Эмма МЕНЬШИКОВА (Липецк)
СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
(Поэтическое переложение
рассказа И. А. Бунина)
***
Читаю Бунина: поручик, незнакомка –
И розовый, как в сказке, пароход….
- Я, кажется, пьяна! – она смеялась звонко,
Но это был всего лишь поворот.
Качалась палуба, и приближалась пристань,
Во тьме густой кружились огоньки.
- Сойдём! – сказал он вдруг отчаянно и быстро,
Коснувшись её маленькой руки.
И сердце замерло от страха и блаженства
При мысли, как она, должно быть, вся
Под этим платьицем холстинковым прелестна,
Смугла после анапского песка,
Где целый месяц пролежала, загорая…
- Куда? – она была удивлена.
- Сойдём! – он тупо повторял. – Я умоляю…
- Ах, как хотите! – бросила она.
Над головой взлетел конец каната.
Загрохотали сходни – и в ночи
Они сошли на берег, сном объятый,
Где ничего во тьме не различить.
Пылили долго на извозчичьей пролётке
Куда-то вверх, меж редких фонарей,
Но вот доехали. Лакей в косоворотке,
Ворча, их вещи принял у дверей.
А в душном номере, задёрнутом вплотную
От солнца занавесками, они
Так исступлённо задохнулись в поцелуе,
Как будто он последним был у них…
Наутро всё казалось счастьем – шум базара,
Горячий запах сена, звон церквей,
И сам уездный городок – уютный, старый,
Каких немало по России всей.
Почти не спали. Но Прекрасной Незнакомкой
Она и утром для него была –
Слегка загадочна, свежа, с улыбкой тонкой,
По-прежнему легка и весела.
– Нет-нет, – сказала, чуть смущаясь и тревожась,
Хотя и рассудительно вполне. –
Останьтесь здесь. Уехать вместе мы не можем:
Испортим всё, что было, как во сне,
А мне бы очень не хотелось… Я, поверьте,
Совсем не та, что обо мне могли
Подумать вы. Со мною не было на свете
Такого никогда. И будет ли?..
Да это просто как затменье! Или оба
Мы получили солнечный удар…
И он легко с ней согласился, не особо
Уже и ощущая в сердце жар.
Спокойно проводил её, вернулся в номер –
Однако что-то изменилось в нём.
Витали запахи её одеколона,
Всё было полно ею – и при том
Её уж не было! Уехала…
Как странно.
И сердце от отчаянья зашлось.
Он закурил и, вспоминая их прощанье,
Не удержался от внезапных слёз.
Уехала…
И вот сидит теперь в салоне,
А может быть, на палубе, одна.
Глядит задумчиво на отмели и волны,
Грустя безмерно и себя виня
За эту встречу, приключение ночное…
– Прости, – подумал он, – и навсегда.
Ведь как увидится он с ней – чужой женою,
Что скажет ей, когда-нибудь найдя?
И он представил этот тихий серый город,
Где всё идёт унылым чередом
И где живёт она с печалью в тихом взоре,
Быть может, часто думая о нём…
Нет-нет, всё это слишком неправдоподобно –
Чтобы разлука вечною была,
Чтоб в одиночестве своём – пустом, холодном –
Он жил, не чувствуя её тепла…
И тут же ощутил такую боль, такую
Ненужность своей жизни без неё,
Что ужас охватил его – и он, тоскуя,
В отчаянье слепом, закрыл окно,
Зашторившись от звуков безыскусных –
Базарных криков, шума, суеты…
– И как теперь мне в этом захолустье, –
Подумал мрачно, – день весь провести?
И что это со мной творится, в самом деле?
И впрямь, какой-то солнечный удар…
Он помнил всю её – и запахи, и тело,
Холстинковое платье и загар...
Ещё так живо было чувство наслажденья!
Но странно – главным было не оно,
А то, что он, затеяв это приключенье,
Предположить в себе не мог бы, но...
Теперь об этом новом, не вчерашнем –
Блаженном чувстве! – ей нельзя сказать.
– И никогда уже не скажешь, вот что страшно! –
Подумал он с отчаяньем опять.
Что делать и как день прожить с такою мукой
В забытом городишке над рекой,
Где всё кругом – о ней: и запахи, и звуки,
И лишь она сама уж далеко…
Однако надо было чем-нибудь отвлечься.
Надев картуз, он вниз почти сбежал.
Стоял извозчик у подъезда и беспечно
Курил себе цигарку, глядя вдаль.
Поручик замер в изумленьи: разве можно
Вот так спокойно, не спеша курить
И жить, когда она – уехала?! О Боже,
Сейчас бы с кем-нибудь поговорить…
Как он несчастен в этом городе презренном,
Где всем решительно не до него.
Поручик бросился к базару и бесцельно
Бродил там – и потом по мостовой
Пошёл к собору, где уже кончалась служба
И пели громко, весело почти...
Чуть постояв, он тихо выбрался наружу
И зашагал в каком-то забытьи,
Кружа по старому запущенному саду,
Куда его зачем-то занесло, –
И так горело что-то в сердце безотрадном,
Что даже солнце не сильнее жгло.
А возвратившись, снял картуз и с наслажденьем
В столовой, что на нижнем этаже,
Сел у открытого окна – и несомненной
Вдруг радостью повеяло в душе.
Всё было то же – и не то: безмерным счастьем
Стал даже зной, сам город с каланчой…
Но что же сердце разрывается на части?!
Он выпил водки, а потом ещё…
Да он бы умер без раздумий, чтобы чудом
Её вернуть и высказать успеть
Всё о любви своей, восторженной и трудной,
А так и жизнь-то, собственно, как смерть…
– Совсем, – сказал он, – нервы разгулялись!
Наполнил рюмку, пятую уже,
И выпил залпом, заглушить тоску пытаясь,
Но водка не брала – и на душе
Всё так же мрачно было. Впрочем, разве можно
Избавиться от истинной любви?
– И что мне делать с ней? – подумал безнадёжно,
Не в силах ничего остановить.
Вдруг бросив пить, он быстро встал, спросил, где почта,
Решительно направившись туда
С уже готовой телеграммой в пару строчек,
Но вдруг остановился, не дойдя…
Он понял с ужасом, что знает только город,
Куда ему теперь заказан путь!
Ночь промелькнула так немыслимо и скоро,
Что не узнал он, как её зовут.
Хотя ещё на пароходе, за обедом,
Не раз он спрашивал об этом, но она,
Разгорячённая вином и ярким светом,
Невыразимой прелести полна,
О муже что-то говорила и о дочке,
А имя утаила между фраз.
– Зачем оно вам? – отвечала между прочим.
И весело смеялась каждый раз.
...Он замер у фотографической витрины,
Смотрел на чьи-то лица, ордена,
Со страхом думая, как в мире этом чинном
Жить с сердцем, полным боли и огня,
Когда внезапно солнечным ударом
Оно теперь уж навсегда поражено…
Что делать и куда идти с любовью в старом
И пыльном городе? Да всё равно.
Томимый завистью ко всем, кто счастьем слишком
На свете этом не обременён,
Пошёл по улице, струящейся всё выше,
Куда-то в чистый, светлый небосклон.
Тянулся долго по залитой ярким солнцем,
Пустынной и слепящей мостовой,
Цепляясь шпорою за шпору, как придётся,
С опущенной тяжёлой головой...
И возвратился столь разбитым и усталым,
Как будто был в Сахаре – и едва
Дошёл до номера. Его уже прибрали...
А сердце продолжало изнывать!
Как в вечность канула…
Осталась только шпилька,
Забытая на столике ночном, –
И всё! Других следов от ночи пылкой
Не видно было в номере пустом.
Сняв китель, в зеркало взглянул – лицо безумным
Казалось. Что за рок его постиг?
В рубашке тонкой, был он трогательно юным
И глубоко несчастным в этот миг.
Не раздеваясь, лёг – и чувствовал, как гложет
Его невыносимая тоска...
В изнеможении закрыл глаза – и слёзы
Вдруг снова покатились по щекам.
Когда проснулся – за окном томился вечер.
Желтел над душным городом закат.
Он помнил всё. Но и вчерашний день, и встреча,
Казалось, были десять лет назад.
Он собирался не спеша, пил чай с лимоном.
Уже стояли вещи у дверей.
– Ну, вот и всё,– подумал мрачно и спокойно.
И дал лакею целых пять рублей.
Извозчик весело сказал, берясь за вожжи:
– Похоже, это я вас и привёз!
Поручик понял – и ему дал денег тоже:
Извозчик был всё тот же, молод, прост.
А над рекой синела ночь, огни горели.
К причалу приближался пароход –
На нём царили многолюдство и веселье.
Опять – конец летящий, поворот…
Через минуту побежали вверх – туда же,
Куда её недавно унесло.
Остался берег позади – во мгле всегдашней,
Где побывать зачем-то довелось.
Вокруг мерцали огоньки… А под навесом,
Смотря уже своей судьбе вослед,
Сидел на палубе поручик. Постаревшим
Он чувствовал себя на десять лет… |
