Она шла по улице родной станицы, навстречу – соседка: «Вера, ты знаешь, ведь война закончилась!..» «Я упала, – рассказывала бабушка, тогда двадцатипятилетняя вдова. – А дальше не помню, что было со мной. Война, за что ты отняла у меня моего Ваню?..» От деда – Ивана Васильевича Божко – осталось письмо с фронта. Последнее. Помню его наизусть: «Здравствуйте, дорогие и многоуважаемые родители, Папа, Мама, Братья и Сёстры! Во первых строках моего письма спешу сообщить, что я нахожусь жив и здоров, чего и вам желаю – всего наилучшего в делах и жизни вашей. Сообщаю, что я в настоящее время нахожусь в Н. месте, конечно, не в мирной обстановке. Я от вас писем не получал, но и насчёт того, чтобы получить – сомневаюсь, а между тем, можете написать – вдруг получу. Дорогой мой отец и вы, мама, я всё же думаю примерно в этом году быть дома, если только всё будет в порядке, т. е. останусь в живых. А вы сами понимаете, что большевики никогда не сдавались и не сдаются, так что мы все уверены в нашей победе и для победы мы не посчитаемся ни с кровью, ни с самой жизнью. Я, как ваш верный сын, командир взвода управления, даю полную гарантию своей Матери-Родине и вам, дорогая мама Елизавета Фёдоровна, что я буду драться – громить своими меткими артиллерийскими выстрелами этого озверелого врага до конца, т. е. до полной победы. Вас призываю – укрепляйте нашу мощь своим честным трудом, удесятеряйте свои темпы, несмотря ни на какие трудности. Гоните и разоблачайте трусов и паникёров, ибо они хуже того врага, с которым мы сражаемся на полях битвы. С приветом ваш сын Божко И.В.» Дед погиб 23 сентября 1941 года на Кюбассари. Три с половиной месяца, день за днём, в наиболее критические для Ленинграда дни моонзундцы приковали к себе и перемалывали силы врага, которых так не хватало фашистам под Ленинградом. Это был коллективный подвиг балтийских моряков и частей 3-й отдельной стрелковой бригады, двух батальонов 16-й стрелковой дивизии. Даже если допустить, что весь островной гарнизон (в том числе и тылы) был равномерно распределён для обороны побережья, то и в этом случае на каждый из более чем 800 километров береговой черты приходилось бы всего по тридцать бойцов, на 65 километров – одна береговая батарея. В 1985 г. в «Воениздате» вышла книга «Война погасила маяки» (Серия «Летопись Великой Отечественной») капитана 1 ранга Юрия Васильевича Чернова, дружившего с писателем Валентином Пикулем. Эту книгу автор посвятил героическому гарнизону островов Эзель и Даго, защищавшему Моонзундский архипелаг до последнего патрона. И в ней несколько раз был упомянут командир взвода управления 42-й батареи Иван Божко, что я и позволю себе процитировать: «…14 сентября 1941 года фашистам не удалось высадиться на полуострове Кюбассари. Зато в тот же день, используя до 400 малых судов – шхун, баркасов, штурмовых ботов, – крупные силы противника ценой огромных потерь захватили небольшой плацдарм на острове Муху. А ещё через три дня после ожесточённых боёв фашисты форсировали мелководный пролив Вяйке-Вяйн между Муху и Сааремаа и начали наступление на остров в трёх направлениях: на Триги, Курессаре и полуостров Кюбассари. Снова 43-я батарея оказалась отрезанной от своих частей. <…> За эти несколько дней на батарею было сброшено до 500 бомб. Таяли ряды защитников полуострова. Теперь по ночам больше не делали гробов, а хоронили погибших в братской могиле недалеко от маяка. Подходил к концу боезапас. Однако днём, когда после обстрела и новой бомбёжки фашисты попытались захватить батарею, они вновь получили достойный отпор. <…> Карпенко собрал коммунистов: – Слушайте внимательно, товарищи. Из штаба получена радиограмма: “Расстрелять весь боезапас и действовать, как указано”. Значит, сегодня ночью мы пойдём на прорыв. Немцы, видимо, не ожидают этого. Командование приказало прорваться на Сырве. Если что с нами случится, враг не должен воспользоваться партийными документами. Поэтому партбилеты всем уничтожить. Останемся живыми – партия поверит нам, скажет, что мы поступили по-партийному. Ясно, товарищи? Эх, политрук, политрук, каково тебе сказать такое? А каково коммунистам выполнить? В ранних осенних сумерках у развалин казармы собрались защитники Кюбассари. У многих в темноте белеют повязки. А пятен крови на шинелях и не различишь – темно. …Рядом с политруком шагал командир взвода управления Иван Божко, прибывший на батарею перед самой войной после окончания училища[1] . Ступал он легко, крадучись, словно не было за плечами тяжёлого вещевого мешка с патронами. Когда впереди неожиданно залаяла собака, чавканье грязи, как по команде, прекратилось. Словно услыша чужих, собака лаяла злобно и надсадно. “Выдала, проклятая”, – подумал Карпенко, сжимая ложу карабина. Но раздались немецкие голоса, короткая очередь, собака несколько раз взвизгнула и смолкла. Фашисты сами прикончили надоевшую им собаку. И снова темень, осторожные шаги, шум дождя и грязь под ногами. Охранению удалось незамеченным подойти к пулемёту, установленному посреди дороги. Однако здесь их обнаружили. Прогремел выстрел, показавшийся неожиданно громким. Вместе с ним в тёмное небо взлетела ракета. Карпенко увидел рядом бледное от света лицо комсорга Ивана Божко. Тот держал винтовку наперевес и изменившимся голосом крикнул: – Вперёд, за мной! Раздались новые выстрелы. Батарейцы кинулись вперёд. Политрук перепрыгнул через окоп. Кажется, он был пустой. Едва не потерял равновесия, скользнув по липкой грязи… Ракета быстро опускалась. Чёрные тени от раскидистых деревьев стремительно неслись навстречу прорывающимся, обещая помочь, укрыть, спасти. Справа совсем близко показались тёмные фигуры. Оранжевой вспышкой раскололась граната. Комсорг Иван Божко обогнал Карпенко. Он бежал навстречу вражеским солдатам. Политрук видел, как на бегу комсорг ловко сделал выпад винтовкой и фашист со стоном повалился, а потом упал Божко. К Карпенко бросились сразу трое. Почти в упор он выстрелил. Кто-то со стороны налетел, тяжело дыша, вцепился в карабин, потянул к себе. Нет, не зря старший политрук работал в кузнице трамвайного парка. Вот когда ему пригодилась сила бывшего молотобойца. Карпенко легко отшвырнул солдата в сторону, наотмашь прикладом ударил другого. Не оглядывался, знал: больше не поднимутся. Сзади слышались крики, стоны, треск ломаемых сучьев. Стреляли редко. В такой темноте легко было перебить и своих. В небо взвились ещё две ракеты, но в лесу от них было мало проку. Прорвавшиеся батарейцы уходили всё дальше от дороги… Не все смогли прорваться к лесу…» …У деда Ивана было четыре брата: Николай, Пётр, Григорий, Дмитрий. Григория и Дмитрия война не пожалела, а Николай и Пётр вернулись домой, правда, давали о себе знать ранения, и в 70-х они ушли из жизни, почти друг за другом… Один из них писал своей матери с фронта: «Почему вы так плачете за нас, мама! Вы должны гордиться нами, мама… Мы все погибнем, умрём за Родину. Вы должны гордиться нами…» Сейчас ими гордятся внуки, правнуки. Подрастают праправнуки… А тогда речь шла о том, быть или не быть нашей Родине. Быть или не быть нам, нашим детям, нашему будущему… А бабушка всегда одинаково заканчивала свой рассказ: – Я не желаю войны… Нигде и нияк! «Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай…» А мы? ...Каждый раз, подходя к своему дому, вспоминаю слова поэта Вадима Ковды: «Если только в моё парадное входят два инвалида, то сколько всего было ранено? А убито?..» Сейчас они уже не входят в наше парадное. Наследство от них – подвиг спасённых жизней. И надрывная память о последних шагах их земного бытия. Но всегда хочется посмотреть в глаза «историкам-статистам», перекладывающим из одной папочки в другую миллионы погибших… Им это не ради памяти или справедливости надо – они, словно крысы во время чумы, радостно повизгивая, мечутся в поисках чего-нибудь пахнущего кровью: «Трупами врага завалили!» И по сей день никак не угомонятся все эти приспособленцы-перевёртыши, поливающие навозной жижей Великую Победу. Вы за кого, суки? За Гитлера? И почему я должен верить этим крысам, а не своему деду, так и оставшемуся навеки двадцатитрёхлетним?.. И что – я должен «переосмыслить» и «переоценить» то, что писал мой дед за несколько дней до своей гибели? Все эти «переосмыслители», если перефразировать его слова, хуже того врага, с которыми он сражался на полях битвы… …В конце девяностых годов, работая в газете, имел я честь общаться со многими ветеранами Великой Отечественной – подолгу, под гостеприимные чаи, слушал их рассказы «о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах». К сожалению, не всё из этих встреч сохранилось в диктофонных записях или на бумаге, да и газета – по сути – обратная сторона вечности. Но некоторые очерки удалось восстановить, хотя никого из тех ветеранов уже нет среди нас. Вот только одного я не стал делать: что-либо менять, переделывать на прошедшее время. Словно все мои собеседники никуда от нас не уходили… Держава-то наша по сей день ещё и потому жива, что работали на её мощь и процветание, защищали от врагов люди, о которых далее пойдёт речь.
