| |
БЕРЁЗКА
Ветрами крона её искалечена,
Чахлые жилочки веток на ней.
Хворая, напрочь продрогшая женщина
В чуждом свеченье рекламных огней.
Совестно мне перед зябкой берёзою:
В шубку закутавшись, рядом стою.
Перед подругой моею бесслёзною,
Всё же дающей приют воронью.
Вот задрожали от сиверка плечики,
Пала на грудь убелённая прядь...
Помню таёжное детство, где к реченьке
Бегала серьги твои примерять.
Всё изменилось с течением времени:
Ровно полвека стоит за спиной.
Там – ни реки, ни деревьев… И семени
Не проросло по над балкой сенной.
Стылая, дрёмой зимы околдована,
Мертвенный свет над тобою пролит.
Не замечаю вороньего гомона:
Сердце не терпит: болит и болит…
В СЕЛЕ
Снежище кружевом белым висит над Казанью
Пышную взвесь на фанеру лопаты поддену.
Вновь прорастая незвучной твоей глухоманью,
Тихой душой отдаюсь благодатному плену.
Снег и лопата – аллегро дворовой сонаты:
Взмахи-броски. Индевеют, пушатся ресницы.
(Валенки дедовы всё-таки великоваты,
И широки непомерно его же голицы!)
В этом дворе одиноком, запущенном вечно,
Вдруг постигается суть единенья с собою.
Снеги, метите! Усталые веки прикрою
И засверчу цвиркуном за пределом запечным.
Кажется, больше не ждёшь ничего от судьбины.
Прожигом по сердцу чиркнула Божия искра:
Есть ещё время разжечь, ты для этого избран,
Хоть и всего остаётся-то с нос воробьиный…
……………………
Всё тяжелей, неудобней с годами лопата:
Не приподнять, нагружённую лишь вполовину.
Точка опоры меняется точкой распада,
Ноющей болью, корёжащей слабую спину.
Вот и держу под контролем энергозатраты:
Перенагрузки для сердца особо чреваты,
Но пробираюсь в сарай, где толпятся лопаты –
К той, из фанеры, где краешки сильно щербаты.
ВДОХНОВЕНИЕ
Полуголовкой дырчатого сыра
Над городом повис ущербный лик.
В промозглой тьме так неуютно-сыро,
И каплет колкий дождь за воротник.
В такую хлябь хозяин и собаку
Не выгонет. А кто меня-то гнал?
И вижу, как промокшую дворнягу
Укрывшись под зонтом, ведёт амбал.
И вот уж, припорошен крупкой белой,
Бульвар несётся в матовой ночи
Навстречу. И в душе осиротелой
Знакомая мелодия звучит,
срываясь с клавиш из-под пальцев гибких,
В соседнем доме, где открыт балкон.
И грезится намёк полуулыбки
Той, кто играет старенький шансон.
Как всё кругом в момент преобразилось!
Залеплен тополь мокнущим снежком.
И непогоды каверзную сырость
Закатываю в преогромный ком.
Перчатки – кукурузные початки
Набухли тяжко талою водой.
И не мечтала о такой разрядке
Для барышни уже немолодой.
Зигзагами, рискуя растянуться,
Скольжу на белом пандусе двора.
И ни минуты, чтоб переобуться,
Схватив бумагу и стебло пера.
* * *
«Мело, мело по всей земле,
во все пределы»…
Б. Пастернак
Приветствую тебя, о, снегопад!
Ты, бесшабашный, как и я, в загуле.
Замёл, засыпал оголённый сад,
Подняв пчелиных туч дремавший улей.
Автостоянки «сладостей» полны:
Машины – как пирожные под кремом.
Снежком искристым припорошены
Оставленные кем-то хризантемы.
А во дворах – гравюры «козьих троп»:
«Мело по всей земле, во все пределы»…
Оступишься и угодишь в сугроб,
Сияющий и рафинадно-белый.
Я проберусь к тебе по тем снегам
И пусть подружки судят о поступке!
И всё тепло безжалостно отдам,
Поспешно сбросив мех пушистой шубки.
***
Июль, прощай! Корявая рябина
Крепчает плотью ягодной, светясь.
Привет, медовый август – признак сплина,
Стихов моих причудливая вязь.
Пока и жар дневной не убывает,
Но вечер свеж, недвижны флюгера.
Полоска горизонта догорает,
Над лампой тучей вьётся мошкара.
Хозяйский пёс на стародавней даче
Тоской скулит, цепями громыхнув.
И словно соль на рану – вой собачий.
Нечаянную грусть с души стряхнув,
Как пепел с разлинованной страницы,
Не стану думать больше ни о чём!
Но хочется, как прежде, прислониться
Мне к твоему плечу своим плечом.
Грудной волшебный звук виолончели
Сочится в темь ночного миража…
Парит веранда, словно домик Элли,
Над яблонями медленно кружа.
Бокал вина с оттенком бергамота.
Под двадцать три пятнадцать на часах –
Щемящее адажио Джазотто
И лунное затменье в небесах.
НА ФЬОРДАХ НОРВЕГИИ
Застывшая смола на стенах скал.
Там рваных облаков грядут стада.
Суровый край мне тайну рассказал,
Как угольно-тяжёлая вода
В глубинах прячет зрелый изумруд:
Лишь солнца напряжённая струя
Пронзит неиссякаемый сосуд –
И рябь морская, словно чешуя
Зелёной рыбы. Узенький каяк
Стремит в теченье легковесный стан.
Молчанье гор и Кьёраг-истукан.
Там ледяной свирепствует сквозняк.
Громада корабля идёт вперёд.
С высоких палуб взгляд не оторвать
От неприветных скал, где вечный лёд.
Там времени другой идёт отсчёт,
Берясь меня в прошедшее вовлечь…
И вот уж сечь…Рогат, широкоплеч
Могучий норманн. Королю в плечо
Топорик мечет. Конунг рассечён.
Дымится грудь, и конь его храпит,
И катится в ущелье тяжкий щит…
Но кровь рождает яростную страсть:
Рубить ещё, пусть самому пропасть!
Валькирии лебяжий шорох крыл:
Над полем боя ангел смерти взмыл
С воителем, чьи мертвенны уста.
Вальгаллы сень душиста и чиста.
О, дикий край! И всё же я пою
Судьбу непримиримую твою.
А прах войны давно пророс травой
И сгинула трава во чрев земной…
В игрушечных уютных городах,
На временем изрезанных брегах
Живёт спокойный люд – бородачи.
Они руками крошат кирпичи.
|
НА ОЗЕРЕ ГЛУХОМ
На озере глухом, где каждый пень знаком,
Купель, маня, сладкоголосо шепчет:
«Приди ко мне при золотой луне,
Когда и лист единый не трепещет».
В округе дремлет затаённый лес.
Ты полон ожидания чудес,
Но не стремись на зов необычайный,
Когда услышишь: «Шёлковой водой
Лицо и руки бережно омой,
Войди, и я тебе открою тайны».
Затянет вглубь, травой повяжет грудь,
Не выдохнуть и больше не вдохнуть.
Навек уложит в лоно донной тины.
И растворит следы на берегу…
Ступай домой, к родному очагу,
Не слушай песен ласковых ундины.
ОБИДА
И всё же след остался: эта ссадина.
Забыть, не думать. И – гори огнём!
Как будто близким кем-то обокрадена
В смешном простосердечии своём.
Царапина всего. Под тонкой маечкой.
Под кожей смуглой и дугой ребра.
Мы искренни во всём с подружкой Анечкой. –
(Казалось это правдою вчера.)
Зачем же так? – Полна недоумения,
Я не хочу ни в чём её винить.
В окно вагона бьёт лазурь осенняя
И паутины шёлковая нить
Под тёплым ветерком едва полощется
Вдоль полотна дороги на траве.
Сорвать стоп-кран и побежать вдоль рощицы
И захлебнуться в этой синеве…
Но, сохраняя самообладание,
Грызу сухарь и пью остывший чай.
Совсем немного до похолодания,
Но всё ещё в цветенье молочай.
ПЕРЕЕЗД
Снимаюсь с якоря, переезжаю.
«Нашла себе забот под старость лет!» –
Соседушки столетней дребезжанью
Внимаю. Старушенции вослед
Мне со щербатых лавочек дворовых
Кричат: «Коль будешь мимо – заходи!»
Все как одна – собранье женщин вдовых,
И я – одна из них. Тоска в груди…
Мой добрый двор, прощай! Не помни лиха.
Звенит под горкой автомагистраль.
А у забора млеет облепиха,
И тополей неброскую поталь
Расплёскивает ветреная осень.
Совсем недалеко до Покрова.
По золоту – узором синих сосен
Всё вяжутся тугие кружева…
Теперь в последний раз осяду прочно.
Наверняка. Привыкну, не впервой.
Заглядывает утра свет молочный
В проём окна. С больною головой
Не спится на видавшем виды ложе.
Чуть освещён свечой иконостас.
Храни мой дом, премилосердный Боже!
Пусть хлебосолен будет и надёжен.
Храни мой дом, Нерукотворный Спас.
ПУТНИК
Роет норы ветер зимней стужи,
Ввинчиваясь по уши в сугроб.
Неуютно путнику снаружи
В переулке каменных трущоб.
Вьюги загулявшей пелерина
На заборе рвётся в лоскуты.
В призраке стеклянного графина –
Предвкушенье горькой теплоты.
На крыльце скользят подошвы чьи-то,
Оставляя длинные следы.
Мятные оттенки флюорита
В отсвете заснеженной звезды.
Как корабль во льдах глухих задушен
Наш проулок стареньких дверей.
Заходи, прохожий, к нам на ужин
У прогретых докрасна камней.
Утром кошка лапкой тёрла к носу,
Гостя намывая, стало быть.
А метель назавтра по прогнозу
Не уймёт разнузданную прыть.
Ночи нынче зябче и длинней.
Мурка спит, клубком свернувшись рыжим.
Кто б ты ни был – с нами ешь и пей.
Время есть. Располагайся ближе.
СЧАСТЬЕ МОЁ
Климу
Мой сорванец, хитрюга - озорник!
Набегался, и вдруг ко мне приник
Головушкой бедовой и упрямой.
Родное, до кровинки, существо.
Ругаю внука я за озорство,
А он меня зовёт второю мамой.
Ох, сколько ссадин, шишек, синяков,
Разорванных штанин, воротников
С тобою вместе нами пережито!
И вновь раненье: бровь рассечена.
На поле боя выросла стена.
Промыта рана йодом и зашита.
Такой смешной ты, с пластырем на лбу.
Я закушу дрожащую губу:
Вот разреветься только не хватало!
Спокойно, бабка, ведь растёт мужик.
Неси-ка, футболист, сюда дневник,
Чего училка там понаписала?
БЕРЁЗА
У старой берёзы коленный сустав
Коряво изогнут.
Ветха одежонка, изодран рукав
И треплется лоскут.
В раскинутых ветках – подобье креста –
Озябшие руки.
Безжалостно губит её нищета
И немощь старухи.
Бежит по машинным стекляшкам окон
Её отраженье.
И слышу страдальческий дерева стон
От изнеможенья.
Одной ли мне слышатся вздохи её? –
Прислушаюсь чутко.
И словно впадаю сама в забытьё
Зимы и рассудка.
Но что тяготишься, голубка-душа
Печалью, да болью? –
Не слышат болезную люди, спеша
К теплу и застолью.
Но лишь синевою забродит зенит –
И вздуются жилы.
И сок по нутру твоему забурлит:
Зиму пережили!
Защёлкают звонкие почки твои
В тиши подворотен,
И в обморок ночи рванут соловьи,
И рифмы в блокноте.
И в роще рассветной бродяга-пиит
Приникнет к подтёкам,
И ствол белокожий его напоит
Живительным соком. |
