Михаил ПОПОВ

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ!

(Из новых стихов)

 

СМЕРТЬ ВЕРГИЛИЯ
Поверхность гавани никогда не бывает гладкой,
Весла стряхивают искры заката в воду,
Корма триремы оснащена палаткой,
На пристани полтора Рима народу.

Толпа встречающих занята параллельно
Сотнями дел, там и воровство, и злословье,
Вергилий прибыл к ним, но лежит отдельно,
Врачи у него в ногах, а смерть в изголовье.

Жизнь завершается, можно сказать, галопом,
С какой стати он стольким и стольким нужен!
Он единственный, кто догадывается, что там за гробом.
И вот уже вечер, и уже съеден ужин.

В его присутствии уже не брякнешь – мементо…
Душа над телом в потоке закатной пыли,
Человек стремительно становится монументом,
Он слишком велик, чтобы его любили.

Вот так прибывая, мы все-таки убываем.
Вергилий вошел в гавань, что из этого выйдет…
Его практически нет, но мы изнываем,
По тому, что он знает, а может быть, даже видит.

* * *
Было ветхим и сырым то здание,
Там жилось укромно и мучительно,
Молодое хмурое создание
Этот дом любило исключительно.

Но изведено подспудным рвением,
Взяв у родичей рубли наличные,
И себя считая видно гением,
Укатило на пути столичные.

Понаписано в Москве, да и повыпито,
В прошлом дрожь о счастье и величии,
Много дури из башки повыбито,
Ничего почти что нет в наличии.

И с годами все сильнее кажется –
К черту все, и книги, и правительство.
Хочется на что-нибудь отважиться,
Изменить хотя бы место жительства.

Бросимся домой, ведь там спасение!
Но снесли то старенькое здание.
И не получилось воскресения,
И исключено переиздание.

И в глухом поселке и в Измайлово
Жизнь пройдет, и есть такое мнение:
Домик Мастера плюс банька Свидригайлова –
Вот в какое едем мы имение.

СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Все травой поросло,
А кое-где и лопух.
Рядом лезли как назло
Двое – глухой и лабух.

Несколько тут парней
Из городской братвы,
средь сосновых корней
И под ковром травы.

Летчик, танкист, алкаш…
Рыскаю, словно рысь,
Кладбище – ералаш,
могилы как разбрелись.

 Или сбились в толпу,
Опять заблудился я.
Пот бороздит по лбу…
Ну вот и мама моя.

Плутал и нашел, стою –
И так все пятнадцать лет,
И снова осознаю –
Ее тут в помине нет!
Нет Нины вон той и Ильи,
Раисы, Ивана, Льва,
Не для Петра соловьи,
Не для Фомы дерева.

Поросший сосной бугор
Прекрасен со всех сторон,
Тела в нем всего лишь корм
Для беззаботных крон.

Души, конечно, есть,
Но все же где-то не здесь.

Но было: порыв грозы
Застал меня на холме –
Сначала мертвая зыбь,
А после  - орган во тьме.
Вроде как охмелев,
Запели из темных нор
Таксист и братва и Лев
И это был сильный хор.

Рыдали все дерева,
И тонко мне грыз висок,
Слышный едва-едва,
Мамочкин голосок.

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ!
- Только мы разбиты под Полтавой,
И распространилась эта весть,
Только мы покрыты этой славой,
И сюда ни финн, ни фриц не лезь.
Да не будет швед вовеки шведом,
Если позабудет он об этом.

- Только мы Великую Армаду
Умудрились дать стереть с воды,
Нам союзников  таких делах не надо,
А врагам – спасибо за труды!
Там умеем только мы – испанцы,
Скорбь пронзает все, и даже танцы.

- Только мы железными рядами
Шли под лед на озере Чудском,
не пытайтесь состязаться с нами
В деле истребительном таком.
Если немец принялся за дело,
Все другие – отдыхайте смело.

- Только мы парнями в самолетах
Удобряли пенные моря,
Шли мы в бой с восторгом, как на отдых,
Беззаветно, выспренно и зря.
Никакие Кимы или Кацы
Не годятся все же в камикадзе.

- Только нас месили во Вьетнаме,
И напалм никак не помогал.
Били так, что хохотал над нами,
Даже перед нами битый галл.
Только мы военные медали
В Белый дом пригоршнями метали.

- Только мы прославились Цусимой,
Так гореть, и так уметь тонуть!
Этот стыд, почти невыносимый,
Только нашу выжигает грудь.
Лишь у русских может быть Аврора*
Символом рассвета и позора.

- Сотни лет проигрываем войны,
Биты всеми, кто умеет бить,
Но при этом в общем-то довольны,
Рекам океан не потопить.
Уступая, мы приобретаем.
Нападайте – станете Китаем.
__________________________
*Крейсер «Аврора» дезертировал из Цусимского сражения.

КЕНТАВР
В такой внезапной тишине,
Что овладела вдруг деревней,
Не по себе не только мне,
Вон едет кто-то на коне
Огромный, пасмурный и древний.

И вдоль штакетника стучат
Его копыта в вечер ранний,
Собаки вслед ему молчат,
Глаза с испугом различат
Ряд ненормальных очертаний.

Осядет деревенский прах…
Остановился? Где? У клуба?
Выглядываем мы сквозь страх,
На первых, Господи, порах
И говорим и мыслим глупо.

Вон там, смотри, стоит в тени,
Наш ужас продолжая множить…
Они ведь вымерли, они…
Глаза сверкают как огни,
При этом так похож на лошадь.

Застыл кентавр среди села,
Поводит совершенным торсом.
Афина, видимо со зла,
Его цинично занесла
К растерянным великороссам.

И вот столпились мы вокруг,
И этот парень первобытный
Смешно хватается за лук,
И кажется, что сердца стук
Его слышней, чем стук копытный.

Он топчется, огромный рот
Ревет в тоске и что есть силы!
Но весь собравшийся народ
Неумолимо подает
Вперед и вверх свои мобилы.

* * *
Задерган ветреной погодою,
Не стар, хоть и белоголов,
Бумагу буквами уродую,
Но сомневаюсь в силе слов.
Не отобьешься хлесткой фразою
Ни от тоски, ни от дождя,
С воображеньем как с заразою
Во тьму растеряно бредя.
Скорей всего, воображение,
Всего лишь дым какой-нибудь,
Его в нас производит жжение
Переполняющее грудь.
И замершими, и бравурными
Поэты, что ни говори,
Являемся мы только урнами
С горящим мусором внутри.

ДВОЙНОЕ ВЗЯТИЕ РИМА 410 и 457
Рим распахнул небрежно все ворота,
И не с надменным, с равнодушным видом,
Впуская внутрь себя за готом гота.
Кровавый штурм стал вежливым визитом.

И дикари в рубахах домотканых
Мечей своих не трогали из ножен,
Среди камней его бродили странных,
Рим был вокруг и он был невозможен.

Они явились к глыбе Колизея,
Считая, что явились ненавидя,
И вот стоят, робея и глазея,
И явно в нем невиданное видя.

Дивясь громадным термам Каракаллы,
И всем геометрическим махинам,
Постигли готы  - готы не шакалы,
Чтоб тявкать над сраженным телом львиным.

В молчании стоял необоримом
Король Аларих потный и патлатый,
Он как музеем насладился Римом,
Не тронув ни одной из древних статуй.

Но что должно случиться, то случиться,
Снесут и статуи и даже пьедесталы,
Рванув за золоченой черепицей,
Вторыми прибежавшие вандалы.

* * *
Ты ищешь истину в вине,
И главное, ее находишь,
Она внутри тебя. Вовне
Ты вид ужасный производишь.

Ты ищешь истину в любви,
Меняешь женщин как перчатки,
Но обретешь лишь – се ля ви –
С любой из баб ведь взятки гладки.

Ты ищешь истину в труде,
И до седьмого пота пашешь,
Но вот скажи, когда и где,
Найдешь ее и пошабашишь?

Ты ищешь истину в борьбе,
И в каламбур впадешь невольный,
Ответь мне, где милей тебе
В классической борьбе иль в вольной?

Ты ищешь истину… смотри
Стоит обычная церквенка,
И что-то там поют внутри,
Наверно крестят ребятенка.

 Иль просто служба, все равно,
А там и падшие и князи,
 И там любовь, и там вино,
И этой истины как грязи.

БУНИНА ЛЮБОВЬ
Расставшись с девою порочною,
Ждет юноша письма в имении,
Жизнь трепетная и непрочная,
а проза вся в соку, в цветении.
Проселок выписан лиловее,
Чем тот, дождем реальным смоченный,
Слова нарушили условие
Жизнеподобья;
узороченней
Глядится текст, чем луг полуденный,
И на мгновение теряешься,
Настолько глазки там Анютины,
Что им подмигивать пытаешься.
О, проза! О, страница тесная!
Так пахло! Было так увидено…
Изводит душу ткань словесная,
Не смерть надуманная Митина.