Десантник из «инкубатора»Ракитинка – село большое. Ехал я на встречу с Виталием Васильевичем Пьянковым, не зная, на какой улице, в каком доме он живёт – всё, что у меня было, – это прошлогодняя фотография с празднования Дня воздушно-десантных войск: мягкий прищур весёлых глаз, не по-стариковски озорная улыбка гвардейца-десантника… Впрочем, плутать по селу не пришлось – первый же встреченный мной мальчишка со взрослой обстоятельностью объяснил, где найти Виталия Васильевича…
Их, юнцов 1925–1926 годов рождения, на фронте называли «инкубатором». Не в насмешку, не с пренебрежением, но – жалеючи. Захватили-то они самый конец войны, но война была к ним безжалостна – на последнем издыхании выкашивала всё самое молодое, самое цветущее… Виталий Васильевич Пьянков родился 5 апреля 1925 года в Пермской области, в селе Кува, а уже через полтора года осиротел – отца убили кулаки. С 26 октября 1942 года семнадцатилетний Виталий Пьянков – курсант Первого Ленинградского Краснознамённого военно-пехотного училища им. С.М. Кирова, которое незадолго до этого было передислоцировано в Березники Пермской области: – Сдали за «одиночного», за взводного. Оставалось только сдать боевой устав пехоты, и нам должны были дать офицерские звания, но… – Виталий Васильевич немногословен, делает остановки по ходу своего рассказа – настолько свежи ещё в памяти картины сурового курсантского быта, лица сверстников, большинство из которых так не вернулось домой… Шёл май сорок третьего, враг зверел с каждым днём, с каждым своим новым поражением, поэтому Красной Армии требовались свежие силы. Самых крепких и здоровых курсантов отправили под город Киржач, что в Подмосковье, на формирование 15-й военно-воздушной бригады, которая впоследствии вошла в состав 38-го стрелкового коруса. Редколесье и голое поле… Сами отрыли землянки и «прожили» в них до сорок четвёртого года: – На аэродром Слобода – десять километров «пешим строем при полном боевом снаряжении», – вспоминает старый солдат. Парашютные прыжки, отработка приёмов рукопашного боя, «учения, приближенные к боевой обстановке»… А за всем этим – ненависть к захватчику, желание скорее попасть на фронт: «Боялись, что без нас война закончится…», – грустно усмехаясь, завершил свой рассказ об этом периоде своей военной биографии гвардии сержант Пьянков. Так война чуть было и не закончилась без него, оставили сержанта готовить новые пополнения. И всё-таки его рапорты с просьбой отправить на фронт были услышаны…
38-й гвардейский воздушно-десантный корпус 9-й гвардейской армии… О её славном, героическом пути рассказал на страницах своей книги «Батальоны идут на запад» генерал-майор, начальник штаба дивизии Илларион Григорьевич Попов. Не забыл генерал отважного командира пулемётного расчёта Пьянкова – прислал экземпляр книги с очень тёплой дарственной надписью. Справедливости ради надо сказать, что 9-я гвардейская была сформирована только 5 января 1945 года (на основании директивы Ставки ВГК от 18 декабря 1944 года на базе управления 7-й армии и соединений отдельной гвардейской воздушно-десантной армии с непосредственным подчинением Ставке ВГК), но корпус прошёл немалый боевой путь…
…16 марта началась Венская стратегическая операция. Соединения 9-й и 4-й гвардейских армий на правом крыле 3-го Украинского фронта перешли в наступление. А до наступления – девять суток пешком по раскисшей земле, под непрерывными бомбёжками…
Из «Истории Великой Отечественной войны»: «На основании директивы Военного Совета от 11 марта 45 г. № 00191 9 Гв. армия в ночь на 13 марта приступила к смене войск 4 Гв. армии. В 15.45 16 марта 38-й Гвардейский воздушно-десантный корпус атаковал передний край оборонительной полосы противника…»
В этой скупой сводке речь идёт о боях за Секешфехервар, который четыре раза переходил из рук в руки. Через несколько дней после его взятия Виталий Пьянков получил свою первую награду – медаль «За боевые заслуги». «Чем меньше человек видел войну, тем больше в его рассказах собственного героизма», – говорил замечательный поэт-фронтовик Алексей Сурков. Виталий Васильевич рассказывает о бое, за который был награждён: – Прорвались немцы. Наш взвод на узком участке занял оборону. Немца остановили, а наш пулемётный расчёт был наиболее удачливым. И это – всё… За шестнадцать дней корпус прошёл с боями двести километров: – Видишь ли, сынок, в ротах по 9–10 человек пооставалось… – на этой фразе ветеран-десантник остановился, сжал зубы, а я понял – Виталий Васильевич пытается сдержать слёзы. И это не было слабостью. И неправда, что на войне быстро привыкают к смерти, особенно – своих товарищей… Через неделю после получения первой награды сержанта Пьянкова ранило, но вскоре – он уже снова был в строю. На сей раз – в 56-м гвардейском артполку, дивизионе 160-мм миномётов. «Утюжили» минами лесистые участки предгорий Альп, где фриц попытался создать так называемую «южную альпийскую крепость». Правда, полк входил в состав 105-й гвардейской воздушно-десантной дивизии под командованием Героя Советского Союза М.Н. Денисенко. Так что сержант Пьянков остался десантником. Дивизия прошла с жестокими боями всю Австрию, а пятого апреля вместе с другими частями 9-й гвардейской армии вышла на подступы к Вене. Чтобы сохранить памятники культуры и искусства, спасти город от разрушения, а его жителей от напрасных жертв, советское командование стремилось избежать длительных боёв за столицу Австрии. Успех решили быстрота и натиск – 13 апреля Вена была полностью очищена от гитлеровцев, а Виталий Васильевич Поляков в числе других 270 тыс. воинов был награждён медалью «За взятие Вены». Но за несколько дней до этого была другая, самая дорогая солдатская награда – медаль «За отвагу». «Танк был уничтожен… Противотанковой гранатой», – никакой бравады, никакого показушного геройства нет в словах Виталия Васильевича. Он лишь скупо добавляет: «Получил тяжёлое ранение…»
Война подходила к концу, но повоевать ещё сержант Пьянков успел – «не попробовав мюнхенского пива», так как фашист уже капитулировал. Дивизия совершила бросок на Прагу, за три дня преодолев 180 километров: – Пришлось «выкуривать» власовцев… Мы этих собак в плен не брали… Сейчас некоторые говорят, мол, Власов за Россию боролся. За какую такую Россию, ежели шёл он против своего же брата-товарища?.. Демобилизовался Виталий Васильевич в 1948 году в городе Райхенау (Австрия). После войны работал секретарём сельсовета на своей родине, бульдозеристом в одном из леспромхозов Приамурья, комбайнёром на целине (там и встретил свою судьбу – Аню… Анну Васильевну, с которой и переехал под Омск). Более десяти лет отработал на одной из казахстанских шахт. Солдат и труженик…
Виталий Васильевич вышел провожать меня за ворота. Долго махал рукой мне вслед, а солнце на какое-то время стряхнуло с себя не по-апрельски затянувшуюся пасмурность. По дороге домой мне вспомнились строчки из стихотворения Михаила Дудина: Он сделал всё. Он тих и скромен. …За форсирование австро-венгерской реки Раба Виталий Васильевич Пьянков был представлен к ордену Славы, но награда «не нашла» героя. Штабной писарь Аристов мог бы подтвердить этот факт, но… время не щадит никого.
Высота сержанта КосицынаЯ начинаю свой рассказ об одном из миллионов солдат Великой Отечественной войны, чья фронтовая биография «вместилась» всего в несколько месяцев жизни. Той жизни, когда смерть дышит тебе в лицо, когда знаешь: враг жесток и коварен, он пришёл, чтобы уничтожить твоих мать и отца, затопить кровью твою прекрасную Родину, выжечь её дотла, превратить в рабочий скот твой великий народ. Поэтому молчи, сегодняшняя гнусная и праздная телеэкранная шваль, разбегайся по крысиным норам и не высовывайся… Алексей Петрович Косицын родился 10 октября 1919 года в деревне Нижний Карбуш Омского района в крестьянской семье. Как говорит сам Алексей Петрович, «семья была большущая-пребольшущая: прадед и прабабушка, дед и бабушка, мать с отцом. У прадеда – семь сыновей…» В общем, сейчас такой размах трудно представить, а по тем временам – дело обычное. Алексей пошёл в школу восьми лет, но учиться не пришлось: врачи, определив у него трахому, до занятий не допустили. Исход мог быть только один – полная слепота, но либо что-то не сработало в «небесной канцелярии», либо сберегла Алексея неуёмная тяга к Свету. К тому самому, который Горький называл Учением. Благо, что в 1930 году родители решили перебраться в Омск, вот там и поступил мальчишка сразу во второй класс, «не спрашивая никаких врачей». То есть стал учиться и лечиться одновременно. В 12 лет сделали ему операцию, но девятый класс заканчивал почти двадцатилетним – отставал от сверстников. В армию Алексея, понятное дело, не призвали, а когда началась война, он поступил учиться на краткосрочные курсы при институте усовершенствования учителей. Потом была работа в Любомировке Таврического района и родной 53-й школе. На фронт молодой учитель просился не один раз, но несмотря на то, что глаза уже почти не беспокоили, ему отказывали. И только в августе 1942 года было принято решение, как он сам говорит, «призвать всех “трахомщиков”». Призвать – призвали, но отправили в Красноряск: «Там нас и отсортировали, – рассказывает Алексей Петрович. – У кого образование было до восьми классов – в маршевую роту, у кого больше – в учебный батальон. Через три месяца получил звание старшего сержанта, но был отправлен… не на фронт, а в Ачинское военное училище – осваивать дальнейшую военную науку. Правда, всего-то два месяца и пробыл там…» …Из сообщения Совинформбюро (к оперативной сводке за 6 августа 1943 года): «…Красная Армия, выполняя план Верховного Главнокомандующего, за месяц боёв ликвидировала наступление немцев на Курск, нанесла крупное поражение группировке отборных немецко-фашистских войск, ликвидировала Орловский плацдарм врага и освободила от немецких захватчиков города Орёл и Белгород… Теперь окончательно рухнули надежды немцев и их прихвостней на благоприятный поворот военных действий в условиях лета». Но участвовать в этих событиях Косицыну не пришлось, хотя училище он не закончил только потому, что нашим войскам требовалось свежее пополнение: многое на войне предугадать крайне сложно, сражение могло и затянуться, поскольку фашист, хотя и был уже бит и под Москвой, и под Сталинградом, но понимал, что в данной ситуации поражение обернётся катастрофой. Из состава Ачинского училища была сформирована рота автоматчиков, «влили» её в также только сформированный стрелковый полк и отправили на Курско-Орловскую дугу. Добирались, правда, долго. Конечно, старший сержант Косицын о планах командования мог только догадываться. В любом случае, в районе Орла он со своими товарищами оказался только осенью 1943 года. Многое сейчас Алексей Петрович вспоминает с трудом, но это не связано с тем, что минуло с тех дней почти шестьдесят лет. Когда с первых же дней своего фронтового пути начинаешь терять боевых товарищей… От Орла 1128-й стрелковый полк отправили в район Железногорска (Курская область). Шли, как говорит Косицын, не то чтобы с боями, но немец «на пути возникал».
…За первый же свой бой старший сержант Косицын был награждён орденом Славы III степени. Вспоминает он о нём так: «Был нашей роте дан приказ взять высоту. На подступах к Украине немец стал сопротивляться более яростно, цеплялся, можно сказать, за каждый овраг. А тут перед нами – отлично укреплённая, стратегически важная “точка”, которую никак нельзя было обойти. Тем более оставлять её у себя в тылу… Как сейчас помню, перед нашей атакой поднялась сильная вьюга, холодный снег хлестал по лицу, а фашисты вокруг нас ещё “фонари” повесили. Они всегда освещали свои позиции, потому что боялись, что в темноте подкрадутся красноармейцы и неожиданно нанесут удар. В общем, положил нас немец в снег своим шквальным огнём, многие бойцы полегли совсем. Ротный приказал отступить к своим, за что, конечно, ему сильно от комбата досталось. На другой день приказ: “Высоту взять во что бы то ни стало!” Пошли. И вот на подходе к немецким позициям командир роты был контужен, поэтому я, как командир первого взвода, взял командование на себя. По осветительным ракетам понял, что на востоке небольшая полоса – километра полтора-два – не занята противником. Это был участок глубоких оврагов…» Вот этими-то оврагами и провёл роту старший сержант почти в тыл к немцам, которые никак такой «наглости» не ожидали. Отстреливались яростно, но «без всяких ориентиров». С нашей стороны – ни одного убитого, только раненые. Высота была взята. Скупо рассказывает о войне Алексей Петрович, словно о тяжёлой, изнурительной работе. Нынешняя ребятня, воспитываемая на голливудских уродах и разных «бэтменах», наверное, уже просто не в состоянии понять, что за словами «освободили Шостку, Чернигов, Житомир, Тернополь» – самый настоящий, без «спецэффектов и компьютерной графики», подвиг. Более всего Косицыну запомнились 100–150 километров по Белоруссии. Ни одной целой деревни! – Всё выжжено дотла, оставались печные трубы, над ними – стаи воронья. Только изредка встречались одинокие, сгорбленные старухи. Почерневшие от горя. Странно, но Алексей Петрович не помнит, за что был награждён медалью «За отвагу»: «Боёв-то у нас много было, – говорит, – а я даже не все названия населённых пунктов запомнил. Да, на войне порой и страшно бывало, но о смерти как-то не думалось. Молодые были…» Но… через четыре месяца боёв – осколочное ранение в голову. Первое и последнее ранение. Случилось это под Тернополем. Вернее, тогда группа наших бойцов, в состав которой входил взвод Косицына, обошла город, зайдя в тыл к немцам, чтобы провести разведку боем. Хотя и были фашисты ошарашены, но огонь открыли прицельный и достаточно плотный. Мина взорвалась в пяти метрах от Косицына. Командир группы, видя, что его взводный истекает кровью, отдал ему приказ пробираться к своим. Наскоро перевязавшись, старший сержант подчинился, тем более необходимо было сообщить нашему командованию о том, насколько сильна оборона немцев на одной из окраин Тернополя. Превозмогая боль (осколок впился в скулу), Косицын шёл лесом, почти не вслушиваясь ни в шорохи, ни в другие звуки. Пульсировала одна только мысль: «Я непременно должен дойти до своих!» Но тут… буквально в десяти метрах от него, как привидения, «возникли» фрицы. Полоснул тогда Косицын по ним из ППШ и – бежать к видневшемуся невдалеке стогу сена. Не от страха, конечно. Главным-то было – доставить важные сведения командованию дивизии. Может быть, фрицев мало было, но за ним рванул только один. «Живьём взять захотел!» – мелькнула мысль у старшего сержанта, а фашист длинноногий, сволочь. Успел Алексей Петрович забежать за стог сена, а там – вилы. Так и нашёл свой конец фашист поганый под украинским хутором… Затем – шесть месяцев в Новосибирском госпитале, 105-й запасной стрелковый полк (здесь его «нашли» орден Отечественной войны II степени и медаль «За боевые заслуги»). В сентябре 1945 года уже младший лейтенант Косицын был демобилизован. Его послевоенная жизнь требует отдельного рассказа, в котором будет и учёба в педагогическом институте, и многолетнее директорство в нескольких омских школах. Но тогда, почти сразу после войны, Алексей Петрович записал в своей заветной тетрадке: Я много раз бывал в бою. Да, он до сих пор пишет стихи. Иногда берёт в руки кисти, а затем на полотнах появляются лесные пейзажи с непременным стожком на опушке. Тем самым? Прошло уже столько времени, а и писать о тех событиях тяжело. Но прекрасно помнит, насколько велика в своей скромности и бескорыстии красота души абсолютного большинства людей, с которыми пришлось делить все тяготы войны. Проявлялась эта красота в ежеминутной готовности пойти в свой последний бой, не уронив достоинства советского человека. Не отсюда ли и его тогдашняя уверенность, что, как бы ни поворачивалась военная судьба, какие бы испытания не предлагала она, враг будет разбит. С такой же уверенностью он живёт и сейчас.
