* * *
Очевидно – вполне вероятно! –
на посёлок
                   окраинный
                                      наш –
с утреца – как школяр, аккуратно –
наточу свой простой карандаш.

Основательно снежные сети
на деревья наброшены,
                                        крут
колотун преждевременный; дети
могут дома сидеть, но идут
в нашу старую школу…
                                       Будильник
сердца – вызвонил грустный вопрос
(неожиданный, как подзатыльник
от жены): навсегда ли мороз?

Выйду жителям нашим навстречу,
через дерево – снега скирда…

Про мороз ничего не отвечу,
про посёлок скажу: навсегда.

* * *
Ну, что, живём – от кваса до перловки,
чужих собак не гоним со двора…
Зовут и нас на выборы листовки,
но не идёт народ на выборá.

Здесь варят щи, как водится, на роту,
ну, на неделю, если без гостей.
Ну и куда иди ему, народу,
когда и так хватает новостей?

И, как сказала Клавдия Петровна
(да вот она – глядит с утра в окно):
«В душе всё есть. Душа, что надо, ровно
с тем, что желала, выбрала давно».

* * *
Замолчали – свар дворовых пушки,
управдом с людьми уже не груб…

Стало быть, вернулся из психушки –
навсегда ли? –
                        местный правдоруб:
как никто, в своих ответах точен,
хоть кому задаст любой вопрос!

…Псих не псих, но аленький цветочек –
врать не станем – дочери привёз.
Не шумел, но жил не втихомолку,
утверждал, что вовсе не дебил
сын Петровых, двоечник,
                                           и ёлку
ребятне на радость посадил.

Мы его всем домом за отвагу
ценим, за сердечное тепло.

Малость переклинило беднягу,
а такое – с каждым быть могло.

…Льдинки злости в наших душах тают,
перестук по батареям стих…

Псих не псих, но люди утверждают,
что побольше надо им таких.

Снег пошёл – посёлку быть в обновке…

Возвращаясь в наши «терема»,
сходим на конечной остановке
каждый день,
                    но только – не с ума.

СНЕГОВИК
Народ наш любит зимнюю погоду –
вот и времянки строит на века…
Ну вот и мы – не через пень колоду –
слепили во дворе снеговика:
хорош собой, хоть завтра – в депутаты
(сегодня – нет у нас таких идей).

Поклон вам, шлакоблочные палаты
и тихий свет окраины моей!

Спокойно здесь – бесшумно, а туристов –
ни одного, и снегу – в прозапас.
Мой добрый город вымахал за триста
весомых лет, но это – не про нас.

Нам «кое-что» – на взгляд наш не холопий –
за «кое-как» не в радость,
                                            и привык
к всеобщему вниманию – холодный,
но слепленный на совесть – снеговик.

* * *
По зимним улицам бродил,
считал – с устатку – звёзды,
замёрз, как нильский крокодил
в реке Иртыш замёрз бы.

Бродил, как блогер по сети!
А есть ли нынче средства,
чтоб и зимой до десяти
утра суметь согреться?

Вошёл в безградусный, как морс,
подъезд,
               надеясь: мало
тех мест, где, если ты замёрз,
теплей кому-то стало.

* * *
Разгулялся мороз поутру…
Вижу я мужика,
                           а на дяде –
шапки нет: он стоит на ветру
с философской грустинкой во взгляде.
Нет у нас «понаехавших», но
этот будет, наверное, первым…

…Точно так же в посёлке темно,
как на бывшем заводе консервном.
Закуржавела рощица, где
неприкаянно ухает леший…

…Кто такой он – мужик в бороде,
со светящейся гладью проплешин?

Вроде, я ни при чём, но потом
в каждом доме
                         молва побывала,
дескать, нынче признали в одном
гражданине – апостола Павла.

Кто другой-то? – С утра – ни одной
склоки нет, прекратились раздоры…
Кто другой,
                    если в каждой пивной
о любви лишь
                        велись разговоры?..

ГОЛОС
В голове – только мысли худые…
Дует ветер сомнений в дуду
беспокойства за них: ну куды я
с ними, грешными, нынче пойду?

Папироску сухими губами
шевелю (целый вечер – одну)…

Кто-то выкрикнул – за погребами,
где картошка хранится: «Ау!»

Может, кто-нибудь в поисках воли
заблудился, как ветер в лесу?

…И пошёл я к источнику вопля:
может, вправду кого-то спасу.

Вышло так, что о помощи просьба
отвлекла от раздумий плохих.

