Владимир ПЛОТНИКОВ, член Союза писателей России, Союза журналистов РФ (Самара)

Творчество Малиновского: летопись эпохи в живых голосах

К 75-летию со дня рождения писателя

 
 
 

Незадолго до безвременной кончины Александр Станиславович Малиновский так охарактеризовал задачу своей последней книги «Сага о первооткрывателях»:

— Менее всего сегодня я расположен к сказительству. Мне больше по сердцу неспешная дума-размышление о самых обыкновенных людях, по некоей причине поднявшихся во весь рост, заглянувших за тучи и увидевших звезды, так и ставших героями. Это, вместе с тем, и документально-художественное осмысление нерасторжимой связки прошлого\настоящего, но сквозь призму авторского опыта. Рассуждая о мною и не мною прожитом, я включаю авторский подстрочник, приглашая читателя к диалогу на равных. Только в таком контексте  можно пробудить его интерес, сделать книгу работающей на самые разные аудитории. Это, так сказать, мировоззренческая программа-максимум… Видя строго написанную книгу про конкретных людей, читатель понимает: этот  писатель не врет, он все строит на живых свидетельствах и проверенных источниках. А, значит, не уходит от правды, не пытается заморочить мне голову своими придумками, навязать свою мудрость. Так, с годами я все больше склонялся к мысли, что надо писать не сюжетные вещи, а правду.

Последние его книги сделаны именно в таком ключе. И построение их придерживается аналогичной концепции: вырванные из жизни, правдивые голоса, то хор, то соло, то «а капелла». В «Саге о первооткрывателях» автор сделал этот прием центровым.

А ещё своей последней книгой Александр Малиновской решил встряхнуть молодежь, особенно техническую, заразить ее искательской энергией геологов, повысить престиж инженера — конструктора и изобретателя. Он ничего не придумывал, – лишь из первых уст героев формулировал цели и задачи геолога, первооткрывателя. Его «Сага» — не классический роман, но почище беллетристики мозаично-объемная панорама реальных лиц, непридуманных судеб и живых голосов находит благодарное эхо в душе читающего.

Впрочем, разве это касается только последних произведений писателя? Он и начал свой литературный путь с документальной книги, которая сделала его известным не только в России, подарив миллионам людей «Радостную встречу» с наново открытым (именно Малиновским) выдающимся иконописцем, творившем без рук и ног, Григорием Журавлёвым. Чьё творчество не просто яркая страница в отечественной живописи, но нравственный и духовный подвиг православного человека. Каким был и сам Александр Станиславович.

Но вернемся к голосам эпохи. После «Радостной встречи» и задолго до «Саги о первооткрывателях» этот свой опыт хроникального реализма (или «летописи по голосам») писатель преемственно опробовал в своей автобиографической прозе: «Дом над Волгой», «В плену светоносном» и книге с весьма символическим названием «Голоса на обочине». Последняя вместила пять повестей разных лет. И три из них роднит общая тема — начало Великой Отечественной войны. Написаны с документальной точностью, что придает им особую степень искренности, ёмкости и, как ни парадоксально, пронзительности.

Скажем повесть «За тучами чистое небо» (о том, как «страна героев» готовилась к войне) основана на рассказах прожившего сто лет самарского писателя Михаила Толкача. И, несмотря на малый объем, выпукло и мощно воспроизводит почти вековую биографию этого сильного человека. Лаконичность формы присуща и последней повести «Свирель запела на мосту», тематически еще более приближенной к «запасной столице Союза».

В этой книге Александр Малиновский ненавязчиво исследует и, можно сказать, скульптурно воссоздает самобытный самарский характер в его разных ипостасях, преломляя их все сквозь один удел. Удел простой русской женщины — Ольги Михайловны Крапивиной. Поэтому характер этот не парадный, а самый что ни на есть бытовой.

Перекрестное (по стилистике, встречам, коллизиям) повествование основано на устном рассказе, вместившем все великие этапы судьбы целого поколения. Перелистнём страницы «ольгиной летописи»:

«Прибыли в Ленинград. В городе спокойно. В магазинах, как всегда. Всё, что надо, есть! Конечно, я многого не замечала, не понимала. Даже когда стало потом хуже со снабжением в магазинах, в нашей семье не придали этому особого значения. В Ленинграде до войны всегда с продовольствием было неплохо. Мы обычно, например, ветчины покупали немного. Брали небольшой свежий кусочек на один раз. Всегда в продаже были фрукты…
Мама моя с тётей Верой всё же решили подстраховаться. И уже после объявления по радио о нападении Германии на Советский Союз купили пять батонов белого хлеба и насушили сухарей. Могли купить больше. Но зачем? Не было у ленинградцев тяги к накопительству. Думали, как с Финляндией война будет — где-то в стороне. Мы мало что знали. Никто не полагал, что всё надолго».

