18.05.2017 г.

КАКОЙ ЦАРЬ, ТАКАЯ ПОБЕДА!

«Если бы Иван IV умер в 1566 г., в момент своих величайших успехов на западном фронте, своего приготовления к окончательному завоеванию Ливонии, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи. В случае такого раннего конца, на 36-м году жизни, Иван IV остался бы в исторической традиции окруженный славой замечательного реформатора, организатора военно-служилого класса, основателя административной централизации Московской державы. Ивану Грозному, однако, выпала на долю иная судьба, глубоко трагическая. Он прожил еще 18 лет, и это были годы тяжелых потерь, великих несчастий для страны»
Академик Роберт Юрьевич Виппер.

Не сразу сумел я откликнуться на замечательные заметки Елены Березиной, тематически ей сродную и как всегда острую статью Николая Дорошенко, а также с болью взыскующие к справедливости комментарии Юрия Брыжашова. Они, собственно, сами расставили точки над i в теме «Величие Сражения при Молодях и Великого Государя Ивана IV Васильевича». Поэтому рискну изложить взгляд на отдельные «противоречия в характере и деятельности» Ивана Грозного, смягчая фокус сухой истории некоторым художеством и моралью.

Грозный лучше, чем жалкий

«Титул» Грозный (без кавычек) является украшением для правителя. Речь о великих странах (слабым не понять). За историю человечества мало, кто заслужил его. Быть грозным для врага, – что может быть благостней для народа и страны? А в условиях России! Вся летопись нашего Отечества, вплоть до сих дней, настойчиво вопиет: «для России и народов ее лучше быть грозными, чем жалкими». Русь раз и навсегда так «обидела» Европу огромностью своей, что ей суждена ровно одна альтернатива: «не будешь грозной, станешь жалкой, а жалкую топтать не больно». Минувшие четверть века аксиому эту сделали теоремой.

Что до лая против своих же волкодавов… Так с высоты веков куда как проще тявкать: «Ах, как же глупо поступил Ивашка. Вот будь я на его месте»… Ну, и знай место, Моська. Мокрицы львов тоже полощут, небось. Следы у всех разные. Где клоп, там вонь. Бывает хуже: клопа нет, а вонь осталась. Вонь и есть слава клопа!

То ли дело – первопроходец. Когда, выгрызая опухоль, берёшь на себя всё и вся. Когда в поиске неведомых (и не видимых тогда, 5 веков назад) путей к спасению, приходится блуждать. Наугад. Вслепую. Среди сонмища предателей, отравителей, заговорщиков. От них натерпелся с трёх лет. С тех пор особенности восприятия друзей/врагов...

Казнил, карал. Не даром и не чернь, как английский Генрих VIII. Тот по «закону о бродяжничестве» перевешал каждого двадцатого. От 72 до 100 тысяч им же обезземеленных крестьян, разорённых ремесленников. Всё ради класса «крепостных пролетариев» и «высвобождения» участков их под мануфактуры, овечьи пастбища для нарождающейся буржуазии. Не как французский Карл IX. С чьего попустительства в Варфоломеевскую ночь католики вырезали в Париже 3 тысяч кальвинистов, а по всей Франции – в десять раз больше.

На счету Грозного за 36 лет «совершеннолетнего» правления – 4,5 тысячи казнённых. Синодик. В нём немал удельный вес «больших родов» –склонных к козням и заговорам.

«А по-другому как? Добро бы, к вере, дружбе был приучен. Нет же, сызмальства утеснения одни терпел и двуличества. Да и много ль было их – верных, чтоб искренне, от сердца? Который был, того уж нет, и замены не видать. Настасья, ладушка, умница, красавица – ангел приветный. Филипп митрополит, душа благая, его с царём в прах разругали да в гроб свели, а на Ивана грех убийства навесили. Малюта, пёс служивый, многогрешный, но верный… Зато злыдней перевидал: волос в бороде не хватит. Сильвестр, братец Старицкий, Адашевы, Басмановы, Курбский Андрюшка… На последнем царя передёрнуло. Те изменники были тутошние, изнутри. Этот же предатель в иноземный отъезд перекинулся – к ляхам, вражинам заклятым. Оно, конечно, и другие после бегали, но чтоб сор из избы… и славить на весь свет… то только он – Андрюшка, друг ситный. Не стало у Ивана важного воеводы. Не потому ль безродный Обатур такую силу намёл, пределы наши круша, что Андрюшка за 30 сребреников сбыл ему свой дар воеводский и полевые хитрости наши – боевые дедовы приёмы, крепостные тайны, ходы пограничные, лазы засечные и броды поперечные?!»…

Опухоль по имени «местничество»

Какой государь, такие победы! Уже в юном возрасте Иван Грозный присоединил два ханства: Казанское и Астраханское. Беря первое, он использовал невиданный «приём». За 4 зимних недели, под носом у татар русские возвели крепость Свияжск. Как? Просто! Мастера-градодели, нарубив заранее в Угличе бревен, пронумеровали их и тайно сплавили к Свияге. И вырос кремль, а в нём войска, пушечный наряд  и… порох. В 1552 году Казань пала.

«Не славы ради, пользы для» вершил 22-летний Иван Васильевич ту серию походов. Причина веская. До середины 16 века в Казани обретался  рынок торговли русскими пленниками. Его уничтожение дед Иван III век ещё назад поставил задачей № 1 казанских кампаний. Все были неудачны. Лишь внук увенчал эпопею ликвидацией невольничьего торжища. По взятии Казани Грозным головной рынок работорговли «откочевал» в Крым.

Недаром критики Ивана Грозного ставят ему в вину: «нет бы, мол, за Крым Ивашке взяться, он против Запада всего попёр – Ливонию отъесть». Что им ответить? Устранить крымскую орду (как верно показал Юрий Брыжашов) не удалось и век спустя Петру Великому при его многократно возросшей ресурсной базе. Сто лет ещё терпеть пришлось – до Потёмкина с Суворовым...

Грозному и без того случалось биться по всем фронтам/театрам: шведы, ляхи, крымчаки, ногаи, черемисы. А поход на Крым сулил бы для Московии вывод, если не потерю, основных ратных сил и новую войну – с сильнейшей Оттоманской империей. На это и молились Ватикан с Европой. Ибо, случись такое, «два слона» смертельно искалечили б друг друга. И был бы «праздник» для шакалов и гиен… Но Грозный царь лишил всех дармовой халявы на обломках двух держав.

Тем не менее, на памятнике тысячелетию Руси места Ивану Васильевичу не нашлось. Что говорит вовсе не о его «бесталанности и малозначительности». И даже не о «великодушии и благодарности» позднейших устроителей. Хоть фактор налицо: Грозный Романовых не жаловал. Суть в том, что Иван Васильевич в целом превзошёл монархов, и не только современных. Не похожий на вальяжных и изнеженных «кокеток при коронах», он поражал многообразием талантов, работоспособностью и непредсказуемостью. Действовал всегда неординарно. И вот где ужас: беспощаден был к врагам, изменникам, ослушникам, не спускал «безответственным администраторам» и прочим ворам-казнокрадам.

Незадолго до смерти Иван Васильевич горько сетовал, что «не успел извести» шесть-семь боярских родов. И «ихний вред» виделся ему, перво-наперво, в особой склонности к удельной анархии, смертельной для власти центра, что с потом, кровью и трудом выстроили его предки.

С этим можно спорить, но лучше просто вспомнить, как спустя всего лет двадцать раздерёт Русь-матушку, наведя на неё поляков/шведов, и тем едва её не угробит пресловутая «семибоярщина»: Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Голицын, Б.М. Лыков, И.Н. Романов, А.В. Трубецкой и Ф.И. Шереметев. Едва не вырвалось «семибанкирщина» – того же ведь поля ягода, да «больно ранняя»: в отличие от вековых бояр, в недели вскормленная. Любой государь, стремящийся к централизации, ведает, что это такое! И папа римский Григорий XIII, «друг/союзник» Грозного царя, не исключение:

