Позвонила сестра – оказалось, из Берёзово, из отчего дома. Она уже снова там. Тамара зимой живёт в Тюмени, а всё лето проводит на родине, в нашем родном посёлке, ходит в лес по грибы да ягоды, возится в огороде, вспоминая, как давным-давно мы с ней всегда на пару помогали родителям в хозяйстве: вскапывали огород, садили, пололи, окучивали, поливали, наносив на коромысле речной воды – всё росло на нашем Севере, чуть южнее Полярного круга.

Ведь в Салехарде, до которого от нас сутки по Оби на теплоходе, а на метеоре несколько часов, картошка уже не растёт, а у нас она необыкновенно вкусная, рассыпчатая, ядрёная, я такой больше нигде не встречала. Как будто картошка знает, что ещё немного севернее, и её ждёт вечная мерзлота…
А у нас – это её лебединая песня. Последняя любовь.

И совсем не от того, что раньше всё было вкуснее, нашу картошку можно было есть без соли, приправ – ни к чему ей была вся эта бижутерия. А уж какой по осени разносился запах молодого варёного картофеля со дворов, где ставили печку-буржуйку…
Потом это куда-то всё ушло.
Все ушли.

- Ты помнишь дядю Васю? – сразу после «привет» спросила сестра.
- Какого дядю Васю?
- Какого – Соломова, конечно.
- Ну, уж ты спросишь тоже, кого-кого, а дядю Васю с роду не забыть!..
Но Тома произнесла это так, будто сама не была уверена, что помнит его хорошо. Про дядю Васю она почему-то говорила сухо, отстранённо, словно не было тех радостных минут в нашем детстве, когда мы вприпрыжку бежали через дорогу к дому напротив, в новых платьицах, сшитых мамой, или в новых туфельках, чтобы показаться подружке Наде. Во дворе обычно хозяйничал её отчим дядя Вася, который, завидев нас, восклицал: «Пожалуйте, пожалуйте, дорогие-ненаглядные!» И обязательно хвалил: «Это вам очень идёт…»
Зная, как он тщательно выбирает семена цветов, чтобы посадить у себя во дворе, мы не сомневались, что и в нарядах он знает толк.

По сравнению с другими соседями, он был для нас с сестрой почти как родственник, радовался нашему появлению в любую минуту, а мы и забегали к ним всегда «на минутку», дом у них был небольшой, места им и самим еле хватало.

Нас только настораживало отношение нашего отца к нему, нам так хотелось, чтобы дядя Вася стал ему другом, чтобы вечерами он тоже сидел вместе с папкой, дядей Демьяном и дядей Сеней за большим столом на кухне и играл в карты. Чтобы, засыпая, мы слышали и его еле доносившееся до нашей спальни «туз», «дама» …

Но дядя Вася никогда не был у нас в доме. Даже калитки не открывал. Даже к воротам не подходил.
В нашем небольшом посёлке они, возможно, и не пересекались: отец работал допоздна, в выходные спозаранку ехал на лодке заготавливать дрова, на покос, рыбачить… а дядя Вася весь день копошился у себя в огороде. Папка ни хорошего, ни плохого о нём не говорил, вообще, как будто его не замечал, уж мы бы запомнили, ведь нам не только одного его слова – взгляда хватало.
Дядя Вася же, если и упоминал нашего отца, то всегда по имени-отчеству, и, как казалось, уважительно, поэтому нам было жаль соседа.
Конечно, это порой портило нам настроение. Успокаивало одно – ведь и папка не указывал, с кем нам дружить.

Да и мы хорошо уяснили – если отец о чём-то молчит, значит, не наше это дочернее дело. Значит, так надо.

С падчерицей дяди Васи, хоть она и была старше нас, мы дружили с рождения, мама наша общалась с его женой тётей Ульяной по-соседски, в основном, через ограду. К ним мало кто заходил.

Нередко его можно было увидеть сидящим на ступеньках высокого крыльца с газетой в руках – он выписывал «Сельскую жизнь», что было неудивительно, говорили, что он работал раньше агрономом. Мимо их огорода никто просто так не проходил, все останавливались, любуясь крепкой ботвой картофеля, крупными кочанами капусты, сияющими помидорами, огурцами, зеленью разной; всех цветов и оттенков георгинами, розами; росли у них и царственные гладиолусы… а ещё много редких и неизвестных на Севере цветов.
Постоянно он что-то выкорчёвывал, обламывал, опылял, прививал, высаживал, подкармливал…

А если наш мяч залетал к нему в огород во время игры в лапту на дороге, он, на мгновение оторвавшись от земли, посылал его нам обратно с неизменным: «Ловите, хлопцы!»
Серёжка или Федька обязательно многозначительно отмечали: «Всё-таки человек дядя Вася, не то что, Король…». Дед Королёв был груб, характером крут, вместо мяча обратно от него летели угрожающие слова.

Появился Василий Соломов на нашей улице к концу пятидесятых, уже немолодой, как все высокие, слегка сутулый, с остатками рыжеватых волос вокруг розовой плешины, которую он то и дело вытирал тёмным носовым платком. Лицо с острым носом, руки его были покрыты рыжими  веснушками. Чёрное с каракулевым воротником пальто, надетое среди белого дня, было непривычно в нашем рабочем посёлке, в руках у него был потёртый дерматиновый чемоданчик неопределённого цвета.
Кто-то его направил к старому дому Филипповых, там его приняли на постой сразу. «Представительный», – довольная квартирантом, гордо
отвечала любопытным тётя Ульяна.

Жил он тихо. Не пил, не курил, не сквернословил. Нас покорило слово, которым он обращался к нам, девочкам: сударыни. Родом он был из Калининской области.

Мужчины в нашем посёлке в свободное время все увлечены были охотой, рыбалкой. До сегодняшнего дня помню этот запах чёрной смолы, которую применял отец при изготовлении новой деревянной лодки, пропитывая её этим варом… появились первые моторы, но дяди Васи всё это не касалось. Мы с Томой решили, что человек просто не жил у реки, боится воды. Он был осторожным и в словах, и в деле; некоторым казался странноватым, но зато не сидел сложа руки. А работящих людей у нас ценили.

В последний раз я его видела, приехав на каникулы из Омска.
Навстречу, по улице Героя Советского Союза Гавриила Собянина, до моего отъезда она называлась Республикой, шёл дядя Вася, как всегда, с авоськой в руках, и чем ближе он подходил, тем веселее разбегались веснушки по его лицу. Неожиданно он поклонился мне со словами: «Как же я рад видеть вас, сударыня…» Я и вправду почувствовала себя сударыней.
Всю дорогу потом шла и думала, какой же он всё-таки необычный человек, обходительный, любезный.
Ведь остальные соседи тоже мне обрадовались, но как будто боялись это показать: «Приехала?!» - почему-то удивлялись как один, словно я не должна была возвращаться.

- Если стоишь, сядь, – произнесла сестра трагическим тоном, – ты права, дядю Васю не забыть нам никогда.
Что это она, как будто он сегодня умер. Уже прошло больше сорока лет, как его не стало. Что страшнее смерти могло с ним ещё произойти?
Но на всякий случай присела.

- Слушай... – приглушённо произнесла она и остановилась, подыскивая, видимо, очередные слова, и продолжила холодно, – приезжала дочь дяди Васи, пожилая женщина… интересовалась, где похоронен, как жил здесь, кто-то из соседей успокоил её, что ничего плохого о нём сказать не может, мало таких на свете мужчин, непьющих, тихих…
- Ну и что, на то она и дочь…
- Дочь-то дочь, но она отказалась от него! давным-давно… И все родственники отвернулись. Потому что, знаешь, кем он оказался на самом деле, наш дорогой «мичуринец»?
Но не дала мне и нескольких секунд на размышление.
- Предателем!  Предателем он оказался! Можешь себе представить, наш почитаемый агроном дядя Вася – предатель! Хорошо хоть, что тётя Уля не дожила…
- Да что ты такое!..
- Вот-вот, и я тоже, когда услышала, не поверила, в голове у меня никак не укладывалось и не укладывается до сих пор … а помнишь, у них на крыльце однажды милиционер Силин стоял, Надя потом нам объяснила, что он интересовался, как вырастить такие же  помидоры… мы ведь всему верили, а он обвёл нас вокруг своих цветов, ещё бы, недаром был полицаем… Представляешь, полицаем! Мы их так люто ненавидели в кино, а под носом не заметили… отсидел – и к нам, на Север… а мы, дурочки: «дядя Вася, дядя Вася, а у меня новый, шёлковый галстук!»
- Господи!.. – прошептала я, как всхлипнула, и застыла, уставившись в одну точку, в которой сошлась вся наша солнечная детская жизнь …

Голос сестры из телефонной трубки не давал мне сосредоточиться на одной мысли, осенившей вмиг меня: так вот, наверное, почему папка… он, может,  догадывался… ведь он с первого взгляда определял людей – кто только из ссыльных у него не работал в плотницкой бригаде! А скажет о ком: «не ветер в поле» – и правда, тот окажется серьёзным, порядочным человеком. Или, послушав кого, припечатает: «пустой человек», так и получится на деле.

Действительно, хорошо, что тётя Уля не дожила  и Надя… и наши родители…
А если бы мы знали! наша жизнь была бы другой,  и мы бы стали иными… и всё-таки было уготовано услышать эту чудовищную новость только нам с сестрой…
 
Сестра, как рубила, повторяя страшные, горькие слова дочери Соломова, нажимая на них безжалостно, со всей силы, так, будто старалась каждое вогнать, втереть в чёрное месиво, какое оставалось на нашей, самой лучшей на свете, улице после многодневного непрекращающегося ливня; в ту хлипкую, булькающую няшу высыпали порой, утрамбовывая, втаптывали мусор со дворов, древесную щепу, чтобы можно было проехать хотя бы на телеге; в ту непроходимую грязь, которая не давала нам неделями собираться на нашей улице с подружками и друзьями, чтобы, радуясь друг другу,  белым ночам, звенеть на весь околоток, играя на любимой Республике, которая для нас была даже и не улицей, а в полном смысле – нашей Республикой!… когда нам казалось, что хуже этого, непоправимей, уже и не может быть ничего на свете.

Вверх

Комментариев: