18 сентября 2011 г .

СЛЕЗЫ МЛАДЕНЦЕВ

Офицер-подводник, североморец, служивший на атомном подводном крейсере, – и вдруг монастырь. Какой путь прошел он от службы – к служению? Об этом можно только догадываться. Уволился в запас по выслуге лет в 91-м. Времена были сложные, мировоззренческие. Наверняка, существовали и какие-то личные мотивы, подтолкнувшие отца Стефана к этому решению. А еще все рассказывают об одном происшествии, с которого начался отсчет его новой жизни…

Сейчас я уже не помню, а может, и не знаю подробностей этой истории, но будто бы та лодка, где служил тогда еще Юрий Киселев, потерпела аварию. И в предчувствии возможной гибели ему открылись иные смыслы и тайны жизни, после чего он дал себе обещание в случае, если лодка спасется, встать на путь духовного служения.

Как бы то ни было, в сорок лет пришел он в Задонский Богородицкий мужской монастырь. И там остался. Это сейчас у нас своя – Липецкая и Елецкая – епархия, а тогда мы принадлежали к Воронежской епархии. И нынешний владыка нашей епархии архиепископ Никон в те годы собственно и зачинал восстанавливать в области монастырскую жизнь со знаменитой в былые годы Задонской мужской обители. Впрягся в эту работу и отец Стефан, пришедший в монастырь в 95-м.

Более восьми лет прослужил он в Задонском монастыре. За это время были возрождены не только храмы и помещения Богородицкого мужского монастыря, но и другие обители и храмы Задонска. Там теперь три монастыря, а всего в епархии – самой молодой в РЦП – уже девять святых обителей.

С образованием новой епархии игумен Стефан получил и новое послушание – стал ее пресс-секретарем. Перевод в Липецк в 2004 году стал для него неожиданностью, но поскольку владыка Никон – старец и духовный отец Стефана, то и послушание было воспринято им как воля Свыше.

Мне всегда казалось, что должность эта для отца Стефана очень обременительна. Он – живой, жаждущий реальной работы во славу Божию, – должен был заниматься «бумажной» – организационной, издательской – деятельностью. Постоянные хлопоты, разъезды, участия в мероприятиях, сопровождение, связи со СМИ и общественностью – во всём этом можно было утонуть. А он умудрялся писать стихи…

Когда мы несколько лет назад принимали его в Союз писателей России, слышались и недовольные голоса. Мол, монах, мол, духовное лицо, мол, пусть и стихи – но ведь чисто религиозного содержания: при чем тут творческий Союз писателей? Но, слава Богу, он стал нашим собратом и по перу, по Союзу. Однако видимся мы редко. Потому что основной запал своей души и время он растрачивает на самое главное для него дело – строительство нового храма в поселке Дачный, что под Липецком.

И вот мы едем к нему. Церковь с колокольней, воскресная школа, часовня уже стоят, идут благоустроительные работы во дворе. Отец Стефан вышел навстречу энергичный и улыбчивый, хотя и постаревший, уставший, оттого и более благостный, что ли, чем раньше.

Ну, в первую очередь, потому что поседел, выцвел от забот и слишком горячего во всем участия. Когда-то рыжие кудрявые его волосы стали почти бесцветными, а улыбка – умудренно-горьковатой, нерадостной. Отсюда и благость. А когда заговорил – обнажилось много знания и много печали, а сквозь смирение просачивалась горечь от того, что доподлинно известно только ему, а нам и без того ясно…

Он слишком прост, слишком безыскусен и нетерпим, чтобы мириться с тем, что происходит в России, в церкви, в приходе – и слишком предан Богу, чтобы не смиряться, не полагаться на Его волю. В конце концов, отца Стефана освободили от должности пресс-секретаря – и он остался только на приходе. Местом покаяния называет он свою церковь Пресвятой Троицы в Дачном. Но когда ему только сказали, что храм будет строиться здесь, он удивился: в черте города есть и более многочисленные поселки, а Дачный в стороне, да и одно слово – Дачный.

Но вскоре понял: как раз на этом месте много лет работала мощнейшая «фабрика» по убиению младенцев еще в материнской утробе – областной абортарий. За без малого тридцать лет – с 1959 до конца 80-х – здесь были погублены души и жизни по меньшей мере 40 тысяч неродившихся людей. А если учесть, сколько прервано человеческих родов, жизненных цепочек во времени – то и вовсе не счесть погубленного народу. Вот так с легкой руки Маргарет Зангер и изводили Россию. Сейчас в демографической войне мы почти проиграли – и только церковь еще пытается бороться с абортами доступными ей способами и возможностями.

Отец Стефан издал целую книгу – «Спасется через чадородие» – о грехе аборта и его последствиях, в том числе и духовно-нравственных. Ради цифровой и фактурной ее стороны ему пришлось бывать даже в женской консультации, с гинекологом беседовать. В книге молитвы, стихи самого автора. А подвигло его на книгу письмо одной молодой женщины, которая написала в монастырь о том, как она переживает, что родные – муж и его родители – принудили ее сделать аборт.

Это письмо отец Стефан воспринял как крик души, и ответил на него, с благословения владыки Никона, такой необычной для священника, но очень нужной книгой. И построил храм на месте покаяния.

- Начинали с нуля, с пустыря? – наивно спрашиваю я.

- С леса! – отвечает он. – Сначала надо было выкорчевать деревья, которые здесь выросли.

Поначалу и служили на свежем воздухе. Потом в местном доме культуры (!). Но там случился пожар. И тогда на месте будущей церкви поставили сторожевую будку – но она тоже сгорела. Тогда притащили железнодорожный вагон. В нем и проводились службы, не вмещавшем всех желающих причаститься и исповедоваться.

Особенно впечатляет часовня во дворе в честь 14 тысяч младенцев, в Вифлееме избиенных, и в память о тысячах убитых нерожденных наших детей. Когда закладывали камень в основание часовни, неожиданно пошел дождь.

- Чудо Божие! – сказал кто-то.

- Слезы младенцев, – добавил другой…

За эти незримые слезы каются теперь тысячи прихожан, которые приезжают в храм со всех концов России.

Тянутся в храм и дети. В воскресной школе созданы все условия, чтобы туда хотелось приходить и не хотелось уходить. Здесь дети получают основы нравственного, духовного воспитания, учатся быть людьми в полном смысле этого слова.

- Да, всё это так, – соглашается иеромонах Стефан. – Но есть еще что-то очень важное для детей в воскресной школе… Как, по-вашему, что это?

Пытаемся предположить, что же еще может быть такое – важное…

- Здесь продлевается детство ребенка! Они поют, музицируют, спектакли ставят – у нас уже целая костюмерная есть. Занимаются рукоделием, выжиганием по дереву, даже авиамоделированием. Хочу, чтобы они научились печь блины, вязать, штопать носки наконец – чтобы жизнь настоящую узнавали, а не телевизионную и компьютерную. Русь чтобы узнавали – мы ездим с ними по святым местам, на природу. Дети должны быть детьми, а современное просвещение уже с пеленок развращает и опустошает их…

Чем богаче семья, заметил отец Стефан, тем больше телевизор. Зачем? Чтобы в подробностях видеть то, что там показывают? Не случайно девятилетние дети на исповедях каются в грехе… мастурбации! Даже те из них, кто знает, что это грех, не удерживаются под воздействием экрана, делающего из них чудовищ. Что уж тогда говорить о тех, в чьих семьях начисто отсутствуют такое понятие как грех и наказание Господне?

И тут отец Стефан чуть приоткрыл дверцу в свое детство: неблагополучные отношения родителей, с шести лет – детские дома, мальчишеские шалости и дерзости. Рядом с ним не оказалось такого мудрого взрослого, каким стал он сам с помощью Божией. Вот и болит у него душа за всех детей – рожденных и нерожденных.

- Пойду на земле поработаю – сказал на прощание. – Пока погода позволяет. Засадим аллеи, проложим дорожки, лавочки поставим – чтобы в храм могли молодые родители с колясками приезжать. И слушать здесь молитвы и песнопения, пока служба идет…

10 сентября 2011 г.

ДИАНА

- Её звали Диана. Она была любимицей всего двора: кудрявая, изящная, добрая и ласковая. И ко всем относилась с большим доверием. Так за что же её убили?! – и моложавая, старательно ухаживающая за собой женщина в летах не выдержала и зарыдала в голос, вытирая слёзы аккуратным беленьким платочком…

– Когда я увидела с балкона своего пятого этажа, что она бежит, прихрамывая, то не придала этому особого значения. Ну, мало ли, ушиблась. Или мальчишки обидели. Но на всякий случай взяла бинт, йод – и побежала вниз. Но она уже упала на свежевскопанную под клумбу землю – и умирала. Предсмертная дрожь конвульсиями пробегала по ее телу, я гладила её и плакала от горя. А когда заметила в ее бедре иглу от шприца, всё поняла…

Слушая этот ужас, можно было представить всё, что угодно. И когда выяснилось, наконец, что речь идёт о собаке, – каюсь, я даже вздохнула с облегчением. А женщина продолжала рассказывать, сквозь рыдания живописуя леденящие душу подробности.

О том, как она разорвала хорошую еще простыню, чтобы завернуть Дианочку и похоронить её «по-человечески». Как никто из соседей не захотел ей помочь, а самой ей было не справиться. Как человек «нерусской» внешности – из сторожей строящегося на этой территории здания миграционной службы –внимательно выслушал её просьбу вынуть иглу из тела собаки – и ушел прочь…

Потом она стала просить благоустраивающего территорию парня, уже славянской внешности, подсобить ей людьми и лопатами, чтобы всё-таки предать собаку земле где-нибудь поблизости, под деревьями. Но он отказал ей, сославшись на отсутствие как людей, так и лопат.

И вот немолодая женщина, отчаявшись сделать хоть что-то для незлобивой, к тому же ждущей щенят собаки, которую привечали не только жители окрестных домов, но и сами сторожа, ломает, рвёт цветы с ею же разбитого цветника, где она в течение нескольких лет без помощи коммунальных служб разводит красоту собственными руками, – и с балкона сыплет эти цветы на невинную зверушку, погибшую в неравной борьбе с существами в человечьем обличье…

Вволю нарыдавшись, она решает уйти из дому, чтобы не видеть, не слышать, что творится у неё под балконом, как бедную Дианочку и других собак, «отстреленных» белым днём на глазах у детей и взрослых, будут вывозить специальной, как объяснили людям, машиной. И нарывается на одного из рабочих из того же злосчастного двора миграционной службы, который на обычной тележке везет псинку…

– Куда бы вы думали? – делает паузу женщина. – В мусорный контейнер, для так называемых твердых бытовых отходов, стоящий напротив жилого дома. И как теперь после этого жить?! Как относиться к нам, людям, которые хуже зверей? И какой пример мы показываем детям? Спокойно отстреляли собак – и выбросили их на помойку. Да завтра дети вырастут – и начнут отстреливать нас, старых и немощных, – для оздоровления экологии. Тем более всё к этому идёт…

Пытаюсь успокоить рыдающую женщину, говорю, что на улице сейчас не только собаки, но и люди не могут чувствовать себя в безопасности, что надо поменьше переживать, стараться воспринимать жизнь такой, какая она есть… И что бродячие и кусачие собаки – тоже проблема немалая, а приютов у нас нет, а народ безответственный – собак запросто на улицу выбрасывает…

Говорю всё это, а у самой кошки скребутся на сердце. Как представлю эту невинную Диану, которая, оказывается, весной, когда вели сезонный отстрел каким-то современным – и видимо, более гуманным оружием: отравленными «стрелами», – уже перенесла одно нападение варваров, но успела спрятаться от «охотников» под строительный вагончик. После чего принесла миру трех очаровательных щенят. Они выросли, тоже были очень милыми и красивыми – но дальнейшая их судьба весьма незавидна.

Да, с бездомными собаками надо что-то делать. Об этом мы говорим в своей стране уже лет… сто. Но по-прежнему самым универсальным средством борьбы (!) с ними остается отстрел. И чем дальше – тем больше у нас людей, которые воспринимают это как норму. Власти, коммунальные службы на дискуссии в обществе о негуманном истреблении бродячих животных не реагируют. Пусть, мол, интеллигенты тешатся идеями стерилизации, «приютизации», а мы как стреляли, так и стрелять будем…

Остается другой путь: организовывать собственные прибежища для зверья, в городских квартирах, создавая невыносимые условия для жизни соседей, которые постепенно из сочувствующих «животному» миру превращаются в его врагов и ярых жалобщиков, а то и отравителей. Опять мы разделены, опять – по разные стороны баррикад.

И если кому-то кажется, что это проблема собачья, то зря: это проблема человечья. Уже убивают, причем практически безнаказанно, бомжей, наркоманов, инвалидов, стариков и пьяниц: человечество очищается от балласта. И Россия тоже подошла к этому европейскому, цивилизованному рубежу. Уже вовсю ведется политика по сокращению населения, особенно бедных его слоев, путем аббортизации, контрацепции, стерилизации: «золотой миллиард» требует жертв. А вы говорите: собаки.

Напоследок я спросила у собеседницы:

- Что же вы не взяли Дианочку домой, если так любили её? Глядишь, собачка здравствовала бы и сегодня…

- Вы знаете, у меня была такая мысль: отмыть ее, сводить на прививки, полечить – это же чудесно, мы бы ужились. Она ведь тоже меня любила: всегда встречала во дворе и смотрела на меня человеческими глазами. Я кормила ее, разговаривала. Не успела, в общем…

Видно, долго размышляла, подумала я. И вспомнила, как буквально накануне другая собачница нашего города рассказала такую историю: она взяла бродячую собачку домой. Отмыла, пролечила – и нарадоваться на нее не могла. Зато не угодила соседям. Тем хватало своей собаки, которая нервно реагировала на появившуюся болонку. Однажды сосед бросил вырвавшуюся во двор раньше хозяйки собачку в машину – и был таков. Потом хвалился, что вывез прозрачную болонку за город – и выбросил ее на улицу, в тридцатиградусный мороз…

Да что далеко ходить: недавно и в нашей семье появился такой «бродяжка». Щенку было два месяца, когда появилась угроза его жизни. На птицефабрике, где обретались его родители, решили уменьшить собачье «поголовье». Чтобы спасти его, пришлось изъять из родной среды и отвезти в деревню.

Но и там каждый день приходится опасаться за его жизнь: крупный – от овчарки и ротвейлера, беспокойный и «говорливый» бутуз раздражает соседей за забором. Недавно с признаками отравления он едва приполз к порогу. А что, бросил отраву через забор – а щенок еще не научился есть только с разрешения хозяина, – и вся недолга. Но отпоили малыша молоком, вернули к жизни…

Уезжая, всегда стараюсь сказать ему доброе слово – как когда-то давно, в молодости, мазала сгущенкой ротёнки слепых котят, обреченных матерью-кошкой, отказавшейся их выкармливать, на верную гибель: говорят, бывает в природе и такое. Хотелось напоследок жизни сделать им приятное.