«Что за речи, святые отцы? Кому здесь рассуждать о властолюбии схизматика? Нам ли и вам ли, стремящимся к вселенской власти над паствой мира земного? Да, сомнений нет, ещё дед и отец Московита прозрели опасности удельного своеволия сеньоров, отчего обуздывали его жестокими узами, но так же делали все монархи Франции и Испании, Германии и Швеции. Да, сомнений нет, что нынешний Московит пошёл дальше. Но согласитесь: ему и дано больше. И когда он узрел, что даже его железной лапы надолго не хватит, то решил, что надёжней будет ввести новый железный порядок – не кровью, но по закону. Кровь сохнет скоро, но смывается раз и навсегда, закон же сух всегда, зато смывает всякого преступившего. Да, сомнений нет, руководствуясь этими соображениями, московский тиран и учредил пресловутую Oprichnina, которая очень скоро нелигитимной силой навела легитимный порядок. После чего отнюдь не глупый Московит эту силу в одночасье выпарил. Порядок же, как очевидно даже теперь – в годину самых страшных для Москвы испытаний – остался. Да, сомнений нет, русские крупные сеньоры – boyars – подобны нашим герцогам и принцам, которые, сомнений нет, везде одинаковы в своей необузданной тяге к удельной вольности. Эти самые boyars и деда, и отца, и самого Московита почитают, максимум, старшим удельным сеньором – первым среди равных, самым крупным герцогом… Да, сомнений нет, для таких породистых смутьянов не существует ни верховенства центральной власти, ни чувства patriam… Удельный боярин волен служить, кому хочет, и перебежать в тот момент, когда ему заблагорассудится, и туда, куда захочется! Да, сомнений нет, он почитает себя ничем не обязанным Московиту и ничем не связанным с Московией. Но всем известно: где нет крепости членов по отношению к голове, там нет и державы. Есть только пыль и песок в кулаке из мелких уделов и вотчин. Но это лишь один полюс, казалось бы, вполне понятный с точки зрения вассала. Однако сомнений нет, есть и другой полюс, и он не менее интересен хотя бы тем, что ни один сеньор, самый мелкий, не смирится, если его подчинённые также вольно поведут себя в отношении к нему, то есть начнут бегать по другим хозяевам, меняя службу, точно наёмные кондотьеры. И не кажется ли вам, что самым мелким из этих подчинённых вряд ли понравится, если господскому примеру последуют его дворня, крестьяне, и все начнут перебегать туда, где вкуснее, теплей и вольготней? И это так, ибо без строгого вертикального порядка всякому государству грозит горизонтальный распад. Верховный Герцог Московский это знает лучше многих и удерживает от распада свою всю Московию, приобретая всё новые земли. Приобретая новые земли, он создает новые пространства, отчего убежать от центра становится всё дальше, всё дольше и всё труднее. А новые пространства, в свой черёд, всё надежней отдаляют центр от внешних угроз. Но разве не так же вели себя разумные и могучие правители: испанский Карл V или французский Луи XI, австрийский Максимиллиан или, будь он проклят, английский Генрих VIII? И разве Генрих чем-то лучше Московита. У них даже жён одинаково – шесть. С той разницей, что в отличие от просвещённого Брита, умертвившего всех своих супруг, дикий Скиф обходится без крови».

И если в царском застолье чванство то аршинами мерилось, что отделяли тебя от государевой чаши, то на войне мера «местничества» обходилась ой как дорого. Победа или поражение. Плен или свобода. Жизнь или смерть. Представьте, каково было простолюдину войском командовать, добиваться согласованности в действиях полков и, тем паче, одерживать победы? Как унизительно и трудно талантливому «выскочке», да любому гордому человеку, терпеть высокомерЗие бездарного «индюка»?

Гордыня «местников» сгубила не одну рать. Поэтому Грозный безжалостно расправлялся с виновниками поражений, за что не раз, не два был проклят уцелевшей роднёй: «злой он, злой». То ли дело, когда, «чего бы голубь не напрокудил, а всё, как с гуся вода»! Ведь свой же, братцы, свой!

Великая битва при Молодях (1572) была выиграна вопреки обычным «местническим» раскладам. По воле Бога иль царя под общим стягом сошлись старинный боярин Воротынский, «опричный» воевода Хворостинин, беспородный донской атаман Черкашенин и мн. др.

По счастью для России, вопреки разности происхождения и статуса, эти трое были талантливы, отважны и умны. Никто не помешал друг другу, как это процентов на 90 случалось, когда войско раздирали не «штабные стратегические полемики», а пустые местнические тёрки: кто тут главный...

По крайней мере, донской атаман Михаил Черкашенин во время боя на дух не переносил дворянского диктата. А Михаил Воротынский, «главком» того русского войска, был знатный боярин, бывалый воевода и даровитый реформатор. Перестроив армию, он бил врагов и не раз направлял думу Боярскую. При Молоди, несмотря на «местническое превосходство», Воротынскому хватило ума не мешать соратникам в маневрах, где каждый был горазд.

А вот Дмитрию Хворостинину с «пониманием чинных воевод» везло не часто. Хотя даже пристрастные иностранцы выделяли его на фоне русских «генералов»: «Хворостинин – главный у них муж, наиболее употребляемый в военное время» (английский посол Дж. Флетчер).

«Они висли как две скалы. Один – кряжистый валун – князь Иван Михайлович Бутурлин. Другой прямой – из гранита утёс – Дмитрий Иванович Хворостинин…
…Конечно, за Хворостининым – удельный ярославский род и вотчина ухорская. Но шибко, шибко уступал Бутурлиным он по «местническому счёту». Древо Бутурлинское шумело славой уж полвека, раскинув несколько ветвей, и чуть не каждая в третьем колене воеводила. Дмитрий Иванович путь сей торил первопутком, один, без связей и укреп.
Из-за стола насторожённо пялились. Начальники смоленского войска забыли о жареном кусковом кабане, раздвоенных утках, запечённых в капусте перепелах и напластованной костровой рыбице. Ломти сомятины ещё лаково дымились, цельные ельцы, гольцы и голавли поджаро углились, а вертельный сазан сверкал живей солила с воеводского пуза...
– Ты, князь Митрий, меня не учи, где ходить лучится аль чего мне брать не лучится, – пощипывая ядрышко запоясного чекана  и снисходительно гнусавя, «драил» второго воеводу Иван Бутурлин. – Я большой государев воевода, ты вторым полковым расписан и, значится, мне всего-то подручный.
Багровый рубин с бутурлинского зерцала, окровавив рубец на щеке Хворостинина, поныривал в тёмных прорубях глаз.
– Пошто шутишь меня, князь? Тебе ль не в ведоме: поход государем поручен мне?! – глухо ронял Дмитрий Иванович. – И не твой я подручник, а государев поручик. Ты вот расселся стряпать, подводы стягивать и помочи горстить, а ляхи на Псков спорхнут. Казачья выведка доложила: неделя, и ищи свинью под волком. А вы толчётесь, ровно клуня в лукне. А лукно то без яиц...
В раздрягу воеводскую не встревали. Походные свары на местнической почве были делом обычным, тем более, против Хворостинина. Знатные роды млели и таяли, когда кто-нибудь ставил на место худородного отлёта, выскочку из медвежьего угла. И поделом! А то распоясались, повольничали в опричнину, до воевод вознеслись. Хорошего помалу, пора и честь знать. Так оно и вышло. Опричнина, как псовая башка, повоняв, истлела...
– А с гордыни не подавишься? – съязвил Бутурлин-старший, распуская всё свое своенравие, – а то на, прополощи, – и протянул корчагу.
Хворостинин отпятился, руки к бокам приклеил. Бутурлин использовал уступку:
– А то занёсся! Фу ты, ну ты… А с каких хренОв? Против малых детушек и подлеток за дедушку?
– Малы детушки? – задохнулся Хворостинин. – Кто это малы детушки? Литва, что я в Полоцке давил, а за Верхний замок один из всех был сказан: «кто за государя стоит»?! Против вашей сотни – из рынд и гридней! – и прибрал под веко левый глаз. – А крымцев кто при Зарайске шкерил? Кто на южных украинах татар же превосходных лупил? А у Болхова? Кто Девлета на Оке носом в зад его ж затыкнул? Кто при Молодях с одною тыщей на себя весь бесий вал принял в сто тыщ и жучил, жучил до победы? А Ревель, а Вейсенштейн, а Оберпален?
Поперхнувшись, князь Дмитрий приник к кружке. Бутурлин, опережая, зачастил:
– Знаем, слыхали, щас споёшь про три царских золотых за малых детушек, хи-хи.
Вдоль стола прыснули».

Такой вот тиран, самодур, беспредельщик…

«И кой чёрт понёс его в Ливонию?»