* * *
Он обмакнул перо в страдание
И вызвал в душах потрясение,
Какое мощное предание!
Сердец погибших воскресение!

Он обмакнул перо в фантазию,
Чтоб возбудить умы обычные,
Сочли – он склонен к безобразию,
Питает мысли неприличные.

Он обмакнул перо в иронию,
Сочли, что родиной гнушается,
И кровь имеет он воронью,
Над всеми нагло возвышается.

Он обманул перо в страдание,
И вызвал слезоотделение,
Прекрасно разошлось издание,
И благодарно население.

Он обмакнул перо в уныние.
Стихи зачитаны, замацаны,
Хотя все сплошь в заемном инее
Из Северянина и Надсона.

Он обмакнул перо в веселие,
Сдал юмор на переливание,
Но получившееся зелье,
У всех рождает лишь зевание.

Он обмакнул перо в страдание,
А дальше было что-то странное:
Ну, ни малейшего внимания,
И в результате – бритва, ванная…

* * *
Глядя на луч пурпурного заката,
Локтями встав на парапет Невы,
Боролся я с персоною нон грата,
Чтоб вышвырнуть из недр души, увы!

Что б я ни делал: пил, мечтал, молился,
Смеялся шутке, порицал войну,
Поддался гневу, чем-то умилился,
Вдруг слышу хладнокровное: ну, ну…

Бросаешь землю в гроб, взял кружку пива,
Помог старушке, подсмыкнул штаны,
Ведешь себя по-хамски иль учтиво,
Вдруг смотришь на себя со стороны.

Ничто не до конца, не в полной мере,
Не подлинны ни страх, и ни экстаз,
Подозреваю случай в «Англетере»
Попытка убежать от этих глаз.

* * *
Как будто из леса ты вышел к обрыву,
Стоишь и даешься растеряно диву.
Вот шел себе, шел средь стволов и валежин,
Ты был заблудившимся, стал безнадежен.
В пути через лес всяких трудностей пропасть,
Но чтобы внезапно подобная пропасть…
Ни дна не видать, ни моста подвесного,
И ни навигатора тут, ни «Связного».
И нет, это ясно, обратной дороги,
Да нет и желанья  вторичной мороки.
И что же дружище тогда остается,
Когда тебе жизнь твоя не удается.
Сперва, удержись дорогой от порыва,
С «идите вы все!» оборваться с обрыва.
А после цепляясь за камни руками,
Ползи, балансируя камнем  на камне.
По самому краю, по самому краю…
В ушах: «Я храню тебя, а не караю».

* * *
Что я собою представляю,
Представьте,  я не представляю.
Не делал никогда карьеры,
Но не готов идти в курьеры.
Не знаю, был ли я азартным,
Ведь я не прикасался к картам.
Каков я в схватке с женским полом?
Я с ним почти не знался с голым.
Не златом брал я, а глаголом.
Продажен я? Да нет, едва ли.
Вообще, меня не покупали.
Не стал ни трусом, ни героем,
В атаку шел все время строем.
Как все я, надо думать, смертен,
Но тут такое братцы горе,
Ну не могу я, вы поверьте,
Поверить в это априори!

* * *
Метель была вполне ожиданной,
И первый снег последний лист
Рвал с цепкостью почти невиданной
Как будто перфекционист.

Деревья черными скелетами
Подрагивают поутру,
Быть ветром ледяным раздетыми
Им кажется не по нутру.

И удивляясь их смущению,
Их каждой домовой трубы,
Встают как по распоряжению
Дымов натужные  столбы

* * *
Устав от стихотворных оргий,
Отбросив испещренный лист,
Подумал: что б сказал Георгий.
Я графоман, или стилист?

Да я один из грезящих болванов,
Таких всегда немало на Руси.
Хоть что-нибудь ответь же мне ИвАнов!
Не знаешь? Адамовича спроси!

* * *
Солнце вечером зайдет,
День потерпит пораженье.
Знает каждый идиот –
Жизнь есть вечное движенье.

Нет надежды никакой,
Чтоб вечернее светило,
Вдруг застыло над рекой,
Лишний час нам посвятило.

Нет надежды никакой,
Что конечно – не продлится.
Разве что, какой строкой
На какой-нибудь странице.

