18 июня 2011 г .

БОМЖ ВСЕЯ РУСИ

И никакой он не бомж, этот дядя Саша Баженов. Всё у него есть – и родные стены, и спаленка с лежанкой, и кухонька с плитой, и даже гармошка в… кустах. Нет-нет, это не художественный прием типа «рояля в кустах». Просто где же ещё этой гармошке быть, если и сам «герой» живет на улице, а родные стены – это всё, что осталось от сгоревшего дома…

Мимо проехать невозможно: на взгорке высятся руины кирпичного строения, а ниже, под раскидистыми кустами, чуть ли не у самой дороги, за столом восседает мужик и с печалью во взоре смотрит куда-то вдаль…

Подхожу к нему с опаской – вдруг пьяный? или больной? А он сам насторожился, глядит с недоверием и в то же время с каким-то откровенным ожиданием, а глаза у него – ну синие-синие! Нет, всё остальное не как в анекдоте: приличный мужичонка нормальной комплекции, слегка зарос, не слишком ухожен, но вполне вменяем, достаточно чист и почти трезв. Ну разве что лицо не первой свежести, нездоровый образ жизни сказывается, однако глаза сохранили такую ясность неба, такой синий незапорошенный свет…

Дались мне эти глаза... Зато что вокруг творится! Мусор, старая одежда, пни, приспособленные, видимо, для сидения гостей. Но и в таких условиях – на улице, без крыши над головой, без мебели наконец –

человек остается человеком: из досок и тряпок соорудил себе ложе, сложил плиту из кирпичей, на ней греется чайник, кастрюля стоит с водой. У ложа – столик, на нем миски, баночки…

– Как вас зовут? – спрашиваю после недолгого замешательства.

– Сашка, – отвечает этот взрослый, почти старый мужик с поспешной покорностью, словно извиняясь за свое жалкое состояние.

– Ну что же вы так – Сашка, ведь у вас фамилия, отчество есть…

– Баженов, – выдохнул он и выпрямился. Отчество или не вспомнил, или решил, что это уж слишком…

И рассказал, как он очутился в таком положении. Дочки выросли и уехали. Жена умерла. Колхоз развалился, ферму закрыли. Работы не стало. Свобода, одно слово. Хочешь – пей, хочешь – гуляй. Хотелось того и другого. Однажды пришел к нему родственник, когда сам он, Сашка Баженов, гостевал у дружков. А вернулся – ни дома, ни родственника: закурил, наверное, да и заснул. Дом сгорел, родственник погиб в огне.

А он, Сашка, живет. Зимой перемогается в баньке: люди пускают. Правда, не топится она, отморозил себе пальцы ног. Однако пенсию по инвалидности оформить недосуг. Да и денег нет на проезд в город и обратно, на то, чтобы «справить» документы. Что ест, пьёт?

– А что люди подадут! – отвечает с готовностью.

Бегу к машине: мол, человек есть хочет, у него сегодня маковой росинки во рту не было!

– А ты ему красной рыбки дай, мы же как раз только что купили… –

слышу в ответ.

Ну, пусть не рыбкой, а буханкой свежего хлеба можно пожертвовать. Хватаю хлеб, сторублёвку – и несусь назад. Сашка терпеливо и радостно ждёт, благодарно принимает.

– Эх, – мечтательно говорит он, – мне бы в… дом инвалидов и престарелых! Но меня не берут: 20 июня только 55 лет исполнится, молодой я «ишшо»…

– А чем же вы, молодой, целыми днями занимаетесь? И почему дочки вас не берут к себе? И что местная власть, знает о вашем положении, вы обращались в сельскую администрацию за помощью?

– Я читаю… – важно отвечает он, кивая на стопку старых изданий на столе. Это оказывается журнал «Человек и закон» за… 1990 год.

– Интересно?

– Да какой тут интерес. Что принесут на разжижку (то есть на растопку), то и читаю...

В общем, грамотный мужик. И во власть обращался. Да где она новый дом возьмет, правильно рассуждает Сашка. А дочкам что, они сами в бедности перебиваются, больные да немощные. На одну зиму пристраивали его в церковь липецкую, а с весной он ушел оттуда в родную деревню: в баньке-то оно холодней, но к родным стенам поближе…

– Вы уж постарайтесь за меня насчет дома престарелых, - попросил он еще раз на прощанье. И даже попозировал для снимка, вновь устремив на меня взгляд своих редкостно синих глаз…

– Да ты сумасшедшая! – сказали друзья, знавшие этого Сашку в молодости. – И не старайся: не будет он в доме для престарелых жить, по режиму да по графику. Он снова убежит в свою Борисовку, на волю, и не надо ему ни тепла, ни еды, а выпить он всегда найдет…

– А что – дочки, если он на них алименты не платил, даже в тюрьме за это в советское время сидел, – пыталась открыть мне глаза знакомая, жившая когда-то по соседству с Сашкой.

– И нечего его жалеть, мужик он или не мужик, давно бы землянку вырыл – и то лучше, чем на улице сиднем сидеть и ждать, когда подадут Христа ради… – внушали мне куда более крепкие и основательные мужики, сумевшие и в нынешней русской деревне найти себе дело по рукам и жить достойно, не глядя в бутылку и не позоря семью, детей…

Ну и действительно, нечего жалеть. А перед глазами вновь и вновь встает эта дорога, этот сгоревший на взгорке дом, этот живущий под голым небом человек. И чайник на плите, и гармонь в кустах, на которой давно никто не играет…