У ДЕДУШКИ ДАЛЯ

Пеку блины для внуков и прислушиваюсь, что творится в комнате.
Там Соня и Саня играют в «семью». Сестрёнка старше четырёхлетнего брата на два года.

– Саша, тебе пора на работу, у нас денег нет!
– А, чё я, да я… а ты только играешь с куклами…
– Саша! Это не куклы, это дети!
– Чьи?
– Как, чьи, наши, конечно! Какой бестолковый! Я их воспитываю, а не играю!

– А почему тогда я их не воспитываю?
Тишина.
– А почему тогда я их не воспитываю, а?! – повторяет уверенней Саша, повысив голос.
Соня глубоко вздыхает.

– Да потому, что ты мужчина! Ты сильный! Тебе всегда некогда.
А я женщина, слабая, уже все давно знают об этом, один ты…

– А ты же меня толкнула вчера, и я упал, помнишь?
– Помню, помню… это один раз, а один раз разрешается быть  сильной всем.

Обдумав её слова, уже через минуту Саша  хвастается:
– Смотри, какие у меня мышцы на руках! Видишь?
– Вижу, вижу, – машинально произносит Соня, увлёкшись куклами.

– Ж-ж-ж – доносится из комнаты.
– Соня, я поехал.
– Куда?
– На работу тороплюсь, пока пробок нет.

Является ко мне на кухню в образе мужчины-добытчика,  рукава закатаны до локтей, беспрестанно вытирает лоб.

– Ф-у-у,  кафе открыто?
– Проходите, садитесь, наверное, вы после работы, очень устали?
– Да, большая куча работы, даже дышать некогда…

Услышав наш разговор, прибегает Соня, недовольная тем, что нет долго с работы Саши.
– Я так расстроилась, так расстроилась, уже не знаю, где искать тебя, – беря блинчик, сетует она.
– Так, Саша, нельзя!
– Нет, льзя.

– Нельзя!
– Льзя.
– Такого нет слова, надо говорить «можно»!
– Нет, льзя.

– Бабуля, скажи, что нет такого слова!
Я перевернула блин, обдумывая: вроде встречалось...  вот попала.

– Нету ведь, бабушка?
– Подожди, Сонечка,  у меня блин горит…

Через минуту беру словарь Даля: вот оно родимое –  «льзя»!

– Было такое слово – «льзя», но сейчас не употребляют его.
– Вот видишь, я выиграл! Скажи, бабушка, что я выиграл!
– Да ты нас просто поразил! Молодец.
Саша показывает сестре язык.
Я показываю им словарь.

– Это слово я нашла у дедушки Даля.
– Дедушка Даля? Так его зовут? – спрашивает Соня.
– Нет, зовут его Владимир.
– Как президента Путина! Он тоже умный?

– У Владимира Даля особый ум…

– А почему Даль, он далеко, значит?
– Это такая фамилия. А, вообще-то, он, действительно, далеко, потому  что давно умер, но люди до сих пор пользуются его трудом.

Молча доедают. Затем наперегонки бросаются  к книге:
– О, какая большая! И здесь все-все слова, какие есть на свете?
– Нет, здесь так и написано, что это словарь живого великорусского языка.

– Живого?! – в голос.

– Да, и в нём нет слов, которые произошли от иностранных, и нет, конечно же, нынешних, новых слов, ведь тогда их не было…
– А каких, например?
– Компьютер, да и оно иностранное…
– Компьютера не было?! – переглядываются испуганно, округлив две пары черных глаз.
 
– Бедный дедушка Даль, он компьютера никогда  не видел, – жалостливо тянет Сонечка.
– И телевизор не смотрел.
– Телевизор?! – еще больше поражаются они.
– Да. А вы думали, что всегда всё было, нет, раньше люди жили совсем по-другому, вот будете учиться…

Задумались.

– Скучно было, – сокрушается Соня, – да?
– Как сказать, каждый чем-то занимался.
Книги читали, на лыжах катались, собирали марки,  значки, даже открытки…

– А дедушка Даль слова собирал?
– Верно. Он ездил в разные места России, расспрашивал народ, кто какие слова помнит, ему помогали и другие люди. На создание этого словаря у писателя ушла почти вся жизнь, зато мы  и сейчас пользуемся им.

– А почему?
– Потому что в нынешних словарях нет многих старых слов, они исчезли.
– Как?! – встревает Саня. – Их что ли украли?
– Просто  их перестали говорить.
– И они умерли, как умирают люди, когда с ними никто не разговаривает, и не приглашает в гости?  От одиночества? – печально вопрошает Сонечка.

– Вы не поверите, но так оно и бывает, но…
– А я знаю,  знаю! – они все ушли в словарь дедушки Даля, а не умерли!  – радостно восклицает Санёк. – Вот, это я сам придумал! Они такие жили, жили и стали никому ненужные, потом… потом дедушка Даль их забрал к себе, построил для них домик, и всё!

– Видите, какой добрый и мудрый дедушка Даль.
– Да… и они до сих пор живые,  –  молвит Соня. А почему дедушка Даль умер, а они живут?
– Доброе дело человека живёт очень, очень долго.
– Миллион лет! – расщедрился Саня.
– А не доброе быстро умирает, потому  что злое и сидит одно в уголке, и никто с ним не хочет дружить, – делает вывод внучка. – Хорошо, что дедушка Даль спас слова! А они помогают людям?
– Конечно. Вот у тебя плохое настроение, и тут тебе кто-то скажет: «Соня, ты хорошая девочка»,  у тебя настроение изменится?
– Я обрадуюсь.
– Выходит, слова живые, они очень многое значат для человека. Словом         можно даже убить…

– Бабушка, бабушка, я знаю как! если взять вот… все слова, и стукнуть словарём, например… случайно!.. - выпаливает Саша.
– Ну, уж ты, Саша, погорячился! Во-первых, бить  нельзя…
– Саша! Что за глупости ты болтаешь, одним словом можно, да бабушка?
– Умничка, Соня,  даже обычное слово, сказанное  грубо или в паре с другим, может стать убийцей. «Не хочу тебя видеть!», «Ты мне не друг!», «Убирайся вон!»… Чувствуете? Поэтому прежде, чем сказать, надо хорошо подумать.  Слово не воробей, вылетит – не поймаешь…
– И не попугай! – добавляет Саша.
– Я знаю ещё! – тянет руку  Соня, – Семь раз отмерь, один – отрежь! Нам Татьяна Михайловна в садике на занятиях часто говорит.

– А они бывают весёлыми? – переключает нас на мажор Саша.
– Ещё бы, слово «солнышко»  – весёлое или грустное?
– Весёлое! – хором.
– А дождик грустное, даже плачет, – роняет Соня. – А ласковые есть?
– Родные мои, лапушки…
Довольные улыбаются.
– А больные?
– Больные? Есть. Когда их неграмотно пишут, или произносят.

– Представляете, у нас в группе Алёна говорит « здрасте», это значит слово «здравствуйте» у неё заболело? – спрашивает Соня.
– Оно покалеченное всё!
– Бедное, а где для слов больница?
– Подумай.
– Здесь! – открывает рот.
 
– Верно. Наш язык может все слова вылечить.
– Язык во рту – это как будто доктор в больнице! – догадывается она.

– А у меня, слушайте! А у меня, когда я был  совсем маленьким  еще, слова часто простывали, и я говорил «коска», «собаська», – потешается над собой  Саша.
– А еще я знаю, слово «я» - это зазнайка! – уже из своих запасников достает Соня. – А вежливые – есть?
– Ну, разумеется
– А! Знаю,  «спасибо», «пожалуйста»…  А подружки? – не отстаёт она.
– Скажи, как часто начинается сказка?
– Жили-были.
– Вот, эти два слова с давних пор дружат  и часто ходят под ручку.  У слов всё, как у людей.

– А… а хулиганы слова есть?! – не останавливается Саня. 
–  О, с ними надо осторожнее, а  детям их нельзя произносить…
– Да, бабушка, я знаю,  нельзя ни за что! – откликается Соня, приняв грозный вид.

– Гоша в садике  говорит, а я нет…– опустив голову, бормочет Сашуня, вспыхнув ушами.
– Ты тоже, я слышала однажды! – выдаёт тайну сестра.
– Нет, я больше не говорю… и  Гоше скажу, чтобы он тоже перестал. Я ему скажу, чтоб он их… арестовал! 
Все смеёмся.

– Да, здорово придумал, их нельзя выпускать изо рта.
– А если они сами выпрыгнут? – в глазах Саши ожидание. – А, бабушка? А, если они непослушные?  Бывает так?
– На этом свете всё бывает...
– А  на другом? – не уступает Саша.
– Где инопланетяне что ли? – недоверчиво морщится Соня.
– Бабуль, а слово «ипланитане» есть у дедушки Даля? – опережает  Саша.
– Он выбил слову передние буквы!  –  негодует Соня.
– Нет, это оно просто чихнуло! – быстро находится он.
– Инопланетяне? А вот мы вместе потом и посмотрим. Ух, да у меня всё пригорело уже…ой-ёй…
С этого дня ни одно впервые услышанное Соней и Саней слово не остаётся не проверенным.
Уже с порога несётся:
– Бабушка! Посмотри, а у дедушки Даля…

ЧЕРНЫЙ ВОЛК

Внучка пришла  на четыре дня. Об этом она заявила еще с порога, когда в пятидесятиградусный мороз  с отцом, в руках которого были две огромные сумки, она, сияющая, возникла перед нами. 

Мы с дедом  помнили, что сегодня пятница, а значит, у Инги кончаются дни пребывания дома, у родителей, но у нас возникли кой-какие дела и, глядя на жуткий  холод, когда, как говорится, хороший хозяин и пса не выпустит на улицу, мы расслабились.

И вот вам – нате!  Сынуля, как Дед Мороз под Новый Год,  пришедший неожиданно со Снегурочкой и подарками (в мешках  вещи внучки на несколько дней), явно ждал аплодисментов, и мы, выйдя из  минутного оцепенения, наградили их овациями, восклицая при этом:  « В такой мороз, в такой мороз!..»

Если сказать нынешним молодежным языком,  внучка у нас отрывалась. Всё, что ей запрещали дома, она с успехом  претворяла  в эти приходы… в пластмассовой коробке из-под торта она купала своих кукол Кать и Маш, Чебурашку, крокодила Гену,  которые по ее словам, до того грязные, что им друг на друга «печально смотреть».
        
Руки её  по локоть были в мыльной пене, она то и дело сдувала с лица русые прядки, отчего была похожа на маленькую женщину, взгляд её голубых глаз скользил  мимо меня  по предметам, которые она  своими  ручками в душещипательных ямочках ловко меняла местами:  мыло с мочалкой, пузырек с шампунем,  кувшин…

А сегодня как раз (это «как раз» всегда выпадает почему-то на  пятницу) день рождения у очередной куклы, Алины, которой  в  три часа исполняется восемь лет, это ровно вдвое больше, чем  самой маме, то есть  Инге, что ничуть внучку не смущает, хотя считает она до пятидесяти. Но внучке нравится это число, оно такое круглое и уютное, похожее на женщину. А  Алина ведь уже взрослая, и к ней  сегодня придёт Вадим.

Сообщая мне об этом, она  кокетливо прищурила глаза и ждала моей реакции. Поняв, что в этом ничего нет недопустимого, она уже смелее стала раскрывать секреты юной пары: Вадим очень любит Алину, она же красивая, и, явно подсмотрев в сериалах, вздыхая, закончила:
– Но она еще не решила, кто ей нравится  больше, он или Антон.
     
И вот уже  пора  ставить в « духовку» торт для гостей, который она сама соорудила, смешав, молоко, крупу, кусочки от яблока, накрошила печенья…  и украсила лепестками опавшей розы. И еще обязательно надо зажечь свечи, и не забыть каждой кукле вложить в руки по подарку, они же на день рождения идут!

И я  бегаю по квартире в поисках лоскутков, пуговиц, которые бы напоминали дорогие подарки.

И стоит мне на минутку отлучиться, как по всей квартире несется:
– Баба, ты где?..   у  нас скатерть еще не глаженая, и цветов нет…

После суток напряженной жизни я  включаюсь в заданный внучкой ритм, и  следующие дни буквально пролетают один за другим, напичканные вопросами-ответами, перинками,  кастрюльками,  кукольными свадьбами и даже разводами.

Внучка сама женила, сама разводила, и даже выносила приговор! Под это дело постоянно попадал почему-то Чебурашка. Он, буквально, не вылезал из тюрьмы – из ниши наверху шкафа,  тоскливо наблюдал оттуда за кукольной жизнью. А причина была веская :  «Он постоянно ворует у мужчин их красивых женщин…» Почему она так решила? Не вписался, видать… Может, его круглые беспечные глаза  и яркий жёлтый галстук навели её на эту мысль. А может, она почувствовала в нём какую-то мужскую силу. По сравнению с модельными ухажёрами он был широк, здоров. Мне не раз приходилось сопровождать его по этапу…

Однажды в очередной  «отпуск внучки», как она сама эти периоды своей жизни называет, я, изрядно устав и  оказавшись в другой комнате, вдруг глупо хохотнув, юркнула за диван и притаилась. Тут же послышалось:
– Баба, ты где?
 Я молчала.
 Внучка, войдя  в комнату и не обнаружив меня, побежала к деду.  И вот они вдвоём в голос уже кричали:
– Ба-ба, ба-ба, ты где..?
 
 Я еле сдерживала себя от смеха, и впрямь забавно – вдруг исчезла на глазах среди бела дня в собственной квартире.  

Дед уже и сам растерялся, судя по его голосу, отчего игра стала походить на детектив. Они вышли в  прихожую,  я слышала, как хлопали дверцы шкафов… но надолго меня всё же не хватило,  почти не чувствуя левой ноги, я простонала:
– Внученька, я здесь, меня волк не отпускает…

Не удивительно, что вырвалась эта фраза;  на ночь  в меню  сказок, рассказываемых ей мною,  «Красная шапочка»  занимает в пятёрке  почётное третье место.  Внучка, бабушка…  И, конечно же, в этом ряду  по логике следующий – волк…    
Дед,  не видя больше опасности, потерял всякий интерес к происходящему и, вяло ткнув  пальцем  в мою сторону, удалился.

И напрасно. Видел бы он глаза внучки, когда она обнаружила меня свёрнутую вдвое.  Надо было как-то выходить из этой глупой ситуации. И я заголосила:
       
– Внученька, милая, спаси меня!..
Та словно только этого и ждала. Глаза её загорелись,  она  воинственно, и  в то же время с каким - то  испугом произнесла чуть слышно, быстро и заговорщецки:
– А где он?!

Первое, на что упал мой взгляд, был большой чёрный полиэтиленовый  мешок, набитый  на днях макулатурой.
И колесо завертелось. Внучка со словами: « Сейчас же отпусти мою бабушку, злой волк!» -  начала пинать зверя ногами.
      
Мешок, как всё старое, от такого насилия стал местами дырявиться и от бессилия показывать клочки бумаги. Со словами  «Смотри, какие у него клычища!» - я  вскочила на ноги, схватила внучку и  крикнула:
– Бежим!

Но Инга не собиралась отступать так быстро: притопывая и взмахивая руками, она стыдила и укоряла волка…

Спохватившись, что на зло надо отвечать добром  и  как-то выйти достойно из  этой заварухи, не уронив себя в глазах внучки,  да и волка, я поменяла  ход действия:
– Знаешь, вообще-то, он  мне ничего плохого не сделал. Ему просто очень скучно одному, старому и больному, вот он и прибился ко мне…  А так он хороший. Он даже ни разу не укусил, видишь?

Внучка на всякий случай осмотрела меня.
– Посмотри,  какие у него умные глаза, - продолжала я,  показывая  на две  буквы   «О», оставшиеся на  пакете от слова «КОНЬКОВО». Слово  ниже – «вам» -  стало носом.  А на последней ступеньке кокетливое «очень рад» – ртом. Полустёртое «рынок» на самом верху делало волка совсем домашним, это подметила и внучка,  и  уже соглашаясь со мной, опечаленно произнесла:
–  У него поседела чёлка от одиночества… – затем она, коснувшись пальчиком слова «вам»,  жалостливо воскликнула:  – Ой,  а что у него с носом? «Вам» было замазано чуть красным лаком для ногтей. Не дожидаясь ответа, она  крикнула: 
 – Кровь, я знаю, это кровь!
И побежала за ватой  и йодом.
Потом мы долго лечили повреждённое ухо зверя (одна ручка пакета еле держалась): оно свисало почти на живот, его срочно надо было пришить, и  кое-где заштопать.

Закончив реанимацию, внучка предложила перенести  волка осторожно  на диван, где она могла бы продолжить лечение. 
В драках с хищниками зверь лишился хвоста, который уже через несколько минут красовался на месте, отчего глаза волка повеселели. Мы постарались сделать всё, что было в наших силах.
Наконец,  его туловище обтёрли  лосьоном, и поставили укол.
Волк заснул.

По три раза в день она на край мешка клала таблетку (пуговичку).
Когда ему стало легче, мы спросили, как его зовут.
Мне почему-то казалось, что этот беспомощный хищник – Семён. Но внучка расслышала, что он сказал:
 – Алик.

С этих пор волк у нас зажил припеваючи. Она по телефону, уже из дома своего,  интересовалась, как он, даю ли  я ему вовремя лекарство, не забываю ли выводить на прогулку…
Я строго выполняла все её рекомендации.

В пятницу она снова к нам прибывала, и все её куклы,  зверюшки мягкие,  пушистые просто умирали от зависти к волку.

Он, чёрный  и блестящий, с горящими глазами, и надменною улыбкой «очень рад» возлежал на зеленом велюровом диване, как на лужайке, и бра, словно солнышко, ласкало его.
– А погодка хорошая! – констатировала внучка.

Так продолжалось, наверное, больше месяца.

Как-то дедушка, приехав из командировки, радостно сообщил мне с порога:
– Угадай, что я привёз!
– Не знаю… – затаив дыхание, произнесла я настороженно.
И я не переставала  ждать чуда…
Но и на сей раз судьба обошла меня. Он, загадочно поглядывая на меня, открыл сумку, и серый волк из сериала  «Ну, погоди!»,  радостный,  прыгнул мне в руки.
 
Да, волк был замечательный и  дорогой! И хвост, и лапы,  и уши – всё было как у настоящего.
Когда мы с  этим подарком подходили уже к внучкиному подъезду, дед  произнёс гордо, словно это был его трофей:
– Да, хорошо, что я его взял, это не мешок! Обрадуется, наверно…

Внучка, увидев это серое создание,  лишь тихо протянула:
– О, волк… красивый…
– Это тебе вместо того полиэтиленового! –  весело и многозначи тельно мне подмигивая, воскликнул дед.
Она проронила еле слышно, выдавив улыбку:
– Спасибо, – и посадила игрушку на стульчик.

Пока мы были у них, она ещё несколько раз подходила к нему, но на руки больше не брала.

По словам родителей, Инга с ним не играла: подойдёт посмотрит, пощупает…  

Вскоре он,  как  и все поднадоевшие игрушки,  стал  эмигрантом, переселившись на балкон.

Об Алике внучка больше ни разу даже не обмолвилась.
И я боялась  почему-то нечаянно  напомнить о нём...

О, ЧУДО!

Перед сном Инге надо было рассказать четыре сказки. Почему четыре – ей одной лишь ведомо: «Три поросёнка», «Маша и медведь», «Красная шапочка», «Золушка» - вот, без чего она не засыпала.

Когда я прочитала ей «Дюймовочку», последовательность прослушивания сказок не изменилась, просто «Дюймовочка» теперь, как мышка в «Репке» завершала все действо. Сказка  о малюсенькой девочке ей очень понравилась, и  после её окончания она ещё какое-то время лежит с восторженными глазами.

Теперь время засыпания отодвинулось минут на десять.

Все эти сказки она уже знает наизусть, и поэтому, когда я что-то добавляю, даже несколько новых слов, внучка сначала замирает на мгновение, затем прищуривает глаза, и смотрит на меня, не моргая, как учительница на уроке, поймав ученика на отсебятине. И, не прерывая меня, чуть приоткрыв рот, внимательно слушает,  что я там новенького сообщу помимо того, что ей  известно, и  вернусь ли на то место, откуда ушла в сторону.  И совсем уже по-учительски награждает меня одним –двумя кивками головы, облегченно вздохнув, когда я благополучно выхожу на проторенную тропинку повествования.

Но стоит мне пропустить что-то, она тут же нажимает на стоп-кран, и я, ойкнув, возвращаюсь назад в лес или избушку, и оттуда снова ощупью продвигаюсь вперед, на сияние глаз  моей внучки.

А вот, что  произошло с «Дюймовочкой».
 Я уже рассказала ей про жабу с сыночком и про подземного слепого кавалера, и дошла до места, где Дюймовочка улетает с ласточкой от крота. Глаза мои начинают слипаться, но в предчувствии  скорого завершения, я радостно подлетаю вместе с  нашими любимыми героями к старинному замку…

– А крот? – вдруг неожиданно останавливает  меня внучка. – А что с кротом стало, когда он узнал, что невеста сбежала от него?! – недоумевая, как я могла оставить такой факт без внимания, она категорически потребовала ответа от меня, словно я в этой истории тоже замешана.

И, действительно, я как-то не подумала, а ведь положение покинутого жениха-крота ужасно…
– Он же полюбил её!.. – не то доказывает, не то уговаривает меня внучка.
Вот тебе и отрицательный герой…
«Ура! Так ему и надо!» – помню, радовались мы в детстве.
А это голубоглазое трёхлетнее создание, которое и слова-то не произносит еще толком,  вдруг прониклась к брошенному жениху. И потому начинается параллельная сказка, как крот  очень переживал, но старая мышь в конце концов успокоила его и обещала женить на соседке-кротихе… Кажется,  я подобрала убедительную кандидатуру, внучка дала согласие на продолжение истории.

– А тем временем, – незаметно зевнув, продолжала я, – ласточка с Дюймовочкой на спине подлетели  к яркому цветку, в чашечку которого птичка и посадила крошку.

Глаза мои  смыкались, и я уже  сама подобно ласточке, уносилась в сон и оттуда смотрела на себя, на внучку. Картина была, как при замедленной съёмке. Язык не слушался меня. Буквально по слогам я произнесла:
– И тут она увидела прекрасного эльфа.
При этих словах Ингуля  неожиданно подпрыгнула с криком:
– Нет!
И опрокинула меня с высоты сна на землю.

 Я, отряхнувшись от дремоты, взяла себя в руки и твердым голосом произнесла:
– В чём дело?
– Оттюда! – отчаянно воскликнула она.
– Оттюда?… – протянула я, прослушивая, пробуя на язык, это новое слово.
Но внучка еще громче,  даже  агрессивно  выкрикивала это”оттюда”, словно кидалась в меня какой-то неведомой диснеевской зверюшкой.

– Откуда? –  неуверенно переспросила я,
– Нет!.. Нет… – уже всхлипывала она обречённо, и смотрела на меня с укоризной.

Я села, закусила губу и стала размышлять. Сон улетучился. Напрягла свою память, но что-либо приблизительно похожее на «оттюда» вспомнить не могла…  

– Отюда, Оюда,… – шептала я, поглядывая на расстроенную, недоумевающую  внучку. Наконец решила сделать дубль два:
– Ласточка с Дюймовочкой подлетели к цветку, – трепещущим  приглушенным голосом произнесла я и остановилась.

Представив всю эту картину, с сидящим в цветке эльфом с прозрачными крылышками, я непроизвольно  вымолвила:
– И вдруг, о, чудо!
Я ещё только ставила восклицательный знак, как внучка выдохнула  счастливо:
– Да!

Это можно было сравнить только с рождением ребенка: наконец-то, всё разрешилось! Вот тебе и «о, чудо…» – два крохотных словечка. Как я не придала им значения.  Оказалось, это не просто слова, а, действительно, чудо…

Минут через двадцать только Инга смогла уснуть. Ангельское личико её было умиротворенным, золотистые волосы рассыпались по подушке, сторожа сон….  О, чудо!

МУСОРЩИК

Вышла прогуляться. Времени  около пяти. Кончается рабочий день. Скоро будет не продохнуть из-за выхлопных газов.

Подмосковье и пробки, кажется, вещи несопоставимые, но…бывшая Обираловка превратилась в прекрасный город.  Только нынешнее название «Железнодорожный» Лев Николаевич едва ли бы позаимствовал для своего романа «Анна Каренина».

Отправилась в сторону старого микрорайона Ольгино. По его, кое-где ещё пока не мощёным,  дорогам ездит меньше машин. Может, по этим улочкам когда-то проходил Андрей Белый. Последние годы он жил рядом, в  Кучино.  Любил бродить пешком.

В Ольгино воздух свежий. На всём пути встречаются старые, морщинистые деревья, напоминающие своим сгорбленным, но независимым видом гуляющих по тропинкам крепких ещё стариков.
Но местами торчат пни.

Всё больше многоэтажных домов. Деревянные особняки сносят,  дожидаясь своей участи,  они стоят в своём неприглядном виде, пугают прохожих. Окна у некоторых выбиты, стены ободраны.

А в этом здании ещё живут, видать, – на окнах шторы, цветы… Но уже  сняты наличники, и дом стоит, напоминая выгоревшее платье, со следами отпоротых карманов.  Рядом с ним вздремнул почерневший дуб, к которому, словно спасаясь от солнца, притулился  полиэтиленовый мешок для мусора.

Я бы, может, не обратила на него внимания, по всей улице такие пакеты, где полупустые, где под завязку, но в глаза мне бросилась игрушка: когда-то белая собачонка сидела на мешке, доверху набитом отходами.  Ухо одно висело на грязной нитке, чёрные бусинки на склоненной голове  смотрели печально.

Разглядывая её, приостановилась… И пошла дальше, раздумывая, что ухо можно было пришить, игрушку помыть – и чем не собачка, тем более, что похожа на живого щенка. Видно, еще советское производство…

Мне сразу вспомнился козлик, которого никак не могу забыть. Его покупали мы первому сыну  в  семидесятых.  Пока козлик был новый, ничего примечательного в нём не было: беленький, мягкий, сантиметров двадцать пять в длину, с серыми рожками. Сыну нравился он, но любимой его игрушкой был большой  желтый  медведь.

А, через семь лет, когда родился второй сын, козлик вдруг словно ожил. Игрушки с годами становятся интереснее, как лица…
Взгляд козлика  стал осмысленней, наверное, от того, что голова при движении стала покачиваться, потому он казался совсем настоящим.

Младший с ним не расставался. Перед глазами как сейчас: вот он бежит по тропинке, протоптанной через огороды от нашего дома к бабушкиному, стоявшему рядом. В правой руке у трёхлетнего сынишки тощий оранжевый портфель  с привязанной розовой ленточкой вместо ручки, а в левой – козлик…  Раскачиваются из стороны в сторону, как маятники: портфель, голова козлика и уши любимой  сыном шапки-будёновки.

Когда-то, при неоднократных переездах, козлик был утерян,  были мы  молоды, относились ко всему просто. А вот теперь жалею всё время, что не смогла сохранить.  Какая я всё-таки безалаберная…
Ничего из пропавших вещей мне так не жаль, как козлика, жёлтого медведя и зелёной общей тетрадки с первыми рисунками старшего сына…

В думах  прошла метров двести, вижу: стоит мусоровоз. Возле него ещё довольно-таки молодой водитель в чёрной спортивной шапочке, в модной куртке возится с очередным мусорным мешком, пытаясь завязать его, но что-то меховое постоянно падает  на землю.

– Богатыми стали, шубы выкидывают! – заметив меня, возмущённо воскликнул он.
– Ой, не говорите, здесь недалеко, – я махнула рукой в сторону моей находки, – собачку выкинули.
– Мёртвую что ли?!
– Нет, нет – сидит! О, господи, что это я, игрушка – собачка.
– Она вся на виду,  сейчас детишки из садиков пойдут …
– А ребёнок, чья это игрушка, представляете?! – Он, прищурившись, поглядел на меня, затем  трогательно произнёс:
– А у меня в детстве паровозик был, маленький такой, зелёненький, без одного колеса, до сих пор у мамы хранится… А сейчас, как с ума посходили все, чего только в этом мусоре нет, а что уж говорить про игрушки… А потом удивляются, почему дети такие: родителей из дома выгоняют. Я, хоть и работаю мусорщиком, но… Вот жду, когда с работы придут хозяева, чтобы меньше на завтра осталось.
Он включил мотор:
– Сейчас заберём…

Я попрощалась и пошла дальше.

Через минут двадцать возвращаясь этой же дорогой, отметила, что мешки ещё стоят, а тот, привлёкший внимание, завязан. Молодец мужик… И тут услышала, что  сигналит машина. На противоположной стороне, невдалеке, стоял знакомый  мусоровоз. Шофёр, приоткрыв дверку, подозвал меня. Подойдя ближе, я увидела в его руке спасённую им собачонку, она смотрелась веселее. Нитку, на которой висело ухо, он связал узелком, и оно встало на место.

– Такая хорошая собачка! И что было выкидывать!
Вдруг мне в ответ собачонка радостно залаяла!
– Ой!.. да она и, вправду, живая! – от неожиданности воскликнула я.  Водитель, рассмеявшись, снова нажал на кнопочку.      
– Теперь нам вдвоём будет не скучно собирать мусор, да, Муму? –  обратился он к игрушке.
– Как хорошо вы её назвали…
– Так улица-то Тургенева! Но я её не брошу! Собачонка вновь залилась лаем, мы – смехом.

Всю дорогу  я думала о них.
Навстречу шли мамочки со своими неумолкающими, звонкоголосыми детишками.

Неделю спустя гуляю с пятилетней внучкой в том же микрорайоне.
– Ой, бабуля, смотри: старый медведь вышел на солнышко погреться!
Возле двухэтажки, у беззубого палисадника сидел бурый медведь, искусственный мех порядком поистёрся, пуговицы глаз смотрели тускло.
– Да, совсем состарился…
– А на солнышке ему будет легче …– успокоила внучка.
– У них всё, как у людей, да, бабушка! – не уточнив, у кого именно,
у зверей или игрушек, воскликнула она.
– До удивления… – только и проронила я.

ПЕРВЫЕ ГОРЕСТИ

Соня, Настя и Саша сидели в комнате, смотрели какой-то мультик, и вдруг крик Сони:
– Ты что натворил?!.. Сломал!..
– Это не я! Ты сама бросила.
– Нет, ты! Ты! Ты бросил машинку сверху!

Встревоженная, я заглянула в комнату.
Соня горько плакала.
Саша сидел, опустив голову.
– Что опять случилось?
– Саша мой mp3 плеер  поломал…
– Как поломал?! – воскликнула я. – Саша, это правда?
– Нет, она сама…
– Ага, сама, ты со своими дурацкими машинками…
Я вздохнула:
– Ну, как так, Сонечка? Ты старше, тебе уже десять лет! Ты же девочка, надо как-то внимательнее быть.
– Я и так внимательна! А он не думает своей головой, что делает.
Теперь что мне папа скажет?... – Соня снова заплакала.

Настя стала утешать двоюродную сестрёнку:
– Не бойся, твой папа не рассердится. Мне тоже десять, а я недавно поломала мышку компьютера, так мой папа простил меня, а они же родные братья!

Я взяла в руки эту, мной ещё не освоенную, вещицу.
– Да… может, пластик окошечка можно поменять? Надо папу спросить…
Соня заплакала ещё горше.
– Что я скажу папе?! Он говорил мне беречь…
– Хочешь, я ему скажу. Бывало, в детстве и он ломал…
– Но это же, дорогая вещь, -  всхлипывая, роняет Соня.

– Что сделано, то сделано. Надо теперь исправлять ошибку. Всякое бывает в жизни.
«То, что нас не убивает, делает нас сильнее!» – вновь вспомнила я известное выражение.
На что Соня, Саша и Настя разом вскинули головы.
– Да, да! Запомните это. Беречь, конечно, надо, но  любая вещь ничего не стоит
по сравнению со здоровьем…
Саша мгновенно отреагировал:
– И нервы не восстанавливаются!

– Вот слушайте, когда мне было семь лет, в первом классе… за хорошую учёбу и отличное поведение моя первая учительница Сара Иосифовна подарила мне тоненькую книжку, – начала я.
Пара голубых глаз и две пары чёрных смотрели на меня выжидающе.
– Книжка эта была - «Гадкий утёнок».
Как я была счастлива! Она была вся жёлтая, как цыплёнок.
И на ней была картинка, как утёнок выбирается из скорлупы.
Я не могла наглядеться на неё, первая книжка, подаренная мне лично!
Я её не давала в руки даже сестрёнкам, а показывала издали.
Они  за это меня обзывали: «жадина-говядина». Но я всё равно не давала.
Я почти не выпускала книжку из рук.
А к вечеру обнаружила  на обложке какое-то пятно,  как будто жирное, наверное, от пальца.  Вот, что значит, пожадничать…
Это было такой трагедией!

Внуки, забыв про своё, открыв рот, слушали меня, ойкнув на драматическом моменте.
– Я легла спать со слезами на глазах, уснуть не могла, – продолжала я.
–  Встала, зажгла лампу, чтобы не будить никого и принялась ластиком стирать это пятно. Оно не стиралось… И тут одна слезинка капнула прямо в центр пятнышка. Я ещё потёрла,
пятно вроде посветлело. Я посчитала, что всё у меня получилось, и довольная уснула.

Утром я первым делом бросилась к книге, чтобы разглядеть её при ярком свете. Пятно стало белым. Сердце моё защемило, слёзы градом полились из глаз…
А мне надо было собираться в школу. Я никому не сказала о случившемся.

Не знаю, как я просидела четыре урока, вернувшись  домой, я сразу взялась за книжку.

Торопливо вытащив желтый карандаш из коробки, я закрасила белизну. Но окрашенное место отличалось от обложки…   Это было для меня большим горем.
– Оно сделало тебя сильнее?! – почти в голос выкрикнула троица.
– Может быть…

Ложась спать, они о чём-то долго переговаривались…
   
Наверно, через полчаса я вошла к ним в комнату, чтобы поправить одеяла. Они сидели, склонившись,  возле  настольной лампы… раскрашивали листы бумаги в жёлтые цвета…
– Бабушка! А какого она оттенка была?! Этого?! Этого?!.. Может, такого?!
Вот к этому цвету подошёл бы такой карандаш… а к этому…
Я обняла их:
– Хорошие мои…  Оттенка я не помню.  Но это было в моей жизни!
И оно мне дорого.
Все трое прижались ко мне крепче…