* * *
Мне приснился очень страшный сон,
Что Пушкин не застрелен на дуэли.
Дантес промазал, гений был спасен,
И умер в семьдесят в своей постели.

Потом приснился сон еще страшней:
Дантес промазал, из страны линяет.
А Пушкин доскрипел до наших дней,
И сочиняет что-то, сочиняет.

* * *
Ну, получись, стихотворение!
И однозначно  засияй,
А то в душе сплошные прения:
Стозевно, обло и лайяй!

Ну, получись четверостишие,
Хорошее или почти,
Или теперь с Поповым Мишею
Успеху и не по пути?

Хотя б блесни, словечко точное,
А то ведь он с ума сойдет,
Хоть буква! Ну хотя бы строчная,
Она за главную сойдет!

* * *
Наречие, меня не подведи,
Пусть я в глуши безмолвия и мрака,
Один, забыт, лежу с свинцом в груди,
Но есть в запасе мощное: Однако!

* * *
Живая роща на холме,
Прошедший дождь искриться в лужах,
Спокойны мысли на уме,
Чисты и впечатленья в душах.

Я этим миром восхищен,
Но понимаю холодея,
Наш мир всего лишь воплощен,
И где-то есть его идея.

* * *
Все к сожаленью прояснилось,
И в курсе мы – куда нам плыть,
Все прожитое, нам приснилось,
И хромотой сменилась прыть.

От нас разит не перегаром,
Лишь слабенький хмельной душок,
Но коньяком предельно старым
Мы чокнемся на посошок.

* * *
Почему летает слон?
Потому что окрылен
Почему гремит вагон?
Потому что едет он.
Почему рыдает дева?
Друг ее пошел налево.
Почему дрожат кусты?
Там рояль припрятал ты.
Почему любовь прошла?
Потому что жизнь пошла.

Почему рычит собака?
Потому что скоро драка,
Почему же не потом?
Потому что суп с котом!

* * *
Своей больною головою,
Склоняюсь постепенно к вою.
Я мыслю, значит, я страдаю,
Живу, как будто срок мотаю,
Мы все сидим и поголовно;
Досрочно или же условно
Отчалить нам бы не хотелось,
Как бы отвратно не сиделось.
Свобода бродит за стенами
Как смерть интересуясь нами.
И в частности немного мною,
вот от чего я, в общем, ною.

ПОХОЖДЕНИЯ КОЛОССА НА ГЛИНЯНЫХ НОГАХ
Он был непомерно отвратно велик,
В руках его молния, в сердце былина,
Пугающий оклик, пугающий лик,
И вдруг догадались, что все это - глина!

И сразу такое вокруг началось:
Не бойтесь, он с места не тронется, рухнет!
Он только по виду великий колосс,
На самом же деле дешевая рухлядь.

Хватайте лопату, хватайте кирку,
А там и сверло, и перо, и рейсфедер,
Хреначьте по этому дураку,
Руби на куски, ну а там и на ветер!

Но вдруг оказалось, во всякий порез
Какая-то красная влага сочиться,
Бессильные руки, ослабленный пресс,
Но сердце! похоже, что сердце стучится.

* * *
Завечерело, воздух зрел и густ;
Корзина с помидорами и перцы;
Айвовый и смородиновый куст
Горят в закате как единоверцы.

Соседский мотоцикл, тарахтя
Увозит в вечереющие дали,
Компанию из деда и дитя,
Им хорошо, они не опоздали.

Отчаливать пора бы надо всем,
Все мы уходим, таем, улетаем.
Давайте вымрем, но не насовсем,
И утром заново возобладаем.

* * *
Я выяснил: а кто там судьи.
Какие есть на солнце пятна,
к тому ж дошел до самой сути,
и что теперь? Идти обратно?

* * *
Опять жара, да вместе с духотой,
Нет сил из кресла в тень переселиться,
И что-то шепчет мне внутри – постой,
Там то же ждет, не надо шевелиться.

Все трудно, думать, спать, смотреть,
Да будьте чувства все мои неладны,
Да, я готов сей час же умереть,
Вот только б были ангелы прохладны.

* * *
Мозг питается только глюкозой,
Почему же так мысли горьки,
Вот стою я смурной и тверезый -
Смысл появится  с новой строки.

Что нам делать, доподлинно знаю,
Еще явственней – кто виноват?
Оттого я теперь изнываю
Словно командированный в ад.

* * *
Перейди в состоянье блаженное,
И откройся вечерним лучам,
ведь прозрачность твоя совершенная,
Тем ясней, чем темней по ночам.

Принимай затаясь сообщения
Из родных и распахнутых бездн.
Неподвижность – дитя дуновения,
Что нисходит ночами с небес.

Поутру на подушке останется
Пара слез, излучающих свет…
И куда твоя душенька тянется?
Разве есть что-то там, где нас нет?!

* * *
Да, теперь не рано вечереет,
И природе, в общем, не до сна,
Голова конечно же дуреет,
Предвкушая, что в четверг – весна.

Кучи снега залегли как предки,
И по саду веет холодком,
Возле позаброшенной беседки,
Призраки, и с ними я знаком.

Только что оттаяли бедняги,
С осени ведь подо льдом лежат,
Смесь холодной памяти и влаги,
Шепчутся и радостно дрожат.

Я хотел бы подойти, вмешаться,
Я б не тронул их и не задел,
но нельзя, они тотчас лишаться
Этих вот своих эфирных тел.

Можно прикоснуться только слухом,
К эльфовой игре их языка.
Если я когда-то стану духом.
Вспомню: вечность дьявольски хрупка.

* * *
Бывает, что весною ранней,
Глядим, никак не разберем –
От чьих невидимых стараний
Повсюду тянет ноябрем.

Окоченевшие деревья,
Скукожившийся скромно пруд,
Испугано дымит деревня,
Показывая – здесь живут.

Все заново готово к снегу,
Опять пойдут колоть свиней,
Жизнь бросила свою телегу
И ждет решительно саней.

ПАН
Полководец стоит перед строем, расставив ноги,
Позади легион с частоколом копий,
Уходит сквозь виноградник изгиб дороги,
Армия на краю земли, но еще в Европе.

Осень в Греции, дымы в ореховой роще,
Командует армией Луций Корнелий Сулла,
Война идет давно и почти наощупь,
Ситуация как будто уснула.

Спускается с горки разболтанная телега,
Центурион на козлах, и следом легионеры
Все задыхаются будто от длинного бега,
И говорят так, будто ни к черту нервы.

На телеге что-то лежит под рогожей,
Полководец молча велит: снимите!
Они подчинились. На что это все похоже?!
Такое увидишь разве что лишь в Аиде.

Пронзенная туша в грязной шерсти козлиной
Огромные ноздри набиты блеющим звуком,
Он жалобно реет над дымной долиной,
Солдаты застыли растерянным полукругом.

Для всех это зрелище и отвратно и странно,
Только Сулла спокоен и говорит с ухмылкой:
«Да вы умельцы подкараулили самого Пана,
И закололи его как котлету вилкой».

Пан лежал, подрагивая мокрым боком
И все заходился в тоскливом плаче.
«Грекам конец, мы справились с их богом,
Просто прикончили к чертям собачьим!»

* * *
Больная, очень злобная старушка
Попала под огромную машину,
И взяли ее душеньку за ушко,
В небесную направили дружину.

Теперь она летает с облаками,
Ей нравятся высокие полеты,
Когда ей удается кулаками
Сбивать к чертям большие самолеты.

* * *
А все же врубелевский Демон
Так ненормально угловат,
Сидит, соображает – где он?
Кто он? и в чем он виноват?

* * *
Меня обманывает зрение,
И тяготение дурачит,
Но может быть стихотворение
То значит, что оно и значит.
Все что на знании основано,
Неотвратимо распадется,
Но если точно зарифмовано,
Существовать хотя б пытается.

*  * *
Где-то у вершины Арарата,
Найден был ковчег, в нем плавал Ной…
Интеллектуального разврата
Возникают тени предо мной.

Тот ли то корабль что спас народы
И зверей немало разных спас,
Или то моральные уроды
Злой подделкой искушают нас.

Я в библейские поверил сказни,
В голубя, в корабль, в зверей, в потоп,
И в историях одна другой прекрасней
Взял и окончательно потоп.

Холод мне сжимает туго перси,
Не желаю я поверьте знать,
Тех отвратных и разумный версий
Что плодит профессорская знать.

Что ковчег на теле Арарата
Возлежит, я верю и вполне,
И душа такому факту рада,
И плевать на остальное мне.

* * *
Живу одной литературою,
Читать писать, писать читать.
Я натуральною натурою
Уже и не мечтаю стать.

Пусть кто-то посиделки с бабами
Считает жизнью во всю прыть,
А мне бы поскорей с ямбами
Том заповеданный открыть.

Вот кто-то бьется в поле с ворогом,
Намолотил пудов зерна,
Я занят лишь бумажным ворохом,
Пьян от него как от вина.

Куда бредем? Где жизнь кончается?
Что брезжит нам едва-едва?
Что нашим слухом различается?
Слова, слова, слова, слова.

* * *
Когда из фирмы Аполлона
Поступит на меня запрос,
Я вырвусь резво из полона
Всех бытовых метаморфоз.

Не видя правил и условий,
Шатаясь словно бы в бреду,
Ловя себя на каждом слове,
Куда-то молча побреду.

И в строфы составляя строчки,
Ликуя и впадая в блажь,
Все время доходя до точки,
Грызть буду теплый карандаш.

Весь от восторга цепенея,
Таращась яростно во тьму,
Открою истину в вине я,
И что-то страшное пойму.

А утром нервный, но тверезый,
Склонясь над бездною стиха,
Скажу себе презренной прозой,
Какая, Боже, чепуха!

* * *
Руки невыносимы,
И ноги мне надоели,
Осени те же и зимы
И те же все дни недели.

Не удивляют люди,
Ни шлюхи, и ни девицы,
Можно б мечтать о чуде,
Но нет желанья дивиться.

Мысли такие если,
Чего я, скажите, медлю,
Раз уж они полезли,
Взял бы да слазил в петлю.

Но в мире большом и голом
Есть повод мне оставаться.
Чтоб насладиться футболом
На 2018.

* * *
И чистый лист теперь уже не чист,
Не то чтобы совсем как трубочист,
Но все же с неким письменным изъяном.
Всего лишь две строфы каких-то слов,
И предназначенных никак не для ослов,
Не нужных убежденным или пьяным.

Слова простые, Господи прости,
Их меньше ста и больше тридцати,
Про путешествие долиной смертной тени.
Хватило мне лишь одного листа,
Слов больше тридцати, но меньше ста,
Объем всех подлинных стихотворений.

* * *
В счастливом воздухе качается
Цветущего жасмина ветвь,
И запах вьется, не кончается,
И мы смеемся тихо, ведь в
Мае вроде надо маяться,
А все цветет, а все поет,
И радость тайно поднимается…
И папа месяц как не пьет.

* * *
Август. Сколько ж тут народу!
Изнывает от толп Арбат,
Чтоб народу тому на природу,
А они бренчат иль трубят.

В сотый раз начинают Цоя,
Группа крови на рукаве,
Закрываю рукой лицо я,
Представляя себя в траве.

Невозможно. Орут про солнце,
Называя его звездой,
Отражают злой свет оконца,
Трактор брызгается водой.

Кроме Цоя не происходит
Ничего, остается ныть.
Сколько мимо народу бродит,
Только некому позвонить.

* * *
Говорят, там будет что-то,
Там, куда мы всем идем,
Мы шагаем как пехота,
И в жару, и под дождем.

Сказки мы плетем друг другу,
Как хорош тот дивный край,
К северу лежит иль к югу,
что захочешь выбирай.

Будет что-то, что-то будет,
Невозможно, чтобы тлен.
Там нас горн большой разбудит,
Кто-то там возьмет нас в плен.

Может даже нас накажут,
Но скорей всего простят,
Нас убьют, но нам покажут
Для чего же нас растят.

Все, уже мы на подходе,
Вот и все, я так и знал,
Был же слух у нас во взводе –
Первым делом – трибунал.

* * *
На краю земного шара,
В глубине сибирских руд,
Под подушку Борийяра
Прячу, а то ведь сопрут.

Будни стройотряда яры.
Чтения полезней нет,
За «фрагментом» Бодрийяра
Снова следует «фрагмент».

Трудовой судьбы удары
Принимать я здесь учусь,
И фрагментом Бодрийяра
Как таблеткою лечусь.

Борийар ты Бодрийярка,
Подскажи, а что нас ждет?
Ну, хотя бы та доярка
Вечером ко мне придет?!

* * *
Тоненькая строчка,
Жалкие слова,
Что-то ноет почка,
Или голова
Думать перестала,
Ручка коротка…
Крутит у височка
Пальчиком рука.

* * *
Давно я не берусь за гуж,
И даже не зовусь я груздем,
Давным-давно я верный муж,
Ну, не давным-давно, допустим.

Давно все помыслы чисты,
Патриотичны интересы…
Стоят во рту моем мосты
(А остальное не для прессы).

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную