Александр МЕДВЕДЕВ
Писатели и читатели Пушкина
Реплика педанта

Оговорюсь сразу – я с уважением отношусь к чукчам.

Они, пожалуй, единственный народ, из включённых в состав Российской империи, который не пожелал добровольно присоединиться к ней, как это было, например, с Грузией, но и не покорился под натиском силы. Территорию обитания чукчей контролировал по периметру российский воинский гарнизон, не рискуя в нее углубляться. Войском победить чукчей не удалось, ружья оказались бессильны против луков. А лук чукотского воина – почти копия знаменитого английского средневекового.

Судьба этого удивительного народа трагична. Однако не только поэтому анекдоты про них я воспринимаю шире (то же самое французы рассказывают о бельгийцах), то есть переношу высмеиваемое в них, на всех нас. Я хочу поворчать на тему анекдота «…чукча не писатель, чукча – читатель».

Однажды я предложил художнику N сделать для проекта календаря какой-нибудь вид Петербурга, и он сказал мне, что изобразит Александрийский столп.

– А при чем здесь Петербург? – Спросил я его.

– Как же, ведь Александрийский столп стоит на Дворцовой площади.

– Вы что-то путаете, там стоит Александровская колонна.

N заволновался:

– Да это одно и то же. Просто Пушкин написал «вознесся выше я главою непокорной Александрийского столпа…».

– Правильно, – говорю я. Написал так, но имел в виду совсем не то, что вы думаете. Он ясно выразился: Александрийский столп. А это не что иное, как знаменитый 110-метровый маяк, разрушенный в XIV веке (звучит почти как в фильме «Кавказская пленница»: – «Простите, часовню тоже я развалил?» – «Нет, это было до вас в XIV веке»).

Увы, художника N , кстати, пишущего собственные тексты, я не убедил, в том, что Александрийский столп надо бы искать в античной Александрии, а не в ее своеобразном зеркальном отражении – Петербурге. Можно было бы и забыть данное недоразумение, дескать, N – своеобразный анекдотичный чукча, он тоже не читатель, а писатель, и взять с него нечего.

Однако случай этот периодически вспоминается, ибо регулярно слетает с языка то одного, то другого публичного человека злополучный Александрийский столп и теснит с Дворцовой площади Санкт-Петербурга Александровскую колонну Огюста Монферрана. А что бы мы хотели – «город-призрак»! Он, как в своё время чукотская территория, также окружен российской действительностью, но жизнь его строится в иных измерениях. И, что поделать, если некоторые пишущие о Петербурге люди, словно древние чукотские лучники, поражают нас своей способностью видеть то, что простому читателю недоступно. Например, скрытый в стихотворении Пушкина смелый вызов самодержавию: поэт превозносится в своём даре поэтического бессмертия и поэтической власти над народами, не ставя ни во что материальные памятники власти царей.

До сих пор в силе расхожее убеждение, будто Пушкин – еще тот Эзоп, иносказаниями заминировал добрую половину своих текстов, изощренно борясь с царизмом. Ну, да, если поэт не диссидентствует, не держит фигу в кармане, то он и не поэт.

Это – о теме писатель и читатель.

Надо бы, наконец, внимательно прочитать Пушкина, чтобы не трепать его образы вне контекста, и не приписывать мысли и взгляды его персонажей самому автору. Его собственные мысли вполне определенно оформлены и доступны – читайте, но не выдумывайте за него, пожалуйста. Ни от кого не сокрыты критические строки поэта по адресу самодержца. В 1818 году, например, он написал «Сказки», стихотворение, в котором Александр I назван «кочующим деспотом». В стихотворении Пушкин обрисовал следующую проблему. Русский император, блестяще показавший себя в международной политике ( Я ел, и пил, и обещал – / И делом не замучен), решает, наконец, обратить свой взор на внутренние дела империи. Это не предвыборные обещания кандидата в президенты, но нечто сходное с ними:

Узнай еще в прибавку,
Что сделаю потом:
Лаврову   дам отставку,
А   Соца   — в желтый дом;
Закон постановлю на место вам  Горголи ,
И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли».

Проясним, что же обещает император своим подданным?

1.  Отставку директору департамента в Министерстве полиции И.П. Лаврову.

2. Изолировать В.И. Соца, секретаря по российской части в цензурном комитете Министерства полиции.