Может, не заблудился, а просто
спьяну выкрикнул в ночь
                                          и – затих?
Ну нельзя же любить алкоголь так! –
Беспросветно здоровью дерзя…

Но… и спьяну у нас – и не только
в погребах – заблудиться нельзя.

Друг, ау!.. Словно во поле голом,
тишина –
                не жилая почти…

На ТАКОЙ человеческий голос
человеку нельзя не пойти.

* * *
Идут минуты новых суток,
соседи, как младенцы, спят.
А ночь темна, как миска супа
из замороженных опят.

Шуршит в конфорке пламень синий,
сердечный теплится уют…

Идут минуты… Вместе с ними
и все, кто даже спит,
                                   идут.

Спит, оплатив квитанций тонну,
мой дом…
                  В седьмой – подушку мнёт
и плачет старшая по дому –
к ней муж законный не идёт.
Она сурова, словно стужа,
она в подъезде гасит свет,
а мы сочувствуем – ни мужа,
ни мужика у старшей нет.

* * *
Ночь прошла… Собачью перебранку
дождь сменил – не прыткий ни на грамм.
…Открывает лавку спозаранку
человек по имени Ваграм –
говорят, всем сердцем он прирос к нам.
…Сколько надо, денег положу
на прилавок, дабы тем барбосам,
что не спят, купить по лавашу.

День – открыт… Ненастье – в заголовке,
что потом – отсюда не видать,
но пока у нас и в околотке
тишь и гладь да Божья благодать.

Мой сосед с утра пустой, как бубен,
от похмелья – тяжко на душе…
Даже он жалеть Ваграма будет,
разорись тот в прах на лаваше!

Мы тут знаем: жизнь – не бакалея,
ну а сахар – даже не еда…

…Никого на свете не жалея,
выжить можно,
                         но – не навсегда.

* * *
Печаль уже не просится в строку…

Забыты, как вечерние пельмени
в кафешке под названием «Баку
(в пяти шагах от города Тюмени),
мои – давно былые – «чудеса»,
мои – уже не злые – супостаты;
чужими стали женщин адреса
в блокноте, разлинованном на даты…

И вот не сплю, вникаю зряшно в суть,
которой нет, почти пристойной теле -
программы… Нет, похоже, не заснуть
в пустом, как взгляд ведущего, мотеле.

…С утра эфир в пространство гонит жесть,
а мы не дрейфим – люди. И к тому же
нам лучше – там, где мы, конечно, есть;
там, где нас нет, всегда кому-то хуже.

С утра печаль свободой нареку!
Она везде (сомнений в чём – ни тени) –
хотя бы в том, что ужинал в «Баку»,
доехав лишь до города Тюмени.

«ВЬЕТНАМСКАЯ КУХНЯ»
Ковали мечи да орала,
где каждая гайка важна…

Какого у нас потеряла –
«Вьетнамская кухня» – рожна?

Но вижу я граждан Вьетнама,
им климат сибирский – не мёд.
Наверное, каждого мама
(вьетнамская, стало быть) ждёт.

Две тучи бывалые в танце
сошлись – молодые опять…

Пока что не в каждом вьетнамце
мы сможем соседа узнать,
и нет к ним серьёзных вопросов:
мы помним, как в давние дни
совместно мочили «пиндосов»,
но больше, конечно, – они.

Нам, русским, печально без каши,
борща, чтобы мясо при нём,
но общее прошлое с каждым
приезжим народом найдём!

* * *
Вагон трясёт – ни к дрёме, ни к обеду…
Слегка сквозит,
                          за окнами – белым-
бело…
           В Тобольск на нижней полке еду,
а мой сосед – на верхней – в Когалым.
Он молод,
                 я – серьёзных лет мужчина.
У нас на пару – вечность впереди.
Мы с ним, как братья – в майках «made in China»
с нетленным словом «Russia» на груди.

Ещё жива к общению привычка,
но битый час по радио – с утра –
донельзя голосистая певичка
скорбит о том, что замуж ей пора.
Вопит! А нам – от этих воплей – грустно:
ну, кто ж её – в Сибири – под венец?..

Сосед купе заполнил сочным хрустом,
солёный уплетая огурец.
Он вахтовик, он сроду не внакладе –
его трудом страна живёт, а тут –
ни вам, ни нам…
                            Да ни в одной бригаде
таких крикливых замуж не берут!

Приник туман таёжный к поднебесью…

В столь отдалённых от столиц местах
по сердцу чаще – стóящие песни,
сиречь, о настоящих мужиках.

* * *
Голый тополь мёрзнет в гордой позе
Аполлона, свет парит дневной –
тусклый, точно шапка на морозе –
из ондатры, крысы водяной.

Что ж в мороз мне дома не сидится?
Сдобный снег всамделишной красы
по кустам сугробится,
                                     девица
проплывает – в шубе из лисы.

Будет и морозней, а покуда
местным жизнь в посёлке – не отлуп:
греет всех,
                  как дворника Махмуда
офицерский дедушкин тулуп.

Мир вам, одиноким и семейным!
Ни к чему нам громких улиц прыть…
А тепло… Так мы его сумеем
надышать всегда – наговорить.

* * *
Немалым слыл, незыблемым запас
тепла… Увы, дожди залютовали.
На Тридевятой улице – у нас –
темно, как в неустроенном подвале.

Стряхнув с души сомнений праздных тлю,
впрягусь в гармонь – сыграю всё, что помню.
Посёлок свой – настойчиво люблю,
от темноты – никто ещё не помер.

Спою, увидев блёклую зарю,
про белый свет (слова от мамы знаю)…

…За громкий храп соседа не журю,
соседку песней громкой не терзаю.

Былых тревог в ночи остался гнёт.
Тепло дадут – молва сквозит по дому…

Свет всё равно из тьмы произрастёт –
у нас и не бывает по-другому.

* * *
                 Мирославу Бакулину
Размахнулся – живу в двух столетиях: мало ли
нас широких таких – из петров да емель…
Нынче осень: закаты смиренные
                                                       алыми
языками хлебают
                             дорожный кисель.

Согрешу, если дни назову нехорошими
потому, что царит
                               дождевая тоска.

Потому и живём, что грехи наши брошены
в море милости Божией горстью песка.

* * *
Нынче мне и не вспомнить, с чего довелось
поругаться – автобус трясло эпохально!

Успокоился быстро, но подлая злость
примостилась на краешке сердца нахально.

То бы ладно, что в горло кусок пирога
не полез – иногда хороша и диета,
а вот то, что в соседе увидел врага,
а вот то, что дымил, как злодей, до рассвета,
да ещё к телешашням возник интерес…

Слава Богу, отринув негодные средства,
окунул в светоносную бездну небес –
чуть не напрочь обглоданный – краешек сердца.

* * *
…И здесь никто не помнит зла,
и верят в то, что власть – от Бога.
Но что в село, что из села –
вконец «убитая» дорога.

К селу бюджет районный крут:
необходим – иначе крышка! –
ремонт дороги, а дадут
ли денег? – Нет в кубышке лишка…
Но каждый – свой ответ припас…

Сказал отец Алексий: «Днями –
дадут. Но можно и сейчас
ходить Господними путями».

САМОГОНЩИК
Душа бурлит, как бражка в чане.
Петров не спит… Какой тут сон,
когда он вынужден – ночами –
гнать на продажу самогон…

Мечты буржуйской масти – биты,
в тузы торговли – не пролез:
маклачил, оптом брал кредиты,
чтоб жить с деньгами, вышло – без.

Считал их, вроде бы, от кассы
не отходя… Чужую шерсть
не мнил своей…
                        
                      В посёлке асы –
по части зелья – лучше есть.

Нам всем встречаются ухабы:
сегодня – день, а завтра – ночь.

Мы все к Петрову ходим, дабы
ему хоть чем-нибудь помочь.

СТАРИК
Никому на нервах не пиликая,
то бишь, громких слов не говоря,
выпил за столетие Великого –
как считали раньше – Октября.

Тяжесть лет на сердце давит – ноская,
как дерюга. Все – наперечёт
помнит: кровь – по матушке – поповская,
по отцу – кулацкая – течёт.

Потускнели очи, как медали на
пиджаке…
                  Заплакал бы, да сил
нет таких…
                   Повторно выпил.
                                                 «Сталина
нет на вас!» – кому-то погрозил.

* * *
Про то, что нет пути другого,
наш долгожитель – дед Матвей –
поёт настойчиво и строго,
сверкает взгляд из-под бровей!

Играет с чувством он (сноровка
осталась), радуя народ.

В том, что в коммуне остановка,
что паровоз летит вперёд,
нам, поселковым, нет изъяна,
хотя и дóжил слух доднесь,
что, кроме старого баяна,
у старика винтовка есть.

* * *
В нашем клубе аншлаг не всегда,
но бывает – особенно, аще
хор поёт – ветеранов труда –
из старушек одних состоящий.

Как народ аплодирует! – Он
от попсовых устал «погремушек».
Говорят, сам Иосиф Кобзон
прослезился, услышав старушек.

Нет в газетах о них ни строки.
Слава Богу, бабуси – не «теле -
звёзды»…
               Помнится, и старики
в этом хоре заслуженно пели.

Добрым словом помянем родных
песнопевцев и души согреем! –
Вот уж год, как последний из их
поселковым отпет иереем…

Хор поёт: «Нам года – не беда…»

…И подходит, как сдобное тесто,
с Божьей помощью время, когда
в этом хоре найдётся мне место.

* * *
Под небом в самом утреннем соку
сермяжно думу трезвую гадаю:
куда податься русскому «совку»
с таким-то «капиталом» и годами?

Да, не зайти ни к другу, ни к врагу,
купив портвейна с «докторской» на трёшку,
не позвонив…
                       Но, кажется, могу
ещё порвать от радости гармошку!

Где Запад есть, найдётся и Восток.
Решить вопрос: куда пойти? – не в двадцать
одно сыграть…
                         Но в том и самый сок,
но в том и соль,
                         что некуда податься…

* * *
В беспрестанном труде, не считая ворон,
день провёл, а душа, как щенок, ликовала:
может быть, потому, что – семье не в урон –
бесприютного пса накормил до отвала.

Верю в то, что бессмертны – земля, небеса,
но и мнится (чем встретим-то Божию кару?):
впишет в Красную книгу бродячего пса –
в судный день – человек. И себя с ним – на пару.

Накормить – накормил, приютить – не сумел…
Кто там воет – в ближайшем к посёлку овраге?

Может быть, и спасёмся: вчера на похмел
отстегнул участковый чужому бродяге.

УЧАСТКОВЫЙ
Так ничего и не случилось нового
из пьянок и бессовестных затей,
а дома тихо ждали участкового
жена Айгуль и четверо детей.

Без подоплёки, солнце наше к западу
склонилось рано – осень, как-никак…
И, судя по устойчивому запаху,
жена Айгуль сварила бешбармак.

Усталый муж домой вернётся к полночи,
посмотрит с лёгкой грустью на часы
жена Айгуль…
                       В посёлке нашем Солнечном
всё хорошо. Всё, стало быть, «жаксы».

* * *
Познать все тайны мира не дерзаю,
но далеко не всё «по кочану»,
быть может, потому, что я не знаю,
как жить, не удивляясь ничему
и никому…
                Вот как не удивиться
тому, что курит – скверные дела! –
кальян турецкий томная девица,
а лишь недавно – дéвицей была?
Мне жаль её, надменную…
                                            Однако,
не всё так плохо: вот же – на углу
кафешки
                удивляется собака –
немолодая – зимнему теплу.

* * *
Сегодня враз – на утренней заре –
от светлых чувств (ну и хмельные малость) –
так мужики запели во дворе,
что в нашем доме спящих не осталось.

Кто кофе пьёт, а кто – дымит в окно,
кто ест, а кто – изжогу мучит содой:
дела такие – разные – давно
мы называем внутренней свободой.

Я сам освободился от оков
былых страстей, к семейной жизни – годен
давно…
              В кругу поющих мужиков
мужик по-настоящему свободен!

Допели, разошлись – по одному,
все по своим красавицам – не спящим.

…Свободы нет без женщин, потому
они поют и вовремя, и чаще.

* * *
Автомобильным шумом с улиц
несло? – Но это было днём…
Шумел камыш, деревья гнулись
и где-то шло кино, а в нём
во всех ковбой палил из кольта? –
В таком-то доме (например,
вон в том), на улице такой-то
не мог заснуть пенсионер.
Звучала мысль –
                             одна лишь –
                                                   остро:
с годами – всё короче дни,
и каждый новый – точно остров,
не обитаемый людьми.

* * *
Не гостями праздными к обеду,
даже не в «Чапаева» играть –
приходила с обыском к соседу
из ОБЭП настойчивая рать.

Стали мы вести себя потише,
за него переживая: он –
наш сосед, наш родственник почти что,
несмотря на то, что Шниперсон.

* * *
          но вот влюбился в крановщицу…
                    Из ранних стихотворений
Ужин – простокваша,
рыбные котлеты…

Крановщица Маша –
комсомолка –
                        где ты?

На ночь пью микстуру,
делаю припарки…

Помнишь, Маша, Юру? –
Юрку из «малярки»?
Вот он – телезритель –
тонко булку режет,
тот ещё строитель
коммунизма – прежний…

Конура-квартира,
утро с кашей манной…
Раньше – чаще «вира»,
нынче – только «майна»
(может быть, чуть выше).

…Стройная, как ёлка,
за барыгу вышла
Маша-комсомолка.

Верь мне, Маша, смело,
чтоб душа не ныла,
чтобы не жалела,
что меня забыла!

Вроде, жить – не тошно
(не всегда, не скрою)…

…Не хвали за то, что
коммунизм не строю.

* * *
Кричит мужик – от гнева, не от боли…
А был всегда степенным, как партком
из прежних лет…
                             Он с дуба рухнул, что ли? –
С балкона машет бледным кулаком.

Что за беда с тобой, душа-голуба,
что всех поставить на уши готов?

…Не смог бы он, страдалец, рухнуть с дуба,
поскольку нет нигде у нас дубов…

Но вот он честно выплеснул обиду:
ушла жена – румяна и бела…
Ну кто не знает Сидорову Лиду? –
Хорошей, помню, девушкой была…

Итак, в жене причина – гнев разгадан…

Спустись, мужик, на землю с верхних нот
Каварадосси! –
                          Может быть, и гад он –
тот, кто тебе зарплату не даёт,
но ни при чём тут деньги, а коррида
страстей – с женой в обнимку хороша.
Ушла к Махмуду Сидорова Лида,
а он – таджик, и тоже – без гроша.

Всем нам – урок… Христос, конечно, с нами,
но что нам совесть наша говорит? –
Махмуд – в каком-то смысле – басурманин,
но наших женщин он – боготворит!

* * *
              Жанетте
Смурнеет небо… Солнце, не чуди!..
Что впереди – ухабы или кочки? –
Не знаю, как свои закончу дни,
ну и своей последней самой строчки.
Не знаю, чем свой век ещё продлю,
куда исчезнет рваных туч громада…
Но… я такую женщину люблю,
что ничего мне знать уже не надо!

ИЗ ПИСЬМА УКРАИНСКОМУ БРАТУ
…В Омске – осень под минус: настойчивый, резкий
ветер выжил из города «бабье» тепло.
Ну, а как там, в Полтаве, товарищ армейский –
мой украинский брат Чумаченко Павло?

В увольнительной в ногу мы шли – по привычке,
в Забайкалье влюблялись – в его чудеса
и людей…
                 Как хотел ты сержантские лычки
на погоны, где литеры были – СА! –
Заслужил, а потом – на меня, рядового,
сверху вниз не смотрел, и не жлобствовал ты.
Я на дембель тебя, словно брата родного,
провожал, сапоги неземной красоты
обменяв, не жалея, на терпкую брагу…

Приезжай в город Омск! – Здесь твой брат,
                                                                          ну и нет
«оккупантов»…
                         Мы вспомним по-братски присягу!
Третьим будет ефрейтор запаса Мамед.

* * *
Почти что через дерево – кормушка
для зимних птиц… Простое, как рядно,
светлеет небо.
                        День за днём церквушка
растёт в посёлке Солнечном…
                                                   Давно
он это имя носит, небогато
живёт, и нет особенных красот,
и что с того? – Своё порой горбато,
но мило (никогда – наоборот).

Как никогда, предзимний ветер кóлок.
Снег, погрузнев к началу ноября,
надолго вжился в Солнечный посёлок
(а есть и Светлый, к слову говоря).

Почти как всех, года посёлок старят,
но говорят же люди, что вот-вот –
на Параскеву – маковку поставят:
таджики – обязательный народ.

И мы – живём на честные полушки,
в трудах, не зарекаясь от сумы…

Ну и никто не скажет, что кормушки
для зимних птиц построили не мы.

КОММЕНТАРИЙ
Вот и сходятся округи
наши – разные – в одну…

Здравствуй, друг – поэт Нестругин
Александр-на-Дону!

В нашем небушке бездонном
тьма и та – живая…
                                  Лишь
не молчи подолгу!..
                                  С Доном
сам Ермак роднит Иртыш!

Строй сердечный не нарушен,
в пустоту не съехал
                                  слог…

Здравствуй, друг – поэт Кирюшин
Виктор всех моих тревог! –
Весь как есть остался брянским,
лишь по жительству – москвич…

По дорогам нашим тряским
можно космоса достичь!
Зверь тоски навечно вымер;
сердце, точно сельский клуб,
всех вместит…
                         Поэт Владимир
Скиф – иркутский жизнелюб –
здравствуй, друг!..
                             Ребята, всех вам
благ!
        …Жена погонит спать:
лучше, чем Григорий Блехман,
всё равно не написать…

Вверх

Комментариев: