ПОЛМИГА
Нет,
Не до седин,
Не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;
Прижаться к земле
И в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только
Вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить её,
Врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нём пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!
…Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!
Юго-восточнее Мги,
3 августа 1943 г.
СОЛДАТ
Зелёной ракетой
Мы начали ту
Атаку
На дьявольскую высоту.
Над сумрачной Лицей
Огонь закипел,
И ты распрямиться
Не смог, не успел.
Но взглядом неробким
Следил, неживой,
Как бился на сопке
Отряд штурмовой,
Как трижды катились
С вершины кривой,
Как трижды сходились
Опять в штыковой:
Удар
и прыжок -
На вершок,
на аршины,
И рваный флажок
Заалел над вершиной.
В гранитной могиле,
Сухой и крутой,
Тебя мы зарыли
Под той высотой.
На той высоте
До небес взнесена
Во всей красоте
Вековая сосна.
Ей жить - охранять
Твой неначатый бой,
Иголки ронять,
Горевать над тобой.
А мне не избыть,
Не забыть до конца
Твою
не убитую
Ярость бойца.
В окопе холодном,
Безмолвный уже,
Ты всё на исходном
Лежишь рубеже.
И, сжатый в пружину,
Мгновенья,
Года
Готов – на вершину,
В атаку, туда,
Где в пламя рассвета,
Легка и грустна,
Зелёной ракетой
Взлетает сосна.
1945 г.
ШОФЁР
Крутясь под “мессершмиттами”
С руками перебитыми,
Он гнал машину через грязь
От Волхова до Керести,
К баранке грудью привалясь,
Сжав на баранке челюсти.
И вновь заход стервятника,
И снова кровь из ватника,
И трудно руль раскачивать,
Зубами поворачивать…
Но – триста штук, за рядом ряд –
Заряд в заряд, снаряд в снаряд!
Им сквозь нарезы узкие
Врезаться в доты прусские,
Скользить сквозными ранами,
Кусками стали рваными…
И гать ходила тонкая
Под бешеной трёхтонкою,
И в третий раз, сбавляя газ,
Прищурился фашистский ас.
Неслась машина напролом,
И он за ней повёл крылом,
Блесной в крутом пике блеснул
И – раскололся о сосну…
А там… А там поляною
Трёхтонка шла, как пьяная,
И в май неперелистанный
Глядел водитель пристально:
Там лес бессмертным обликом
Впечатывался в облако,
Бегучий и уступчатый,
Как след от шины рубчатой.
Мясной Бор,
Май 1942 г.
В ЭТУ ПОЛНОЧЬ
В эту полночь, когда пред нами
Поле в злобном кипит огне,
Ты о ком там грустишь, на Каме?
Обо мне иль не обо мне?
В чёрных вихрях земли и дыма,
Пред последним броском вперёд,
Мне здесь просто необходимо
Знать, чем сердце твоё живёт.
Ты действительно почтальона
Целый день прождала с утра
С той открыткой, что в батальоне
Я хотел написать вчера?
Ты и вправду в тоске бесслёзной,
Лишь за то, что тебя люблю,
Холодеешь, когда я мёрзну,
И не спишь, когда я не сплю?
А сынишку в руках качая,
Чтобы помнил отца малыш,
Ты ему про меня ночами
Говоришь иль не говоришь?
В яме, вывернутой снарядом,
Ожидая атаки знак,
Я шепчу тебе: слышишь? – Надо!
Я хочу, чтобы было так!
Я хочу, чтоб тебе грустилось
Обо мне. Об одном. Без сна!
Чтобы кровь в твоём сердце билась
Так, как бьётся в моём она.
Чтоб открытки ждала с рассветом,
Той, что я не послал вчера...
...Вот рванулась сквозь дым ракета,
Перекатом пошло «ура!».
Комом скатываясь в воронки,
Перепрыгивая пеньки,
Поспеваем. Гремят лимонки,
Кровь окрашивает штыки.
Растекается наша рота
По траншеям во все концы.
Вот фашистов уже из дзотов
В снег выкидывают бойцы...
И над липкими их штыками
Ходит ветер по всей цепи...
Спи, далёкая, там, на Каме,
Зря тебя я тревожил. Спи!
Разъезд № 9 под ст. Неболчи,
10 декабря 1942 г.
* * *
Я за то тебе благодарен,
Что живёшь ты в моей судьбе,
За пустяк, что тобой подарен,
За тоску мою по тебе;
Что не купленною любовью –
Самым чистым огнём мечты
У солдатского изголовья
Крепче смерти стояла ты!
Ярославль, 22 декабря 1944 г.
|
ВОЛХОВСКАЯ ЗАСТОЛЬНАЯ
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мёрзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступал ни на шаг.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу!
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулемётной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом сидит у стола.
Вспомним, как русская сила солдатская
Немца на Тихвин гнала!
Встанем и чокнемся кружками, стоя, мы –
Братство друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!
1943 г.
ЖЕНА ПРИЕХАЛА НА ФРОНТ
Гуляла стужа-именинница
По одиночкам-номерам,
Тюрьмоподобная гостиница
Без ламп сдавалась вечерам.
Шли сапоги, шуршали валенцы,
В кромешной тьме стучали лбы,
Дрались неведомые пьяницы,
Летела сажа из трубы.
Толпилась очередь у нужника,
Ворчали краны без воды,
И хвост крысиный из отдушника
Свисал с сознаньем правоты.
Но – бог свидетель – я не сетую,
Благославляя в сотый раз
Окно, закрытое газетою,
Кровати ржавый тарантас;
И стол с базарною закускою,
И – в заоконочье – ледок,
Зимой просёлочною, русскою
Заполонённый городок…
На спинке стула платье синее
Всю ледяную ночь цвело
Той васильковою Россиею,
Где нам с тобой всегда светло!
1943 г.
ИЗ СЕРДЦА В СЕРДЦЕ
Шепчу не имя: есть оно – и пусть,
Нет, всю тебя, как песню, наизусть!
Молочный запах кожи молодой,
Изгиб руки – девический, худой,
И медленных зеленоватых глаз
Безмолвный, древний, как земля, рассказ.
Я в снежном ветре голос твой ловлю...
Двадцатый месяц я ночей не сплю.
Ракеты марсианский свет в окне
Томит и мучит: думай о войне!
Провыв сквозь тучи в тёмной вышине,
Грохочут бомбы: думай о войне!
И снайпер, целящийся в сердце мне,
Ворчит сквозь зубы: думай о войне!
Я пнём пережидаю взлёт ракет,
Я от фугасок падаю в кювет,
Со снайпером тягаюсь нарезной...
Но ты – со мной... Но ты – везде со мной!
Снежинка на щеке – ресницы взлёт,
Кровь на сугробе – белозубый рот...
Как разучиться мне тебя любить?
Как ухитриться мне тебя забыть?
В землянке – храп, ребята спят давно.
Палаткой занавешено окно.
Молотит лес немецкий артналёт:
Коптилка гаснет, и земля поёт,
И я – один. Я сплю или не сплю?
Я в снежном ветре голос твой ловлю;
Начать письмо? Но как в бумажный лист
Вписать, втемяшить стали рваный свист,
Огонь в печи и мёрзлых брёвен дрожь –
Простую смерть, в которой ты живёшь?
Да. Именно. Не я, а ты. Лишь ты!
Как льдинки, тают в темноте листы.
Зачем письмо? Ну, тяжело – и пусть.
Глухая ночь. Табачный пепел. Грусть...
1943 г.
Мурманские ворота
* * *
Как хорошо, прижавшись тесно,
За столько лет вдвоём молчать:
Всё этой тишине известно,
На что не надо отвечать.
Мы выстояли в поединке,
Но с нами старые бои,
В них первые твои сединки
И шрамы первые мои.
И столько порознь дней тревожных
Пришлось нам с этим днём связать,
Что только сердцем сердцу можно
Об этом молча рассказать.
26 декабря 1944, Ярославль
* * *
Окно затянуто парчой,
И смутным сном пурги
Сама зима через плечо
Глядит в мои стихи.
Как я шепчу, глухонемой,
Наедине с тоской,
С такой тоской, с такою тьмой,
С бессонницей такой!
Как медленно горит табак,
И никнет голова,
И остывают на губах
Неслышные слова.
Они, как мёртвая земля,
Как ночь, как вихри с крыш,
Взывают, всей тщетой моля,
Всей тишиной: услышь!
– Услышь! Я жив ещё пока!
Зачем мне быть травой,
Землёю, тленьем... Что – века,
Когда сейчас я – твой!
Умру – тебя не уступлю,
Не в песне – наяву,
Я так – живу, пока люблю,
Люблю, пока живу!
Ярославль. 20/XII-1944 г.
СОВРЕМЕННИКИ
III
Степные вихри –
Вольница стрибожья,
И всхрапы полудикого коня,
И вольные дороги Запорожья
Поныне кличут и томят меня,
То c горестью,
То c гордостью родня, –
Пути Тараса и пути Андрия,
Просторные рассветы Киммерии,
C дамасскою насечкою броня...
Смоленск,
Ещё грозящий из огня;
Хвостатых пик сверкающие гряды
И Платова летучие отряды,
Скрывающиеся за гранью дня, -
Я c ними жил. И мне легенд не надо.
Мне и поныне –
Потный запах сёдел,
Костра полуистлевшего дымок –
Всё чудится: плывёт от сизых вётел,
Где эскадронный путь в крови намок,
Где брат упал, где я упасть бы мог.
Там и поныне вдовы. И поныне
Песчаными дорогами Волыни,
От Киева на Львов,
Меж большаков,
В седой и горькой, как война, полыни
Впечатан след будённовских полков,
Полёт клинков.
Пожаров полыханье –
Судьба моя, а не воспоминанье.
Мы путались
В ночах темноволосых,
Считали звёзды в тиховейных плёсах
И слушали на зорях лебедей;
И всею
Тяжкой верностью мужскою,
Всей яростью атаки, всей тоскою
Мы вспоминали милых –
Без затей:
Давясь впотьмах слезою воровскою,
Целуя в злые ноздри лошадей.
Товарищи,
Изодpанные в лоскут
В днепровских плавнях,
На дуге Орловской,
Затянутые илом Сиваша, –
Они ведь тоже звёздам yдивлялись,
В грязи кровавой под огнём валялись,
Ползли к траншеям прусским не дышa;
Они ведь тоже обнимали милых
И умирали на рассветах стылых
В развалинах чужого блиндажа...
Я с ними был.
Я тоже бил в упор.
A раны не закрылись до сих пор.
Но прежнею порой
На зорях прежних
Опять цветут в Чернигове черешни,
Хмельные ночи прежних не темней,
Литые ливни падают на Ливны,
И капли, словно рубленые гривны,
В косматых гривах боевых коней.
И я – ещё дружинник Святослава,
Ходивший в Кафу, бравший Братиславу,
Под Сталинградом умерший стократ
И вставший вновь под солнцем нашей славы, –
Ревнитель мира, гвардии солдат, –
Благословляю и сады и травы,
Леса и степи... Я привалу рад.
Москва, 1946 г.
Подготовила Эмма Меньшикова
|