От Волги до НейсеРанняя весна 1944 года… 95-я гвардейская дивизия в составе 1-го Украинского фронта участвовала в Уманско-Ботошанской операции. На дорогах – сплошная грязь, с трудом двигались даже танки. А поля, где артиллеристам приходилось занимать огневые позиции, и вовсе представляли собой непроходимые топи. Батарее старшего лейтенанта Скопинцева была поставлена задача уничтожить огневые точки немцев на господствующей высотке, которые не позволяли продвигаться нашей пехоте. Комбат приказал выдвинуть орудие на прямую наводку. А как это лучше сделать, предстояло решить командиру орудия, старшему сержанту Михаилу Храменку. Главное – не дать себя обнаружить, занять огневую позицию скрытно. Храменок обратил внимание на овраг. По нему текла мутная талая вода, в колдобинах стояла илистая жижа. Но Михаил решил рискнуть. Вырезав из ивняка шест, двинулся по течению. Шёл, проваливаясь в воде по самые плечи, ощупывая каждый метр намеченного пути. А через некоторое время тот же путь проделало орудие – солдаты вместе с командиром тащили его на руках… Пушка словно вынырнула на противоположный скат оврага и застыла за кустом. Потом, растянувшись цепочкой, огневики передавали друг другу снаряды. По команде старшего сержанта Храменка орудие в упор расстреляло засевших на высотке гитлеровцев. Наши стрелки пошли в атаку. Один «заурядный» эпизод… В боевом донесении он был только упомянут. А старший лейтенант Скопинцев лишь в нескольких словах похвалил расчёт Храменка, ведь таких случаев в боевой обстановке было множество. Да и не думал артиллерист о наградах… Михаил Васильевич родился 15 мая 1922 года в селе Поречье Тарского уезда Омской области. Учился в школе, в Тарском педагогическом училище, в январе 1941-го был призван в Красную Армию, после начала войны – направлен в Омское пехотное училище им. Фрунзе. Правда, окончить его не удалось, война распорядилась по-другому. Фашистские полчища рвались к Волге, наши войскам требовались все новые и новые соединения. В марте 1942 года полковник Л.Н. Гуртьев на базе возглавляемого им военного учебного заведения сформировал 308-ю стрелковую дивизию, куда и был определён Михаил Храменок – командиром миномётного расчёта. Первый бой – первое ранение. Михаил Васильевич и сейчас носит в груди этот осколок, поэтому никогда не забудет деревню Орловку, что в тридцати километрах от Сталинграда. Там он получил своё первое боевое крещение, там он по-настоящему узнал, что такое – война… После медсанбата Храменок поступил в распоряжение командира 608-го артиллерийского полка и был назначен в 8-ю батарею командиром орудия. Так начался его боевой путь в составе 226-й стрелковой, а с 4 мая 1943 года – 95-гвардейской дивизии… Да, не помышлял на войне о наградах Михаил Храменок. Не помышлял он о них на Курской дуге, когда огнём своего орудия прямой наводкой отбивал атаку танков и пехоты противника под Прохоровкой. За это он был награждён медалью «За боевые заслуги». Затем – орден Славы III степени за уничтожение шести вражеских танков в одном бою. Никто тогда из расчёта Храменка не погиб, но помнит он и никогда не забудет своих боевых друзей, павших смертью героев уже в самом конце войны – Гену Коробкина, Васю Ревнивцева и многих других… А за участие в отражении танковой атаки, живой силы и техники противника на Сандомирском плацдарме в районе местечка Шидлув Михаил Храменок удостоен ордена Отечественной войны I степени. Вот что пишет из Ленинграда о М.В. Храменке бывший комсорг 2-го дивизиона 233-го гвардейского артполка Николай Фисенко: «Михаила Храменка я знал на войне как верного, доброго, заботливого товарища. Заглянешь в его светло-голубые глаза под пшеничными, выгоревшими на солнце и ветрах бровями и удивишься, какие они внимательные, по-хорошему человеческие, ласковые. Любили его солдаты, тянулись к нему. При посещении 8-й пушечной батареи я, комсорг дивизиона, всегда видел Храменка в кругу товарищей. В промежутке между боями Миша собирал ребят, чтобы почитать свежую газету, обменяться новостями, сообща порадоваться успехам, а порой и разделить горе с товарищем…» Михаил Васильевич прошёл с боями путь от Сталинграда до Праги через Курск, Украину, Польшу, Дрезден… 12 января 1945 года началась Висло-Одерская операция. Старший сержант Храменок со своим орудием участвовал в артиллерийской подготовке наступления наших войск, двигался в боевых порядках стрелков, поддерживал пехотинцев огнём. Позже он со своим расчётом подавил около десяти огневых точек врага на западном берегу реки Нейсе, чем способствовал её успешному форсированию нашими войсками. И гвардеец Храменок был награждён орденом Красного Знамени… Скупо говорит Михаил Васильевич о своих боевых заслугах, а военные донесения, конечно же, не до конца отражают то, какими кровью и потом добывалась Победа – три тяжёлых ранения, контузия… Оценивая высокие заслуги перед Родиной на фронте, командование доверило гвардии старшему сержанту Храменку представлять 233-й гвардейский Краснознамённый Ченстоховский артиллерийский полк на знаменитом Параде Победы в Москве. Сам же Михаил Васильевич вспоминает об этом буднично, не без доли солдатского юмора, словно стесняясь: «Померили – рост должен быть не менее 178 сантиметров, послали на врачебную комиссию, погрузили в эшелоны и до Москвы – без пересадки… В Москве снова сняли мерки, сводили в баню, потом по “соточке” и – карантин с ежедневной строевой…» А поэт-фронтовик Юрий Мельников писал так: Держали мы равнение направо, …После войны Михаил Васильевич окончил Ленинградскую школу КГБ и долгие годы работал в органах государственной безопасности, а затем начальником первого отдела омского предприятия «Промавтоматика», ныне не существующего… Да, камни, наверное, помнят… А мы?
Связисты МишиныПётр Степанович Мишин не любит говорить о войне, а ордена и медали надевает только два раза в году – 23 февраля и 9 мая. Хранит он их в мешочке, напоминающем фронтовой кисет, и никаким героем себя не считает. Впрочем, его жена – Ефросинья Михайловна – совсем другого мнения: «Мой Петя – человек легендарный, он же рейхстаг брал!» А война приходит к Петру Степановичу во сне, когда тупой болью начинает напоминать о себе осколок, который носит в себе гвардии старшина с 1942 года. И вот ему уже не до сна. Но не вражеский металл не даёт спать – Пётр Степанович вспоминает своих боевых товарищей, которых он потерял под Сталинградом, под Берлином, при штурме рейхстага…
Пётр Степанович Мишин родился 18 января 1922 года в якутском посёлке Незаметный, который в мае 1939 года был переименован в город Алдан. Окончив школу, работал старателем на золотых приисках. Правда, потрудиться ему пришлось чуть более года, потому что в феврале 1940 года был призван на военную службу. Служил Пётр Степанович на советско-финской границе связистом, но повоевать с белофиннами ему не пришлось – 12 марта между Финляндией и СССР был заключён мирный договор, согласно которому боевые действия прекращались в 12 часов 13 марта 1940 года. Перед самым началом Великой Отечественной войны часть, в которой проходил срочную сержант Мишин, перебазировали под Москву. Вот там он и принял свой первый бой. А потом был Сталинград. …Немец атаковал силами, значительно превосходящими наши. Связь между дивизиями была необходима как воздух, но её не было – где-то на линии обстрела она была повреждена то ли во время артобстрела, то ли во время бомбёжки. Через несколько дней после первого боя с немцами от роты, в которой одним из взводов командовал старшина Мишин, осталось не более тридцати бойцов. Всё это время на позиции советских войск пикировали «юнкерсы». Без единой минуты перерыва шли волна за волной немецкие самолёты. Как говорит Пётр Степанович, тот, кто слышал этот «вопль воздуха», раскалённого авиационными бомбами, тот, кто пережил напряжение хотя бы одного стремительного десятиминутного налёта, тот сможет понять, что такое интенсивная воздушная бомбёжка. Казалось, всё живое должно быть сломлено, уничтожено, а дивизия, закопавшись в землю, не согнулась, не сломалась, а вела огонь – упрямая, бессмертная… Но – не было связи. Старшина Мишин вызвался найти повреждение и устранить его. На это у Петра Степановича ушло не более часа, но чтобы связь не прерывалась, нужно было соединить два конца кабеля без каких-либо подручных средств. Так получилось. И старшина с этой задачей справился, несмотря на тяжёлое ранение – четыре вражеских осколка впились в его тело. Таким, истекающим кровью, и нашли старшину солдаты его взвода. Но связь была бесперебойной столько, сколько это было необходимо. А после ранения – госпиталь за госпиталем, и после третьего или четвёртого Мишина демобилизовали… Но не долго пробыл в тылу Пётр Степанович. Когда старшину, казалось бы, списали подчистую, он приехал в станицу Усть-Заостровку Омской области к родной сестре. Да, работы на селе хватало, фронту нужен был хлеб и не только хлеб, но рвалась душа солдата на фронт, но… не могли Мишины «отсиживаться в тылу». Именно так – Мишины, потому что кроме Петра воевали и четыре его брата. Правда, за всю войну гвардии старшина встретил только одного из них – Валентина, который после госпиталя догонял свою часть. Но это было уже потом, в начале 1945 года, а в феврале 1944-го, каким-то образом обманув врачей, Пётр Степанович вторично – редкий случай! – оказался на фронте. …И вот – последний год войны. Пройдены Белоруссия и Прибалтика, освобождена Варшава, форсированы Висла, Одер… В первых числах марта Мишина «нашёл» орден Красной Звезды. За тот подвиг, под Сталинградом. А до Берлина оставалось сто километров. Вот выписка из Приказа Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина от 4 марта 1945 года № 288: «За отличные боевые действия при прорыве обороны немцев восточнее Штутгарта и выход на побережье Балтийского моря всему личному составу соединения, в том числе вам, тов. гв. старшина П. Мишин, принимавшему участие в боях, объявляю благодарность». О последних днях войны Пётр Степанович рассказывает так: «В ночь с 15 на 16 апреля более 150 прожекторов осветили передовую линию обороны немцев… В составе 3-й ударной армии мы обеспечивали связь со 150-й стрелковой дивизией, которой командовал генерал-майор Шатилов. Враг сопротивлялся ожесточённо. Под постоянным мощным обстрелом связистам нелегко было работать. Одна за одной выходили из строя машины, убиты лошади, а катушки с проводом нужно было несмотря ни на что тянуть вперёд и вперёд… Особенно тяжёлыми были бои в ночь с 29 на 30 апреля – на подступе к самому главному логову врага. Накануне командир батальона связи подполковник Грабин и замполит Кулегин собрали всех коммунистов и поставили задачу по обеспечению связи непосредственно 756-му полку, который должен был водрузить Знамя Победы на рейхстаг… После собрания я вместе со своим взводом связистов расположился на НП в доме Гиммлера. Здесь же находился и командир дивизии генерал-майор Шатилов…» А затем Петру Мишину вместе с тремя бойцами своего взвода пришлось преодолеть под вражеским огнём расстояние между «домом Гиммлера» и рейхстагом, рисковать жизнью, чтобы была связь… 30 апреля в 22 часа 50 минут Знамя Победы было над рейхстагом!..
После окончательной демобилизации Пётр Степанович Мишин своим постоянным местом жительства избрал Усть-Заостровку. Там он и встретил свою Фросю, тоже вернувшуюся с войны…
Ефросинья Михайловна родилась на Украине и жила там с родителями до 1940 года. Именно в этот год приехали к ним «большие люди» с призывом переселяться на так называемые «сибирские свободные земли». Отец Фроси принял решение: вербуемся! Всего же с Украины в Усть-Заостровку переселились 40 семей. Дали и корову, и овец, дом купили в рассрочку. Да вот беда: Ефросинья-то оканчивала 10 классов на украинском языке, а здесь школа была, естественно, с обучением на русском. Поучилась-помаялась украинская дивчина пару месяцев, а потом отец ей и говорит: «Вот тебе счёты – иди работать в сельсовет счетоводом». Фрося пошла, но уже на второй день её «повысили в должности» – стала она счетоводом-кассиром. Сразу после начала войны Ефросинье добавили обязанности секретаря… «Это сейчас многие призывники не хотят идти в армию, – рассказывает Ефросинья Михайловна, – а тогда все были готовы встать на защиту Родины. В 1942 году женщин четырежды призывали в армию, в основном с медицинским образованием. Я попала во второй призыв. Нас троих тогда призвали из Усть-Заостровки, но одну девушку оставили дома – большая семья, больные родители, ну и тому подобное…» Разместили девчат около железнодорожного вокзала – в ДК имени Лобкова, и сказали: «Будете находиться здесь столько, сколько это необходимо, то есть до тех пор, пока не будет пополнения». Но его ждать долго не пришлось – уже на следующий день в Доме культуры яблоку негде было упасть, девушек со всех районов области привезли сюда. Затем «погрузили» их в вагоны-теплушки и поехали они на… восток. День-два девушки вели себя спокойно, но затем начали роптать: «Почему вы нас не на фронт везёте?» «Военная тайна, – отвечали им. – Прежде чем попасть на фронт, вас кое-чему научить надо». И вот уже позади Иркутск, Красноярск, «славное море – священный Байкал». Снова взбунтовались девчата: «Почему никто ничего не говорит? Везите нас на запад!» На сей раз им ответили более определённо: «Мы вас в такое место везём, что будете довольны, может быть, ещё больше». …В Хабаровске их ждали баня и военное обмундирование. Ночь девушки провели в одном из ангаров на военном аэродроме, а наутро им сказали: «Будете служить в 10-й Дальневосточной авиационной армии». «Я попала в связь, – вспоминает Ефросинья Михайловна, – потом нам объяснили, что здесь очень много наших войск, у которых одна задача: в случае нападения японцев. защитить дальневосточные рубежи нашей Родины. Японцы тогда без конца трубили по радио о своей непобедимости, хвастались своей Квантунской армией, а мы стали учиться работать на аппаратах Морзе, “Москва-Бодо” и СТ. Наши части постоянно маневрировали, чтобы ввести немцев в заблуждение, дескать, численный перевес на стороне Красной Армии. С конца 1944 года стали нас учить прыжкам с самолёта, а когда Советский Союз объявил Японии войну, наш полк разбросали по разным точкам. Об объявлении войны я узнала первой из всех наших девчат, потому что служила контролёром телеграмм. Как сейчас вижу: открывается дверь в нашем “объекте”, и заходит Маршал Советского Союза Василевский. Принял он мой рапорт, а потом и говорит нам: “Ну что, девчата, не побоитесь лететь во вражеский тыл?” “Нет, товарищ Маршал Советского Союза, не побоимся!” – ответили мы все чуть ли не хором…» …В считанные дни из наиболее обученных девчат была сформирована десантная группа связи, потом она была заброшена под Харбин. В этой группе была и Ефросинья Михайловна, а задача была одна: осуществлять радиосвязь до подхода наших войск. «После капитуляции самураев, – продолжает вспоминать Ефросинья Михайловна, – мы думали, что сразу поедем домой, но нам сказали, что нужно здесь побыть ещё какое-то время, чтобы подготовить себе замену, а одна рота будет перевозить аппаратуру на Курильские острова. В этот батальон я и была зачислена…” Поначалу перевозка проходила спокойно, но однажды связистки наткнулись на японцев, которые либо ещё ничего не знали о капитуляции, либо решили вообще не сдаваться. Так уж получилось, что в роте не было ни одного мужчины – всеми её подразделениями командовали девушки. Но не испугались они, когда из двух придорожных фанз раздались выстрелы – девчата взяли «да и забросали самураев гранатами…»
После демобилизации вела начальные классы в Усть-Заостровке Ефросинья Михайловна, а Пётр Степанович на протяжении почти тридцати пяти лет был одним из лучших председателей сельсоветов области, за что и награждён орденом «Знак Почёта»… О себе говорят, что они – счастливые люди, что живы и счастливы любовью друг к другу, к детям, внукам… Много людей хороших встречалось по жизни – и это счастье, сейчас приходят внуки – это тоже счастье… Любят фильмы военные смотреть, советские, те, которые напоминают им годы молодые, которые несмотря ни на что фронтовики всё равно считают самым счастливым временем в своей жизни. Трудно было? Да! Много горя и испытаний? Несомненно! Но это была их молодость, без которой им не жить… А недавно «золотая свадьба» у них была, хоть и не отмечали, почему-то не было у них такой привычки – отмечать семейные праздники, живут – слава Богу!..
Сержант Степан ПичугинМы жили с ним по соседству – в одном доме, только в разных подъездах. Каждое утро Степан Иванович выходил во двор, делал несколько медленных шагов, останавливался, поднимал голову в небо, а потом – тяжело, с долгим, шелестящим вздохом – опускал взгляд на землю. Вернее, на асфальт, уже надтреснутый, словно и не прошлой весной уложили его здесь молчаливые, но суетные узбеки, то ли другие среднеазиатские бедолаги… Обычный старик с двумя рядами наградных планок на потёртом, но чистом пиджаке. Тот, кто понимал, видел, что все его ордена и медали – самые что ни на есть боевые. Тогда, в 1995-м, таких стариков было ещё немало… Мы познакомились, и накануне Дня Победы он пригласил меня к себе домой, а из тогдашнего нашего с ним разговора получился небольшой очерк, опубликованный в одной из омских газет. Спустя несколько месяцев Степана Ивановича не стало, хотя на вид он был ещё крепок, не гнушался рюмкой-другой к обеду, которые называл «наркомовскими», смешливо, но всё-таки опасливо поглядывая на свою супругу – Антонину Алексеевну. Правда, в те несколько месяцев он уже редко выходил на улицу… К сожалению, ничего, кроме записей в блокноте, фотографии да нескольких копий документов, от того разговора у меня не сохранилось – самого очерка не сохранилось, поскольку журналистского архива не заводил. Но я попытался восстановить в памяти и на бумаге тот, двадцатилетней давности, разговор со Степаном Ивановичем, Царствие ему Небесное и Вечная Память… Восстановил так, словно говорили мы с ним вчера, словно и завтра я увижу его выходящим из подъезда, поднимающим взгляд к небесам…
…«Жизнь вся уже позади, а я всё ещё, будто и не было другой жизни, смотрю туда, в войну… Что я там пытаюсь разглядеть?» – Степан Иванович посмотрел на свои пальцы, искалеченные осколком, задумался… Я не решался прервать его молчание, зная, что старые солдаты, прошедшие все круги ада, имя которому – война, о себе говорят не очень охотно… Появится желание – расскажут. Если появится. Если смогут. «Регистрацию» разорвавшихся снарядов да прозвеневших пуль память фронтовиков не жалует. «Когда пишешь о войне, надо выключать звук. Иначе не будет слышно человеческого голоса…» – сказал как-то поэт-фронтовик Василий Субботин. Степан Иванович Пичугин родился в 1912 году в деревне Самарка Крутинской волости Тюкалинского уезда Омской губернии. Окончил три класса сельской школы, а потом надо было помогать отцу, известному на всю округу пимокату, добывать средства на кусок хлеба, поскольку к тому времени в семье Пичугиных было уже шестеро детей. Поэтому, когда подошёл срок служить в Красной Армии, дали ему отсрочку, хотя Степан «во солдаты» хотел – даже приписал себе четвёртый класс: «Тех, у кого с грамотой было туго, на службу не брали». Наконец-то, в январе 1937 года, пришла долгожданная повестка, а поскольку Степан овладел к тому времени профессией шофёра, то немудрено, что попал он служить в автотранспортный батальон. Борзя, Мангут, потом – Монголия… Боевое крещение получил на Халхин-Голе летом тридцать девятого. …В ходе всего конфликта японцы имели преимущество перед нашими войсками в условиях стратегического развёртывания. Поэтому всё произошедшее иначе как «чудом на Халхин-Голе» трудно назвать. Японцы подвозили войска и всё нужное для них по недавно проложенной железной дороге, которая заканчивалась всего в 30 км от района конфликта. Советские войска подвозились и снабжались автотранспортом, при этом каждому грузовику приходилось делать рейсы в 1300–1400 км в оба конца. Недаром маршал Жуков в своих воспоминаниях, описывая Халхингольское сражение, благодарственным словом поминает наших армейских шофёров. – Я возил горючее из Борзи – ровным и совсем не старческим голосом рассказывает Степан Иванович, – заправлял «самолёты», которые мы «головастиками» называли. Так вот, ехал уже после заправки назад, до границы километров шестьдесят оставалось, и на тебе – откуда-то из-за солнца – японец на бреющем… Успел дать по тормозам и выскочить из кабины – пулемётная очередь прошла в нескольких сантиметрах… К 31 августа японская группировка была окончательно разгромлена …Более года Степан Пичугин прослужил в Монголии: – Построенных казарм не было, на первых порах наши просто в землю зарывались: делали яму на несколько человек, а сверху брезентом затягивали. Вначале это терпимо, но уже во второй половине октября наступили изрядные морозы… У наших войск никаких запасов топлива не было, приходилось туго. Возил уголь, дрова, занимался подвозом леса и других стройматериалов – за многие километры из лесов, примыкающих к советско-монгольской границе, так как на месте нет буквально ни одной палки не было. Через два-три месяца войска оказались в сносных землянках, хотя и очень примитивных, но достаточно тёплых, и частично в войлочных юртах, которые в довольно большом количестве предоставило монгольское правительство…
После демобилизации Степан Иванович завербовался в «Союзнефтьэкспорт» и крутил «баранку» всё в той же Монголии. Известие о войне застало его в Улан-Баторе: – В Монголии тогда по контракту работало более двух тысяч водителей из Союза, и все мы, как один, с первых дней войны просились на фронт – консульство буквально завалили заявлениями. Но тогда как говорили? «Через два-три месяца война закончится…» Атташе нам внушал: «Вы тут нужней!» И то правда – пятьсот машин с горючим на колодках стояло, японцы же восемьдесят дивизий подтянули к Монголии… Но когда долбанули фрица под Москвой, то и самураи поутихли, а нас – в теплушки и на фронт. Прибыли в Калинин – его только что освободили… Степан Пичугин попал в 327-ю дивизию, входившую в состав 2-й Ударной армии: – Поначалу она была 26-й резервной… – тяжело даётся рассказ о событиях, происходивших в то время на Волховском фронте, старому солдату. – Потом была переименована во 2-ю Ударную. Сходу Волхов форсировать не удалось, полегло нас тогда немало, так и вооружение плохонькое было, боеприпасов – чуть, почти не видно наших самолётов… Правда, через несколько дней удалось зацепиться за несколько плацдармов на другом берегу, а числа 16-го января мы даже освободили несколько деревень… Нет, чего там говорить, героически армия сражалась, а командовал ей тогда генерал Клыков. Власова потом назначили, когда меня уже ранило, я в госпитале был. В декабре 1942 года после выздоровления был направлен на Северо-Западный фронт…
Младший сержант Степан Пичугин принимал участие в Первой Демянской наступательной операции. Первой целью операции был город Старая Русса, однако из-за сильной укреплённости взять его с ходу не удалось. В результате на этом участке продвижение советских войск было остановлено. Продвигаясь с большим трудом по лесисто-болотистой местности, советские войска первоначально полуокружили противника в районе Демянска с севера и юга. Полное окружение немецких войск удалось завершить 25 февраля, замкнув в кольце семь дивизий 16-й немецкой армии (около 100 тыс. человек). Однако удержать блокаду не удалось – противник ценой больших потерь 23 апреля разорвал кольцо окружения, образовав так называемый рамушевский (по названию села Рамушево) коридор шириной к концу апреля 6–8 км. В течение месяца здесь шли непрерывные бои. Предпринимавшиеся с 3 по 20 мая попытки войск Северо-Западного фронта замкнуть коридор и ликвидировать демянскую группировку противника успеха не достигли[2] . Затяжные позиционные бои в этом районе продолжались до конца года. …Несколько раз я пытался разговорить Степана Ивановича о нём самом, но тот скажет две-три фразы и снова – об однополчанах да своих командирах. – Степан Иванович, – спрашиваю, – вот некоторые «историки» пишут, что фрица-то мы трупами завалили да кровушкой залили, а командиры наши – сплошная пьянь и бездарь… Что скажете? – Брехуны, кукан им в… – отвечает Степан Иванович и ещё кое-что покрепче добавляет… После первого, неудавшегося штурма Старой Руссы[3] Степана Пичугина направили по «специальности» – механиком-водителем во 2-ю танковую армию, для опытного шофёра освоить вождение танка – дело нехитрое… Командовал армией генерал-лейтенант Родин, отличившийся в Сталинградской битве. Из истории Курской битвы: «С 5 по 11 июля 1943 г. части 2-й танковой армии во взаимодействии с войсками 13-й армии отразили крупное наступление немцев на орловско-курское направлении. На оборонительных рубежах этих армий разбился бронированный кулак шести немецких танковых дивизий. Введённые противником в большом количестве тяжёлые танки типа “Тигр” и самоходные орудия “Фердинанд” не выполнили той задачи, которая на них возлагалась, и, следовательно, не оправдали надежд немецкого командования. Потери 2-й танковой армии (с учётом потерь 19-го танкового корпуса) в материальной части составляли около 46,4% танкового парка армии, 49% всех потерь составили безвозвратные потери»[4] . За участие в этом сражении младший сержант Степан Пичугин получил первую свою награду – орден Красной Звезды. Не могу написать большего, поскольку Степан Иванович сказал об этом всего несколько слов: «Ад кромешный… подбили… залатали… поцарапало… заштопали…» Но ордена-то солдатам за здорово живёшь не давали. – После Курской битвы армией командовал Богданов (Семён Ильич Богданов, дважды Герой Советского Союза, маршал бронетанковых войск. – Ю.П.). Вот командир был! В головном танке всегда в атаку шёл. Сам-то из «старорежимных», да ещё под следствием в тюрьме сидел перед войной, но на фронте в партию вступил… У Богданова как? Сам на передовой и весь штаб на передовой. В ноябре 1944-го армия гвардейской стала… Но это было потом, а тогда, в один из последних битвы на Курской дуге, Степан Пичугин был ранен во второй раз. Две недели в медсанбате – и снова на фронт: – В тыл хотели оправить, но я сказал, что и здесь-то не сыто, а там вообще голодно, не могу баб да ребятишек объедать… Сержант попросту сбежал из медсанбата. На фронт, на новую машину. Но поначалу попал в танковый десант. Кто воевал, тот знает: первые пули врага – десантникам. И об этом «эпизоде» – только несколько слов, хотя слегка побелевший шрам возле правого виска (ничего себе «поцарапало»!) говорил о том, как тяжело было вспоминать ветерану «о боях-пожарищах». – Всяко бывало на войне, – продолжал гвардеец, – во время Корсунь-Шевченковской операции меня чуть было не расстреляли (тут в первый раз за всё время нашего разговора Степан Иванович заулыбался). Как дело было? Приказали отвезти нашего замполита с документами Военного Совета армии в штаб фронта на бронетранспортёре под охраной двух автоматчиков. Выехали. Возле одной из деревень замполит приказал мне остановиться, а сам с автоматчиками отправился выяснять обстановку. Стою, а тут – контрразведка на «виллисе» подъезжает, главный у них, подполковник, орёт: «Чего стоишь? Давай вперёд!» Отвечаю: «Не могу, у меня уже другой приказ есть, а вас я не знаю». К «стенке» уже было поставили, да тут замполит с автоматчиками вернулся. Немец-то, оказывается, в четырёх километрах был…
Форсирование Днепра, Днестра, разгром горной дивизии немцев под Яссами, Ковель, Желехув, Люблин… Ещё одна Красная Звезда, орден Отечественной войны II степени, медали «За отвагу», «За боевые заслуги». А позже – «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина»… Умань, Вапнярка, Сороки, Бельцы – таковы своеобразные вехи стремительного, как половодье, – да оно и в самом деле проходило весенним половодьем – наступления 2-й танковой армии в составе войск 2-го Украинского фронта. И в двадцатых числах марта 1944 года танкисты с холмов Молдавии, покрытых виноградниками, увидели серебристую ленту широко разлившейся реки Прут. Это была государственная граница Советского Союза, тридцать три месяца назад попранная врагом. 10 марта 1944 года 2-я танковая армия, довершив разгром двух пехотных и четырёх танковых дивизий гитлеровцев, освободила Умань, а на следующий день генерал Богданов был удостоен звания Героя Советского Союза. Вся 2-я танковая армия дралась умело и храбро. Давая высокую оценку её действиям в Уманско-Ботошанской операции, Маршал Советского Союза И.С. Конев в «Записках командующего фронтом» писал: «Это была хорошая слаженная армия, в боевом отношении подготовленная, организованная, а в действиях отличавшаяся смелостью, напористостью и большой активностью». Степан Иванович говорил то об одном, то о другом – это обязанность историков быть строгими в хронологии. Вторая гвардейская в сводках Верховного Командования именовалась «штурмовой, прорывной», поэтому и «бросали» её с фронта на фронт, с одного направления на другое.
Из личного архива С.И. Пичугина «За отличные боевые действия приказами Маршала Советского Союза Сталина И.В. Вам – участнику блестящих побед над немецко-фашистскими захватчиками объявлены благодарности: За овладение городом Демблин. (Приказ от 26 июля 1944 г.). За овладение городами Седлец, Минск-Мазовецкий… (Приказ от 31 июля 1944 г.). «Гв. сержанту С.И. Пичугину. Приказом Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза т. Сталина от 20 марта 1945 г. За овладение городом Альтдам и ликвидацию сильно укреплённого плацдарма немцев на правом берегу восточнее Штеттина объявлена благодарность…»
Точно такие же благодарности Степан Иванович получил за Варшаву, Лодзь, Быгдощ… и ещё два десятка городов и населённых пунктов. – Когда жали на Люблин, то оторвались от основных сил на двадцать километров. Пришлось несколько раз занимать оборону. В Люблине до полутора тысяч автоматчиков и фаустников засело. Правую ключицу Богданову – навылет, но он не только сознание не потерял, но и продолжал командовать, пока мы фрица из Люблина не вышибли… [5] – рассказывая о командующем, Степан Иванович умолчал о своих ранениях. Этот «пробел» восполнила его супруга Антонина Алексеевна: – На нём самом шрамов не счесть… Ты расскажи, Стёпа, о том, как вы немца пленного с собой целую неделю возили-кормили. Взяли его в плен, сразу сдать не удалось, вот и приручился… Русский человек отходчив. – Да, сразу не убьёшь, – подхватил Степан Иванович, – а потом жалко. Мы в одном городе на целые штабели расстрелянных мирных жителей наткнулись… А потом, в следующем бою, ни одного пленного не взяли.
…От Вислы до Одера враг изрыл землю оборонительными рубежами. Путь к Одеру пролегал через промежуточные позиции с укреплениями полевого типа, через старинные крепости, приспособленные гитлеровцами для современного боя: через «Померанский вал» и три линии долговременных сооружений стокилометрового «Одерского четырёхугольника». Здесь были малые и большие, одноэтажные и двухэтажные доты с бронированными многоамбразурными башнями и куполами, сборные и универсальные пулемётно-артиллерийские и противотанковые дзоты; фортификационные сооружения типа «панцер-верке» – с подземной железной дорогой, десятками галерей, боевыми казематами; противотанковые препятствия – рвы с железобетонными контрэскарпами и бронированными крутостями, рельсовые и пирамидальные надолбы – «зубы дракона», металлические тетраэдры и ежи[6] . 2-я гвардейская танковая армия образовывала как бы остриё, которое тем глубже врезалось во вражеский тыл, чем быстрее наступали другие наши армии. Остриё всё время было в движении, направление у него было одно – на запад. Стремительность была душой всех действий 2-й гвардейской танковой армии в Висло-Одерской операции. С боями за 17–18 суток войны армии преодолели более 550 км, продвигаясь порой по 70–80 и даже 100 км в сутки, освободив десятки польских городов и сёл[7] . Был форсирован Одер, захвачен Кюстринский плацдарм, с которого вскоре наши войска начали Берлинское сражение – заключительное сражение Великой Отечественной войны… В самом Берлине гвардии сержант Пичугин побывал уже после капитуляции, поскольку один из корпусов 2-й гвардейской танковой армии, в котором воевал Степан Иванович, пошёл немного в обход, чтобы перекрыть путь американцам в столицу рейха. – Им тоже малость перепало… – хитро улыбнувшись, сказал ветеран. Наверное, что-то такое действительно было, потом я слышал ещё несколько свидетельств, правда, скупых до предела… …Подчистую Степан Иванович Пичугин демобилизовался в декабре 1945 года в городе Фюрстенберг.
