3 января 2012 г.

МОНАШЕСКИЙ КРЕСТ

Перед самым Новым годом в одном из монастырей области произошло чрезвычайное событие: умерли две монахини, а хватились их только через… три недели.

...Оля человек простой, работает кладовщицей в редакции. Улыбчивая, жизнерадостная, она в одночасье сникла, потускнела, и на лице её появилось выражение какого-то тягостного недоумения. Оказалось, в монастыре умерли ее мать и сестра – монахини Ирина и Марина. Однако целых три недели никто не замечал их отсутствия. Как это могло случиться?

Ведь монастырь – не городская многоэтажка, где соседи не знают друг друга, прячась по вечерам за двойные металлические двери и незаметно расходясь рано поутру по своим работам и делам.

Монастырь – это святая обитель, там живет БРАТИЯ, вместе молятся, вместе трапезничают, послушания опять же не в одиночку исполняют. Там же верующие, божьи люди, ради спасения души оставившие этот суетный греховный мир. Неужели болезни общества – равнодушие и сосредоточенность на себе, своих бедах и тяготах – охватили и православные общины, где тоже стали жить по принципу «Моя келья с краю – ничего не знаю»?

Этот вопрос мучает и Олю, а когда она впервые приехала в монастырь после страшного известия, с ней случилась истерика. Только после соборования она потихоньку пришла в себя, но ответ на свой вопрос так и не получила. Потому что в монастыре и сами не знают, как такое могло произойти…

Там все настолько подавлены, потрясены случившимся и собственным невольным безучастием к судьбе СЕСТЁР, что никакие объяснения и даже раскаяния не умаляют их великого прегрешения против того самого ближнего, возлюбить которого больше себя оказывается невероятно сложно, почти невозможно.

Оправданий в монастыре не ищут, строго спрашивают с самих себя за покинутость сестер, за их страдальческую кончину и всё, что последовало после неё. Хотя некоторые обстоятельства проливают свет на происшедшее.

Матушка Марина много лет назад приняла постриг и самоотверженно помогала насельникам справляться с болезнями: она была медсестрой. На похоронах все со слезами вспоминали, сколько добра сделала она за свою подвижническую жизнь, как безотказна была и открыта всем, кто в ней нуждался.

Несколько лет назад постриг приняла и ее мать, поменяв свое мирское имя Варвара на монашеское – Ирина. Но, видимо, на роду ей были написаны мученические испытания и болезни. Все заботы о матери легли на Марину. Жили они в мужском монастыре, где матушка Марина исполняла свое послушание, будучи настоящей сестрой милосердия. Разрываясь между монастырским служением и дочерним долгом, она не думала о себе, и постепенно, не имея времени и возможностей на восстановление сил, теряла их безвозвратно.

Наконец ее освободили от монастырского послушания, и она как могла поддерживала жизнь матери, с которой они обретались в маленьком домике на отшибе обширной территории монастыря. До какого-то времени ее встречали в трапезной, но никто не заметил, когда она перестала там появляться. И тем более никто не знал, что в один день матушка Марина упала – и уже не поднялась. Телефон она предварительно отключила, чтобы сосредоточиться на молитвах и помощи больной. Но могло быть и так, что ей никто не звонил. Или звонил, но не забил тревогу, услышав «Абонент недоступен»: мало ли что…

Сейчас говорят, не хотели тревожить. Не подумали. Не вспомнили о двух женщинах, одна из которых всецело зависела от другой. Болезни и годы приковали матушку Ирину к постели, самостоятельно выбраться из нее она была не в состоянии. Скорее всего, после смерти дочери, монахини Марины, она звала на помощь, но её никто не услышал. Умирала старушка долго и мучительно…

А дальше началось и вовсе что-то несусветное. Дни проходили за днями, а всем как будто глаза и души застило. Только через три недели уже из женского монастыря стали интересоваться судьбой матушки Марины – она должна была прийти за лекарством для матери, но не появилась, не позвонила, а лекарство уже край как необходимо, ибо прежнее должно было закончиться.

Только тогда кинулись к домику и обнаружили то, что осталось от двух монахинь. Даже дату их кончины не удалось установить…

И раньше так случалось, что Марина подолгу не звонила Оле: всё-таки не монашье это дело – названивать по телефону. Но Оля была спокойна и за мать, находящуюся под присмотром сестры, и за Марину: не в пустыне же они живут, в монастыре, где Марина всем нужна, всегда на виду…

И вдруг такое. В голове не укладывается, душой не принимается. Оля рыдает, винит себя, что не почувствовала, не кинулась на помощь. Хотя загодя видела сон, что мать пришла в гости и долго не уходит, топчется в коридоре и топчется. Уже и дверь открыта, а она всё медлит…

– Дело дошло до того, – рассказывает дальше Оля свой сон, – что я взяла и закрыла дверь, когда мать была еще чуть ли не на пороге. Просыпаюсь – и так тяжело на душе… Но ведь ничего не поняла, не разгадала. Почему???

После похорон она немного успокоилась, увидев, как искренно каялась братия у закрытых гробов монахинь, как на коленях все просили у них прощения, сколько было цветов и слёз, слов любви и благодарности, сожаления и угрызения совести…

Похоронили новопреставленных рабов Божиих Ирину и Марину на монастырском кладбище. И тут Оля принялась разыскивать телефон сестры, в фотоальбоме которого она видела невероятный снимок Марины. Но прежде Оля рассказала нам такую историю. Однажды какая-то старуха-монахиня подошла к инокине Марине и напророчила ей с сочувствием:

- Какой крест тебе достанется! Снесешь – счастлива будешь, а не снесешь… – и она горестно вздохнула, покачав головой…

Через некоторое время Марина, встретившись с Олей, загадочно пообещала:

– Сейчас покажу тебе свой крест!

Оля заинтересовалась, думала, что это какой-то необычный крест материального происхождения. Однако Марина принесла свой… телефон. И показала свои фотографии, снятые кем-то совершенно случайно. На одном из снимков на лице её явственно проступал Крест, да не простой, а иерусалимский, который, располагаясь на лбу и под глазами, излучал какой-то неземной белый свет…

Телефон нашелся, и Оля намерена распечатать фотографии сестры в суровом монашеском одеянии и с крестом на лице…

– Она кончиной своей потрясла обитель, обратила монашескую братию друг к другу… Словно это и был ее крест – пробудить истинную действенную любовь к Богу и ближним, к участию в судьбах людей, нуждающихся в помощи, к единению… Я видела, что многие братья и сестры словно опомнились, пораженные тем, что за молитвами и постами, бдениями и послушаниями они перестали видеть и чувствовать чужую боль, слышать безмолвный крик отчаяния. Мученическая смерть матери, такое посмертное безучастие к судьбам двух монахинь – это теперь вечный укор братии и нам, их родным, – считает Оля. – И если крест Марины был столь тяжелым и одновременно непреложным, то как знать – снесла она его или нет…

А ведь этот крест несла она в назидание не только обители. Даже в своих важных делах и высоких заботах мы не имеем права закрываться друг от друга, где бы мы ни жили – в монастыре, в городской квартире, в собственном особняке. Даже если это новогодние каникулы или пик общественной активности – выборы, манифестации, падение доллара…

Ибо даже Иисус Христос смертью своей на Кресте искупал грехи человеческие из любви к Богу и людям. А мы пытаемся верить и любить сами по себе, словно спасение души заключается исключительно в том, чтобы не ранить ее, не теребить, не растрачивать на боль и сострадание, а тихо и истово молиться, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Или, наоборот, неистово радеть за честность и праведность, не чувствуя, не жалея, не плача о человеке… Неужели только страшными жертвами можно потрясти мир и сделать его хоть чуточку лучше?