Открывает книгу повесть «Семья». О трудном процессе создания молодой семьи в ней и рассказывается.

Буровик Лиховатый с будущей супругой Клавдией познакомился прямо на буровой, когда привезли к ним однажды на трудоустройство трех девиц. Одну из них ему пришлось взять под защиту от перепивших бригадников. Как человек, привыкший многое делать с бесшабашностью, он и в семейную свою жизнь бросился, как в ледяную прорубь на спор, не задумываясь, что его за этим ответственным шагом ждет.

Ему под стать оказалась и Клавдия, воспринявшая поначалу неожиданное свое замужество как игру, комедию, которая скоро должна кончиться. Но она же первая и поняла, что все гораздо серьезнее, что они действительно на пороге совместной жизни.

Испытания молодых ждали нелегкие, хотя, наверное, и вполне типичные для большинства новорожденных советских (и нынешних тоже) семей. Это, конечно, бытовая неустроенность, обостренная в данном случае особыми условиями сибирского Севера, но, главное, — трудная психологическая ломка, в результате которой два разнородных начала соединяются в ту самую ячейку, которая, как известно, и есть кирпичик общества.

Писатель внимательно прослеживает путь молодых супругов друг к другу. Проще всего (как обычно в жизни и бывает) оказалось, сойтись под одной крышей. Настоящее же соединение, всем ходом повествования убеждает автор, начнется лишь тогда, когда, уважая друг в друге личность, супруги проникнутся взаимной ответственностью за семейное бремя, почувствуют себя равноправными соучастниками строительства домашнего очага, без которого невозможно рассчитывать на полноценное счастье. Создавая семью, супруги Лиховатые делают немало ошибок, а то и просто глупостей. Дело даже доходит до разрыва. В порыве минутного настроения Михаил бросает семью, работу и уезжает. Но в поезде, прокручивая в памяти недолгую и вовсе не такую уж плохую, несмотря на трения, семейную жизнь, Лиховатый приходит к выводу, что счастье не валится в руки готовеньким, что рождается и созревает оно в муках и будет, в итоге, именно таким, каким сумеешь сделать его сам. Зато и станет твоим и только твоим. Таковы извечная логика бытия, которую, при всей ее очевидности, каждое новое поколение постигает путем собственных проб и ошибок. Осознавая это, Лиховатый возвращается к жене, сыну — семье, которая отныне — неотъемлемая часть его самого.

С повестью «Семья» В. Мурзаков дебютировал еще в начале 1970-х годов, но проблемы молодой семьи, поднятые им тогда, остаются животрепещущими и сегодня.

«А счастье было так возможно…» — вполне мог сказать о себе и герой повести «Мы уже ходим, мама» Сергей Локтев. Казалось, все у него для этого было: и отменное здоровье, и хорошая профессия — он классный водитель, и любящая женщина, к которой обязательно заглядывал, возвращаясь из дальних северных рейсов, и заработки… Было и свое понимание жизни. Несложное, но придерживался его Локтев твердо. Во-первых, считал он, «жить надо с головой, а пороть горячку по любому поводу — дело нехитрое», поэтому «Локтев был за перспективы — чтобы вся жизнь сквозь просматривалась». Во-вторых, «жизнь должна быть отлажена четко, как его ЗИЛ»... Ну и, в-третьих, что касается личной жизни, «для себя Локтев решил твердо: пока не перебесится, пока останется в нем хоть капля сомнения, не соблазняться ни на какие пряники, не жениться».

А сомнения у Локтева были. В любовь он не верил. Теоретически «допускал, что женщина может и полюбить», но уверен был в обратном: «Если баба не из “опытных” и ничего не требует, значит, заманивает». Он и на отношения с женщиной своей, Ларисой, несмотря на то, что длились они уже три года, смотрит с позиций «заманивания». Можно предположить, что виновата в таких взглядах некая случившаяся с Локтевым личная драма. На самом деле ничего подобного нет. Более того, по словам одного из коллег-шоферов, «жареный петух его не клевал». Так что жизненные установки Локтева — следствие скорей его собственной душевной ограниченности, сказывающейся не только на отношениях с товарищами по работе, недолюбливающими его за индивидуализм и эгоизм, или Ларисой, но и с матерью, которая о сыне, что он жив-здоров, узнавала… по денежным от него переводам. Не случайно Лариса, когда Локтев знакомит ее с письмами матери, выносит своему возлюбленному беспощадный, но, в принципе, справедливый приговор:

«— А ты предатель, Локтев, — сказала Лариса тихо, без вызова, даже с жалостью и горьким удивлением… Обостренный инстинкт беременной женщины, будущей матери… помог ей понять другую мать, почувствовать ее боль, ту неотвратимую беду, в предчувствии которой жила далекая, незнакомая ей женщина — мать Сергея».

Но автор не спешит навесить на Локтева ярлык «отрицательного героя». Есть в нем всякое: и плохое, и хорошее. Но последнего, видимо, больше, хотя бы потому, что не за одни только элементарные «мужские достоинства» полюбила его умная, образованная и чуткая Лариса. Было, значит, в нем что-то такое, что заставляло ее три года ждать и надеяться, не имея ни малейших гарантий.

А оставалась в нем пока еще неиспорченная, не тронутая гнилью сердцевина. Он читает письма матери, от которых веет полузабытым духом его деревенского детства, проникается материнской тоской одиночества и даже пытается исправить положение — хлопочет о квартире, куда думает перевезти мать. И, кто знает, увенчайся эти хлопоты успехом, возможно, по-иному потекла бы в дальнейшем жизнь Сергея.

Да и с Ларисой, как бы ни бравировал он неверием в любовь и не гордился свободными с ней отношениями, далеко не все так легко и просто. Напротив, вопреки так ревностно лелеемым Локтевым принципам, «в самые неожиданные моменты» к нему вдруг приходило ощущение, что они с Ларисой стали «самыми близкими, самыми родными друг другу людьми». И когда, в очередной раз появившись у нее, Локтев узнает, что она вышла замуж и теперь потеряна для него навсегда, он, хоть и запоздало, начинает понимать, насколько в смутных своих видах на жизнь был близорук, насколько, скованный ими, упрямо-недоверчив к искреннему зову любимой женщины, без которой ему (да и ей тоже) не видать настоящего счастья.

Автор расстается со своим героем в начале его нового жизненного витка, когда он, оставшись у «разбитого корыта», пытается найти выход из угла, в который сам себя загнал. Но, прежде чем окончательно распрощаться с Локтевым, писатель знакомит нас с еще одной примечательной фигурой. В одном из рейсов к Сергею в машину подсаживается попутчик и по дороге рассказывает о себе.

История о пекаре геологической партии по кличке «Старик» представляет собой «литературную матрешку» — повесть в повести. Такой композиционный прием помогает автору соотнести две развивающиеся независимо друг от друга, но в итоге оказывающиеся перед схожими морально-этическими и нравственными проблемами, человеческие судьбы, чтобы четче проследить путь, ведущий к ложному пониманию свободы и независимости и вообще смысла и ценности жизни.

В отличие от Локтева, Старика «петух клевал» крепко. Еще мальчишкой в трудную военную пору Старик в колхозе «под мешком» работал наравне со взрослыми. А юношей за шапку украденного зерна на многие годы угодил в колонию, где нахлебался всего полной мерой. Отсидев, домой не вернулся, остался на Севере.

Впору посочувствовать изломанному жизнью человеку. Но, как не спешит автор осуждать Локтева, так не торопится он и с сочувствием Старику. Дело в том, что уголовником, а потом и бродягой-сезонником, скитающимся по геологическим партиям, Старик стал… по собственному желанию. Та самая злосчастная шапка зерна была украдена не от голодного отчаяния, как нередко тогда и случалось. «В урки записался Старик», наслушавшись легенд о фартовой зэковской жизни. То есть примером человека уже иного, чем Локтев, поколения В. Мурзаков подтверждает и иллюстрирует близкую ему мысль о том, что далеко не всегда в несложившейся жизни виноваты обстоятельства. Более того, убежден писатель, не в них главная причина, а в самой личности. Несмотря на разницу в возрасте и биографиях, в чем-то главном Старик и Локтев схожи. Может, в том, что оба, когда-то сознательно оторвавшись от родной почвы, корней, потеряли прочные связи с миром и превратились в перекати-поле.

Подспудно Локтев чувствует это. История Старика его одновременно и волнует, тревожит, и раздражает. «Пустил жизнь по ветру и доволен…» — неприязненно думает Сергей. Слушая его исповедь, он в глубине души понимает, что почти то же самое (потому и злится) может сказать и о себе. С той лишь разницей, что доволен-то собственной жизнью больше он сам. И он, Локтев, слепо отдающийся стихии жизни, нуждается в сочувствии куда больше своего попутчика. Старик уже все понял о себе и не первый раз пытается наладить более осмысленную, основательную, полезную жизнь. В нем зреет, заполняя его (чего как раз остро не хватает Локтеву), потребность быть кому-то нужным. И она находит, наконец, достойное применение: никогда не имевший настоящей семьи, детей, Старик с жаром берется помочь живущей с ним рядом молодой чете — как собственного внука он нянчит их ребенка. И когда с отцом малыша случается несчастье, Старик, не раздумывая, берет ребенка на свое попечение…

И еще раз Старик оказывается локтевским попутчиком. Теперь уже с малышом, которого взялся доставить в Москву, куда уехали его родители. «Выглядел Старик вполне счастливым, он все сюсюкал над своим внуком, повторяя одни и те же фразы: — А что мы скажем маме, когда приедем? Мы уже ходим, мама, вот что мы скажем маме». И самая обычная житейская фраза здесь приобретает особый смысл и значение, ибо «мы» здесь — не только сделавший первые шаги ребенок, но и сам Старик, пробующий новую для него жизненную стезю, обретая на ней духовную в себе прочность и устойчивость.

Ну, а Локтеву, с которым мы расстаемся уже окончательно, еще предстоит сказать эти, исполненные глубокого смысла слова. Главное, что и в нем началась перестройка души и нравственная переориентация.

Несколько по-иному тема взаимоотношений мужчины и женщины поворачивается в повести «Тень любви».

Председатель рабочкома Забакин в одной группе с дояркой из своего совхоза Машей едет по профсоюзной линии за границу. Они глянутся друг другу, проникаются взаимным чувством. Группа из Сибири прибывает в Москву, откуда после небольшого отдыха они должны выехать за рубеж. В столице — гостиница, уютный номер, бутылка дорогого вина, которую припас Зубакин — чтобы все было, как у людей. И щекотливый разговор с полунамеками:

«— Хорошо здесь, — сказала Маша, — особенно молодым. Я в ресторане была, танцуют-то как…

— Для нас, видно, танцы кончились, — уныло говорил Зубакин, но чувствовал, что для него еще не все кончилось, ему только не хватает решимости, чтобы сейчас это доказать.

— Да вы ничего себе мужчина, — сказала Маша. — Там и постарше, я видела, сидят с молодками.

— Это артисты, им можно. — Зубакин, вдруг неловко повернувшись на стуле, крепко обнял Машу и стал валить ее на кровать. Он целовал Маше шею, лицо…»

Невольно ожидаешь развития адюльтерной сцены, превращения ее в постельно-эротическую. Но этого не происходит. Напротив. В Зубакине сразу что-то начинает противится его собственному поступку. А слова Маши — «Что же ты делаешь, Федор?» — окончательно отрезвили Федора Ильича. И в дальнейшем ничего подобного не повторяется. Не потому, что вдруг разонравились друг другу или возникла смертельная обида. Нет, Маша даже опасается, что если Зубакин будет настойчив, она «уступит ему, он ведь ей совсем не противный». Мучит обоих другое — неестественность, придуманность происходящего. Так ведь и в самом деле схему своего любовного рандеву герои В. Мурзакова явно позаимствовали из дешевых бульварных романов. Между тем и Маша, и Федор Ильич — натуры изначально чистые, нравственно здоровые; чувства их не есть просто кратковременный эмоциональный всплеск, разрядка от напряжения производственных будней. Вот почему, пытаясь следовать книжно-киношным «образцам», герои повести тут же непроизвольно против них и восстают. Но еще и потому, наверное, что в полной мере чувствуют ответственность за свои поступки, ведь за плечами каждого из них семья, работа, добрая репутация — все, что нажито многими годами и что в одночасье, как рукавицу, не сбросишь.

Ни измен, ни двойной жизни героев, ни уж тем более чего-то откровенно плотского, низменного, как ни старайся, в повести «Тень любви» не найти. Однако «недостаток» сей (а для большей части современной прозы подобное и вовсе нонсенс) лишь укрепляет нашу читательскую веру в подлинность чувств героев повести.

Взаимоотношениями Маши и Федора Ильича повесть «Тень любви» не ограничивается. Как и всегда у В. Мурзакова, социально-бытовой контекст произведения густ и плотен. А благодаря своей способности за деталью, рядовой, казалось бы, житейской подробностью увидеть нечто гораздо большее и значительное, писателю удается создать зримый облик современника с его заботами и проблемами.

Одна из отличительных особенностей прозы В. Мурзакова — драматичность. Но, пожалуй, ни одно его произведение не насыщено так горькими судьбами и событиями, больными проблемами человеческого бытия, как продолжающая книгу повесть «Голоса за стеной». Содержание ее определяют две основные сюжетные линии: одна непосредственно связана с взаимоотношениями главных героев Людмилы и Степана, другая — с убийством Надежды Поповой.

Людмила и Степан — сожители. А сблизило этих немолодых людей (она — маляр в стройуправлении, он — заводской рабочий) одиночество, казарменный неуют общежитского быта. Отношения их зыбки, и так продолжалось бы, наверное, неопределенно долго, если б не телеграмма о внезапной смерти младшей сестры Людмилы. С увязавшимся за ней Степаном она летит в далекий северный поселок, где проживала в последнее время сестра. На месте оказывается, что Надежда Попова убита. Подозрение падает на ее второго (первый в тюрьме) мужа Анатолия Малина, облик которого — тихого, незлобивого, какого-то даже вечно приниженного молодого человека — никак не вяжется с образом злодея-убийцы. С этого момента завязывается уголовная линия: на сцену выходят новые действующие лица — участковый Кромов и следователь, ведущий дело об убийстве.

Повествование, однако, выбивается за рамки привычной криминальной истории. Нет в ее основе традиционной схемы с торжеством закона и справедливости. Зато есть невинно осужденный человек, физически и морально растоптанный бездушно-безразличной в лице следователя и районного суда Фемидой («следователь обо всем, что произошло, говорил, как о чем-то неодушевленном»). Есть, с другой стороны, трагедия самого Малина — слабого, безответного, но честного и доброго человека, сломавшегося под напором жестокости и насилия.

В финале повести Людмиле, улетающей в родной город, снится Малин, который спрашивает ее: «Ты что, знаешь, что такое добро?» Прозвучавший на последней странице вопрос этот становится в повести краеугольным. Каждый из героев своими поступками, отношением к жизни, окружающим пытается ответить на него. И прежде всего это касается Людмилы и Степана.

Здесь, на Севере, Людмила узнает, что убитая Надежда Попова — вовсе не сестра ее, а однофамилица, с которой они когда-то вместе отдыхали в санатории, потом некоторое время переписывались. У покойной осталось двое маленьких детей. В сложившейся ситуации насчет них надо было что-то срочно предпринимать. Людмила со Степаном — в целом неплохие, жизнью неизбалованные, работящие люди с большим запасом нерастраченного душевного тепла — в принципе, готовы взять детей под свою опеку. Но…

Этих «но» набирается немало. Как социально-бытового, так и нравственно-этического порядка. И встают они перед Степаном с Людмилой труднопреодолимым частоколом. Здесь и материальные трудности (у обоих, кроме койки в общежитии, ни кола ни двора), и сложности правового характера, связанные с опекунскими делами. Однако самая большая сложность заключается в них самих. Новое их положение заставляло пристальнее вглядеться в себя и понять, а способны ли они на добро самой высокой пробы, на истинное милосердие, которое наверняка круто перевернет всю прежнюю жизнь?

И причин для сомнений, убеждаемся, узнавая прошлое и настоящее Людмилы и Степана, немало. Дело в том, что в лице главных героев повести «Голоса за стеной» В. Мурзаков отобразил целый весьма обширный пласт людей, чьи корни глубже казенного койко-места не проросли. И чаще всего это не вина, а беда их, ибо, как правило, вынуждены они мыкаться не по своей воле и желанию. Возникающие при этом нравственные деформации имеют далеко идущие последствия. Отсутствие прочных корней и привязанностей лишают таких людей четких жизненных ориентиров, смысла существования. И, как ни печально, прав Степан, на вопрос «зачем он живет?» отвечавший воспитателю в общежитии с горькой иронией: «Только чтобы кушать и какать». Вот почему за горячим Людмилиным желанием взять на воспитание чужих детей, помимо чисто невостребованного материнского инстинкта (своих детей у нее никогда не было), видится еще и отчаянная попытка пустить глубокие корни, по-настоящему зацепиться за жизнь, обрести в ней, наконец, цель и смысл.

Людмиле это, в конце концов, действительно удается. На наших (читательских) глазах, в пределах повествовательного времени, начинает обретать она себя в новом качестве — женщины-матери, и дает, в общем-то, единственно верный в ее непростом положении ответ на вопрос о том, каким на деле должно быть добро. Автор, правда, тут же дает понять, что это лишь начало, и новоявленной матери, улетающей с малышами на материк, предстоит еще многое преодолеть.

А вот Степан своей части выпавшего им с Людмилой испытания не выдержал. Он тоже пытался «бороться за человека в себе», но безрезультатно. С одной стороны, по определению участкового Кромова, оказался «без хребта мужик», а с другой, что уже более существенно, — постоянная нестабильность, несбалансированность его бытия, которой он никогда и не пытался противостоять, приобретает для Степана необратимый характер.

«Все, что ему было отпущено природой, все, что называется добротой, любовью, нежностью, желанием быть отцом, мужем, все это растряслось в тряских железнодорожных вагонах, осталось где-то на общежитских койках, а если какая-то малость и уцелела, так только на то, чтобы жалеть и по-своему любить Людмилу». Вот отчего «инстинктом он чувствовал опасность в этих маленьких, несчастных и беззащитных человечках». Вот почему Степан чувствовал, что не годен он для такого дела, за которое с жаром ухватилась Людмила.

Обе сюжетные лини повести связывает воедино фигура Кромова. Этот нетипичный участковый, которого коллеги полупрезрительно называли «гуманистом», как раз и стал воплощением реального, а не казенно-формального гуманизма. Из облеченных властью лиц в повести он один принял живое участие в судьбе Малина, детей Надежды Поповой, а также в обнаружении подлинного ее убийцы. Он и в Людмилу поверил, что она именно тот человек, который нужен сиротам. Кстати, и на Севере-то Людмила оказалась с его «подачи». Именно он дал ей телеграмму-вызов после того, когда настоящая сестра убитой Надежды Поповой отказалась приехать на похороны и перепоручила сдать сирот в детдом. Присмотревшись к Людмиле, участковый понял, что не ошибся, а потому «душа его не противилась».

Как и в других произведениях данной книги, в повести «Голоса за стеной» рельефно, точно и досконально прописан социальный фон: и мрачная неухоженность, затхлость рабочих общежитий со скудной жизнью их обитателей, и еще менее привлекательный быт северного поселка на варварски искореженной бесхозяйственностью земле нефтяного Приобья, косность и идиотизм его бытия… И обнаженней, резче проступают на этом фоне непростые судьбы героев повести.

Завершается книга «Полина» одноименной повестью. Жизнь симпатичной, работящей, добросовестной доярки Полины складывается тоже непросто и весьма драматично. «Уже в школе учителя видели, что девочка она хоть и ладненькая и красивенькая из себя, но ни умом, ни способностями ее Бог сильно не наградил», поэтому «знали наперед, что уготована ей колхозная судьба» и «что будет в родном селе работницей и заботливой мамашей… Думать об ее особом женском счастье никому, конечно, и в голову не приходило, но то, что она продолжит род и внесет посильный вклад в процветание колхоза, у нее с детских лет было словно на лбу написано».

В отношении «колхозной судьбы» односельчане оказались совершенно правы. Полина стала одной из лучших доярок и проработала на ферме до развала колхоза и преобразования его в ОАО. А вот с личной жизнью, «продолжением рода» у нее не заладилось. «Ровесники, с которыми у нее было несколько случайных связей, ее разочаровали, а матерые мужики… серьезного внимания на нее не обращали». Положение усугублялось еще и рядом трагических обстоятельств. Провалился под лед озера и утонул ее младший брат, следом погиб отец по вине пьяного тракториста, затем парализовало мать. После ее смерти Полина переехала в город и некоторое время сожительствовала с начальником ПМК Шмаковым, надеясь, что уж сейчас-то «женское счастье» не обойдет ее стороной. Но и на сей раз судьба оказалась не на ее стороне: по дороге в дальний район, куда отправился Шмаков на один из объектов, у него остановилось сердце. В довершение оглушенная горем Полина и сама попадает под машину. Какое-то время находилась на пороге смерти, но вопреки всему выжила.

Поправлялась она уже дома, в родной деревне, куда вернулась после того, как заявил свои права на отцовское имущество сын Шмакова и выгнал из квартиры. С выздоровлением остро вставал перед ней вопрос о цели и смысле дальнейшей жизни. И ответ у Полины уже был: «— Господи, Матерь Божия, простите меня грешную. Я хочу ребенка», — просит женщина. Вымаливая ребенка, она полагала, что пройдет еще много времени, она поправится, и жизнь ее каким-то образом изменится к лучшему, и уже тогда она родит малыша. Своего. От любимого человека, который тоже как-то у нее появится.

Но жизнь распорядилась иначе. Бывшая квартирантка Полининой подруги бросила сына-младенца, исчезнув в неизвестном направлении, и Валька-молоковоз предложила Полине взять малыша на свое попечение. Полина поначалу испугалась. Она-то рассчитывала на естественный ход вещей, а тут надо было «любить самой и сразу». Но все-таки решилась. И уже вскоре «не могла себе представить жизнь без Павлуши».

А вскоре появился на горизонте Полины и «спутник жизни», позвавший ее замуж и пообещавший усыновить Павлушку…

Эту историю можно, конечно, воспринимать и как сказку со счастливым концом на тему «если сильно желать и надеяться, то обязательно сбудется». Только вот рассказана она очень реалистично. И персонажи ее знакомы и узнаваемы, и в атмосферу всеобщего нынешнего распада автор окунает нас до боли знакомую. При этом, несмотря на весь драматизм, остается она удивительно светлой и оптимистичной. Как, пожалуй, никакая другая повесть В. Мурзакова. Не в последнюю очередь благодаря образу самой Полины, явившей собой современную русскую женщину провинциальной глубинки с ее неистребимым жизнеутверждающим началом.

В повести «Полина» слышна перекличка с другими мурзаковскими (и не только ими, поскольку написана она в лучших традициях русского реализма) историями любви. Тем не менее, это вполне самобытное произведение. Хотя бы потому, что вечные проблемы любви и человеческого счастья повернуты здесь уже иной гранью и высвечены в новых социальных параметрах и обстоятельствах.