ЧАПАЕВ
Чапаев стучит костяшками
Потом пинком открывает дверь
Выглядит так как будто ходил за тридевять с лишним земель
Охранники клуба катаются воют держатся причинных мест
С Чапаевым связываться не стоит Чапаев глядит окрест
В клубе музыка и дурманы розовые миры
Но кто-то кричит смотрите парни какое-то Че С Горы
И кто-то смотрит ловит глазами жесты его руки
И даже придерживает заранее зачем-то свои портки
Чапаев медленно выговаривает странное слово засим
Чапаев медленно устанавливает на барную стойку "Максим"
Чапаев не страшный одет не в черное нету при нем косы
Но строчит пулемёт строчит пулемёт смеётся Чапаев в усы
И пули летят размазанным веером в телах прожигают путь
Пули насквозь пробивают доллары толкают бумагу в грудь
Выходят из тела летят в офшоры в подставные счета
Строчит пулемёт и как бы считает тщета тщета тщета
Во рту у Чапаева водоросли в глазах русская печь
Он мог бы забить на все на это и просто на дно залечь
Чтобы спокойно вести беседы с одним утонувшим бобром
Да вот бобер проболтался ему про Россию нефть и Газпром
И когда кончается пулеметная лента как припас на посту
Чапаев сворачивает самокрутку вдыхает дым в пустоту
Потом выходит в Московскую ночь тянется дымный нимб
И он идёт к новому клубу и Петька идёт с ним

МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
они сплетались
прочно держались за руки
без причины смеялись
как дураки
они смотрели на полыхнувшее в небе зарево
которое сегодня для них было другим

а земля думала: потом расхлёбывать будут щи
будут плодиться
и зачем им столько имён
ведь есть только холмик между прошлым и будущим
именно он
именно он

ТРЕТИЙ РИМ
И он приходит на булыжную площадь,
В устье каменных рек,
Солнце катится ему за голову,
Выкатывается из-под век,
Люди останавливаются, толпятся,
Окружают со всех сторон,
Потому что - вот он, и каждому ясно,
Что он - это точно он.
Устраивают помост,
Он выходит,
Говорит в микрофон: Привет!
Я так хотел сказать вам это
Две тысячи с лишним лет.
Мне столько надо ещё сказать -
Словам так тесно в груди,
И каждого выслушать и понять.
А они говорят: Погоди!
А они ему говорят: Смотри,
Это же Третий Рим!
Да знаешь ли ты какой здесь ритм?
Здесь такой ритм!
Здесь машины, компьютеры, скорости,
Бег дотла,
У нас электронная очередь,
У нас дела,
Давай обойдёмся без лишних слов,
Как фейс-контроль в клуб,
Кстати, мы заготовили трубы,
Вроде не было слышно труб,
И происходит большое движенье,
И слышится гул и треск,
И вот уже веревками тянут
На Лобное место крест.
И тогда, чтобы каждому было ясно,
Он так говорит им:
Вот вы твердите, но я это знаю -
Да, это Третий Рим,
И слова его, сказанные без микрофона,
Катятся, как камни с горы,
И откуда-то, гораздо выше вершины,
Вторят ему хоры.
Слова его горьки, и с каждым словом
Колышутся в глазах моря:
А ведь это, может быть, третья по счету,
Третья уже Земля…

НИЖНИЙ ТАГИЛ
И кто-то скажет: да, я там жил!
Рабочий город, трудно, но много хорошего,
Карьер поедает гору, тянет из жил:
Железо, рельсы, да бетонное крошево.

Смотри, из труб заводских рвутся ввысь,
Клубящиеся бороды Толстого и Маркса,
Но кого напрягает такая жизнь -
Свяжитесь с теми, кто бежал с Марса.

И кто-то скажет: передний край!
Здесь как на фронте - надо держать удары,
Кто работает честно - попадает в рай,
В отличие от банды Ельцина и Гайдара.

Рога трамваев искрятся, рождают треск,
Вагоны набиты доверху людской породой,
И там, в самом конце, будет железный крест,
Три протяжных гудка, и заводские ворота.

В КОНЦЛАГЕРЕ
Ты все поймешь - вон какой взрослый!
В школу бы... В сентябре...
Мы - как деревья, нам вырежут звезды,
Ножиком по коре.
Знаешь, там наверху - беспечно,
Печи - это ведь грех,
Мальчик, деревья уходят в печи,
Чтобы попасть наверх.
Там наверху звезды летают -
Алые мотыльки.
Знаешь, навсегда попадают
В печи истопники.

БАРСУЧИЙ ТРАКТ
Идут, идут и идут на барсучий лад,
Бесконечной колонной, тесно сомкнув ряды,
Разносится топот дружных когтистых лап,
Трамбующих древний хребет Уральской гряды.

Выходит один из строя - потрепан, суров,
С коротким хвостом (похоже, кто-то отгрыз),
- Ну что, - говорит, - Гаммельнский крысолов,
Решил и до нас добраться? Мало детей и крыс?

Вот я и думаю: Что же сказать в ответ?
А он смотрит мимо, как из-подо льда минтай.
- Нет, - говорю, - у меня ведь и дудочки нет -
Только свисток затоптанного мента.

Кивает, прячет нож движеньем одним - 
Не углядеть, в стычках наловчился поди.
Я говорю ему: Слушай, зачем тебе снова к ним?
Разве ты знаешь что там в конце пути?

Он думает, головой мотает: Нет, ни хрена...
Кажется только - хорошее-то не ждет...
Но ты посмотри на них - это идет страна,
Это моя страна идет, это мой народ!

И покуда я буду в силах - с ними пойду,
И боюсь не того, кто приходит в ночи как тать,
Но боюсь, что останусь здесь, а они - пропадут,
А вместе совсем не страшно и пропадать.

И я смотрю на них, на него дураком дурак
(Так смотрит на курицу изделие Фаберже),
И я понимаю, что этот барсучий тракт
Когтями царапает в черствой моей душе.

ТОПОЛИНЫЙ ПУХ
Тополь стоял у дома, рос до седьмого пота,
- Такая доля, - любил шелестеть - такая работа.
Порой говорил с пролетающим свежим остом,
Мол, Землю и дом тяну, приближаю к звездам.
А ветер дул и смеялся, дул и смеялся на это.
- Ты - говорил - почти грузовая ракета,
Только гляди, как бы топливо не засохло,
Эй, погоди, а ну, покажи где сопло...
А после тополь спилили, и ветер заплакал,
А может совпало, и просто дождик закапал,
Нет - плакал ветер на листики на скелете,
Плач Ярославны по с неба упавшей ракете,
И кажется даже, плакал не ост, а осты,
И кажется также, стали чуть выше звезды.

СЕРЫЕ КОШКИ НОЧИ
О, серые кошки ночи, 
Боготворящие Гамельн, 
Клык до искры наточен, 
Коготь царапает камень. 

Бред, котелок не варит, 
Бужу одноглазое лихо, 
Что вам, серые твари, 
Хвостом шуршащие тихо? 

Знаю от сглаза слово,
Что на хвосте у синицы,
Серые душеловы,
С полной Луной в глазницах.

Возьму пистолет, гранаты, 
Выйду во двор, как мачо, 
Да, я чуть-чуть поддатый, 
Да только нельзя иначе. 

Словно жуки в картошке, 
В вашей программе баги, 
Знайте, серые кошки,
Я вас не боюсь, собаки!

ТАКАЯ ВЕСНА
Холодный ветер. Сверкает, гремит Афанасий Фет,
Подходит чайка, важная как доктор наук,
Говорит: Я даю один, только один совет -
Мажешься дегтем, валяешься в перьях, летишь на юг.

И тотчас под куполом нервно звякает гонг,
Журавли подбивают клинья, летят (натурально весьма),
Я говорю себе: Тихо, парень! Это какой-то гон,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!

Рыбак латает лодку; по борту надпись «Лукойл»;
Дыру затыкает сетью, изолентой крепит мотор;
Откидывает капюшон, мигает, машет рыбацкой рукой,
Подхожу, подаю изоленту - новый моток.

Рыбак говорит: В пучине, там где полно путан,
Где всякую пакость со дна наверх в ночи поднимает сеть,
Глотает людей, дома, машины Рыба-кит-депутат,
Так что плыть не советую... Лучше того... - лететь.

Смотрю на березы, некто ставит на них штрихи,
На белых стволах когтями. И надо же, каждый год
Бродят поэты стайкой, запоем читают стихи,
Думают, что стихи читают, но это - штрих-код.

Крепок, по-русски крепок в мае березовый сок!
Ждут и рыбак, и чайка, на юге сверкает блесна,
Хрен - говорю - вам, ребята, это у вас заскок,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!

ПИАНИНО И СТАРИК
Пианино выносили в подъезд, 
Вчетвером тащили, пятый рулил, 
Иногда вставлял словечко the best, 
Иногда всех четверых материл. 

Пианино провожали часы 
(Стрелки носиками жались к стеклу), 
Фотовспышки недалекой грозы, 
И старик на табуретке в углу. 

Пианино раздувало бока, 
Словно лошадь, сторонилось пути, 
Ни за так, ни за понюх табака, 
Пианино не хотело идти. 

И за это - шпоры глубже ему, 
И по клавишам - сиречь по зубам, 
Пианино выводили во тьму, 
Под веселый тарарам-парарам. 

И старик, который вовсе зачах, 
Вдруг подумал отчего-то: Потом 
Пианино понесут на плечах, 
И уложат под дубовым крестом, 

Будто музыка послышалась... Григ? 
Ну, по крайней мере, не из попсы, 
И сидел на табуретке старик, 
И почти остановились часы

ЕХАЛ ГРЕКА
             Г.М. Прашкевичу
Едет Грека; буераки и маньяки начеку,
Едет Грека - ищет драки на коротеньком веку.
Грека тормозит подводу возле берега реки,
И сурово смотрит в воду, где гуляют пузырьки.

Рак глядит из подворотни - пучит спелые глаза,
Размышляет: что сегодня уготовят небеса,
То ли мясо с магазина, то ли праздничный погост,
То ли (что невыносимо) - строгий междурачий пост.

Грека с выдержкой железной руку за руку берет,
И довольно-таки резво выдвигается вперед.
Он идет, простой и грешный, в пучеглазый полумрак,
Где наточенные клешни растопыривает враг.

А над речкой через тучи слабо солнышко блестит,
Словно кто-то сверхмогучий потихонечку глядит,
Чтобы не спугнуть букашку, не помять богатыря,
И попутно на бумажку что-то пишет втихаря.

Тяжела вода Донская; дно в доспехах и бойцах,
Грека руку опускает - рак за руку Греку цап!
Цап обеими клешнями - новоявленный Прокруст,
И несется над полями залихватский перехруст.

Грека матом поливает (не для ушек поэтесс),
По теченью уплывает перекушенный протез,
Был и раньше-то на взводе, а теперь и вовсе - в дым...
Грека прыгает к подводе за протезом запасным.
И кружатся в хороводе: Грека, рак, подвода - жесть!
А протезов на подводе хватит часиков на шесть.

И поэтому на туче, что неправильно бежит,
Кто-то суперсверхмогучий ставить точку не спешит

МЫ СИДЕЛИ, НОГИ СВЕСИВ С УТЕСА
Мы сидели, ноги свесив с утеса,
Мы болтали, и болтали ногами,
А над лесом кто-то, встав на березы,
Занавешивал восход облаками.

Но над лесом разгоралась полоска - 
Издевательство над планом зловещим,
И казался неопасного роста
Тот подоблачный мужик-занавесчик.

И как будто бы мы снова открыли,
То что было навсегда позабыто.
Ты смеялась - и не прятала крылья.
Я смеялся - и не прятал копыта...

Я ГОВОРИЛ СТИХИ КОТАМ
Я говорил стихи котам -
Хвосты задумчиво лежали.
Глаза кошачьи тут и там
Глаза кошачьи отражали.
А я искал в них дождь слепой,
Зонты и солнечного зайца
(Как будто в зайцах есть покой
Для бесприютного скитальца).
Искал надкусанной Луны
(Пускай не грела б, но светила!),
И дрожь особенной струны,
Связавшей Землю и светила.
А я искал там образа
За негасимою лампадой,
Но находил в глазах - глаза
Другие.
И все глубже падал...

ПЕРВОМАЙ
Шел развернутый транспорант
(Кумачов и заборист, сочен),
Шли рабочие на парад
Характерным шагом рабочим.

Улыбались уста у всех,
Отворялись уста, кричали,
Шел по городу первый цех,
Первый цех - он всегда вначале.

А за первым - еще цеха,
Словно очередь за получкой,
На трибуне цехам ЦК
По-отечески делал ручкой.

Я не знал тогда ни хрена
В этом чертовом хороводе:
Ни того, куда шла страна,
Ни того, что страна уходит.

ФУТБОЛ
Футбол не далек от народа, 
Зато далеки игроки,
Футбол - это мячик, ворота, 
И сорок четыре ноги. 

Ах, ноги - кудесники паса! 
А головы - тут промолчу. 
Их меньше примерно в два раза, 
И хуже стучат по мячу.

ПАЛЬТО И КОНЬ
Заходит конь, снимает пальто,
Проходит мимо столов, ребят,
И вроде так не глядит никто,
Но исподтишка глядят - глядят!
А он на них не глядит - идет,
Садится, копытом делает знак,
И кто-то бежит и что-то льет
И шаркает ножкой вот так... и так.

- А знаешь - он говорит - пацан,
Как завывают ветра погонь?
Когда надежду несешь бойцам,
Вдыхая пули, штыки, огонь.
А как смеется наотмашь сталь?
Как поднимаешься на дыбы,
И понимаешь, что выше стал,
Что стал превыше смешной судьбы!

Тут конь встает, срывает пальто - 
Безумный образ в дыму кадил,
И бешено мечет его на то,
В котором только-что заходил.
Ребята долу отводят взгляд,
Кто нервный - тискает пистолет,
Чуть слышен шепот среди ребят:
В пальто не страшен... Опасен... Нет...

Ты знаешь, парень - а небо жжот!
На дурака ведь не нужен нож!
И он смеется, почти-что ржет:
Чего мараться - возьми стреножь!
Потом он с вызовом ищет взгляд,
Но вроде так не глядит никто...
Уходит... Мимо столов, ребят...
Уходит так, как пришел - в пальто...

А ПАРАШЮТ РАСКРЫЛСЯ ПОД ЗЕМЛЕЙ
А парашют раскрылся под землей...
Хотя бы так. Спасибо и на этом!
Обычный вечер, смешанный с зарей,
Захлопнулся за брошенным поэтом.

И сослепу к нему пришли кроты,
И тихо клали маленькие лапки
На грудь и лоб. Посланцы темноты -
Кроты имеют странные повадки.

Не доставало нескольких вещей...
Начать с оркестра - не было оркестра:
Тарелок, труб, гармошек... скрипачей.
Чудной не пританцовывал маэстро.

Не выстроились очередью рты,
Наполненные грустными речами,
Зато кроты, зато кроты - кроты
С печальными-печальными очами!

И маленькие лапки на груди,
На теле, в парашют смешно одетом.
Не торопись ругаться, погоди...
Хотя бы так. Спасибо и на этом!..

ЭТО ОСЕНЬ
Желтый лист расшибет лобовое стекло
И навылет прошьет подреберье. В тепло
Как заточка вонзится осенний сквозняк.
Это снится мне... Снится. А будет не так.

Просто осень в башке. Дождик нуден и част.
Постоим налегке в этот гибнущий час.
Папироса... (дымок истончился, иссяк).
И береза. И желтые бритвы висят.

Это осень цепная (а ну, в конуру!),
Это осень залает на зимнем ветру,
Это желтые бритвы сгребают метлой,
Это отзвуки битвы - неведомой, злой.

НОЧЬ, ОТ ВЕТРА ВОЮТ ДВЕРИ
Ночь, от ветра воют двери, 
Перепачканный ротвейлер,
Без зазрения и сраму,
Исступлённо роет яму.
Двери охают и воют, 
Будто ветер их ногою 
Открывает, закрывает. 
Двери воют, кто-то лает. 
Не ротвейлер - тот все роет, 
Есть наверное простое 
Объяснение приметам. 
Пригодился бы при этом 
Нож. С ножом бы было проще, 
Ветер бешено полощет 
Занавески в черных окнах, 
Кто-то лает. Чтоб ты сдох там!

И смотрю - стоит в пальтишке,
Сером, простеньком пальтишке,
Как на старом детском фото,
Где мы с Мишкою вдвоём,
Десять лет поди мальчишке,
Дядя - говорит - пойдём.
Не смотри, что ночь, ротвейлер,
Ветер, и грохочут двери,
Двери охраняют дом,
Дядя, все уже путём,
Этот день уже вчерашний,
Дядя, нам уже не страшно,
Дядя - говорит - пойдем.
И иду, твержу при этом:
Просто это, просто это 
Бродит ветер, воют двери, 
Кто-то лает, а ротвейлер,
Не смотря на злую прыть -
Просто роет, любит рыть.
Десять лет поди мальчишке,
Десять лет, как мне и Мишке.

СОБАКА
Ночь. За окошком тонет 
Месяц - не хочет плыть. 
Собака осталась в доме 
Собака устала выть. 
Собака глядит на месяц 
С древней тоской дворняг, 
И слушает звуки лестниц, 
И ловит носом сквозняк. 
Потом, поглядев на фото - 
Она, и хозяин там - 
Пойдет и нальет - всего-то! - 
Каких-нибудь двести грамм. 
Грянет на кухне выпью, 
Пугая соседский люд, 
Отставит стакан, не выпьет, 
Собаки - они не пьют. 
Выйдет во двор: Прохожие, 
Звездочки сигарет, 
И не замечая кошек, 
Будет стараться след 
Взять. Впереди - награда 
За месяц, ночь и мороз: 
Больничный покой. Палата. 
В ладошку холодный нос.

В ПЕРЕПОЛНЕННОМ ОБЛАКЕ
В переполненном облаке на пару
Было жарко но он простыл
Грипповал и на Землю смотрел в дыру
В одну из немногих дыр

Подходили другие смотрели с ним
Зубасто зевали рты
Но они уходили и белый дым
Закрашивал их черты

Подходили другие который год
Лежишь говорили ему
Но они уходили и скрип ворот
Терялся в белом дыму

И однажды время пришло он встал
И так улыбнулся слегка
И я никогда никуда не упал
Сказал и ушел в облака

ХАРОН
В тумане возник силуэт -
Сутулый, косматый, бородка,
Потом, через несколько лет,
О берег ударилась лодка.
 
Послышался старческий скрип
Посудины мшистой и утлой,
И лодка , и ветхий старик
Причалили в новое утро.
 
Старик головой покачал
И крикнул. Откашлялся - трудно...
И снова и снова кричал
В туман безнадежный, безлюдный.
 
Потом посидел, отдохнул.
Подумал: Повез бы без денег!
И вспомнил совсем старину,
И вспомнились люди и тени.
 
Пора. По унылой волне,
Туманом и временем выжат,
Но там, на другой стороне,
Все так же - никто не услышит...

СОРОК ТРЕТИЙ
В 43-м, в сосновом, глухом бору, 
Там, где мох несказанно мшист, 
Шел мой дедушка, шел и увидел вдруг - 
У березы стоит фашист. 

Так случилось (случается так порой 
На просторах Святой Руси), 
Что мой дедушка был пионер-герой, 
И винтовку с собой носил. 

Закричал фашист: “Я ведь свой! Зачем? 
Погоди, застряла нога!” 
Только дед мой немецкий не знал совсем, 
И прикладом сразил врага. 

И внезапно поняли я и дед, 
Что лежит на земле партизан, 
Просто был он фашистом в тот день одет, 
Но об этом поздно сказал. 

А потом из кустов выходил Ковпак, 
В черной кожанке, словно грач, 
Говорил (и деду, и мне): “Дурак, 
Он предателем был, не плачь!” 

Выходили еще партизаны (пять), 
Мы стояли, разинув рот, 
В 43-м война повернула вспять, 
Это был переломный год.

ЛИФТ
Как обычно несвеж, небрит,
Пусть небрит, но зато не лыс,
Я наутро ввалился в лифт,
Чтобы ехать привычно вниз.