Из личного архива С.И. Пичугина «Справка. Выдана настоящая гв. сержанту Пичугину Степану Ивановичу в том, что ему за хорошую безупречную службу в 109 отделении автороты 2 Гвардейской танковой армии командованием части выдан подарок – двуствольное ружьё 16 калибра. Командир – капитан Маштаков. 5.10.1945 г.»
– Жаль, не сохранилось. Может быть, нынче-то и пригодилось… Хотя навоевался… Иной раз думаю – лучше бы тот осколок аккурат в висок пришёлся. Но гоню от себя думы такие-то… И тут Степан Иванович хлопнул ладонью по столу и с неподдельным озорством произнёс: «Будем живы – не помрём, сынок…» Мне же подумалось: если мы всё ещё держимся, не ломаемся, то – кто знает? – может, благодаря стойкости, мужеству, оптимизму ветеранов той, самой страшной войны в истории человечества, которую никогда, наверное, не повернётся язык назвать «далёкой». И кто мы такие перед ними со своей суетой? Низкий поклон тебе, товарищ гвардии сержант. Подвиг твой бессмертен.
Там редко зори были тихимиВладимир Михайлович Рыбаков – один из многих русских солдат Великой Отечественной. Вся слава – им, простым солдатам этой войны, вынесшим на своих плечах всю её тяжесть, им – прежде всего. Первый день войны для солдата – это не день первого боя. Первый день Великой Отечественной для всех – 22 июня 1941 года. И для тех, кто первым встретил врага, и для тех, кто попал на фронт много позже. И, конечно же, не вина Владимира Михайловича Рыбакова, что перед самой войной стукнуло ему всего лишь семнадцать, а в военкомате сказали: «Когда будет надо, тогда и призовём». А для того, чтобы попасть на фронт, ему понадобилось три года и пришлось проделать путь почти через всю страну – от Комсомольска-на-Амуре до Баренцева моря. «Не повезло…» – так говорит об этом бывший разведчик 82-го пограничного полка войск НКВД (до 30 ноября 1941 года – отряд).
Для справки. В соответствии с обстановкой пограничные войска на этом участке фронта (на границе с Финляндией) привлекались для борьбы с разведывательно-диверсионными группами и отрядами противника, пытавшимися проникнуть на территорию СССР, разведки противника в интересах командования Красной Армии, совместных боевых действий с передовыми отрядами соединений в полосе обеспечения, прикрытия промежутков между направлениями, на которых велись боевые действия, обеспечения флангов оборонявшихся частей и соединений Красной Армии, обороны морского побережья. 82-й пограничный отряд Мурманского пограничного округа (командир – майор Пётр Иванович Налётов) имел в своём составе 1086 человек и прикрывал согласно приказу командующего 14-й армией промежуток между мурманско-киркенесским и кандалакшско-рованиемским направлениями общей протяжённостью свыше 200 км. В течение июля-августа 1941 года отряд вёл бои с финским сводным отрядом (к тому времени действовавшем в тылу советских войск), вынудив его остановиться, а затем и отойти за линию границы. Позднее из отряда была выделена рота численностью в 125 человек для ведения партизанской войны с задачей уничтожения гарнизонов противника, баз, транспорта, средств связи, захвата пленных. Осуществляя внезапные налёты на тыловые части противника, отряд держал противника в постоянном напряжении и не позволял ему осуществлять диверсии в советском тылу. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 апреля 1943 года полк награждён орденом Красного Знамени [8]. По состоянию на 19 февраля 1943 года дислокация, оргштатная структура полка: 1 батальон – Рыбачье, вблизи устье реки Лотта; 2 батальон – Лутта; 3 батальон – Подуны (65 км юго-западнее Мурманска)[9] .
…Детство и отрочество Владимира Михайловича, родившегося в 1924 году во Владивостоке, прошло на рыбзаводе Азерпах, что в низовье Амура. Часто болел, поэтому семь классов окончил только к сороковому году. Мечтал стать капитаном дальнего плавания, но перед самой войной, по известному Указу Верховного Совета СССР о трудовых резервах, был мобилизован в ФЗО. Со всех амурских рыбзаводов набралось чуть более двадцати парней 1923, 1924, 1925 годов рождения, и послали их учиться на бондарей… «Все грамотные будете – кто ж работать станет?» – сказал парням напутственное слово председатель райисполкома. 10 июня увезли их в ФЗО, 17 июня Володе Рыбакову исполнилось 17 лет, а 22 июня… началась война. – Как нами тогда воспринималась война? – вспоминает Владимир Михайлович. – Так и воспринималась, как в газетах и по радио было: «воевать будем на чужой территории и малой кровью». Но осенью 41-го стало ясно, что война скоро не кончится. Учиться не хотели. И то сказать: война идёт, а мы бочки учимся делать. Похоронки вовсю приходят уже, а мы, здоровые лбы, бондарим… Но надежда на то, что повоевать успеем, конечно, была, поскольку перед самой войной был призван уже 22-й год… 9 августа 1942 года Владимир Рыбаков получил повестку: – Как я тогда радовался, думал: «отбондарился» – немца воевать поеду! Но… попал я неудачно, – Владимир Михайлович говорит так, словно и по сей день сожалеет о том, что не с первого дня войны был на фронте. Да нет – именно сожалеет, что не пришлось хотя бы одного «фрица», главного нелюдя пришлого, отправить бездыханным к чёртовой матери, так уж распорядились его фронтовой судьбой те, кому это было положено. Ну так не одни «фрицы» на Россию-матушку позарились, рядом с крупным зверем завсегда шакалья сыть водится. И вот ещё о чём подумалось: этой сейчас под словами «не повезло», «неудачно» куда чаще подразумевается какая-нито промашка с «тёплым местечком», дармовщина, мимо утробы просвистевшая, а тогда… Красноармеец Рыбаков попал в бригаду НКВД по охране особо важных промышленных предприятий, а до этого – по 10–12 часов огневая и тактическая подготовка. Кормили, конечно, по тыловым нормам, поэтому ребята стали, что называется, «доходить». Службу нёс Владимир Михайлович на охране «забивающей» станции – огромное антенное поле, мачты, и… мороз, доходящий до –50?. По восемь часов в сутки на посту! – Ты не поверишь, – с непонятной мне весёлостью рассказывает старый солдат, – ветер собьёт с ног, а встать самостоятельно не можешь. Если заметят, то придут – поставят на ноги… Вот ноги-то я и поморозил крепко. Пришлось в госпитале поваляться. Резали, зашивали… Когда стал вставать на костыли, встал и на весы – 47 кг весу! Длинный, тонкий и нескладный, как собачья песня. А когда повязки снимали, то орал на весь госпиталь: «Всё равно фрица бить буду!» Боялся, чтобы не комиссовали… После госпиталя ещё какое-то время писал рапорты с просьбой отправить на фронт. У нас в гарнизоне был ефрейтор Зайцев – так ведь сбежать на передовую умудрился!.. …Слышите, вы, «резуны» и прочие недоноски: не с фронта бежали советские солдаты, а на фронт! Одного ефрейтора Зайцева достаточно, чтобы усложнить вашу жизнь на несколько лет вперёд… В марте 1944 года рядовой Владимир Рыбаков был принят кандидатом в члены ВКП(б). Этой же весной он попал на фронт. Вернее, на стык трёх границ – СССР, Финляндии и Норвегии. В те дни происходили весьма важные события, о которых, конечно же, не мог знать красноармеец Рыбаков, а именно: 17 марта 1944 года финское правительство через Швецию обратилось к СССР и попросило предоставить сведения о минимальных условиях мирного соглашения. 25 марта советник Паасикиви и министр иностранных дел Оскар Энкель на шведском самолёте перелетели линию фронта на Карельском перешейке, и прибыли в советскую столицу. Чуть ранее Маннергейм отдал приказ об эвакуации населения, имущества и оборудования из Карелии и оккупированного Карельского перешейка. 1 апреля Паасикиви и Энкель вернулись в финскую столицу. Они сообщили правительству, что главным условием мира является принятие за основу границ Московского договора от 12 марта 1940 года. Немецкие войска, которые дислоцировались Финляндии, должны были быть изгнаны или интернированы. Кроме того, Финляндия должна была выплатить 600 млн американских долларов репараций за 5-летний срок (сумму предлагалось погасить товарами). 18 апреля Хельсинки отказались принять условия Москвы. Вскоре после этого заместитель главы МИД Вышинский по радио сделал заявление, в котором сообщил, что Хельсинки отвергли мирные предложения СССР и что теперь вся ответственность за последствия лежит на финском руководстве. Между тем к концу апреля 1944 года положение финских вооружённых сил было критическим. Все здоровые мужчины в возрасте до 45 лет включительно были уже мобилизованы на войну… [10] 10 июня 1944 г. Красная Армия перешла в наступление на Карельском перешейке и 20 июня захватила Выборг. 28 июня советские войска освободили Петрозаводск. Перед Финляндией встала угроза полного военного поражения и оккупации. – Да, финнов мы тогда уже вышвырнули с территории Союза, но пакостили они ещё изрядно, – вспоминает Владимир Михайлович, ставший в начале июня 1944 года разведчиком разведывательно-поисковой группы 82-го пограничного отряда[11] . – Пограничные войска считались войсками по охране тыла действующей Красной Армии, но я оказался в подразделении, где ни впереди, ни с тыла, ни с флангов никаких армейских частей не было. Так что наносили с финнами друг другу «визиты»… Рядовой Рыбаков попал под командование легендарного старшего лейтенанта Михаила Васильевича Иутина[12] . О его разведывательном подразделении слава гремела по всему фронту. Однажды разведчики Иутина направились к реке Лотта. Недалеко от небольшого озера группа расположилась на привал. Часовой заметил невдалеке фашистов, которые безмятежно ловили рыбу. Их было не менее 80 человек. Гитлеровцы тоже заметили часового. Тревога! Развернувшись в цепь, они стали окружать разведчиков. Но иутинцы ускользнули. Более двух суток враг преследовал пограничников, не давая им возможности оторваться. Тогда Иутин пошел на хитрость. Он приказал разжечь костры и бросить в них патроны. Когда фашисты стали подходить к кострам, они начали «стрелять». Гитлеровцы залегли и открыли огонь. Пока шёл «бой», наши разведчики далеко ушли от преследователей. Таков был «почерк» Михаила Васильевича Иутина. Более двадцати рейдов совершил он в тыл врага. И всегда с успехом, и всегда без потерь Вот строки из описания действий разведотряда Иутина: «Разведвзвод в составе 30 человек 2 мая, получив боевой приказ разведать высоты 282, “Зелёная” и “Безымянная”, в 6.00 тронулся в путь. После суточного трудного перехода на территории врага 3 мая в 6 часов 30 минут красноармеец Яргин, двигавшийся в передовом дозоре, доложил командованию об обнаруженном им противнике... В 7 часов 10 минут красноармеец Яккола донёс командиру, что противник численностью до 200 человек заходит взводу в тыл. Иутин... двумя отделениями сделал засаду, а одно отделение с политическим руководителем Жаровым выслал на высоту для занятия обороны, тем самым создал видимость отхода разведки. Белофинны, обманутые Иутиным... поднялись и пошли в рост. Как только 12 человек подошли на 50 метров к засаде Иутина, бойцы открыли дружный ружейно-пулемётный огонь. Группа противника, потеряв 7 человек убитыми и одного раненым, поспешно отошла. Иутин по приказу командования под прикрытием шедшего снегопада отошёл, заминировав пути отхода. Вскоре пограничники услышали взрывы мин и крики солдат, подорвавшихся на минах. …Только в 1943 году подразделение Иутина провело более десяти успешных операций в глубоком тылу противника. Одной из наиболее умелых была операция, проведённая им в период с 27 июля по 8 августа 1943 года. Тогда разведгруппа в составе 40 человек совершила многокилометровый марш по территории врага и вышла на дорогу, идущую к месту дислокации финского батальона. В результате боя было уничтожено несколько десятков вражеских солдат, взят в плен белофинский капрал…» [13] Понятно, что Владимир Рыбаков в этих рейдах участия не принимал, но и на его долю выпало немало схваток с врагом. Летом 1944 года разведотряд Иутина оборудовал землянки на одной из каменистых высот. Разведчики совершали внезапные налёты на противника, брали «языков». Финны были в постоянном напряжении. Сплошной линии обороны не было. Приходилось по лесам, болотам, сопкам совершать рейды в глубокий тыл финнов, по нескольку дней не возвращаясь в землянки, по нескольку дней не видя горячей пищи… Сослуживец Владимира Михайловича младший сержант И. Карташов написал тогда обо всём этом следующие строки, опубликованные в газете «На страже Советского Заполярья»: Не раз выполняя задачу, Иутин командует ею Пусть держится враг очень строго, …Два таких рейда Владимиру Михайловичу запомнились особенно. Отряд финнов захватил в плен двух наших связистов с секретными документами. Был получен приказ: во что бы то ни было отбить у неприятелей связистов и вернуть в штаб отряда эти документы. Время торопило, поэтому старший лейтенант Иутин повёл свой отряд на перехват финнов кратчайшим путём. Пришлось по каменистому дну в ледяной воде переходить плёс широкого залива, переплывать несколько бурных речек. Сорок километров такого пути бойцы Иутина прошли за двадцать часов!.. В нескольких километрах от финского штаба устроили засаду – голодные, мокрые, смертельно уставшие. Огонь разводить нельзя, спать нельзя. Да и как уснёшь, если под тобой ледяная корка, а ноги по колено в болотной жиже. …Когда Владимир Михайлович рассказывал об этом, мне на память неожиданно пришло стихотворение старшего лейтенанта Сергея Аракчеева, написанное в том же 1944 году. Эти стихи я знаю по книге «Имена на поверке»: Болото это, где мы спали стоя, – Вот так, примерно, всё и было… – сказал Владимир Михайлович, когда я прочитал ему эти стихи.
…Финны появились на рассвете. Но раньше, чем Иутин приказал открыть огонь, раздалась автоматная очередь: у одного из разведчиков не выдержали нервы. Финны моментально рассыпались по лесу, укрылись за камнями и открыли шквальный огонь из своих «суоми». Бой длился около часа… Наши бойцы, выручив двух связистов, отправились к границе. Несколько дней без пищи, с вышедшей из строя рацией добирался отряд до расположения своей части… А 5 августа 1944 года погиб старший лейтенант Михаил Иутин… В тот день он вышел со своими разведчиками в очередной рейд в тыл врага. Отряд обошёл с севера финские заставы и направился к Суоникюля. 7 августа пограничники обнаружили большую группу финских солдат в районе озера Верхнетуломское, и отважный командир принял решение принять бой с превосходящими силами противника. 8 августа, будучи раненым, Михаил Иутин до последней минуты продолжал руководить боем, в результате которого противник был уничтожен. Для пятерых храбрых разведчиков бой стал последним. Среди них был и легендарный командир подразделения. 13 августа 1944 года Совинформбюро сообщило по радио о героической гибели одного из лучших разведчиков Карельского фронта, а также был зачитан Указ о награждении Иутина Михаила Васильевича орденом Ленина (посмертно)… Владимир Рыбаков за тот бой был награждён орденом Красной Звезды… А меньше чем через месяц финское руководство сделало заявление по радио и сообщило, что принимает предварительные условия Советского Союза, разрывает отношения с нацистской Германией и соглашается на вывод немецких войск. Финское военное командование заявило, что прекращает военные действия с 8 часов утра 4 сентября. В ноябре 1944 года 82-й пограничный отряд вышел на новую государственную границу, что на 70–80 км западнее от её старой линии. …Побывал Владимир Михайлович и в Печенге, что на побережье Баренцева моря: – Там остались после немцев одни печные трубы и… кладбище. И на кладбище у немцев субординация и порядок: на семьдесят солдатских могил одна офицерская, на пятьсот – одна генеральская, а потом просто рвы с трупами пошли – хоронить уже не успевали. Тридцать тысяч крестов!
В мае 1946 часть, в которой служил Рыбаков, была передислоцирована в Мурманск и приняла под охрану участок морской границы на Кольском полуострове протяжённостью по береговой линии 1947 км (от западного берега Кольского залива до устья реки Поной). Демобилизовался Владимир Михайлович в 1949 году в звании младшего сержанта. Приехал в Омск, окончил финансово-экономический институт. Работал комсоргом цеха, инструктором парткома, заворготделом Нижнеомского райкома партии, старшим инженером на ПО им. Баранова. После ухода на пенсию какое-то время слесарил. …В своих воспоминаниях Маршал Советского Союза К.А. Мерецков пишет: «За левым флангом нашей 14-й армии на линии государственной границы всю войну нёс службу 82-й пограничный полк. Это был единственный участок государственной советской границы на северо-западе, не захваченный врагом»[14] . В память о пограничниках отряда на острове Партизанский (Верхнетуломское водохранилище) в 1997 году был открыт обелиск…
Путь Героя: воин – хлебороб – учёныйВозрастом не определяется степень душевной щедрости человека. Её вообще нельзя определить: если она существует, то всегда – безмерна. Ни годами, ни чем-либо другим не исчисляется мужество, талант, высота нравственности и преданность свой Родине, о которой болит по-сыновьи душа не только во времена войн и её внутренних раздоров… «Патриотизм – это свойство негодяев», – сказал, переврав известное выражение, в девяностых один престарелый бард, не зная, что смерть, не доставшая его на войне, уже дышит ему в спину. Как расплата за предательство. Да, он сказал и – предал тем самым своих фронтовых товарищей. Этого они не простят ему и на том свете, потому что патриотизм для них – суть всей жизни и самопожертвования во имя Родины. Ничего громкого в этих словах нет, ибо громкость свойственна зачастую лишь базарной толпе с её вечной безликостью и неистребимыми тупостью и самолюбованием. Есть песня с такими словами: «Раньше думай о Родине, а потом – о себе…» Некий зубоскал – то ли Жванецкий, то ли Хазанов – заявил: «Раньше нужно было думать о какой-то там родине, а сейчас уже можно думать только о себе. Это и есть великое завоевание демократии. За одно это можно благодарить Ельцина и его команду». И вот эти игуанодоны «художественного слова» были зачислены Ельциным в «продотряд» тех, кто должен был определять «национальную идею». Склонные ранее к самоидентификации только на своей «земле обетованной», они сразу же загорлопанили о «русской душе – тысячелетней рабе», подобострастно, раболепно принимая наградные висюльки и премии из рук проедающих и пропивающих Родину… Их сборище транслировали по всем телеканалам в тот день, когда Герой Советского Союза, доктор сельскохозяйственных наук, профессор Омского сельскохозяйственного института А.М. Ситников отказался от получения юбилейной медали «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», считая, что «…принимать награду от имени власти, полностью ответственной за беды моего народа, для меня неприемлемо». Алексей Михайлович заранее оповестил о своём решении тех, кому медаль эта должна была вручаться одновременно с ним. Нет, не в укор своим товарищам по оружию он это сделал – Ситников был, может быть, самым молодым из них, но больше, чем они, думающим о Родине в тот момент. Все приглашённые на награждение поняли его правильно, самих же несколько смутила парадно-официальная обстановка… Да, фронтовики, как говорил Константин Симонов, были нравственно сильнее самой страшной войны в истории человечества. Могу добавить: многие из них оказались сильнее нынешней «мерзости запустения». Поступок же Ситникова – силы необыкновенной…
Родился Алексей Михайлович 20 ноября 1925 года в селе Сунгурово Мокроусовского района Челябинской (с 1943 года – Курганской) области в крестьянской семье. «По тем временам, – вспоминал он, – семья не считалась большой. Помимо меня у родителей было ещё три сына и три дочери. В стране уже почти полным ходом шло строительство колхозов и совхозов, но после Гражданской войны минуло не так уж много времени, поэтому жилось трудно. В нашей-то семье работал один только отец, так как мать была вынуждена заниматься малолетними детьми и домашним хозяйством. Естественно, были определённые материальные трудности…» О «материальных трудностях» Алексей Михайлович сказал слишком мягко – из-за них его тогдашние «университеты» завершились уже в начале шестого класса. Дело в том, что в Сунгурово имелась лишь начальная школа, а до ближайшей «семилетки» нужно было добираться восемьдесят километров. Интернаты тогда ещё не имели своего твёрдого места в стране, и жить вдали от дома школьнику нужно было только на частной квартире, что, понятное дело, стоило денег. Какое-то время шестиклассник Алёша Ситников пожил в селе, где была «семилетка», в доме брата отца, но у того у самого была большая семья: «Так что программа средней школы, – сетовал Алексей Михайлович, – ждала меня только после войны. Правда, был положительный момент: до призыва в армию работал в колхозе, всё легче жить нашей семье стало…» 22 июня 1941 года Алексею Ситникову не исполнилось и шестнадцати лет. Естественно, ни о каком фронте думать не приходилось – и возраст непризывной, и ждали все, что война продлится не более двух-трёх месяцев и, разумеется, завершится полным разгромом немецко-фашистской орды… Но пришло время идти на войну и Алексею. Это произошло в феврале 1943 года. До марта рядовой Ситников пробыл в резервной воинской части, а потом, как говорил Алексей Михайлович, ему повезло – в часть приехала группа офицеров для комплектования Ялуторовской школы младших командиров: «Нас построили по росту, – вспоминал Алексей Михайлович. – Более высокие и крепкие ребята попали в роту артиллеристов и миномётчиков, а остальные – в пулемётную роту. Повезло же мне потому, что я с самого начала хотел получить достойную военную подготовку. И вот с марта по август 1943 года я обучался военному искусству, если можно так выразиться…» После окончания школы комсомолец Ситников получил звание сержанта и должность командира (наводчика) отделения станковых пулемётов, а на фронт он попал уже спустя несколько дней. Тогда наши войска только что освободили Харьков, но при этом понесли большие потери и нуждались в пополнении. Восемнадцатилетнего сержанта «распределили» в 52-ю стрелковую дивизию (57-я армия, Юго-Западный фронт, с 20 октября 1943 года – 3-й Украинский). Вот что рассказывал о начале своего ратного пути сам Алексей Михайлович: «Помнится, когда мы двигались к передовой, рядом с моим отделением совершенно неожиданно разорвалась мина, что нас и озадачило, и напугало – мы же необстрелянные ещё было. Оказалось, навстречу нам попалась немецкая разведка, которую мы быстро уничтожили. Потом, когда мы сошлись с передовыми частями противника, я впервые узнал, что это такое – терять своих товарищей. В первом же бою погибли два бойца из моего отделения – подносчики патронов. Невыносимая тяжесть была тогда у меня на душе…» Когда я поинтересовался у Алексея Михайловича, было ли ему на войне страшно, он почти без паузы ответил: «Конечно, на войне бывало страшно, но там ощущаешь разные состояния. Когда идёшь в атаку, то не думаешь, что ты погибнешь. Мысли тогда совсем другие: веришь, что победишь, что останешься живым. Поэтому в такие моменты страха не испытываешь… Но был такой случай в степях Украины. Наступила уже весна 1944 года, таял снег и появились первые лужицы. Сидел я в окопе, в таком, что во весь рост нельзя было подняться – немец враз бы “срезал”. Пить мне и моим ребятам захотелось очень сильно – так получилось, что воды уже ни у кого не осталось. Вылез из окопа, чтобы набрать воды из лужицы, тут-то немецкий снайпер меня и подкараулил. Хотя его выстрел пробил мне только шапку, я испытал тяжелейший шок… Никогда не забуду, как я убил немца, что называется, глаза в глаза. И был я тогда гораздо ближе к смерти, чем он… Наш батальон вёл бой за молдавское село Гулабуглу, и создалась такая ситуация, что трудно было понять: где немцы, а где свои? Желая проверить, нет ли немцев на одной из улиц, я зашёл во двор ближайшего ко мне дома и увидел… свою смерть – фашист, по всей видимости, уже наблюдал за мной какое-то время, потому что успел даже прицелиться. Но у меня автомат тоже был наготове, а вот нажал я на спусковой крючок, скорее всего, машинально. Наши с немцем выстрелы прозвучали почти одновременно, но мой – на мгновение раньше. Да ещё пригнуться я успел в тот момент. Убить человека, даже если он враг, почти глядя ему в глаза… Словами трудно передать, что потом с тобой происходит. Особенно, если в первый раз…» Уже в первый год своего «пребывания» на фронте сержант Ситников был награждён тремя медалями «За отвагу»… В Книге Памяти (Омск, 1995), как и во всех книгах такого плана, о подвиге Алексея Михайловича Ситникова сказано скупо и схематично: «Наводчик миномёта (здесь ошибка, правильно – пулемётного расчёта. – Ю.П.) 429-го стрелкового полка… комсомолец Ситников в ночь с 12 на 13.04.1944 г. в числе первых в полку в составе расчёта, используя надувные лодки, преодолел р. Днестр в районе с. Бычок (Григориопольский р-н, Молдова), в бою за плацдарм обеспечил огнём переправу других подразделений». Конечно, в каком-нибудь киношном варианте всё это выглядело бы гораздо динамичнее, что ли. Те же нынешние американцы запечатлели бы на киноплёнке «трусливых и тупых русских» и какого-нибудь Рембо, за минуту убивающего дюжину врагов во славу американского флага. На таких «примерах» и «воспитывают» нынешнюю молодёжь, и, может быть, скоро никто из её представителей даже не сможет ничего сказать о Матросове, Карбышеве, Ильичёве, Цукановой… Лишь кто-нибудь из современных «вундеркиндов», попивая, как говорилось в одной дебильной рекламе, «продвинутое пиво», обронит: крутые парни эти америкосы – Берлин в 45-м взяли… Но вернёмся в апрель 1944-го. «Всё было несколько не так, как в книге, – рассказывал Алексей Михайлович. – Было создано несколько групп, в каждой – по шесть человек. Одну из них возглавлял командир батальона старший лейтенант Морозов, в неё я и вошёл. Задача была поставлена сложная и ответственная – переплыть Днестр и уничтожить огневые точки противника, чтобы облегчить переправу основным силам нашего, в частности, полка. Но сделать это нужно было тихо, без единого выстрела, чтобы основные силы противника ничего не заметили… Группы достигли противоположного берега в разное время – кого-то отнесло течением, у кого-то случилось что-то другое. На нашем участке необходимо было уничтожить три огневые точки фашистов, поэтому группа разделилась на три, соответственно, части по два человека в каждой. Заползли мы с пареньком из моего расчёта метров на тридцать в тыл немцам, чтобы с тыла же на них и напасть… Добрались до немецкого расчёта и стали ждать, когда на нашем берегу загорится сигнальная ракета – она, по замыслу командования, должна была обратить всё внимание немецких расчётов на переправу. Так и случилось… Ворвались мы во вражеский окоп, вооружённые одними финками, – скатки шинелей и автоматы оставили на бруствере, чтобы не мешали. Немцев было трое. Двоих мы уложили сразу, а третьего было желательно взять живьём. Но он, к сожалению, не пожелал этого…» Затем сержант Ситников просигналил комбату о выполнении задания и развернул со своим бойцом уже трофейный пулемёт в сторону основных сил немцев. Рассветные лучи уже вылизывали влагу на ивняке и поджигали недвижную ртуть реки. Но призрачной, обманчивой была тишина – немцы вскоре обнаружили наших солдат, и пошли в атаку. Ситников понимал: надо во что бы то ни стало удержать занятую позицию, иначе основные наши силы при форсировании понесут большие потери. Его напарник был убит почти сразу, а сержант стрелял и стрелял, с трудом успевая менять ленты, когда немцы отползали назад… Уже потом, когда его полк, переправившись, занял оборону, он узнал, что основной удар по врагу был нанесён позже и в другом месте, а их операция была отвлекающим манёвром… В мае сержант Алексей Ситников был послан на фронтовые офицерские курсы, которые окончил в августе младшим лейтенантом. 13 сентября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему и ещё 17 воинам, форсировавшим Днестр, было присвоено звание Героя Советского Союза. «Я к тому времени стал уже забывать о том форсировании – не одно оно было в моей фронтовой биографии», – улыбнувшись, сказал мне Алексей Михайлович во время нашей беседы. Тут следует добавить, что Герой Советского Союза Ситников на 40-летие Победы приезжал в Приднестровье по приглашению молдавского телевидения и радио. И даже узнал то место, где «третий немец, к сожалению, не пожелал остаться в живых»… Потом, после форсирования Днестра, Ситников в составе войск 2-го и 3-го Украинских фронтов освобождал Румынию, Югославию… В боях на территории Венгрии был ранен. Сразу после войны Алексей Михайлович окончил курсы усовершенствования офицерского состава (КУОС), но уже в 1947 году уволился в запас в звании лейтенанта. Казалось, самая прямая дорога – в военные, но он рассудил иначе: «Село для меня – кровное, родное понятие. Да и после войны для нашего народа было характерно стремление к мирному труду, к земле. Я выбирал, конечно, куда пойти, а желание учиться было колоссальным. Но для того, чтобы поступать в институт, надо было окончить среднюю школу – база-то у меня была не очень велика…» После получения аттестата зрелости Алексей Михайлович сразу же пошёл подавать документы в Курганский сельскохозяйственный институт. И первая беседа у него там была с заведующим учебной частью, профессором Лопатиным. Профессор, естественно, посмотрел на школьные оценки Героя Советского Союза и сказал: «Серьёзно придётся поработать, молодой человек, а то что-то троек у вас многовато…» Но Ситников, на удивление всем, сдал вступительные экзамены на одни пятёрки. На первом же курсе познакомился со своей Зоей. Кстати, Зоя Илларионовна и училась в одной группе с Алексеем Михайловичем, и все последующие годы жизни проработала с ним, можно и так сказать, бок о бок… После окончания института в 1955 году Алексей Михайлович получил назначение на должность главного агронома МТС, но вскоре его уже избрали председателем колхоза. А вот путь Ситникова в науку начался во время производственной практики после третьего курса. «Проходил я её, – вспоминал он, – вместе с женой у Терентия Семёновича Мальцева. Эта практика сыграла для меня очень большую роль в жизни – именно она в дальнейшем послужила толчком для продолжения учёбы. Я потом, правда, опасался, что из председателей могут не отпустить – всё-таки член партии… В общем, пришлось настаивать». Имея огромный практический опыт в агрономии, Алексей Михайлович поступил в аспирантуру при Сибирском научно-исследовательском институте сельского хозяйства (город Омск). По окончании аспирантуры работал на Тарской опытной станции. С 1970 года Ситников начинает свою научную и преподавательскую деятельность в Омском сельскохозяйственном институте (ныне – Омский государственный аграрный университет), на кафедре земледелия. В 1979 году защитил докторскую диссертацию и получил степень доктора сельскохозяйственных наук. Преподавал, занимался научной деятельностью вплоть до 1999 года…[15]
[1] Дед перед войной окончил Томское артиллерийское училище, в которое попал по армейскому призыву в 1938 г., в год рождения моей мамы. Перед самым началом войны он приезжал домой, и в памяти мамы, трёхлетней девочки, остался запах его новенькой портупеи и то, как отец держал её на руках… Недавно, переключая телеканалы, наткнулся на современный сериал о войне «Смертельная схватка», как раз в эпизоде, где идёт разговор между генералом (герой актёра Александра Тютина) и майором НКВД. Генерал показывает фотографию «своей» жены и дочери. Это была… фотография моей бабушки и мамы, один экземпляр хранится в моей семье, и эту фотографию я знаю с детского возраста, а другой экземпляр был послан бабушкой своему мужу, моему деду Ивану Васильевичу Божко, когда он, скорее всего, ещё был курсантом артиллерийского училища… Потом актёр ответил мне, что фотографии готовили реквизиторы, узнать что-либо трудно… – Ю.П. [2] Демянская операция 1942 // Великая Отечественная война, 1941–1945: энциклопедия. М., 1985. С. 238. [3] Окончательное освобождение города Старая Русса произошло только 18 февраля 1944 года во время Ленинградско-Новгородской наступательной операции в результате удара войск созданного к тому времени 2-го Прибалтийского фронта (генерал армии М.М. Попов), когда, опасаясь окончательного окружения и разгрома, немцы вывели свои части из города и отошли на запад. [4] Танковые войска в обороне Курского плацдарма // Сборник материалов по изучению опыта войны. № 11, март–апрель 1944 г. [5] Генерал С.И. Богданов в течение нескольких месяцев находился в госпитале. Во время его отсутствия армией командовал генерал-майор танковых войск А.И. Радзиевский (до 7 января 1945 года). – Советская военная энциклопедия. М.: Воениздат, 1990. [6] Дайнес В.О. Советские танковые армии в бою. М., 2010. [7] Советская военная энциклопедия. М.: Воениздат, 1990. [8] Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945. М., Наука. 1968. [9] РГВА. Ф. 38650. Оп. 1. Д. 607. Л. 22–23. [10] Маннергейм К.Г. Мемуары / пер. с финского П. Куйиала (часть 1), Б. Злобина (часть II). М.: Вагриус, 1999. [11] К этому времени полк вновь был переформирован в пограничный отряд, который ещё называли Рестикентским – по направлению, прикрываемому пограничниками. – Авт. [12] Михаил Васильевич Иутин родился 21 октября 1915 года в деревне Старый Лып Екатеринбургской губернии (ныне Пермский край), пограничник, командир взвода дальней разведки 82-го Рестикентского погранотряда, старший лейтенант. В Красной Армии с 1936 года. Окончил в Ленинграде годичную школу младшего комсостава. В начале 1939 года одним из первых прибыл в формировавшийся Рестикентский погранотряд. За время боевых действий на Рестикентском направлении было совершено более 50 рейдов в тыл неприятеля. Награждён орденами Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, орденом Ленина (посмертно). Похоронен в братской могиле на 131 км автодороги Мурманск – Лотта. Имя М.В. Иутина с 2001 года носит средняя школа № 3 города Мурманска. [13] Кисловский Ю.Г. От первого дня до последнего: За строкой боевого донесения и сообщения Совинформбюро. М.: Политиздат, 1988. [14] Мерецков К.А. На службе народу. – М.: Политиздат, 1968 г. [15] 13 октября 2005 года закончился земной путь воина, хлебороба, учёного, Героя Советского Союза Алексея Михайловича Ситникова. Фотографии – Сергея Сапоцкого, а также из семейных архивов
|
||||