Примерно так трусливо воют из векового далека зоилы Грозного. Что ж, поясним…

«Насчёт Литвы особо говорить нечего: не первый уже век с Орденом бодалась по-соседски. У царя на Ливонию свои виды. Лишённое выхода к морю, Русское государство не могло сноситься с Европой на собственных кораблях. А ливонские немцы с литвинами под страхом смерти не пропускали в Москву европейских мастеров и учёных. В 1547 году 123 приглашённых Грозным иноземцев были задержаны в Ливонии, первый же нарушитель запрета был убит при попытке «бежать на Русь».
Давно искавшее морских путей русское купечество злобилось. А тут и московская знать, вкусив казанской крови, но недополучив трофеев, размечталась о новых владениях. Устремившись на запад, взоры их соединились в лакомой Ливонии.
Никто не знал, что война будет долгой. Но все видели: тугой узел без меча не распутать. И вот грянул час – поистощив казну после овладения Казанью и Астраханью, царь Иван бросает распалённое войско на орденские земли. В Литовском княжестве вздымается волна ропота, но оно давно уже не такое великое, чтоб противостоять Московской державе. Швеции, враждовавшей с Данией, Польшей и Любеком, также не до Ливонии. Открыто симпатизируя Грозному царю, её король Эрик XIV заключает с ним торговое соглашение и обещает в жёны Екатерину Ягеллонку – сестру польского короля! Обоих будто бы не волнует, что Екатерина повенчана с Эриковым братом Юханом, которого шведский король ненавидит так, что, заточает в собственном замке.
Русским это всё только на руку. Легко продвинувшись в Ливонии, они упраздняют рыцарский орден, занимают лучшие крепости и порты, такие как Нарва, а в 1563 году отторгают у Литвы крупнейший город Полоцк. А уж, где недогляд, там первый вор – хозяин. Вот и датчане, недолго думая, оттяпнули остров Эзель. Но, в целом, серьёзной преграды русским не было.
Это теперь уже, задним числом, зашумели, что лучше бы царю на том поставить точку. Худо ли, мол, побеждённые просят мира, готовые на любые условия, и к Москве спокойно отходят приморские земли с портами, плюс город Полоцк. Однако царь для порядка созывает quod Congressus Zemstvo (с латыни – Земский собор), на котором церковь с boyarstvo’м благословляют его на bello ad victoriam (с лат. – война до победного конца). Шанс был упущен, мир не наступил. И мало-помалу Русское государство начинает выдыхаться, а против него ополчаются всё новые монархи.
Первыми в 1567 году встрепенулись поляки. Ещё через два года Люблинская уния пристегнула Литву к Польше, и у шляхты появился законный повод потягаться с Москвой ради защиты границ Речи Посполитой, как называлась теперь польско-литовская конфедерация.
Недовольство зрело и внутри Москвы. При Дворе поднимали голову приверженцы «европейского пути» и католического обряда. Удельные князья опять вдруг ухватились за былые вольности. Заворошились еретики всех мастей. Пытаясь стреножить спесивых бояр, Иван учреждает в стране Instytut oprichininy (с лат. – институт опричнины). Столицу в одночасье наводняют худородные выскочки и проходимцы, которые, присягнув царю, получают неограниченное право на расправу и грабёж. С собачьими головами и метёлками у седла, в чёрных хламидах, ровно демоны, налетают они на principis patrimonium, сея ужас, обирая неугодных, – и всё это под лозунгом изобличения seditio (с лат. – крамола). Так, воюя в одиночку на разных направлениях, Грозный Московит неуклонно добивался цели. Слава о его могуществе затмевала остальных государей. Порой уже казалось, что нет в мире силы, которая его осадит. Но ita se habet in orbe (с лат. – случай правит миром).
В 1572 году умер бездетный польско-литовский монарх Сигизмунд II Август. На кон упал кусок пожирнее Ливонии, разыгрались иные аппетиты. Война приостановилась. Поляки просили на престол разных самодержцев и их наследников, в том числе царя Ивана с царевичем Фёдором. Однако русским отнюдь не льстило владеть всей Речью Посполитой, а точнее – Польшей с её вольнолюбивым, несговорчивым шляхетством и неправославным клиром. Царя больше устраивали Ливония с Литвой. И на то был железный резон: присоединяя русское Литовское княжество, Иван тем самым законно примерял долгожданную корону «православного Государя Всея Руси», что отвечало, sit venia verbo (с лат. – да простится мне это выражение), безумной схизматической идее «Москва – Третий Рим». Случись такое слияние двух сильнейших русских территорий, – и в центре Европы образовалась бы необъятная православная империя, с которой не мог бы соперничать никто, включая турок. А если учесть, что союзником царя был могущественный германский император Максимиллиан II, которого вполне удовлетворял Иванов план раздела Речи Посполитой с получением в свою пользу Польши, то дело напрямую шло к перемене традиционных полюсов силы.
Видя это, и папа римский, и турецкий султан сделали всё, чтобы не допустить царя на Краковский стол. А общей сумятицей воспользовались французы, которые провели в короли Анри Валуа – герцога Анжуйского, младшего брата Карла IX. Новоявленного «круля Анджея» (он же Хенрик Валезы) обязали жениться на пожилой (28 лет разница) сестре покойного Сигизмунда – Анне, мастерице по части «зелий и отрав». Всего через несколько месяцев король Хенрик-Анджей бежал в Париж, где сел на освободившийся трон под именем Генриха III.
Выборы продолжились, и на этот раз польская корона досталась Максимиллиану. Но его притязания оспорил Стефан Баторий, 42-летний трансильванский воевода и просвещённый выпускник Падуанского университета. Узнав, что шляхта сулит ему корону, он не удержался от восторга:
– Предложенное мне королевство я ни за что не упущу, даже если мне предстоит носить корону всего три дня. Подобно Цезарю, надо действовать: nihil cunctando: jasta est alea! (с лат. – Не мешкай: жребий брошен). Господь намерен воспользоваться мною, дабы удивить весь христианский мир!
Ради пресловутых «трёх дней», Баторий обещал жениться на 53-летней Анне, и не прогадал: вместо 3 дней, он выиграл 11 лет и, подобно Цезарю, удивил мир! Шляхта поддержала предприимчивого мадьяра, а турецкий султан, в случае провала Батория, пригрозил Австрии войной. Развязку ускорила смерть конкурента – императора Максимиллиана, в лице которого царь Иван терял большого союзника. Силовой баланс круто изменился, и не в пользу Москвы.
Встав у руля обширной униатской державы, энергичный и образованный Баторий публично поклялся отвоевать Ливонию и Полоцк. Но анархические поползновения погрязшей в кальвинизме шляхетской верхушки надолго отвлекли его от этого замысла. У бывшего местечкового воеводы (да к тому же ставленника турок) не было солидного авторитета. И тогда руку «новичку» протянул другой падуанский выученик Ян Замойский, выдающийся законник, оратор, подканцлер коронный и староста кнышинский. Сам по молодости увлекавшийся Лютером, умелый царедворец стал посредником между протестантской шляхтой и королём-католиком.
В 1575 году Баторий взошёл на трон. Но numquam tantum malum est (с лат. – беда не приходит одна): вольный балтийский порт Данциг отказался присягать польской короне, подтвердив верность Вене. Понимая, что на два фронта его не хватит, Стефан Баторий просит Москву о продлении перемирия. Грозный царь, милостиво соглашаясь на три года, назначает подписание договора на март 1578-го. Такое же перемирие, только на два года, в 1575 году заключается между Москвой и выдохшейся Швецией.
После чего русская армия победным маршем прибирает большую часть её эстонских замков и важный порт Пярну. В январе 1577 года московиты осаждают Ревель, но и на этот раз безрезультатно. Ещё безуспешней «объединял» ливонские земли «король Магнус», замеченный, напоследок, в сговоре с противниками своего покровителя.
И не он один: друг за другом из Москвы хлынули иностранные кондотьеры Фаренсбах, Штаден, Крузе, Таубе. Ветреные и беспринципные, все они вкусили в своё время царских милостей. И вот теперь они же кочевали по европейским дворам, вразнос торгуя «русскими секретами» и взахлёб черня недавнего благодетеля. А некоторые выдвигали «великие планы» порабощения Москвы. Словно по мановению волшебной палочки, Европу заполонили жуткие брошюры и «летучие листки», выставлявшие Ивана IV и его подданных кровожадными дикарями. И вот уже тысячи вояк со всей Европы готовы «мучителю» шею свернуть.
Летом 1577 года грозный царь с 20-тысячной армией совершит последний свой победоносный поход. Ad vocem (с лат. – любопытная зако-номерность): когда Иван выступает во главе русского войска, фортуна неизменно сопутствует обоим. В разгар кампании всплывёт правда о тайных сношениях Магнуса с поляками и курляндским герцогом. Разъярённый царь двинется к городу Венден, где спрятался Магнус. Пока схваченный и закованный в кандалы бывший эзельский епископ вымаливает пощаду, Венден сдаётся. Лишь 300 ливонских рыцарей с домочадцами избегают плена, загадочно вознесшись прямо на небеса из замковой башни, названной «Звёздная».
После венденской осады ливонские крепости наперегонки сдаются на милость деспота – 27 городов за 60 дней. На радостях тот не только прощает Магнуса, но и жалует ему часть взятых городов, после чего триумфально возвращается в Alexander Sloboda (с лат. – Александровскую слободу) – свою подмосковную резиденцию.
Так был сделан роковой шаг к катастрофе. Уже через несколько недель поляки отбивают Венден. Разгневанный царь посылает отряд возмездия, но соединившиеся шведы, поляки и немцы устраивают русским «Венденское побоище», ставшее первой тучкой большой грозы...
…В феврале 1579 года Баторий созвал в Гродно сейм, где обсуждался вопрос об отношениях с Москвой. Магнаты жаждали войны. Мелкая шляхта была против: зачем проливать кровь на чужедальних литовских рубежах? Примиренческие настроения удалось переломить лишь благодаря красноречию Замойского: «Да, конституция запрещает полякам войну за пределами отчизны. Но Уния формально позволяет отнести Литву к общему государству». Теперь оставался лишь вопрос: куда ударить?
У магнатов цель чисто грабительская – очистить Ливонию и захватить богатый Псков. Ян Замойский и Стефан Баторий предлагают отвоевать Полоцк. Идея реванша берёт за живое. С моральной стороны – «постоим за справедливость». С идейной – «вернём своё». А со стратегической – «заберём крепость» (важнейшую военно-хозяйственную базу неприятеля).
Будучи уверен, что театр военных действий развернётся в Ливонии, Иван IV летом 1579 года вступил с армией во второй город своей державы Новгород. Выбор царя был основателен: Новгород близок к Ливонии, и от Балтики недалёк, откуда, не надо забывать, грозили шведы. А тут ещё вернувшиеся из Польши послы подлили масла, внушая царю, что Батория в Кракове лишь терпят, многие же литвины и поляки спят и видят на престоле московского царевича. Это так воодушевило гордого тирана, что с присущим ему высокомерием он отказал Баторию в равном титуле «брата», пренебрежительно дразня «соседом».
А «сосед» тем временем шёл на Полоцк, и компанию ему составил ни кто иной, как бывший ducem (с лат. – стратег) русского царя Андрей Курбский, знавший все премудрости русской топографии, армии и фортификации. В августе началась осада, отличавшаяся исключительным напором нападавших и беспримерным отпором защитников. К исходу второй недели мужчин в Полоцке поубавилось, не стало воды. И тогда старики да бабы под пушечным обстрелом на верёвках спускались с вёдрами к реке Двине. Неся непредвиденные потери, армия короля страдала от проливных дождей, бездорожья и, ergo (с лат. – как следствие), свирепого голода.
В ту пору царь прислал подкрепление. Ещё всё могло решиться в пользу русских. Но по неведомой причине воеводы Шеин и Шереметев укрылись в соседней крепости Сокол, откуда два дня созерцали зарево полоцкого пожара. Их промедление позволило Баторию собраться для решительного штурма. И осаждённые дрогнули. Оговорив свободу отхода, стрельцы сдали спалённый город.
Полоцк был взят в те же 3 недели, которые понадобились для его покорения царю Ивану и Владимиру Старицкому 16-ю годами ранее. За Полоцком настал черёд Сокола. И здесь наёмники, не сдержавшись, учинили резню, надругались над трупами, в том числе воеводы Шеина. Так был нарушен строгий наказ короля-рыцаря «воевать гуманно, не трогая стариков, детей и женщин».
Победителей немало удивило в этой войне поведение побеждённых. Отказываясь сдаваться, русские военачальники и духовники запирались в церквах, откуда их приходилось выволакивать силой. Да и простые воины с мирными жителями в ответ на обещанную волю выказывали упорное желание вернуться под длань своего Навуходоносора.
Итак, в то время как армия Батория брала города, киевский князь-воевода Константин Острожский опустошал смоленские и северские области. Один лишь царь Иван стоял незыблемо с воинством в Новгороде. И польское нашествие остановил никак не он, а зимний холод, голод и потери.
После этой кампании положение государей поменялось местами. Отныне условия диктовал «безродный выскочка» Баторий, который по праву сильного отказался снарядить посольство в Московию. Роль же просителя впервые и надолго примерил «августейший царь» Иоанн. Скрепя сердце, горделивейший из монархов мира первым отправил послов в Речь и, смягчив тон, разрешил величать Батория «братом»»…

Царь и псарь

Год 1580-й. Судьба Руси на волоске. Народ обескровлен. Польский король клянётся «вбить кол» в грудь Московита и искоренить православную «схизму». Кто остановит его, дав мир и роздых стране? Может, папа римский! Ставки, как никогда, высоки: принять помощь от Папы и с ней… католичество? Или… Но до Рима ещё нужно добраться! Как? Великое посольство – великий обоз! И тогда обложенный врагами Иван разыгрывает многоходовую дипломатическую партию. Царь и Дума боярская внезапно решают: «отправим тайно Варяжским морем и немецкими землями через Прагу в Рим лёгким гончиком младого парубка Истому Шевригина, из рязанских детей боярских». С гонцом Истомой – два помощника из Посольского приказа и два толмача: ненавидящие друг друга немец и итальянец. Едут скрытно, в «немецком платье». Цель миссии – обаять императора Рудольфа II и папу римского Григория XIII, дабы они усмирили Стефана Батория. Внешней политикой Кремля заправляет Думный дьяк Андрей Щелкалов.

 «Царю вовремя б уняться, пока был всех выше и краше! Но не рассчитал – по гордыне своей не рассчитал. Да что теперь… Если да кабы – в зиму по грибы. В самом главном царь был прав и неколебим: крепче деда и отца, прочней булата стоял за Троицу Святую, чином православным поклоняясь Отцу, Сыну и Святому духу. На нюх не терпел блуден еретических, на волос не поступался русскою природой, ни за какие басни и хвастни заморские.

Щелкалов видел: не было на Руси правителя твёрже в стоянии на русской правде и ненависти к отступникам, и не было палача нещаднее к перевертням и еретикам. Русь и Бог – вот его иконы, и в этом не усомнится самый остервенелый враг.

Другой вопрос, так ли иконам кланялся, как вера требовала? И не часто ли крест колОм замещал, а кОлом – кадило?* Но вера была, да такая, что направляла его железную волю все 33 года сквозь такие испытания, каких не снёс бы и гранитный истукан. Потому что он был и ЦАРЬ, и ПСАРЬ. Но каждый видеть в нём хотел кого-то одного. Лишь Щелкалов-дьяк знал, кто он на самом деле, и как вредит порой царю псарь, но какое благо, когда в псаре вдруг царёво пролается! Ведь вот сколько царей и благостных, и мудрых пропали, не сумевши псов смирить!».

Кроме кратно, «на всех семи ветрах», превосходящих сил, против царя Ивана развёрнута информационная кампания. В 16 веке её олицетворяла Оршанская пропаганда…

* «И не часто ли крест колОм замещал, а кОлом – кадило» – игра слов: кол – орудие казни, коло – колесо и тоже пыточное орудие.

Оршанская пропаганда – пять веков лжи

«Оршанской пропагандой» называли преувеличенные страшилки про «русских дикарей» и их «ужасного царя», прежде всего, Ивана Грозного, сравниваемого с Иродом, Фараоном, Навуходоносором, Чингисханом, Люцифером… Название пошло от заурядной битвы при Орше в 1514 году, где поляки одолели московитов, но король Сигизмунд I раздул русские потери на порядки. Впоследствии была взята на вооружение Ватиканом и Западом, использовавшими в манипуляционных войнах против России самые чёрные мифы и гиперболизированные цифры «о неслыханных русских злодеяниях, их безвинных жертвах и неоправданных потерях»…

«После Полоцка никто даже не сомневался, что русским не оправиться: войско обескровлено, воеводы побиты и пленены, народ раздавлен. А, поди ж ты, Иван, сущий дьявол, как княжил, так и княжит единолично, да ещё исправно выставляет положенные боевые расчёты на таком протяжении, которое не снилось ни одному европейскому государю! Разве не Сатана?
Не иначе как из тумана, памятливый канцлер (Ян Замойский) «выткал» перед глазами подробную карту с пометками русского перебежчика Андрея Курбского. По ней легко было судить о военных ресурсах и позициях Московита. С запада русское войско на сотни миль растянуто малыми гарнизонами от города Куконаса (Кокенгаузена) до Смоленска. Восточный рубеж стерегут нетронутые полки, в любой момент готовые смирить мятежных черемисов и ногаев. На севере неусыпно бдят за «шведским гостем». И не забыть про южный щит от крымцев и турок?..
Обложили мишку, не забалуешь. Но опять же парадокс: не считая подручных (обозников, интендантов, строителей, плотников), поредевший боевой костяк Москвы вряд ли превышал 50-60 тысяч, из которых лишь десятую часть составляли ружейные стрельцы, ещё по столько же было казаков с дворянами».

136 500 человек! Полчище, сравнимое с ордой Чингисхана и Тимура!    Верно слово, цифры преувеличены. Ведь на ту пору Европе было выгодно запугивать «Схизматика и Скифа» (московского царя) своей всесокрушающею мощью. С другого боку, дразнилками враги хотели разъярить Ивана, подвигнув на «решительный бой»…

Ибо, поддайся царь на унизительные провокации, Лоханкин со Смердяковым, пожалуй, не распинались бы уже ни про тиранию Грозного, ни про кровавые имперские путЯ, ни про судьбы русской интеллигенции под вечевой колокол новгородского народовластия. Нас бы прихлопнули ещё в том, не допущенном, побоище начала 1580-х. И армию. И батюшку царя. Второе: может быть, страшнее. Пример Сталина с Горбачевым, согласитесь, слишком жирно, резко и наглядно актуализирует немарксистские тезисы «О (РЕШАЮЩЕЙ) РОЛИ ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ», особливо, на роковых её перевалах!

Грозный не поддался и навязал своё: долгую посольскую перепалку (1580-82) с использованием папского миротворца Антонио Поссевино. А параллельно благословил Хворостинина с Ермаком на «полупартизанскую войну». Увязнув в ней, Стефан Баторий потерял «тёплое время года» и окончательно спёкся (вернее «обледенел») в Псковскую осаду.

Итог не пафосен. Бросив выстуженную и выкошенную «армию Европы», бравый круль «геройски» убыл в Гродно. И под неприступным Псковом бесславно куковал зимой Замойский с остатками отборных легионов.

Ввиду чего к январю 1582 года мы вырвали передышку сроком почти на 20 лет! А там Ермак «на блюдечке Сибирь поднёс», побили следом шведов, ногайцев приручили, крымчак на время присмирел и турок отвернулся… И так – до «странного инфаркта» Годунова с последовавшей чередой Лжедмитриев и продажной «семибоярщиной»…

Лишь «оршанская пропаганда» всё рисовала в адских ракурсах и красках.

 «– Конечно, ты сам зришь острее, – и, видя, что Грозный заводится, не ускоряясь: – Но раз велишь… Я на четыре годочка обернусь. Аще не забыл, как ругал я тогда имперский суем в Регенсбурхе*, немец его нарицает «рехстак». А не показалось мне уже то, что долго шёл он. Тогда и сказал нашим думским маловерам: не по душе мне речи головного закоперщика - фальшграфа Ганса. Не пустые призывы кидает он там, а собирает под хоругви всех наших ненавистников от моря Варяжского до Серединного. Теперь-то мы точно знаем, что битки им вложил князь Курбский, – от царя пошло рычание, – и Штаден, тать безродный…
– Иуды, сущие Иуды. Обоим всё ведь дал, славу, дачи, имения, нет же, не угодный, ити, – скрипнул зубами, сопя тяжко.
– Теперь уж знаем, что Курбский ещё при Жигимонте кознетворил, по его же направке Девлет-Гирей южными обводами по Москве лупил, когда ты, государь, силушку свою и без него раздвоил на ляха со шведом. Сей Штаден и всучи Гансу-фальшграфу удумку, как Московию украсть. Государи европейские Ганса не шибко слушали, но главный умысел схватили – сойтись купно для твоего, надёжа царь, сокрушения. А вместо Ганса на Ганзу взоры обратили. И Штадена – в толчки.
– Хрен бы ему! Давай про удумку, – требовал царь.
– Вот, – дьяк сделал незаметный переход, – а в своей думке ссылался Штаден на опыт пребывания в опричной верхушке.
– Злыдень, брешень, – плевался царь.
– И записка его про то, как Москву взять, зело отвратна, злочестива, и нет у моего языка охоты её тебе повторять, – дьяк опустил глаза.
– Велю, слышишь, – взъярился Иван Васильевич, через шубу больно трепля дьяцкое плечо…
– Спаси и помилуй, Пресвятая Богородица, за такую передачу, но как есть, так он венценосным братьям твоим, добрым соседям и любезным приятелям наказывал: мол, хватайте Московита с его сынами, да заточите в горы Карпатовы, и там на глазах у них свяжите всех русских пленных и ногами приторочьте к комлям, да в реку бросьте… И пускай плывут брёвна по реке, пока все московиты не позахлебнутся, – привыкнув и уже не морщась, закончил дьяк.
– О, нет долготы руци моей изверга достати! – царь потряс тощим, но острым кулаком, как будто позабыв, что Штадена простил и новой милостью осыпал.
– А и третий Иуда речам тем внял, – негромко выделил Щелкалов.
Царь изогнул бровь.
– Кто таков?
– Вранецбес негодящий, коего ты обласкал и одоброделил…
– А я знал, – Грозный вдруг успокоился, словно оглашение таких мерзавцев обезвешивало всю тяжесть обвинений»...
______________________
* Регенсбургский рейхстаг 1576 года шёл 4 месяца и послужил идейно-политической основой «крестового похода» (1579-82) объединённых сил Европы против успешного царя Ивана IV Грозного, закрепившегося в Ливонии и имевшего все шансы создать на Балтике морскую базу и флот.

Опричнина «не у дел»

Споря об Иване Грозном «тяжёлую артиллерию» приберегают для залпа по «опричнине». «Опричный террор» для Грозного – как для Сталина «репрессии-1937». Так всегда.

– Опричнина была первой попыткой разрешить одно из противоречий московского государственного строя. Она сокрушила землевладение знати в том его виде, как оно существовало из старины. Посредством принудительной и систематически произведённой мены земель она уничтожила старые связи удельных княжат с их родовыми вотчинами везде, где считала это необходимым, и раскидала подозрительных в глазах Грозного княжат по разным местам государства, преимущественно по его окраинам, где они превратились в рядовых служилых землевладельцев, – утверждал профессор Сергей Платонов, чей «репрессированный и реабилитированный» авторитет сегодня почти непререкаем, за исключением именно таких вот «неудобных» выводов.

Официально принято считать, что опричнина (избранная тысяча «пёсьих голов и мётел») орудовала 7 лет – с 1565 по 1572 годы. Не так. По гибели Малюты Скуратова и официального «разгона» опричнины Грозный собрал «удельную думу» из ближних людей.

«С недолгой поры «великого княжения» Симеона Бекбулатовича туда входили лишь ближние работнички. В «удел» Иван Васильевич ушёл лет пять тому, посадив на великое княжение крещёного татарского хана. «Великий князь» Симеон вроде правил, да не решал, ибо всё, чего хотелось «удельному князю Иванцу Московскому», так обозвал себя Иван, поступало в ведение его «удела». И ближняя «удельная» дума была значимей Думы боярской. Что удельщиками приговаривалось, то боярством узаконивалось. А кто в боярстве против «удела» своеволил, – тех гнали в земские окраины».

Иными словами, методом проб и ошибок реформатор Грозный искал все возможные (и невозможные) пути для эффективного проведения преобразований (о них можно прочитать пространно в учебниках, а коротко – в экскурсе Брыжашова, посему не будем извивать сюжет).

 Но есть важный момент: опричники создали почву для будущего сословия неродовитого служилого дворянства, а позже – корпуса русского офицерства. «Есть такая профессия – Родину защищать».

Плюс это был ранний, крепкий и закалённый аналог «птенцов гнезда Петрова», не передушенный, по крайней мере, в «смуту».

Что до опричного террора, «тысяча» при всём желании не могла сотворить столько зла, сколько приписали ей «оршанцы». Отъявленных мерзавцев там было ровно столько, сколько в любой «субкультуре» («в семье не без урода»). А вот чтоб «слуга царю, отец солдатам» – то, пожалуйста и сколько угодно! Воевода Хворостинин с братьями, первый самарский голова Елчанинов с братьями, посольский самородок Шевригин и сотни других беззаветных героев – все они вышли из «окаянной» опричнины.

И просто смешно десятилетний «опричный разор» сравнивать с многовековым уроном от местничества. Опричнина и была одним из способов борьбы Ивана Грозного с «земскими местниками». «Фиг вам»: неистребимое, как плесень, местничество разъедало Отчизну ещё лет сто! Опричнина же, как было отмечено, спокойно трансформировалась в служилое дворянство (офицерство), сыгравшее, наряду с казачеством, важную роль в укреплении засечной черты и освоении Поволжья, Урала, Сибири.

Привлекая не знатных, но лично преданных, Иван IV делал их «государевыми людьми». А во главе Приказов\министерств ставил даже не дворян, а образованных дьяков и подьячих – будущих чиновников. Вот уж воистину «изжога язвенная» для боярской спеси! Те же братья Андрей и Василий Щелкаловы на четверть века повёрстаны были в «министры иностранных дел» (Посольский приказ) и в Думные дьяки.

Апробируя управленческие методы, в том числе дипломатические, царь приловчился «вербовать»… недавних врагов. Так, многолетним и верным вассалом Ивана стал Измаил, бий Большой Ногайской орды. Годунов, способный ученик и выдвиженец Грозного, политику приручения продолжил. И к концу 16 века заблаговременно вывезенные в Кремль наследники ногайского бия Уруса (убит в распре 1590 года) были крещены. Так было положено начало фамильному древу князей Урусовых.

Менее понятна, на первый взгляд, политика сближения Москвы с Лондоном. Хотя начальные посылы Грозного очевидны: как и Московия, Англия была на тот момент «изгоем-еретиком».

«Елизавета стиснула зубы, как и всякий раз, когда кто-то хотя бы намёком давал знать про эту гнусную папскую буллу. Она знала её наизусть: «Мы объявляем указанную  Елизавету еретичкой и подстрекательницей еретиков, и те, кто является её приверженцами, также осуждаются и отделяются от  христианского  мира...  Мы  лишаем  указанную королеву её мнимых прав на королевство и всех остальных  прав... Мы запрещаем всем и каждому из её дворян повиновение её властям, её приказам или её законам». 

Но это на первый взгляд. Годами «заигрывая» с королевой, Грозный, как  проницательный психолог, никогда не плясал под её дудку. О чём красноречиво свидетельствует выпад царя по поводу зависимости венценосной «бабы» от лондонских «торговых мужиков».

Пожалуй, главной ошибкой недоверчивого царя стала его странная симпатия к врачам аглицким, которые, в искусстве отравительства не уступали итальянским.

Между тем, к началу 1580-х Иван Грозный много, в чём перестал устраивать Англию. Он положил конец привилегиям лондонских купцов на Белом море. А тут ещё успешная миссия Истомы Шевригина в Рим, перепугавшая Европу! Десятки «аввиззи» («рукописных газет») и посольских депеш пестрели слухами, что после приёма русского гонца Светлейшая Республика Венеция готовится принять православие и, следственно, стать партнёром Москвы! Дож и тайный «Совет Десяти» подробно выспрашивали Шевригина о коммерческих путях в Персию  и Индию, Фергану и Шемаху.

Наконец, у русских был лучший корабельный лес и собственный флот…

«Уолсингем вздрогнул и поёжился.
А ведь это не первая попытка царя создать свой флот. Сперва была нарвская верфь, отвоеванная русскими в 1558 году. Корабелам из Вологды и Холмогор помогал наш мастер Джон Каттерлинг. Корабли были построены, но не пришлись тирану по вкусу. О, чёрный бес, он раскусил всё, чего бы не смог никто другой, лишённый опыта морской навигации! А он так и сказал: дрова. И был прав: судёнышки с изъяном; в море с нами лучше на таких не сходиться. Но и не прав: какой дурак радеет об укреплении чужого? Мы и не радели! И никогда ни о ком не станем радеть, кроме Лондона.
Короче говоря, подумав, царь счёл более выгодным нанять каперов во главе с датчанином Карстеном Роде. И угадал, дьявол побери: в лучшие дни флотилия царских корсаров насчитывала 17 кораблей. Роде действовал настолько удачно, что его победы стали угрозой для нас...
Лорда Уолсингема вдруг продрало влажно и сухо, студёно и жарко.
Теперь никто никогда не узнает, как была провёрнута великолепная операция по ликвидации русского каперского флота, после которой Роде оказался в датской тюрьме, а потом загадочно пропал. Образцовая акция имела один минус –  бесследно исчез и первый сподвижник Роде – Дитрихс.
А в 1569 году царь в Нижнем Новгороде построил барк «Томас Бонавентура», который при участии дюжины англичан сплавал в Персию. Перед этим наш инженер Хэмфри Локк руководил строительством вологодского кремля – тайной резиденции Ивана на случай междоусобной войны. В новую крепость были свезены триста пушек. Но что такое кремль и пушки? Тьфу! Вологодская эскадра – вот, пожалуй, наиболее выдающийся из секретных проектов царя, потому что даже активно работавший там Локк ничего не знал про неё. Хитроумный шпион Локк строил кремль и не видел, как у него под боком рубят огромный флот!
Невероятно! Московит незаметно построил 20 кораблей на случай бегства из страны. Про планы побега знали все. В порядке вещей. Любой монарх на случай свержения страхуется у соседей. Московит не стал исключением и попросил прибежища у королевы.
И мы давно догадывались, что у него должны быть корабли. Но никто, никто не знал, где расположен и насколько силён этот флот. А ведь этот деятель никогда ничего не делает просто так. И то, что нашему купцу позволили пересчитать корабли, – есть чёткий знак. Русские любят надувать щёки и демонстрировать силу, даже когда её нет…
…Стоп! А вот этот пункт следует сделать поворотным. В нынешней ситуации нам не остаётся ничего иного, кроме как связать Москву с Лондоном узами брака или, да-да, хотя бы иллюзией его. В своём секретном, пропитанном водкой письме Иван Васильевич просит королеву прислать ему доброго лекаря, взамен казнённого Бомелия. Наш добрый лондонский доктор для московского двора – это уже добрая старая традиция.
В голове лорда выуживалась сложная цепочка.
Сентябрь 1557 года – первое русское посольство привезло из Лондона в Москву делегацию искусных мастеров и учёных. Среди них был медик Ральф Стэндиш, которому царь пожаловал соболью шубу и положил хорошее жалованье. Десять лет спустя Елизавета уважила просьбу Ивана, направив ему в услужение доктора из итальянцев Арнульфа Линдсея, автора серьёзных опусов не только по медицине, но и по математике, при этом не менее искусного специалиста по снадобьям на основе змеиного яда, некоторых трав и минералов.
Тем же годом в Кремле обретались сразу два доктора, оба Ричарды – Рейнольдс и Ригерт.
Уж так бывает, что иногда для дела и хорошего врача не жалко.
Линдсея царь уважал, и всё бы ничего, если бы года через три бедняга не угорел при пожаре. И набежала тучка. Для кого как, конечно! Уже следующего кандидата в доктора, голландского шарлатана Бомелия, русскому послу Савину нарочно «порекомендовали» мы – в Англии. Притом что на тот момент Элизиус сидел в тюрьме. Так, прямиком из тюрьмы, да в Грановитую палату, где Бомелий втёрся в доверие к Ивану, 10 лет в фаворитах провихлялся, пока, вот же беда, не запекли на вертеле за колдовство, отравительство и предательство.
И Бог с ним, даже этот авантюрист успел порадовать Англию. Своим пророчеством Элизиус заронил в царе веру, что ему суждено присесть на лондонский трон.
Ага, вот она, мысль! А не сыграть ли нам на этой струнке долгонькую и тоненькую партию?
– Фелиппес!
Багровый тут как тут.
– Есть ли у нас доктора, знающие русский язык? И пускай это будет меньше медик, но больше толмач. 
– Одну минуту, сэр. С вашего позволения, сэр.
Спустя 63 удара сердца помощник вернулся с тонкой папкой подмышкой.
– Монтегю Скотт, сквайр, 26 лет…
– Не пойдёт, молод. В свои пятьдесят тиран больше склонен верить морщинам и уважить седину.
– Джеральд Гарди, 48 лет, доктор медицины, практикующий хирург, профессор пяти университетов, автор 53 публикаций и 7 трактатов. Русским не владеет.
– Отпадает, книжный червь вряд ли достаточно ловок. Да к тому же хирурги на дороге не валяются, чтобы их раздавать
– Джеймс Фрэншем, 37 лет, фармацевт, специалист по противоядиям, практиковался в Генуе и Флоренции.
– То, что надо! Только аптекарь есть аптекарь, а врач есть врач. 
– Роберт Якоби, якобы лейб-медик… друг Джона Ди.
– Ну не смешно ли? Можно подумать, в Лондоне найдётся учёный, который не был бы другом вездесущего господина Ди? Далее…
– Кембриджский Тринити колледж… Медицине обучался в Базеле. Лестных характеристик маловато, но это легко дописать… Nota bene: второй год состоит личным врачом Её величества…
– Чистая правда. Услугами Якоби при Дворе не пренебрегают, хотя ему  куда как далеко до мистера Банистера. Свободен.
Коротышку как сдуло.
Однако ж, милая парочка: аптекарь Фрэншем и лейб-медик Якоби. При статусе московского лекаря кому как не Якоби быть лондонским «сватом»? Если королева-девственница не кандидатура, напишем и разыграем пьесу подлиннее. Мы посылаем в Москву свата, сват предлагает даму, к даме едут на смотрины… Вот вам, минимум, полтора года. Сплошная тянучка, и никаких последствий. Стопроцентный выигрыш без капли затрат. Даже,  наоборот, за всё платит царь.
Насчёт невесты для Московита Уолсингем не прогадался. Условий ровно три. Порода. Непорочность. Монаршая кровь.
И как-то так, без зова, на память припорхала леди Мэри Гастингс».

К загадке «всероссийского старосты» Симеона 

Таинственного «царя» Симеона Бекбулатовича иной раз кличут «переходной ступенью от опричнины к уделу». Титул долгий. Так ли это? Долго отвечать бы не хотелось, но узнал: вопрос волнует многих!

Итак…

Симеон Бекбулатович (до крещения Саин-Булат хан, умер в 1616) – политический деятель из ногайских князей, правнук Ахмат-хана, касимовский хан (1567-1573) на службе Ивана IV Васильевича. В 1575-76 (по разным подсчётам от 5 до 11 месяцев) именовался «великим князем всея Руси». По ряду версий ставлен Грозным, чтоб: 1) самому избежать гибели, предсказанной на тот год царю волхвами и Бомелием; 2) чтоб легче было непрестольному кандидату Ивану Васильевичу оспаривать престол в Польше; 3) чтоб от имени Симеона отменить грамоты дарений церкви.

После недолгого «царствия» Симеон был великим князем Тверским; последние годы – схимник Стефан в Кирилло-Белозерском монастыре.

Вообще, про Симеона Бекбулатовича рассуждать непросто. И в датах его правления, и в титулах – масса разночтений. Даже среди профессуры: Платонова, Иловайского, Середонина, Белова, Ключевского, Иконникова, Бестужева-Рюмина и т.д.

Допустим, Евгений Францевич Шмурло анализирует массу источников: акты Юшкова, записки Отделения русской и славянской археологии, Русские Акты исторические, акты архивных экспедиций, мнения Катырева-Ростовского, Флетчера, Ивана Тимофеева, Горсея, Маржерета, Принца из Бухова, Летописные записи 1574 года и донесение английского толмача Сильвестра о личных словах Грозного, «кто есть Симеон и зачем ставлен»…

Но до сих пор мнения историков о роли и месте Симеона совершенно противоположны. На мой взгляд, феномен-симулякр Симеона был «материализован» сугубо превентивно и прагматично.

ДЛЯ – усиления, парадоксальным образом, опричнины (её возглавил уничиживший себя титулярно, но всевластный Иван Грозный).

ПРОТИВ – «земщины» из высшего боярства. Над ними и был возвышен унизивший их под царским титулом политический манекен. Но опять же – царского достоинства. При этом совершенно не связанный с боярскими группировками, абсолютно зависимый от настоящего государя и плюс всецело ему обязано-преданный.

Безусловно, есть тут известная доля присущего Грозному артистизма. Плюс воспитательный элемент: именно с Ивана Васильевича расширилась практика «русизации вплоть до православизации» недавних внешних противников. И в первую гриву: «непокорных горцев», «неподдающихся мусульман» – тех, для приручения кого категорически важен фактор ИХ личной преданности. Этот приём был не раз использован. И действует до сей поры.

По мнению Шмурло, Бекбулатович сажен был не ранее 1575-го, и ровно 5,5 месяцев (14 марта – 1 сентября) 1576 года носил титул великого князя: «в том титуле была вся его власть».

В то же время царский титул – от «великого князя» до «царя» – признаётся многими другими исследователями. Тогда как венчание практически оспаривается. Разрядные книги с 1 сентября 1575 по 31 августа 1576 года величают Симеона великим князем всея Руси, а с 1 сентября 1576 (это начало Нового года по старому стилю) – уже Ивана IV. То есть на Новый год Грозный взял и смёл Симеона с трона.

Каковы «причины» и причины? По донесению Сильвестра, английского толмача: 29 ноября 1575 года царь ему рассказал, что передал сан чужеродцу, «дабы поучить строптивых подданных, однако дал ему один венец, а себе –  оставил семь венцов», плюс казну, «гвардию» и ключевые правительственные места. Во 2-м донесении Сильвестра от 29 января1576 года царь добавил, что Симеон не венчан, а место ему жаловано лично им, Иваном, и может быть отобрано в любой момент.

А вот трактовка историка А.А. Зимина: «Внешняя политика России периода «удела» 1575-1576 гг. продолжала традиции предшествующего времени. Грозный всячески старался упрочить отношения с Англией, одержимый мыслью об окружавших его изменах, которые могут вынудить его бежать из России и искать покровительства английской королевы. 29 ноября 1575 г. на приеме английского гонца Сильвестра он доверительно объяснял ему причины передачи власти Симеону Бекбулатовичу». То есть по версии Зимина, цель царя – «буде возникни надобность в Англии укрыться, оставлю власть в руках надежного человечка».

С другой стороны, «принц из Бухова» (принц фон Бухау) в 1577 году писал, что Симеон был напуган такой честью и просил от неё освободить.

А с точки зрения Джильса Флетчера, царь дал казанскому царевичу (по совместительству зятю своего ближайшего фаворита И. Мстиславского – по отзыву самого Грозного одного «из трех столпов Московских»!) Симеону возможность провести некоторые непопулярные решения и после смещения его к концу того же года вернул часть жалованных Симеоном церкви грамот, а самого Бекбулатовича снял за плохое правление, вызвавшее недовольство подданных.