3.  И, что, действительно российский гражданин мог видеть лишь во сне, – дать возможность гражданам жить по законам Российской империи, а не по произволу петербургского обер-полицеймейстера И.С. Горголи.

Все три пункта касаются исключительно внутренних дел, проблем, связанных с произволом полиции и соблюдением законов. Несомненно, Пушкин полагал, что царь и сам понимал, что даёт заведомо неисполнимые обещания, – если бы таковые он давал на самом деле, – излечить хронические российские заболевания, исторически неизлечимые, а потому и назвал своё стихотворение «Сказки». Возможно, подобная стихотворная критика царя не вполне тактична, в конце концов, невозможно же царю-батюшке уследить за всеми своими чиновниками даже одного министерства, с незапамятных времён взявших себе за правило относиться к исполнению своих обязанностей, как малые дети – если нельзя, но очень хочется, то можно.

После возвращения из ссылки в Михайловском Пушкин уже не позволял себе в адрес русского царя даже подобных безобидных замечаний. Однако некоторые «писатели-не-читатели» все же находят скрытый смысл в его стихотворении «Памятник»: в нём он, по распространенному среди любителей исторических дешифровок мнению, упоминая Александрийский столп, принижает тем самым заслуги покойного царя. Насколько я помню, Пушкин, в отличие от ряда писателей нового времени, традицию пинать мертвого льва не соблюдал. К тому же у него не было причин и в мыслях возноситься над памятником героям войны 1812 года, а колонна на Дворцовой площади воздвигнута в память победителей, принесших миру – м i ръ (см. изображения на барельефах колонны). Колонну венчает статуя Гения мира, или Ангела мира. Кому и зачем возноситься над ангелом, символизирующим мир и покой?

В то же время было бы странно, если бы возноситься своей музе, своему таланту, наконец, своему лирическому герою Пушкин предлагал непосредственно над Александрийским столпом, который в Египте. Ибо этот монумент – свидетельство монаршего милосердия, олицетворение «милости к падшим», а к этому, как известно, поэт сам же и призывал.

В 297 году в Александрии, находящейся под владычеством Рима, вспыхнул бунт. После десятимесячной осады римскими войсками жители города оказались на грани голодной смерти. Вошедший в город Диоклетиан распорядился раздать им хлеб. В честь щедрого императора Помпей, префект Александрии, велел воздвигнуть из красного асуанского гранита колонну высотой двадцать семь метров.

Рядом с этой колонной находился храм Серапиум, в который в 48 году н.э. после пожара в Александрийской библиотеке перенесли уцелевшие из четырёхсоттысячного собрания рукописи. Вознестись на уровень памятника мировой литературы, каким являлась Александрийская библиотека, а то и – почему нет? – стать выше его на целую голову – совсем другое дело, на это Пушкин вполне мог считать себя способным. Такой вывод можно сделать, исходя, хотя бы из его характеристики французских писателей («Современные французские писатели». 1830).

«Монтан (Монтень – А.М .), путешествовавший по Италии, не упоминает ни о Микель-Анджело, ни о Рафаэле; Монтескье смеется над Гомером; Вольтер, кроме Расина и Горация, кажется, не понял ни одного поэта… Если обратим внимание на критические результаты, обращающиеся в народе и принятые за аксиомы, то мы изумимся их бедности…

Ламартин скучнее Юма и не имеет его глубины. Не знаю, признались ли они в тощем однообразии, в вялой бесцветности своего Ламартина, но тому лет 10 – его ставили наравне с Байроном и Шекспиром».

Надо полагать само собой разумеющимся выводом, что написавший эти строки, в отличие от не дотягивающих до нужного культурного уровня Монтескье и Вольтера, вполне этому уровню соответствует, а уж талантом превосходит – несомненно.

Следовательно, Пушкин с гордостью говорит о вознесении своего нерукотворного памятника, как о победе в состязании поэтов, не имеющем ничего общего с состязанием славы поэта с мирской славой монархов. Гений поэта возносится над своими историческими собратьями и только. Искать какие-то другие смыслы в предельно ясном стихотворении не придёт в голову человеку читающему . Совсем иное дело – человек пишущий. Его трудно победить призывом – начать читать. Поэтому, следуя тактике русских войск на территории чукчей, обойдем высказывания по поводу несуществующего и не существовавшего во времена Пушкина Александрийского столпа по периметру этих высказываний, и, подойдя к Александровской колонне на Дворцовой площади, продолжим читать Пушкина.

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную