назад здесь ещё был пустырь, горы вырытой экскаватором глины. Её потом не увезли, а халтурно разогнали по всему участку. Так что каждый метр и даже сантиметр земли я обработала и удобрила своими руками, привезя тонны чернозёма, песка, камней… Может, это бессознательная детская мечта моя так реализовалась. Может быть, даже несколько агрессивно реализовалась.
…Отнимите у меня сейчас это творение рук моих, и я не знаю, что у меня останется для выживания души...
Марина
20 сентября, 0:55
Борису Агееву
Борис Петрович!
…Если бы Лёвка мой был живой, я бы на все укоры в мудровании отвечала:
- Мы просто с котом тута лежим... |
|
|