Вольно-определяющийся историк-беллетрист Казимир Валишевский позднее обыгрывает эту «причину» с точностью до наоборот: Симеон отобрал у церкви кое-что, а Иван вернул, но с «процентами» за добрый контр-закон. По мнению посполитского сочинителя, это всего лишь «дисциплинарный маскарад»: как и Пётр I, Иван Грозный учил подданных субординации и рекогносцировке: дескать, если уж сам государь при нужде готов подчиниться ЧИНУ, то вам сам Бог велел…

Иное дело купец-посол Джером Горсей, что годы спустя уверял: под имя и подпись нового царя были переписаны законы и т.д., вплоть до пошлин и перечеканки монет. Сиречь Симеон «отвечал» за все долги и дела предшественника, в т.ч. казённые. А, значит, Грозный потом мог всё начать «с чистого листа».

Иной мотив 35 лет спустя усмотрел экс-телохранитель Годунова Жак Маржерет: пару лет Иван жил в отстроенном дворце против Кремля на Арбате, величая себя великим князем Московским. Это конспиративное прикрытие «ближнего Двора» – удела избранных. Симеон же, согласно логике, олицетворял лишь власть над остальной страной – безвластной земщиной. А что?! – величественно, хоть и номинально.

Практически дословно ту же версию переозвучил И. Катырев-Ростовский в «Повести о Смуте»: царь Иван разделил царствие на 2 части, Симеона поставил над Москвой, «сам же отъеде единых малых градов, Старицу зовомый, и тамо жительствуя много время, и свою часть людей и градов поименова опрОчнина, а другую часть Симеона именова земщина» («Хронограф Сергея Кубасова»).

С.Ф. Платонов соглашался, что Симеону принадлежала лишь тень власти, дьяки даже не отписывались на его грамоты, признавая одного Грозного. Поэтому иностранцам не сочли нужным показать «царя Симеона». «В 1575 году Грозный подчинил ему «земское» или «земщину». На это время царский титул как исчез совсем, и опричнина именовалась «двором» «московского князя», а «земское» стало «великим княжением всей Руси»».

По Е.А. Белову, ставить над земщиной сильную фигуру – значило усилить земщину, вот Иван и нашёл подходящую кандидатуру царского достоинства, полностью подотчётную себе. Бекбулатовичу же было наплевать на все козни и грызню бояр – он просто в этом не разбирался, как чужак, да и не до жиру: «Пересидеть бы».

Для В.О. Ключевского титул касимовского хана Симеона стал вообще паллиативом должности председателя (спикера) Боярской думы – на ту пору Земской. До него Иван уже пробовал на такой пост крещёного казанского царя Едигера-Симеона.

Отдельно выделим мнение г-на С.И. Середонина: «5-месячный период Симеона понадобился для упразднения опричнины. После чего явился… обновлённый или подменённый (!) Иван Грозный».

Наконец, наш современник Скрынников причиной эпизодического появления Симеона назвал «внутренние противоречия после очередной измены 1575 года, в т.ч. высшего духовенства (новгородский архиепископ Леонид, в частности)».

Дескать, опричное всевластие было отменено, и царь уже не мог расправиться с отступниками прежними методами. При этом сепаратизм знати не был сломлен до конца. Вот и нашли промежуточную фигурку как бы царя, на коего всё можно списать. Ведь будучи «подданным» Симеона, истый самодержец Грозный все челобитные подавал уже сугубо на имя нового «царя». В ОБХОД ДУМЫ! А «царь», ни в чём не переча своему «вассалу», любое прошение удовлетворял без боярского приговора!!!

Собственно, номинальная передача власти – вещь для нас обычная и даже популярная. Одно ведь дело –

Власть «от имени, но без имени».

Другое – имя «без власти при власти Имени».

Вспомним Петра Первого: кем он хаживал с Великим посольством? «Бомбардир Пётр Михайлов». А кто он был среди генералов и фельдмаршалов до Полтавы? Капитан бомбардирской роты Преображенского полка. Вершина карьеры воинской? – контр-адмирал! А над всеми стоял как бы князь-кесарь Ромодановский. Фигура не в пример круче Симеона, но всегда знавшая свой шесток перед «преображенским бомбардиром».

Или вот тоже, из ближних времён, секретарь ЦК ВКП (б) Сталин. В принципе, по чину уступал и председателю Совнаркома (аналог премьер-министра), и Председателю ВЦИК – Верховного Совета (аналог Президента). Но правил-то секретарь (генсек). И в советских «президентах» куда дольше Симеона Бекбулатовича – 1919-1945 – пробыл Михаил Иванович, «всесоюзный староста», дедушка Калинин. А Иосиф Виссарионович был «лишь» товарищ Сталин.

Примерно столь же «обязующим» на фоне Иванца Московского титулом применительно к Симеону было «царское величание». Так сказать, Симеон Бекбулатович – «всеземский староста». А Иван Васильевич – просто «удельный товарищ Грозный».

Вывод однозначен.

Опричнина крутого закала (1565-72) себя исчерпала. Но, не прекращая борьбы с боярским центробежным духом, местничеством и сепаратизмом, Иван Грозный вводит опричнину мягкого формата – немногочисленный «двор» с ближней «удельной» думой. Их начало как раз и выпало на 1575-й.

Вторично о важном. Местничество – вещь страшная. Хуже сталинских репрессий раз в сорок! Бездарный, но родовитый боярин мёртво держался за место своих предков, «но никак не ниже чтоб»…

В итоге, на войне он командовал более даровитыми, но «невместными» из-за «подлого» происхождения дворянскими воеводами (об офицерах из черни и казаках говорить не приходится).

Любой тупица боярской выделки мог, «сидя», натыкать обязанному «стоять» умнице-мещанину, например, дьяку Щелкалову. Это ли не стопор для эффективного управления? Изжить такое – подвиг. Грозный так и не успел. Не дали. Ещё век понадобился – вплоть до Федора II, в одночасье пожёгшего все столбовые книги.

Не исключено и то, что, временно «унизясь» перед Симеоном, Иван IV сделал некий финт в борьбе с земством (и боярским местничеством) в пользу «дворянского удела», преподнеся урок: самый гордый монарх Европы ради государевых интересов кланяется мелкому татарскому князьку.

Плюс, повторю, его склонность к артистическим эффектам и сложным психологическим мистификациям. Мол, чешите бороды бояре ­– гадайте, чего царь хочет и не имеет ли «ход ханом» дипломатическую подоплёку?

Не забудем: полным ходом шла борьба за краковский престол. Одним из претендентов был сам Грозный, который мог подумать: «Поляки ведь и взбелениться могут. И будут правы: что, как царь вражеской державы, воссев на униатский трон, возьмёт да присоединит обе страны к Московии? Совсем иное ­– кандидат и просто князь Иван Васильевич, не обременённый шапкой Мономаха, но – могущественный?!»…

У Грозного возникдо поле для маневра: на Руси сидит послушный, во всём зависимый от него (ибо не ориентируется в кремлевской игре и боится боярских заговоров) татарин в венце, коего опекают ближние бояре и сын Иван Иванович… И т.д. и т.п.

Так или иначе, велась подводная и обоснованная деятельность. До нас дошёл лишь странный и «нелепый» (в глазах потомков) факт саженья на престол Симеона – временной марионетки на период избирательной кампании польского короля (1574-75). В 1576-м польским королем стал католик и трансильванец Стефан Баторий – тогда же, согласно большинству источников, Иван вернул «своё» – себе и Симеону.

Последнее. Уже (!) раскручиваемый сюжет на тему «Симеон был так силён, что на время взял трон и удалил Ивана» подходит разве что для альтернативно-исторического романа. Будь иначе, столь «благодарная и благодатная» в плане «разноса Московита» вариация была бы немедленно раструблена тем же Западом. Таубе, Штаден, Гваньини, Курбский хватались за слухи не в пример ничтожней. «Оршанская пропаганда» не дремала,  выдавая за «правду» всякую фантазию. Как, например, позднейшую байку Поссевино «про убиение Грозным сына Ивана посохом своим». Так что про недолгий «симеонов переворот», будь сие на деле, мы верно бы читали не энное письмо Курбского, а объёмистый опус «про Симеона I, самоотверженного борца с кровоядцем Ивашкой».

Да и Бекбулатычу по реставрации «ИванЦа Московского» куда как худо бы пришлось – и физически, и исторически: в смысле, памяти о нём. А так, недурственно всё получилось: Иван Симеона до самой смерти опекал. И только лишь с «богомольного» преемника – Федора I – репрессии поехали. Вплоть до ослепления Симеона при Годунове. При всём при том, экс-царь Симеон Бекбулатович протянул аж до 1611 года. Для временно исполняющего обязанности царя, прямо скажем, немало. Не всем так повезло.

Православие или католичество?

У Грозного был шанс заделаться героем Запада.

Для этого надо было всего-то пожать руку папы. Правда, за тем рукопожатием стоял намёк: предай Православие, прими веру Римскую. И он бы стал великим… «своим сукиным сыном».

В методичной Европе полагали: «авторитет царя на Руси необъятен, и для смены веры достаточно обратить в католицизм его – всесильного помазанника божьего».

На миссию «совращения» определили самого опытного папского агента, выдающегося полемиста – иезуита Антонио Поссевино. Перед виртуозом казуистики никли самые крутые оппоненты. Буквально, за пару часов…

«Крепкая фигура, кузнечные меха внутри атлетически вздымаемой груди. Открытое и правильное лицо – моложавое, с хорошим сельским румянцем. Римский нос, сочно нарисованные губы, острые и озорные глаза, а в них приборы точного, мгновенного замера…
И трудно было поверить, что за внешним лоском прячется не дамский угодник и гурман, а философ и аскет. Но факт остаётся фактом: в Ордене не найти ходока выносливей, писца плодовитей и дипломата хитрее, чем патер Поссевино.
– Чем порадуете, добрый брат? – спросил генерал Иезуитского ордена.
Поссевино достало опыта не растечься, схватив соль: Аквавиву, конечно, занимало неожиданное посольство Московита. Но он предвидел и то, что у этой акции может быть неоднозначный финал. Тут главное: нащупать выгоду для Ордена, потом для папы, остальные не имеют значения.
– Дорогой брат, у меня есть все основания полагать, что визит этот может лечь краеугольным камнем в фундамент будущей мировой лиги, – вкрадчиво сообщил он.
– Эти основания умозрительны или приобрели уже вещественную форму? – добросклонно, но без улыбки ответил Аквавива, который вообще был суров, и улыбка его скупому лицу шла не больше, чем мадонне борода...
– Главная вещественная составляющая для нас – маршрут Фомы Чефериджино, – со значением произнёс монах.
– Вы имеете в виду конечную точку – Рим? – генерал смотрел снизу вверх. – Это, безусловно, открывает допуски для некоторых перспектив самых разных сил. Но разве мы хоть каким-то образом повлияли на эту цель? Я полагаю, что стрела была пущена из московского лука. И более чем вероятно, что не одна. – Аквавива покинул кресло, лбы сравнялись.
– Так это ведь как пустить, дорогой падре, – мягко, точно, и без тени возражения молвил Поссевино. – Любая цель может быть скорректирована, и тогда вдруг появляются совершенно неожиданные для стрелка мишени. Например, Венеция. – В этом месте он скромно потупился.
– Вы хотите сказать, что посол московского тирана был принят в Венеции?..
– Да, о чём смиренно докладываю вам, достопочтенный брат. И второе: приём посла венецианским дожем не входил в программу, предложенную царём Иваном, – почтительно, без малейшего намёка на чью-то роль, добавил Поссевино.
– Наша задача – так завести винтики и пружины, чтоб они сработали в нужный момент, пребывая в полной уверенности, что делают это самостоятельно, а не по злой воле и чужому заводу, – медленно вышагивая по кабинету, ронял генерал. – Если сочтут, что это вышло случайно, - хорошо. Гордятся, что это они такие герои, – ещё лучше. Мы не тщеславны.
Генерал остановился напротив, немигающие совиные глаза не сверлили, не обследовали – они смотрели, как сквозь стекло, но не отпускали ни на миг, заставляя моргать всякого.
– Для нас важнее, чтобы сиюминутные «герои» работали на наш долговременный интерес, добывая пользу Дружине и, в конечном счёте, Христу.
Старший и младший брат, Клаудио и Антонио, совсем не по-иезуитски смотрели друг другу в глаза.
– В том и превосходство нашей организации перед другими католическими орденами с их тупой нетерпимостью, что мы участвуем в Божьем предопределении ниспосланным нам правом творить Произвол Его всей мощью нашей, – впервые он сделал еле заметный акцент, – Дружины, тогда как францисканцы или бенедиктинцы не смеют преступить черту пресловутого греха. В своём фанатизме они никогда не снизойдут до интимной беседы с еретиком и гугенотом. Одни лишь мы милостиво обнимем хоть сатану, только бы войти в его душу и взорвать его изнутри верой. И пусть нам достанется только душа.
Выговорившись, Аквавива свил руки в хвостик, блеснул тонким серебром колечка и застыл вполоборота у окна.
– Полагаю, вы абсолютно правы. Надеюсь, так и случится с послом Чефериджино (Шевригиным, – автор), когда он прибудет в Рим на встречу со святейшим. Надеюсь, отсюда он понесёт заряд нашего, – в унисон генералу Антонио нажал на то же слово, – вероисповедального превосходства к сердцу своего недоброго монарха.
В методичности Поссевино немногим уступал патрону.
– И не один, – молодой генерал опустил глаза, и веки визави слегка дрогнули. – Возможно, ему будет дарован тонкий спутник, а его государю – мудрый духовник. Не исключено, что у нашего легата будет шанс организовать нашу школу в Москве. А начать предстоит с русского посла и его свиты. Иногда полезно поймать рыбку на маленький крючок, который она никогда уже не выплюнет.
– Если я верно понял, понтифик намерен сыграть уникальную партию…
– Где лучшему из Братств суждено начать с пешки, а выйти в ферзи».

Поссевино этого не знал. Уверенный в другом, монах спокойно отбыл в Москву, где царь старательно делал вид: знаки Ватикана приняты…

«Окончательную редакцию «указаний для Поссевино» ждали до 27 марта 1581 года. Если коротко, они сводились к следующему.

1) В Венеции делегации потребуется обсудить целесообразность торговых отношений Светлейшей Республики с Москвой. Логика: во имя христианского союза против Востока Западу нужен мир между Стефаном и Иваном; и торговля Венеции с Москвой – хорошее начало этому процессу.

2) Если дело выгорит, не исключается новый, при участии Московита, крестовый поход против турок, а на его основе – долгожданное объединение церквей.

3) Что до Москвы, то Поссевино поручалось тактично, как бы между делом, plus ratio ovam vis , внушить Ивану IV «простенькую» мысль: «Для великого государя позор – слушаться патриарха из Константинополя, который сидит под турком… Для того, чтобы возвыситься, царю предстоит великая задача: объединить христиан против турок на поле ратном и против ислама в общей вере… Лишь тогда он будет жить верно, поминаться вечно, обретя благословение папы римского – главы объединённых церквей Вселенной»…

И царь возвысился. Но по-своему. Как воздух нужный мир с поляком – заключил. С турком в смерти подобной схватке – не схлестнулся. Веру Православную – отстоял и укрепил… Чуждую римскую – отвергнул, ни един семинарий строить не дозволил. За что снискал – вечную анафему римских понтификов, так и не объединённых церквей Вселенной и глобальной их паствы…

По ходу визита в Московию Антонио Поссевино окончательно отредактировал для папы  римского Григорию XIII программу идейного порабощения еретических народов и среди них первого, самого непокорного – Русского:

 «Но остаётся четвёртая часть мира, обращённая к Северу и Востоку, в которой необходимо правильно проповедовать Евангелие. Божественное провидение указало, что для истинной веры может открыться широкий до-ступ, если это дело будет проводиться с долготерпеливым усердием теми способами, с помощью которых так много других государств  приняло на себя иго христово... Ибо, когда собираются работники христовы, тут им и нужно дать наставления, как им обрабатывать виноградники Господни, потому что Господь захотел, чтоб это осуществилось после Тридентского собора, который по вдохновению свыше указал, что для распространения Евангелия существует единственное средство — семинарии».

А потом на этих землях устраивались  просто «драматы»­ – впечатляющие театрализованные представления с почти современными спецэффектами, где изощрённо и тонко высмеивались и повергались ниц «еретически-языческие» (православные) святыни. И уже тогда оболваненный народ в массовом порядке принимал «римский обряд».

Так и шло: сперва семинарии, потом драматы… А где драматы – там вскоре уже униаты. За ними западенцы, и так – до укров…

***  

Вот и подумайте, от чего в поединке с Поссевино оборонил, уберёг обессиленную родину нашу Грозный Иван? На йоту не поступившись канонами православными, он выиграл драгоценное время для передышки и реванша, до коего сам, увы, не дожил. «Добрый доктор не допустил».

И прошло 435 лет…

Оршанскую пропаганду никто не отменял. Казалось бы, усвоив давние уроки, пора понять: чем яростней «мокрицы полощут льва», тем страшнее он провинился перед их «общечеловеческими ценностями». Мокрицы – пусть их. Главное – не клоп…  

Не каждому царю суждено в правление своё сподобиться ВЕЛИКОЙ БИТВЫ. Каков царь, такова и рать, такова битва и победа…

На счету Грозного царя Победа при Молодях! Много это или мало?

Если не считать ХХ века, то победа при Молодях  имела всего несколько аналогов:

1380 – Куликовская битва.
1709  - Полтавская битва.
1759  - Кунерсдорфская битва.
1812 – Бородинское сражение*.

Впрочем, ни одно из них, действительно, не сравнится… Ни по численности войск, сопоставимых с населением той поры, ни с массовым героизмом и личным гением командиров, ни с малой пропорцией победителей против наступавших (в 5 раз!!!), ни со значением для судьбы страны.

Битва про Молодях сравнима разве что с Московской битвой (1941), но ещё больше со Сталинградским сражением (1942-43). 
________________
* Это так: ни Доростольское сидение Святослава, ни Сальская виктория Владимира Мономаха, ни яркие успехи Даниила Галицкого и Александра Невского, ни победы Юрия Звенигородского, Феди Басёнка, Даниила Щени, Дмитрия Холмского, Ивана Шуйского… вплоть до Петра Великого, Меншикова, Румянцева, Суворова, Багратиона, Скобелева, Гурко… не могут сравниться с величием, исключительным стратегическим решением и судьбоносным значением Битвы при Молодях.
А правил в пору ту государь Иван IV Васильевич!

Статья проиллюстрирована фрагментами из романа «Московит и язовит» (1-2 тома). Также фрагменты из романа можно прочитать здесь, здесь и здесь