| |
 6 июня, в Пушкинский день России исполняется год, как нет с нами мурманского поэта Николая Колычева. Впрочем, мурманским он был лишь по месту рождения. А по масштабу дарования он был, конечно, всероссийским поэтом. Его стихи, особенно 90-х годов, вошедшие в сборник «Звонаря зрачок» - яркое явление в русской литературе. В стихотворении, давшем название сборнику, на мой взгляд, поэт вплотную приблизился к черте, за которой начинается гениальность. Чтобы не быть голословным, процитирую его полностью.
Мне снился гулкий колокольный звон
И виделось неведомое что-то.
Я закричал - и непонятный сон
Сменила явь холодных капель пота.
Рванулось со стены страданье рук!
Ах, нет. Ах, нет, нагих деревьев тени.
Ушли виденья, но остался звук,
Тяжелый и неясный, как виденье.
Метался, бился зыбкий свет в окне,
Ударам в такт качал деревья ветер,
Перекликаясь, плакали во мне
Колокола, которых нет на свете.
Кололась ночь, как черная скала,
Я зря к ушам прикладывал ладони.
Колокола! Зашлись колокола
По Николаю Колычеву в стоне.
И впрямь по мне. Иль я схожу с ума?
Уж лучше сон, забвенье, неизвестность!
Я засыпаю. Снова звон и тьма.
Но этой тьме во мне темно и тесно.
И понял я тогда, что обречен
Увидеть мир за гранью восприятья,
Что эта тьма - лишь звонаря зрачок,
А этот сон - велик и необъятен.
Так где я? Что я? Явь ли это? Бред?..
И вдруг разверзлась ночь, являя чудо:
Сквозь тьму зрачка ворвался белый свет,
В котором я еще не скоро буду...
То гулко, то звончее, чем хрусталь
Звучат колокола светло и строго.
Во мгле веков звонит, звонит звонарь.
И смотрит в небеса. И видит Бога.
К сожалению, впоследствии поэт, написавший ещё немало хороших стихотворений, интересно начинавший работать в прозе, всё же таких высот уже не достигал. Я лично ждал его «болдинской осени», какого-то нового поэтического всплеска, но он так и не случился. Николай Владимирович остро чувствовал свою недовостребованность, как и вообще небрежение к поэтическому слову у подавляющего большинства современников. Об этом одно из его поздних стихотворений, колычевский вариант «памятника нерукотворного».
Смерть каждому готовит пьедестал:
Кому – повыше, а кому – пониже...
Но вижу я, что лучше мир не стал,
А значит, не был миром я услышан.
Мне срок уже остался небольшой,
И скоро час пробьёт – за всё ответить.
Те строчки, что я выстрадал душой,
Не дали счастья ни жене, ни детям.
Ни матери, ни Родине моей
Я не помог и не утешил боли...
Народ внимал певцам иных кровей,
А не стихам о горькой русской доле.
Кто знает, может быть вот это ощущение ненужности и не дало поэту раскрыться в полной мере. Он ушёл в 55 лет, и вполне ещё мог бы взять новые поэтические вершины, но организм не выдержал мятущейся души.
И всё же нельзя сказать, что поэт был совсем обделён читательским вниманием. Хотя большая всероссийская известность не пришла к нему при жизни, на родном Кольском Севере все трудные, «безлюбые» десятилетия постсоветской России он оставался для земляков примером верности своему призванию. Да и в самых разных уголках России были и остаются ценители его поэтического слова.
Теперь уже очевидно, что душевная и духовная привязанность Колычева к Кольскому краю была условием его существования как поэта.
… Ты, Север, бил меня, но разлюбил ли я
Сугробы – в рост, деревья низкорослые?..
Колючим именем, своей фамилией
Прописан я на Кольском полуострове.
И потому душа моя хватается
За край, очерченный двумя пределами
От моря Белого – до моря Баренца,
От моря Баренца – до моря Белого.
В родной земле не много надо места мне
Но там, где крест – не всё ещё кончается…
Останусь строчками, останусь песнями
От моря Белого – до моря Баренца.
Мне всегда была близка в стихах Николая тема родины. Лучшие русские поэты в 20 веке самые проникновенные стихи посвящали не вообще России, а именно своей малой родине. В их поэзии проступали зримые приметы Рязанщины, Заонежья, Вологодчины, Смоленщины, Владимирщины, Тверского края, Подмосковья. Пожалуй, Колычев, был первым поэтом, кто столь ёмко отобразил, ввёл в русскую литературу Русь заполярную. Для него Кольский край не был экзотикой, местом заработка или заключения, например, как для Шаламова Колыма. Колычев был прирождённым северянином и как никто чувствовал заполярную природу, а главное сумел воплотить её величие и своеобразие в слове. В массовом представлении полярная ночь – мрак и беспросветность. А Колычев написал одно из самых светлых своих стихотворений об этом времени года. Так мог прочувствовать и написать только Северянин.
Ах, полярная ночь!
То ли сон, то ли царство бессонное,
Тихий свет полыньи, называемой всеми «луной»
Васильковые россыпи звезд. Небеса черноземные.
И земля, как пречистое небо, светла подо мной.
Никому ничего не хочу объяснять и доказывать,
Надо просто, забыв о земном, в эту высь посмотреть.
И прозреет душа, и поймет непонятное разуму:
Почему небеса называются в Библии – «твердь».
Я не могу себя назвать другом Николая, но всё же были у нас знаковые пересечения в жизни. Он вёл первый в моей жизни семинар молодых поэтов в Мурманске, и я запомнил на всю жизнь его тёплый отзыв о моих юношеских стихах. Помню, как он волновался, специально звонил мне перед презентацией моего поэтического сборника «Время года – любовь» в Мурманске, обещая прийти, несмотря на недомогание.
Так получилось, что именно я четыре с лишним года назад взял у него едва ли не единственное серьёзное в чём-то даже исповедальное интервью. Я пытался сделать, что мог, чтобы поэт прозвучал на всероссийском уровне. В частности, будучи в жюри Всероссийской литературной премии имени Николая Тряпкина «Неизбывный Вертоград», выдвинул его в лауреаты. По-моему, это была первая денежная всероссийская премия, которую получил поэт, приближавшийся к своему пятидесятилетию.
Незадолго перед смертью Николая тень набежала на наши отношения. Но вот ещё один характерный штрих. В июне прошлого года мы с товарищами из литературных клубов «Соты» и «Словороссия» приехали на мою родину – Кольский полуостров. Побывали в Хибинских горах, провели литературную встречу в Апатитах. Была у нас запланирована подобная встреча и в Кандалакше, в городе, где прошло детство Николая Колычева. В этом городе он и умер за 9 дней до запланированного нашего выступления (несмотря на то, что в последние годы был прописан в Мурманске). И так вышло, что встреча в кандалакшской библиотеке во многом стала данью памяти поэту. Конечно, такие совпадения не случайны.
В декабре прошлого года в Мурманске прошёл фестиваль «Под сенью Трифона», посвящённый памяти Николая Колычева. Надеюсь, что земляки и дальше будут беречь память о поэте, воспевшем их землю в столь трудные для всей России времена. Вот бы нашлись энтузиасты, готовые, например, проводить всероссийские колычевские чтения в Кандалакше. Этот город у самого полярного круга, выросший из древнего поморского села, мог бы стать гармоничным центром сбережения памяти о северном поэте.
Напоследок процитирую своё небольшое стихотворение, посвящённое Николаю. Думаю, что свой дивный храм, несмотря ни на что, выстроить ему всё же удалось.
«Мужик»
Мужик кряжист. Свернёт, пожалуй, сопку,
И побросает в реку валуны.
И если тошно, он запустит стопкой
В ухмылку нагловатую луны.
Он будет пить, и петь, и верить в Бога,
И, может быть, построит дивный храм.
А, может, просто встанет у дороги
И станет деревом, поверившим корням.
|
|
