|
Надо честно признать, что поэтические «колокольни» Алексея Шитикова долгое время оставались для нас безмолвствующими. На слуху всё больше были стихи его гражданские, полемические, требовательные, звучащие, в нашем восприятии, не умиряющим душу колокольным перезвоном, а грозным набатом, вселяющим смятение в наше и без того тревожное бытие. И вот, по прошествии некоторого времени с момента первого знакомства со стихами поэта, мы с радостным удивлением встречаем у него совсем неожиданное для нас признание: Я мыслил в юности по дури, Это новое самоощущение и мировидение поэта оказывается нам ближе и понятнее, чем буревестнические настроения, ранее заглушавшие для нас тихую мелодию лирического размышления поэта при виде безмятежно спящего у дороги человека («Золотая память») и звучащую в его стихах таинственную музыку русского поля, звенящего криками взлетающих журавлей: И лучшей музыки не знаю, Открывшаяся нам в этих строках глубоко личностная лирическая интонация Алексея Шитикова стала явственнее звучать для нас и во многих других его, ранее не замечаемых, стихотворениях. К примеру, то, что раньше воспринималось как бытовая зарисовка на тему случайной встречи некогда близких друг другу людей, теперь наполнилось смыслом духовного масштаба: Перед тобой не чувствую вины: Удивительно, что при столь печальном выводе лирического героя мы далее слышим в стихах поэта мотив такого глубинного покаяния, что кажется очевидным другой вывод: люди разлучились на земле (и один из них уже покинул эту землю), но души их всё-таки были ближе друг другу, чем им казалось в их житейских обстоятельствах. Оттого и вопрошает лирический двойник поэта в минуту воспоминания: Так что же мне покоя не даёт, Эта «вечная глубина» человеческого бытия на земле, ничуть не придавившая поэта, а, напротив, даровавшая ему крылья, с особенной пронзительностью открывается нам в стихотворении «Ликуй, душа!»: Ко – ло – ко – ла! Отрыв от земли здесь тем более удивителен, что происходит он в момент необычайной «вросшести» в землю корней поэта, его крестьянских русских корней (оставив столицу, поэт вернулся навсегда на малую родину): Я – из земли к вам, из земли… Другой курский поэт, Юрий Першин, в своих воспоминаниях о Евгении Ивановиче Носове писал, что высшей похвалой для автора было у Носова слово «крепкий». «Крепким поэтом» назван в «Курской поэтической антологии» и поэт Алексей Шитиков, надо полагать, потому, что крепки его корни, вросшие в землю родного соловьиного края: Я к вам – из грозных Понырей, Ведь так и повелось на Руси, что чем ближе человек к земле, чем крепче его родовые корни, тем стремительнее взлетает его душа, вслед за весенним жаворонком, над полями, потому что связь между небом и землёй он ощущает на глубинном «утробном» уровне и законы родства человека с Божиим миром впитывает с молоком матери: Мне с детских лет внушила мать Потому и Природа для русского человека, огорчённого грубой цивилизацией, вовсе не мастерская, а именно – Храм, где может помолиться и нечаянно встретить Бога его истомлённая земным бродяжничеством душа. Может, именно об этом рассказывает нам стихотворение Алексея Шитикова «Богомолка». Маленькая птичка, снующая меж ветвей высокого дерева, кажется поэту молящейся, и впечатление это возникает, мы думаем, не только из-за сходства движений птички с земными поклонами молящегося человека, а, может быть, и оттого, что так в эту минуту настроена его душа, жаждущая во всем сотворённом узреть присутствие Творца. Следил за нею долго-долго: «Молиться красоте»… Нет ли тут какой ереси для православного читателя? Вспоминается Достоевский с его категорической максимой «Красота спасёт мир» и сотни разных толкований этой его мысли… Но в доказательство чистоты духовного зрения поэта, прозревшего здесь, быть может, некий таинственный для себя знак, приведём слова ещё не очень известного в христианском мире святого, удостоенного пока лишь местной канонизации, нашего современника, новомученика Оптинского, отца Василия (Рослякова), человека с незаурядным литературным даром, напрямую связавшего красоту со святостью. 15 июня 1988 года он записывал в дневнике: ««Красота спасёт мир» – писал Достоевский. Красота – это Бог. Сколько бы мы ни исследовали нашу жизнь, сколько бы ни расчленяли на составные части, вроде бы для того, чтобы понять её механизм, жизнь в своей целостности будет всегда прекрасной, Божественной и не познаваемой до конца, как не познаваема красота. Сколько бы мы ни исследовали состав почвы, находя в ней всё новые и новые металлы и соли, сколько бы мы ни проникали в тайны наследственности, создавая новые отрасли науки, умножая академии, институты, лаборатории, всё равно цветок, выросший на изученной земле, цветок, взошедший из хрестоматийного семени, повергнет в изумление своей красотой. Радость, которую дарует знание, должна дополняться радостью созерцания, тогда она будет совершенна. А жизнь без изумления пред красотой, а значит, и без Бога – пуста и ничтожна». О том, что в стихах курского поэта мы соприкасаемся с истинным пониманием красоты и с её трепетным переживанием, свидетельствует и наша неизбежная эмоциональная вовлечённость в ситуацию в момент чтения текста. Птичка спустилась на ветку ниже, стала доступней для созерцания, и душе открывается чудо Божией красоты, озаряющее её всю, «от высей и до дна», и в этом безмерном измерении мы уже вместе с поэтом, рядом с ним, потому что таково свойство его лирической поэзии, вовлекающей нас в потаённую сердечную глубину, туда, где каждый из нас внутри самого себя может нечаянно встретиться с Богом…
Пташка-крошка, Рождённая созерцанием красоты лирическая поэзия Алексея Шитикова озаряет и наши души. Потому так трогательны отзывы на публикацию его стихов в «Курской поэтической антологии». В комментариях звучат слова о мудрости и честности поэта, о крепости его веры в чистоту духовных оснований русского человека, о силе его поэзии и способности «растревожить душу», «зацепить сердце». Художественную суть его стихов собратья по перу называют «тяжелой и прекрасной», имея в виду богатырскую мощь народного духа его поэзии и нетленную красоту изображенной в ней русской души, впитавшей «соки родной земли». А у нас возникло чувство неслыханной лёгкости естества человеческого в стихах поэта, когда тело уже не глиняный сосуд, грозящий разбиться вдребезги в урочное время, а нечто подвижное и невесомое, как воздух или солнечный луч: Ликуй, душа, маши крылами,
Крупным планом «РАСТИТЕ В СЕРДЦЕ ДОБРОТУ»: МОТИВЫ 89 ПСАЛМА В СТИХОТВОРЕНИИ АЛЕКСЕЯ ШИТИКОВА1 Творчество Алексея Шитикова отличается большим многообразием тем и мотивов. Открывая сборник «По русским радостям и мукам» – «наиболее полную по объему книгу»2 поэта – мы обнаруживаем это многообразие уже в одних только названиях выпущенных поэтом книг и в заглавиях циклов стихотворений: «Колосья», «Донные ключи», «Душа земли», «Блики войны», «Блики любви», «Блики природы» и др. Если обратить внимание на заголовки отдельных стихотворений, то очевидным окажется тематический сдвиг в сторону детства и малой родины (стихи «Сенокос», «Детские страхи», «Баллада о родителях», «Родная вода», «К родному полю», «Материнская слеза», «Журавленок», «Жаворонок», «Соловьиная песнь» и другие). Все названные произведения, как и стихотворение, о котором далее пойдет речь, входят в первую книгу стихов поэта «Колосья», опубликованную в 1979 году. Вынесенная в заглавие нашей статьи строка – «Растите в сердце доброту» – взята нами из стихотворения «Мне мнится: дерево любое…». Приведем этот текст полностью. Мне мнится: дерево любое Я знаю: травы – это дети, Не оборвется жизнь на крике… Стихотворение, написанное в 1970-е годы, вряд ли могло быть сознательно ориентировано в сторону библейской мудрости. Но тогда откуда же в нем эта библейская образность? Попробуем разобраться. Хотел того автор или нет, мы сегодня неизменно слышим в его строках молитвенные мотивы священной Книги псалмов, а именно – 89 псалма, включенного Православной Церковью в чинопоследование Первого часа, которым завершается Утреня и предваряется Литургия (наряду с 3-м и 6-м часами)4 . Псалом этот принадлежит, по мнению толкователей, не Давиду, а Моисею, и потому называется он «Молитва Моисея, человека Божия». По мнению прот. Г.Разумовского, известного историка-библеиста, исследователя Псалтири, «написан сей псалом под конец сорокалетнего странствования в пустыне, когда в силу Божественного осуждения большая часть … народа, вышедшего из Египта, уже вымерла, причем многие умирали, едва достигая 70–80 лет своей жизни» 5. Напомним интересующий нас фрагмент 89 псалма: Господи, прибежище был еси нам в род и род. Прежде даже горам не быти и создатися земли и вселенней, и от века и до века Ты еси. Не отврати человека во смирение, и рекл еси: обратитеся, сынове человечестии. Яко тысяча лет пред очима Твоима, Господи, яко день вчерашний, иже мимо иде, и стража ночная. Уничижения их лета будут: утро яко трава мимоидет, утро процветет и прейдет, на вечер отпадет, ожестеет и изсхнет (стихи 2 - 6). «Моисей, человек Божий, является здесь молитвенником, или ходатаем, пред Богом за своих единоплеменников», – комментирует Г.Разумовский6 . Если мы вернемся к тексту стихотворения Алексея Шитикова, то увидим, что здесь мотив уподобления жизни человеческой росту дерева или травы – очевиден: Мне мнится: дерево любое И далее: Я знаю: травы – это дети. При всем отличии поэтического контекста от библейского, мы обнаруживаем здесь единство образной системы: человек подобен дереву, которое вырастает из земли тонкой былинкой, затем становится крепким и надежным («деревья-воины»), но жизнь его часто бывает так мимолетна и беззащитна, что может быть уподоблена цветку, который утром расцветает и радует глаз, но уже к вечеру отцветает и засыхает. Кажется, что стихотворение, хотя и опирается на образную систему псалма, в идейном плане полемизирует с его содержанием. «Деревья-воины», стоящие на страже днем и ночью в стихотворении Алексея Шитикова, соотносимы с упоминающейся в псалме «стражей ночной». Фактически это метафорическая отсылка к отрезку времени продолжительностью в три часа, но восходит метафора к образу стражников, охраняющих спящий город. У древних восточных народов ночь разделялась на три стражи, по три часа в каждой. Через каждые три часа воины-стражники сменяли друг друга. Так что деревья-воины у Шитикова – образ библейский. И днем и ночью надо мною Но в псалме это образ скоротечности земного бытия и хрупкости человеческой жизни. Современный поэт присваивает ему более позитивный смысл, сопрягая с идеей активного противостояния злу: Храня Отчизну в лихолетья, Правомерно ли говорить здесь о близости мотивов? Ведь в псалме напрямую не говорится о деревьях, здесь речь идет о траве, которая «цветет». Однако псалом – это переводной текст, и в древнееврейском оригинале присутствует образ некоего растения, которое утром расцветает, а затем сбрасывает цветки и засыхает («утро процветет и прейдет, на вечер отпадет, ожестеет и изсхнет»). Как бы следуя за логикой псалма, поэт в следующей строфе уже напрямую уподобляет детство человека молодой траве: Я знаю: травы – это дети… Заметим, что и в псалме мысль автора обращается к детям, потомкам: Не оборвется жизнь на крике… Мало того, что мотив роста травы здесь усилен императивом «растите», – «растить» нужно, по слову поэта, «в сердце доброту», душевное качество, к которому апеллирует и содержание псалма, как настаивают толкователи: «Одному только Богу, как вечному, свойственно быть постоянным и неизменным во благе, человек же, существо бренное, по греховности и превратности воли не способен пребывать неизменно в добром настроении. Посему Моисей и молится, чтобы Бог во всякое время был для грешного народа прибежищем ко спасению»7 . Растите в сердце доброту! Если трава и деревья – привычные мотивы для стихотворений нашего современника, то возникающий здесь довольно неожиданно образ «скалы» – заметим: не характерный рельеф для родного среднерусского плоскогорья! – связывает стихотворение уже не только с 89 псалмом, но через посредство фигуры Моисея, стоящего за текстом псалма, с библейской историей, отраженной в других книгах. Имеем в виду исход избранного Богом народа из плена египетского. События эти отражены во второй книге Пятикнижия Моисеева, которая так и называется – «Исход». В 15-й главе здесь упоминается и дерево, как прообраз Креста, дарующего вечную жизнь, и далее, в 17-й главе – скала, из которой Моисей «источил», то есть излил «живую воду». Когда народу нечего было пить, он ударил по скале своим посохом, и в месте удара показалась чистая питьевая вода. Происходит все это в пустыне на пути к Синаю, где будут даны человечеству десять главных заповедей, исполнение которых дарует вечную жизнь. Еще раз напомним строки курского поэта: Растите в сердце доброту! События, происходящие на пути к Синаю, входят в ряд чудес, которыми Господь воспитывает людей, очищая их от психологии рабства и готовя их Себе в народ Божий. Возникающий в стихотворении Алексея Шитикова образ «ясного солнца» неизбежно выводит нас на уровень широких символических обобщений. Наиболее очевидным, логически вытекающим из всего предыдущего контекста, является соотнесение поэтического «ясного солнца» не с каким-нибудь фольклорным образцом, а именно с евангельским Солнцем Правды – Христом. Но не слишком ли это категорично? Разве подразумевал что-то подобное поэт? Нам кажется, что в смысловом поле лирического произведения такая свобода ассоциативных связей вполне оправдана. Тем более что ориентируемся мы на мировоззрение автора, с младенчества вскормленного христианской православной культурой через песни и молитвы матери8 , через крестьянскую религиозно-бытовую стихию. В сердечном родстве с этой молитвенной стихией признается и сам поэт: Нас крепко в жизни держит отчий дом: Вот это «возвышение в небо» через «любовь к земле» и слышится нам в стихотворении, о котором ведется речь. Деревья-воины и травы-дети растут из земли, но символизируют они бессмертный дух человека, возвышающий его до вечности. А в христианской системе координат вечность, обретаемая уже на земле, – это Христос, «сотворяющий» себе «обитель» в сердце верующего человека. Немаловажным аргументом является для нас и поэтический эпиграф, предваряющий «итоговую»10 книгу стихотворений поэта: То соловьиным внемлю звукам, Последняя строка здесь явственно вписывается в контекст «исхода» из житейского «рабского» плена – через радости и муки – к состоянию «избранности», то есть осознанию духовного призвания христианина – быть тем, кого избрал Бог Себе в «народ Божий». В Евангелии Господь Иисус Христос говорит: Азъ есмь Путь, Истина и Жизнь. Трудно представить, чтобы поэт, употребляя эти слова в своем творчестве исключительно с заглавной буквы, не соотносил их с евангельским первоисточником. Таким образом, рассматривая поэтический текст Алексея Шитикова, мы имеем дело с таким художественным произведением, где в структуру системы образов включены наиболее значимые для христианской культуры образы-символы: дерева, соотносимого к крестным древом; Упоминается в стихотворении еще и «медь» (Их кровь в земле сгустилась медью), которую можно воспринимать как аллюзию на медного змея, также прообразующего Крест, исцеляющий болезни, однако здесь такая связь может показаться несколько натянутой, поскольку кровь соотнесена с медью по признаку цвета, что уже не предполагает далеко идущих метафорических параллелей. При всей свободе художественных обобщений, допустимых по отношению к образам дерева, скалы, воды и солнца, мы сталкиваемся в стихотворении и с некоторой трудностью, обусловленной наличием оксюморона «вечность земная». С позиции ортодоксального догмата, понимаемого буквально, без каких-либо символических отступлений, – ничто на земле не вечно, кроме души человеческой, да и та не остается на земле, покидая бренное тело. «Небо и земля прейдут…» – сказано в священном писании, то есть когда-то их не станет. Так что вечность не может быть «земной». Но как «небо» имеет два уровня понимания: прямой и метафорический (небо земли, «небесная твердь» и небо духовное, «небеса обетованные»), так и «вечность» может быть понята либо как состояние пространственно-временное, либо как духовное. В последнем случае это предполагает религиозный взгляд. В народно-поэтической традиции «вечность земная» (наряду с присутствующими у поэта «красным летом» и «ясным солнцем») может означать слияние природного, естественного человека с окружающим миром, растворение его в природе. Своеобразный лирический пантеизм. Но нам представляется очевидной все-таки христианская природа этого понятия в стихотворении курского поэта. Если автор знаком с традицией употребления слова «век» в церковнославянском языке, он мог образовать «вечность» именно от славянской лексемы, обозначающей длину человеческой жизни. Вспомним выражение: «на мой век хватит», означающее не самоуверенное ожидание столетнего (векового) благоденствия, а, конечно же, всякую продолжительность жизни. И в свете такого понимания выражение поэта: …И станет вечностью земной! – звучит естественно и правомерно, означая, что все упомянутые поэтом реалии – и травинка, и дерево, и скала, и вода – войдут в состав земного бытия, преображенного человеческой добротой. В заключение позволим себе еще один аргумент, подтверждающий вероятность творческого переосмысления Алексеем Шитиковым содержания 89-го псалма. В книгу «По русским радостям и мукам» поэт включил несколько текстов из цикла «Антибесовские стихи». Первое же стихотворение в этом разделе посвящено чтению самого известного среди православных псалма, узнаваемого всеми по первой строке «Живый в помощи Вышняго…». Из-за этих первых слов 90-й псалом обычно зовется в народе «Живыми помощами»: Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой; и уповаю на Него… Алексей Шитиков, прибегая к помощи этого псалма, немного шутливо обыгрывает ситуацию: Псалом 90-й прочел я, чтоб черт Далее следуют сетования на зловредность наставших времен, и в конце поэт снова вспоминает о молитвенной силе псалма: Прочту-ка я вновь 90-й псалом: Шуточная интонация как раз и помогает нам поверить в искренность поэта. И если читал он 90-й псалом, то, конечно же, заглянул и в предыдущий, о котором шла речь выше. Конечно, стихи о деревьях-воинах и травах-детях написаны совсем в иные времена, задолго до нынешнего молитвенного настроя автора. Но раз уж они включены в итоговую книгу поэта, уже осознавшего свой духовный путь, нам нельзя оставить без внимания их главные художественно-символические ориентиры. О необходимости такого внимания к художественному произведению писал М.М.Бахтин: «Текст – печатный, написанный или устный – записанный – не равняется всему произведению в его целом (или «эстетическому объекту»). В произведение входит и необходимый внетекстовый контекст его. Произведение как бы окутано музыкой интонационно-ценностного контекста, в котором оно понимается и оценивается (конечно, контекст этот меняется по эпохам восприятия, что создает новое звучание произведения)»11 . Наконец, и сам поэт признает за своим читателем право видеть и чувствовать в его стихах нечто созвучное собственным духовно-нравственным ориентирам: «…Суть ведь не в том, какая тема берется автором, а в ее жизненной явленности, в ее чувственно-смысловой напряженности, в искренности и правдивости, в неординарности ее подачи, отмеченной художественной самобытностью. А каковы все эти проявления, – основным судьей этому пусть является многоликий и разнообразный по духовно-нравственным градациям читатель»12 . Мы ни в коем случае не претендуем на роль судьи, но делимся радостью обретения тех самых «чувственно-смысловых» созвучий, которые позволяют нам увидеть в поэте своего духовного единомышленника… Примечания 1 Написано для проекта «Курский текст в поле национальной культуры» (автор проекта – доцент кафедры литературы Курского госуниверситета С.С.Козлов), впервые опубликовано там же. 2 В предисловии к уже осуществленному изданию А.Шитиков писал: «Моя давняя надежда – наконец-то выпустить в свет на родной курской земле наиболее полную по объему книгу своих стихотворений…» (Шитиков А. По русским радостям и мукам. Курск, 2001. С.2). 3 Шитиков А. По русским радостям и мукам. Курск, 2001. С.28. 4 См.: Часослов. М.: Изд-во Московской Патриархии, 2009. С.64-72. 5 Разумовский Г., прот. Объяснение священной книги псалмов. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2013. С. 590. 6 Там же. 7 Разумовский Г., прот. Объяснение священной книги псалмов. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2013. С.590. 8 В «Балладе о родителях» поэт писал о матери: «Спать не ложилась без молитв…» 9 Шитиков А. Вехи жизни и творчества // Шитиков А. По русским радостям и мукам. Курск, 2001. С.7. 10 Там же. С.11. 11 Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия, 1979. С.370. 12 Шитиков А. Вехи жизни и творчества // Шитиков А. По русским радостям и мукам. Курск, 2001. С. 12. |
||