И как будто чувствую взгляд,
Как наседка чует лису,
И подсвечено: "Райский Сад"
Среди кнопок, в самом низу.

Пошутили? Смешно самому,
Посмеяться с утра - не грех,
И на верхнюю кнопку жму,
Потому что Рай - это вверх!

Что, приехал? - встречает бас.
Бабка в рясе. Дыра в полу.
И привычным движеньем - раз,
И толкает меня в дыру.

И лечу, а вдогонку смех,
А потом ошалелый визг:
Вы все лезете, лезете вверх!
Что вам там написать, чтоб вниз?

ВСТРЕТИТЬ РАССВЕТ
Летели мириады брызг,
Летело небо с облаками,
Прибой гранитный берег грыз,
Впивался белыми клыками.

Я пел, вдыхая окоём,
Я выдыхал прямой наводкой,
И перед тем, как выдать гром,
Луна закатывалась в глотку.

Я пел до самого утра,
Ревел, как трубы перед боем,
Я пел, и брызги изо рта
Сливались с брызгами прибоя.

С последней нотою фальцет
Улыбку растянул до края,
И на зубах моих рассвет
Зарделся, небо отражая.

РОДИНА
Тебе, мой край, поклон земной.
Здесь пахнет жмыхом и овином,
Здесь жирный гусь с гусиным сыном
Гуськом идет на водопой,
И сало капает тропой.

Здесь под хвостом орет вожжа,
Поют собаки подзаборно,
А дед Семен не ест попкорна
И кроет матерно США,
Глотнув чуток для куража.

А дед Семен живет один,
Он до сих пор хранит гранату -
Да мало ли, вдруг будет надо?
В Столице не был. Ржет: Ну блин!
Зато в войну он брал Берлин.

Прорвался голос малыша:
Здесь русский дух, здесь ... (многоточье)
Здесь столько, что скупые строчки
Источат штык карандаша.
И где-то здесь... моя душа.

Я УЗНАЛ ЕГО - ЭТО ОН!
От пинка распахнулась дверь, 
Он зашел и не снял тулуп, 
Я был сонный, как сто тетерь, 
Он был пьяный, как лесоруб. 

Как победа, растаял сон, 
Улетел в сугроб Декабря, 
Я узнал его - это он! 
Он икнул - ну, конечно, я! 

Я прочел с выраженьем стих, 
Не припомнить уже про что, 
Он смеялся, потом притих, 
И сморкался долго в платок. 

Пробасил: Ну, ты ... хорошо! 
Жалко времени больше нет, 
Он ушел и забыл мешок, 
Я махал ему в небо вслед.

ФИЗКУЛЬТУРНОЕ
              Нашему физруку и моим друзьям лыжникам...
Подворотнями бегал парень —
Для здоровья, а не от скуки,
А чтоб лучше руки пропарились,
Он в перчатках держал руки.
 
Хулиганы в стране. Правда ли?
Это правда. Полно в восемь!
И они его останавливают,
И они прикурить просят.
 
Парень брови досадно хмурит —
Озадаченный, в непонятках —
Неудобно давать прикуривать,
Если в боксерских перчатках.
 
Но недолго мешкал с ответом,
Говорит им: Вы че, блин, тута?
Не курю, и вам не советую!
И бежит обычным маршрутом...
 
И тогда хулиган (тот, что толше,
И преимущество имеет в росте),
Говорит: Этот парень — хороший!
А курить, пацаны, надо бросить!

ГОЛУБИ
Утро. 
Голуби на карнизе 
Бубнят о любви, раздувшись. 
То-то радости бабе Лизе, 
Которая к ним прислушиваясь, 
Руки свои отряхает старушьи 
От ядовитого проса. 
Не так-то легко любовь разрушить,
А убить - просто.

ОЛЕ-ЛУКОЙЕ
только дождь в подоконник стучит серой рукою
только что-то чуть слышно бурчит Оле-Лукойе
только люди с зонтами в руках на километры 
только ветры в колоколах листья и ветры 
только в прошлом и только в кино дней быстротечность 
только дождь непогода окно
целая вечность