Оле 14 лет. Впереди месяцы блокады, обмен фамильного фортепиано — за «мешок сухарей». И как жуткий метроном — монотонная череда потерь: близких, друзей, соседей, а потом — и своего угла. Мамину библиотеку девочка пустила «на дрова», чтоб не замерзнуть. Из Ленинграда Оля увезла и пронесла, как оказалось, через всю жизнь одну-единственную книжку Блока «Свирель запела на мосту». Потом были «дорога жизни» под бомбежкой и железная дорога с обаятельными проходимцами, лишившими Крапивиных последнего имущества. В мае 1942-го они попали в Куйбышев, который и стал городом их судьбы.

«А тут привезли нам на весь барак бочку янтарного мёда, картошку. Картошку жарили на воде. Потом привезли масло. А мы полгода уже олифы в Ленинграде не видели. У нас не было своей сковородки сначала. У многих не было. Жарили по очереди. Потом сковородку нам подарили. Я её храню до сих пор. Привезли машину угля. Свалили тут же, у барака. Куча картошки и куча угля! Тепло и пища! Что ещё надо?! После ста двадцати пяти граммов хлеба в день! И не надо прятаться. Не надо бежать, кого-то отрывать из заваленного бомбоубежища!..
Мы приехали в Самару приглушённые блокадой, а тут так надёжно… Варёные раки!.. Ела я их впервые. Ленинград был теперь далеко, а все наши боли с нами. Самара нас приютила. Я почему-то теперь всё говорю: «Самара» — по-другому не могу. Но тогда это был город Куйбышев. Ничего мы о нём не знали. Да и о Самаре — тоже. Разве вот известная многим эта песенка «Ах, Самара-городок»…
Необычным было многое. Стоит только выйти из барака на вольный воздух — откроется сразу такая ширь Волги перед тобой! Аж в глазах рябит от серебристых волн. Необъятный простор, привыкнешь ли?».

Но это лирика. На первом плане для всех был обессиливающий труд ради общей победы. А дальше — не менее ттрудное возрождение народного хозяйства и бандитская вакханалия: «чёрная кошка» по-самарски. Скороспелый и неудачный брак Ольги со столичным пижоном заслонила большая и светлая любовь, связавшая ее с настоящим человеком: «Саша Белозёров! В его имени и фамилии столько для меня солнечного и радостного!». И книги, книги, театр, кино, красивые песни, а между ними джаз и… стиляги. Всё как у всех в те годы:

«Тогда в клубе ГРЭС, который располагался на территории закрытого Иверского женского монастыря, был любительский ансамбль. Как говорили, там «лабали» джаз. Молодёжь отрывалась на модных фокстротах и румбах. Бывали мы и в филармонии на танцах… Но тут было ближе. Когда-то улица Куйбышева была Казачьей, потом Дворянской, затем Советской. В наше время она была местным Бродвеем, неофициально, конечно. Бродвей, Струкачи — места скопления тогдашней молодёжи. Особый шик был — обтягивающие бёдра мини-юбки, узкие брюки дудочкой, «кок» на голове вместо полубокса, узкий галстук «селёдочка». Манерно развязанная походка. Словечки «чуваки», «чувихи», «хилять». Всё это пришло с появлением «стиляг»».

Приметы времени. Но главное в книге — всё-таки самарский характер. Он вроде бы один — характер великого города. Но сложен-то из миллиона норовов: крутых и мягких, открытых и хмурых, дерзких и заводных…

Конечно же, веселья на век поколения Ольги Михайловны выпало мало. Но даже в самой мрачной обстановке находилось место для улыбки. Иной раз ведь без смеха, без самоиронии — хотя в петлю лезь.

Взять живописную сцену «гоп-стопа» в Запанском. Или знаменитую «обструкцию», устроенную куйбышевцами Хрущёву. И даже незабываемое посещение храма в Утёвке, расписанного безруким иконописцем Журавлевым…

Ну, а лихой «воздушный экспромт» с народными артистами Советского Союза так и просится на экран.

Вот где точно и мастерски схвачено, а затем зримо и рельефно отражено главное…

Равность всех в правах и право каждого на рост, на признание. Величие в простоте и простота в величии. Наконец, человечная суть великой созидательной эпохи и растраченная соль теплых товарищеских отношений.

Да, не все они «в Вере». Но это, скорее, не идеологический минус, а —  чисто терминологический, объективно производный из реалий времени. А реально все те люди, пассажиры самолета, очень светлые, чистые, человечные. А не эти ли качества Богу ближе, чем «стадная религиозность» с показным благочестием, дежурными поклонами и рекламируемой (!) модой на иконы, кресты, церковные платки…

Однако, читаем, наслаждаемся, проникаясь высоким духом необыкновенного и, увы, неповторимого поколения победителей и строителей:

«Наш маленький самолётик набрал высоту. Борис Андреев и Первушин сидели рядом друг с другом, через проход. Не помню уж как, но завязался у них разговор. Всё слышно, рядом же. Когда Андреев узнал, что Михаил Михайлович энергетик, да ещё директор большой ТЭЦ, стал расспрашивать: что да как?.. Слышу, Первушин говорит Андрееву:
— Скучное это дело — говорить о работе на сухую, когда продукт прокисает.
— Какой продукт? — спрашивает артист.
— А вот, — отвечает Михаил Михайлович. И достаёт из-под ног канистрочку такую металлическую. На два литра спирта, причём медицинского. — Прокисает! Ай-яй-яй! Жалко! — и качает головой.
Наступила немая сцена. Мне показалось, что народный артист малость опешил. Директор! Солидный товарищ, чинный, при галстуке…
Первушин, видимо, кое-что понял: махнул рукой по голове. Прилизанные аккуратно волосы взъерошились задиристым хохолком. Он противным голосом пропел: «Я в детстве был горчичник, Носил я брюки клёш, Сало-мин-ную шля-пу, В кармане финскый но-ж».

Борис Андреев тут же подыграл местному артисту. Крякнул озорно и громко, оглядывая небольшой салон, и, подняв огромную кулачину на уровень виска, пророкотал:
— Разлука ты, разлука, чужая сторона!
Я видела: всем становится интересно. Борис Бабочкин сзади меня похохатывал, сидевший впереди Михайлов широко улыбался. Как-то быстро всё организовалось. В проходе положили чемодан. У Муртазы оказалась целая авоська с антоновскими яблоками. Ещё кое-что нашлось у артистов. У бортпроводницы попросили посудинку и одновременно позволения на затеваемое действо. И то, и другое было выдано. Куда денешься? Такие пассажиры не каждый день бывают!
Сгрудились поближе к чемодану. А тут выяснилось, что Борис Андреев и Борис Бабочкин — оба из Саратова, волжане! Прозвучал тост за волжскую землю! Кто выпил, кто только крякнул. Оказалось, что Михайлов — тоже волжанин. Между первой и второй — промежуток небольшой! Очень понравились Максиму Дормидонтовичу малосольные огурчики…
Вдруг Муртаза встал и, приветственно протянув руку в сторону Рашида Бейбутова, который оставался со своей женой сидеть на своём месте, высоким голосом запел. И ладно так:
Я встретил девушку, Полумесяцем бровь. На щёчке родинка,
А в глазах любовь.

Всё было будто отрепетировано. Тут же в ответ зазвучал золотой, божественный голос Бейбутова:
— Ах, эта девушка меня с ума свела, Разбила сердце мне, покой взяла.
Стояли два красивых человека. Оба в белых костюмах и самозабвенно пели. Потом Муртаза сел. А Рашид Бейбутов продолжал:
— Песня первой любви в душе До сих пор жива. В песне той
О тебе все слова.

Он было попытался подойти туда, где чемоданчик. Жена его не пустила. Андреев широким жестом манил его к себе. Бесполезно…
…Борис Андреев тянул потом нас к себе в гости. Он стал нам как родственник. Но у нас уже не было времени. Пообещали в следующий раз. Да как-то потом не сложилось… Казалось, что жизнь вечна, встретимся ещё»…

Вот только встретиться — уже нам с ними — позволил прекрасный писатель Малиновский. Спасибо за это Александру Станиславовичу и светлой его героине, что, несмотря на все испытания, выпавшие на долю её поколения, «не готова пока помирать… Обветшала, а от жизни не устала… Пожить охота!».

Настоящий самарский характер! Или просто русский…

Сколько таких характеров, русских, советских, человеческих, ожило на страницах книг писателя Малиновского? Через их диалог мы слышим голоса эпохи, а между голосами ненавязчиво звучит деликатный, доверительный, вдумчивый монолог их замечательного летописца.

Увы, год назад он оборвался, этот честный диалог поколений, хор характеров... сквозь времена и судьбы. Остались герои писателя Малиновского, их голоса, их светлые души — целый мир с радостными встречами в светоносном плену веры.

Не могу отказаться от повтора строк, которыми я завершил оказавшуюся посмертной рецензию на последнюю его книгу «Сага о первооткрывателях»: 

«Строй доблестных «рыцарей с золотыми копьями» величаво и безвозвратно ушёл за горизонт, оставив по себе освоенным гигантский и неисчерпаемо богатый край, стёр с земной карты миллионы квадратных километров «белых пятен», совершил фундаментальные открытия и двинул вперед мировую науку. Они ушли… Что двигало им и ими? Мысль – озарение. Неугасимое горение. Смысл, как поиск, и поиск смысла. Осознанная целеустремленность. Удивительная цельность. Железная самодисциплина. Воля и разум. Плюс безмерная и бескорыстная любовь к родной стране, которую они хотели обогатить своими находками, открытиями и самородками: отдавая ей всё бескорыстно и безвозвратно, вкупе со здоровьем и судьбой, кои без того нещадно ломала, вознося до звезд и вечности, Великая эпоха».

А.С. Малиновский был из их ряда. Человек эпохи, человек-эпоха.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную