|
Иду. За спиной Калининградский аэропорт с выключенным светом и четырехчасовой задержкой рейса, а впереди уже холодная сдержанность Шереметьево. Между ними вкрадчивая и тягучая усталость, трепет в груди и ожидание. Запрятанная в недра души волнующая неопределенность и надежда. Утро. Ищу автобусную остановку. Жду, отмахиваясь от ненавязчивых таксистов. Натыкаюсь на холодность москвичей (а может и не москвичей). Остановка. Нашел. Мерзну, изучая расписание. Не понимая: после маленького Балтийска, сразу начинаешь теряться в этом изобилии пространства и информации, несхожести и продвинутости цивилизации. Даже в спокойном, утреннем ритме, надрывом, рассекающим раннюю безмятежность приезда. А в автобусе турникет и красный свет. Пытаюсь найти щель для денег и не нахожу. Протягиваю купюру водителю, объясняющим мне на ломаном узбекском, что сдачи нет. Смотрит выжидательно, не закрывая двери. Наверное, ждет, что выйду. С растерянностью смотрю в салон. Протягиваю купюру: может, кто разменяет? В ответ – созерцательное равнодушие утренней дремы едущих на или с работы. Легкой небритостью уставших глаз с ближайшего места встал мужчина. Достал из кармана черное портмоне, сделал им пас у стального стража и приглашающе махнул рукой. Зеленый свет. Растерянность, усталость. Утренние и вчерашние думы о москвичах сменились теплом и благодарностью. Пристроился у окна. За ним – город. Город, с которым не виделся пять лет. Город, к которому стремился и которого боялся. Зябкостью мелькают огни не спящих окон зданий. Город в безмятежности предстоящего понедельника. Хочется уснуть, прильнув к холоду немытого стекла, но автобус останавливается и записанным на пленку голосом, извещает название открытых дверей. Заходит и напротив садится женщина. Одна. Потом другая. Утренний разговор о ценах, работе, внуках. Как везде. Чуть позже, нарушая неторопливость журчащего разговора, в открытые двери врывается почти пьяная, демонстративно вызывающая, шумящая, дурно пахнущая толпа. Перескакивая, проползая, продираясь сквозь турникет, безбилетники наполняют автобус и взрываются торжествующим козлиным хохотком в конце салона. Оттуда, сопровождаемые криками и ржаньем, перебираются пассажиры. В отражении окна рассматриваю девушку, окутавшую меня ароматом духов и юности. Садящуюся рядом. Едем. Постепенно автобус заполняется светом скользяще провожающих фонарей и домов. С каждым оборотом колес они наступают, плотными рядами возвышаясь по сторонам. Интересуюсь у попутчиц своей остановкой. Словно этого и ждали! Начинают рассказывать. Переспрашиваю. Или дремлю или не привык к московскому говору. Очень чувствуется разница. Москвички уже по матерински советуют не выходить на Киевской, а ехать дальше: «на улице холодно, а метро откроют только полшестого. За час околеешь». Киваю головой в знак согласия. Несколько объявлений и остановок. Женщины поднимаясь, дают последние наставления и скрываются за шипящим стуком дверей. Поехали. Рассматриваю картинки, мелькающие за отражением желтых поручней салона, и понимаю, что что-то изменилось в Москве. Или с Москвой? Все на месте, но что-то не так. Возвращаюсь в предыдущее посещение столицы и сравниваю. Озаряет: Я вижу ее!!! Она больше не прячется за огромными баннерами и нагромождением маленьких, несуразных, недостойных ее величия палаток. Она дышит! В окно заглядывает и здоровается столица моей Родины! Сердце стучит ранними воспоминаниями ее величия. Хочется поделиться открытием, радостью встречи с Москвой, с соседкой. Но смотрю в окно. Красавица за ним волнует меня больше. Тем более что выезжаем на берег реки и с другой стороны, отражаясь водой, сладкими воспоминаниями детства в глаза бьет название: «Красный октябрь»! Затем в разорванной огнями темноте появляется Храм Христа Спасителя. Провожаю его глазами, поворотом головы. До хруста шеи. А мы уже плывем вдоль стен Кремля! Прямо под его красной кирпичной темнотой, горой наступающей на дорогу. Неожиданно, вдалеке, впроявляется Собор Василия Блаженного. Спасская Башня. Красная площадь, в дымке утра растворяющаяся за очередным поворотом. Девушка неслышно дергает за рукав – следующая остановка наша. Открытые двери встретили ознобом, мокрым холодом утренней пыли. Московский воздух не забываем. Через несколько минут горло начинает похрипывать. Это скоро пройдет. Знакомлюсь с девушкой: Илонна. Прилетела из Минска. Иду за ней, как на веревочке. Дорогу то к метро не знаю! Разговорились. Стюардесса. Москвичка. (Вот почему она так рано ехала из аэропорта!). Тащу тяжело - неудобную сумку. У Илонны сумочка махонькая такая, под стать ей. Завидую. Вот и метро «Октябрьская». Застреваю у кассы. С билетом оборачиваюсь, а девушка исчезла! Гид сбежал! Вздыхаю, забрасываю сумку на плечо и после турникета, за колонной встречаю ее, ждущую меня! Над нами девушки в белом, с трубами и лавровыми венками. Эскалатор мчит вниз, к большому, сквозящему утренним гулом поездов, залу. С колоннами и переходами. Стоим как школьники: ей налево, мне направо. Хочется спросить телефон, но слова застревают. Улыбаемся и расходимся. Она зашла, села, двери закрылись, вагон покатился в темноту тоннеля. Без телефона. Без комментариев. Холодно. Пустота утра и стен. Стою, изучая названия станций. Моя «Киевская». Электропоезда нет. Тяжестью сумки приземляюсь на мрамор скамьи. Постепенно - сразу перрон наполнился шагами, стуком каблучков, топотом и шарканьем ног. Вокруг уже и еще одни спины. Закрывающие и толкающие: «Осторожно! Двери открываются». Вагон вдохнул в себя стоящих на перроне: «Двери закрываются!». И светящийся, нафаршированный стоящими, сидящими, сонными, спящими, уткнувшимися в мобильники и книжки жителями и гостями, вагон нырнул в темноту тоннеля. Киевская. Богатая и красивая. Впечатляющая и обнимающая. Охватывающая своими украшенными сводами и арками. Выбрасывающая из арок безмолвно шумящую устремленную толпу. В стороны и вверх. Лестница, неотвратимо несущая к свету. Бегущие по эскалатору – жители. Вертящие головой – гости. Верчу и рассматриваю пустые белые стены, пугающие безмолвным больничным холодом трещин, отражающим казенные, пустые объявления о безопасности и оставленных предметах. Потоком выносит на улицу. Сквозняком, до слез в глазах и дрожи, ударило в лицо. Нырнуло под куртку. Не жарко. Ищу глазами пригородные кассы: Нашел! Останавливаюсь и перечитываю вызов: «Проезд: Москва, метро «Киевская». С Киевского вокзала на пригородной электричке доехать до станции «Переделкино» (Не путать со станцией Новопеределкино). 1-й вагон по ходу движения». Алекс – Юстасу. До Москвы долетел. Под землей до вокзала домчал. Теперь поймать электричку. Беру билет. Кручу – рассматриваю: Откуда?! Когда!? Куда?! В первый раз. Дяревня, однако. Девушка в форме объясняет куда идти. Дорогу преграждает непускающий турникет. Билет в зеленый рот стража перронов и путь свободен. У первого вагона девчонки портят сырость утра никотином. На всякий случай спрашиваю: Куда!? И получаю ответ – не туда. Останавливаюсь с ними. Они начинают считать станции – туда. Быстро иду к голове поезда, оглядываясь на открытые двери, чтобы успеть прыгнуть, если они захотят, случайно захлопнуться. Захожу в холодный вагон. Первый. Пристраиваю сумку на не совсем чистом полу. Смотрю в окно. Голос машиниста по радио приглашает перейти во второй вагон – в первом двери не закрываются и печки не работают. Перехожу. Поехали. В борьбе с усыпляющим перестуком колес, принял сообщение о своей станции. Вновь выхожу в дрожь и холод. Хорошо билет не выбросил. Пока не сунул в механического Цербера – не выпустил. Переделкино! Святая святых советских и российских писателей. Творческий центр. Достаю «шифровку»: «От станции направо и мимо храма по дорожке до Дома творчества писателей». Становлюсь к станции спиной. Поворачиваюсь на право. А там: высоченные деревья и земля усыпанная листьями. Между деревьями костер, тревожащий утренний сумрак стволов и протягивающий над ним руки гость с юга. Холодно ему тут, наверное. Иду прямо, на противно теребящий душу звук переезда. Спрашиваю у спешащего дорогу. Пожимает плечами. Тогда: где храм!? И получаю ответ: прямо и налево. Вот только он забыл сказать, что еще и вверх. Поднимаюсь по усталому черному асфальту и упираюсь в остроконечные столбы ворот. Столбы, словно небольшие островерхие терема из древних былин. Стражи, возвышающиеся над высоким крепостным забором. Оберегающие и охраняющие. Дорога свернула влево. Вдоль забора. Все время, не торопясь, но неуклонно вверх. Еще темно, но сумка с каждым шагом все тяжелее и тяжелее. Шорох листьев под ногами и дыхание сливаются. Остановки становятся чаще. Оглядываюсь. Станция еще видна, но постепенно утихает гудящей электричкой вдали. А впереди загорелась макушка креста. А до солнца то еще далече! А горит. Вскинул постоянно съезжающую сумку с плеча и устремился вперед. Душу наполнило какое-то ликование и радость. Внутри все встрепенулось. После ряда несуразностей, недоразумений, происшествий и усталости, сопровождавших в пути – знамение! Теперь все будет хорошо! Ну, после всего уже не может быть хуже! Иду, бегу, взмываю к храму! Откуда силы взялись! Темнота толкает в лицо, сбивает дыхание, но расступается завершением каменного забора и… Стою у Храма Василия Блаженного на Красной площади! Только храм поменьше, да и площадь зеленая. На огромной лужайке Храм! Ступени призывно манят войти. Кресты горят огнем, отгоняя рассеивающую темноту цепляющейся ночи. Прохожу мимо – еще вернусь. Без сумки. А пока вниз. Прохожу мимо кладбища, сползающего на дорогу крестами, надгробиями, оградками. По мосту через неторопливую речушку. Нахожу асфальтовую тропинку, разделяющую желтые опавшие листья и по ней снова в гору. Отвлекаясь на ревущие, пролетающие рядом машины, чуть не прошел мимо дома № 3 по улице Погодина. Остановился, перевел дыхание и поймал себя на мысли о не реальности происходящего. Раннее утро, начавшееся огромными зданиями аэропорта будущего, сменившиеся современными, спальными, офисными и древними зданиями города, дорогами и храмом уткнулось в дом моего детства. Дом с березами под окном, со скрипучими ступеньками и качающимся деревянным поручнем. С этими старыми, много раз крашенными, но все равно облезлыми окнами. С этой лавочкой подпирающей деревянные стены, как на улице Колхозной, заброшенной в лесах у станции Ерцево, Архангельской области. Не самолетом-электричкой, а машиной времени пронесшей меня годами – километрами в детство. В безмятежность. Чугунная вывеска «Литературный фонд СССР. Дом творчества». Вот и мир, о котором слышал еще в детстве. Мир, который представлялся сказочным Олимпом богов. То место, куда никогда не надеялся попасть! Обошел шлагбаум и по дороге падающих листьев нырнул в мир мечты. Высоченные сосны и клены уже ловили макушками утреннее солнышко. Неслышно падающие листья, в утренней мгле ткали свой незамысловатый волшебный ковер, желтым океаном скрывая под собой землю. Лишь лесная утварь в виде пней, бревен и стволов лежащих деревьев не сдаваясь, гордо мокрыми, черными углами поднимала края осени. Ждущие скамейки и беседки в непреступном окружении тишины. Тишина закружила голову свежестью опавших листьев, сыростью плачущих стволов, желтой дымкой осени. Не в силах сопротивляться, остановился, кинул сумку на дорогу. Ноги словно вросли в землю, пустили корни, руки потянулись ввысь. Дерево! Руки, ноги переплелись. Обнялись и зацепились в объятиях рук - ветвей деревьев. Единство с тишиной. Я дерево! Большое белое здание. С колоннами, шарами и балконами. Прохожу между колонн. Справа на потрескавшейся стене вывеска. Золотом на черном фоне: Дом творчества «Переделкино». Массивной медной ручкой открываю старую, с матовыми вставками стекла, дверь. Напольные часы, ковровые дорожки, люстры, колоны и перила. Безмятежность пятидесятых нарушает лишь свежая стопка литературной газеты у зеркала. Слева регистрация: Первый приехал! Приятная женщина записывает данные. Вручает ключ от № 17. Провожает. Объясняет, где и что. Остаюсь один. Бросаю сумку на кровать. Почему так торжественно спокойно на душе?! Оглядываюсь. Из детства всплывают строчки: «Стол, стул, железная кровать – Володя здесь любил мечтать». Диван. Кровать. Чистое и свежее белье. Кресло. Стул. Стол. Шкаф для одежды. Зеркало, раковина с краном в углу, облицованного белой кафельной плиткой. Настольная лампа. Телевизор. Старый, рыдающий, больной паркет, прикрытый и согреваемый небольшим прикроватным ковриком. Роскошные советские обои. Подоконник стыдливо обнажающийся деревом сквозь трещины и сколы белой масляной краски. И деревянная рама окна со щелями законопаченными газетами, свернутыми в жгуты. Ретро или а ля пятидесятые. Время остановилось и пригласило к себе. Коридорами лиц и имен. Имен известных и очень. Серьезных и строгих. Изучающих молчаливыми фотографиями: А где твоя!? Это смеюсь. Чувство гордости и ответственности переполняют грудь – по этим коридорам ходили, в этих номерах жили, творили, встречались и спорили писатели моего детства. Моей юности. Моей жизни. Сверкнула огненным взглядом кошка. Прижалась к стене коридора и резко бросилась к лестнице. Ну и мне пора. До начала заезда еще час. Чтобы не заснуть, надо немного покушать. Чем Дом послал. Иду по коридору вдоль больших, глиняных, покрытых глазурью ваз с цветами и растениями. Столы: теннисный и бильярдный. Столовая. Качающиеся столики на тонких железных ножках. А Дом послал: Кашку, пшенную на молоке – раз; сырники со сметанной – два; очаровательнейшие блинчики, тающие во рту - три. Крепкий чаек. Не знаю, как там было в пятидесятых, но мне не просто нравится: королевский завтрак. Завтрак детства и заботы. Куда я попал!? Что происходит!? Сознание рушится и падает. Хочу жить в Советском Союзе! Устало неся набитый «бункер» выхожу в фойе. Около стойки регистрации, в окружении женщин – заместитель председателя правления Союза писателей России, легендарный Николай Федорович Иванов. Автор многих известных книг. Читаемый. Любимый. Его книги о пребывании в чеченском плену и о службе наружного наблюдения поражают простотой и профессионализмом. «Товарищ полковник! Калининград прибыл!». Крепкое рукопожатие, короткие указания и иду в номер ждать десяти часов и начала встречи. Подхожу к своему номеру: Полежать бы! Напротив двадцать четвертый. За дверями разговор. Тук-тук – захожу. Вовремя – не вовремя. Голод не тетка: На завтрак! Лишнее – на столике и чай, и колбаса, и сало. Две девушки и два мальчика. В возрасте. Гостеприимно холодны. Насторожены. Глаза. Смотрят. Продукты. Возвращаюсь к ним. Выхватываю надписи на украинском языке. Знакомимся. Андрей. Александр. Людмила. Елена. Писателем, пишущим человеком, смог бы назвать только Лену – что-то есть, как говорится, в поведении, в молчании, в улыбке. Андрей – джинсы, бело-серо-черный свитер в вертикальную полоску, очки – умный. Длинные волосы, собранные в хвост. Айкидо? Художник? Пятый курс универа? Потом разберемся. Александр – глаза автоматически зацепились. Сразу. Опасность. Взгляд. У ног сумка, бьющая в нос резким и кислым специфическим запахом артиллерийского пороха. Встает, двигается. Правое плечо выше левого. Уж как все это знакомо. Дохнуло войной. А так: молод, осторожен, молчалив. Людмила – как взглянул, пронзило: училка! Как-то показалось. Только бы не математики! Там особое отношение. А вот, судя по всему, она здесь и главная! Замираю у входа, трусь у стола. Уж очень соблазнительно смотрится сало. Рассматриваю колбаску паштета. Надписи на украинском! Представляюсь. Говорим. Они из Луганска, то есть из Луганской Народной Республики. Обозначился, что тоже из Украины. И комната замерзла, покрылась льдом и сосульками. Андрей вздрогнул, слегка отвернулся. Видимо воспитание не позволило плюнуть на пол. Передо мной с молчаливым грохотом, врезалась в пол, упала стена отчуждения. Без жалости и сожаления. Воспитанные люди: попытались объяснить, что «Украина» у них слово ругательное. Что там нелюди, что там война… Александр немного разрядил обстановку произнеся несколько фраз на южном французском диалекте. Что слегка навело на мысль о французском легионе. Людмила стала рассказывать, какой он замечательный, Александр смущаться. Слегка. Андрей на русском - луганском поддержал. Лена загадочно улыбалась. От чая и сала отказался. Постучали в дверь. Ключ от номера: соседа подселили. Спас! Пошел в номер. Познакомился: Сергей из Минска. А сало таки надо было забрать! Из двадцать четвертого номера то ушел, а разговор не закончил. Состояние недосказанности, непонятости, недоговоренности. Ушел, а сам остался блуждать среди луганцев. Возвращаться: спорить и думать, эмоционально и интуитивно. Почему!? А самое главное, ключевое слово: «Украина». Ведь это оно вызвало столь негативную реакцию и вместо объединения, оттолкнуло нас. Почему?! Эта встреча всколыхнула душу и разум. Что сказать этим людям, опаленных войной и горем? Как объяснить и рассказать, что с этим встречался, с этим жил, с этим живу?! Война! Страшнее страшного! Как вспомнить им, что значит для меня Украина?! Вспомнить себе… А моя Украина: это Херсон с его пыльными платанами, шелковицей черными и белыми гусеницами ягод осыпающихся на тротуары. С русскими могилами в древней крепости и зовущим своей прохладой Днепром. Кинотеатром «Юбилейным» и плакучими ивами, разгоняющими прядями листьев полуденную жару. Гастрономом, после восьми вечера выбрасывающим в очереди жителей вареную колбасу и сосиски. Блестящие полосатыми боками кавунов и желтыми мячиками дынь баштаны* . Это: маленькая деревня Твердомедово, возвышающаяся на берегу спокойного летнего и клокочущего весеннего, взрывающегося льдом Ингульца. Огромный пахуче горячий, переливающийся коричневой корочкой, каравай, доставленный на скрипучей телеге старенькой лошадкой Люськой. Это первое свидание; насыщенные грозой, летающие во все стороны волосы девушки, стоящей у поля с кукурузой; первый поцелуй. Это Берислав с его водным трамвайчиком-пароходом «Панас Мирный», словно выдернутый из фильма «Волга-Волга», лопастями взбивающий Каховское море. Старая Каховка со стройной девушкой в шинели и буденовке, провожающей взглядом, мчащуюся среди волн бушующих хлебов, легендарную тачанку. Застывший среди поседевших туй, обелиск воинам, павшим во время второй мировой войны. Это ненайденная мною могила погибшего в бою деда, защищавшего эту землю от фашизма. Моя Украина это бескрайние виноградники, разрезанные прохладой вад ** и уступы комбайнов выстригающие жатками золото хлебов. Облаками седые верхушки Карпат и ласкаво чарующе-убаюкивающее Черное море. Это статуя «Родина – мать», с мечом и с гербом СССР на щите, возвышающаяся над Днепром и прячущаяся за горящие купола Киево-Печерской Лавры, белыми стенами, ликами святых, защищающих землю русскую. Колючие головы каштанов под семипалыми листьями Крещатика. Моя Украина это я со своими мыслями, воспоминаниями, моим детством. Моя неделимая и нераздельная. До сих пор не могу поверить, в то, что мы разорваны на разные страны. На чужие народы. Как поверить мне, говорящему, пишущему на русском, но думающему на украинском языке, в это страшное?! Как можно предать себя и ее?! Ведь этот кусочек, моя Украина, мой Советский Союз! Смеявшийся на украинском русском языке, над их русским украинским. Сейчас, живя в Калининградской области, оторванной от России и вспоминаемой ею от случаю к ситуации, сложно что-либо оценивать из-за удаленности и отчужденности. Именно из-за барьеров в виде границ, виз и паспортов, финансово непомерно высоких цен на билеты всех видов транспорта, снижающихся перед выборами и стремительно растущих после. Сложно оценивать ввиду оторванности и зависимости. Живем в каком-то котле постоянно кипящем и готовым выплеснуться. Куда – не ясно. Нам даже на случай войны то и отступать некуда – кругом НАТО и Балтийское море. Нам кричат, что помнят и думают, одновременно увеличивая цены на все вдвое и втрое. Нам кричат, что мы живем почти лучше всех, а мы в соседней Польше убеждаемся, что это почти не так. Иногда думаешь – ну не надо нас любить: дайте жить! Как возьмутся, что-то улучшать, так все становится как всегда: ну не трогайте созданное отцами и дедами! Свои проблемы, свои мысли. Мы люди - почти: почти россияне, почти европейцы. Но не те и не другие. Да как у нас будет чистым российский менталитет, когда большинство жителей думает на украинском, белорусском? Столицу России большинство видят только по телевизору, а те, кто был, с гордостью рассказывают детям о Москве, как о каком-то сказочном, недоступным простым людям граде. Дети, которые исколесили вдоль и поперек всю Европу. Чужую, но встречающей их безмятежностью и гостеприимством. И родная Москва, огражденная финансовой недоступностью и чьими-то стараниями по взращиванию у нас нелюбви к ней. Так и живем, одними нам понятными проблемами. Думая, сопереживая, говоря на всех языках Советского Союза. Украина. Смотрел на майдан и радовался. Всколыхнуло. Ну, молодцы, братья! Хоть кто-то покажет этим чиновникам, что есть предел человеческому терпению. Что хоть они заживут по-людски. Радостно и солидарно. Две недели эйфории, которые закончились постановкой милиционеров на колени. Тех, кто остался верен стране и долгу. Холодный ледяной душ. Тогда стало ясно: Все! Не будет порядка в стране, ставящей на колени своих защитников. Не будет счастья в той стране, где глумятся над честью и верой. И костью в горле застревает: Украина! Всколыхнула и зажгла. Потушила и остудила. Мысли и слова у нас одни: «Война»! После Чечни нам-то, не знать, как она начинается! Десять лет в войне. Не шутка. А начиналась то почти так же. А потом Крым. А потом: первые взрывы и первые добровольцы. Защищать! Волной зашумело и захлестнуло: «Ехать!». Центры и пункты. Друзья и не знакомые. Как в сорок первом… А по мне: страшна война. Страшна тем, что напротив друг друга, в непонятно откуда взявшейся злобе и ненависти, лежат твои братья. Страшно, что соседи и родственники, еще вчера делившие краюху черного хлеба, измеряют жизнь количеством сброшенных фугасов. Безумство, когда криком обрываются детские голоса. Страшно и темно. И сейчас, мыслями оставшись в двадцать четвертой, задаю себе вопрос: почему я не поехал туда? И неожиданно для себя нашел ответ. Или оправдание. Защищая свой дом и семью – буду стрелять, резать, рвать. Что они и делают: они защищают свой дом! И не важно, какой национальности, вероисповедания, родственности и знаковости стоящий у твоего дома с автоматом – он враг! А с Великой отечественной войны мы знаем одно: Мы непобедимы, враг должен быть разбит и будет! Мы сильны духом и единством. Главное, чтобы нас не продали. И это мой ответ. Да! Назвал ребят украинцами! Бандитов и выродков украинцами не называют. А они для меня тогда, и сейчас, те светлые украинцы, которые борются с тьмой и мракобесием. Те, которые, доступными им способами пытаются сохранить для нас кусочек, той всеми любимой страны. Пройдет еще немного времени и все что происходит с моей Украиной, все, что с ней творят, закончится и не забудется, как ночью сжимающий горло кошмарный сон. Сказал. Выдохнул из недр души. А телевизор не смотрю. Как и многие. Слово «Украина» запретное дома, на работе, с друзьями. Не обсуждаю, не комментирую. Ухожу и прячусь. От безысходности и ненависти. Написал письмо дяде в Евпаторию, в Крым: а ответа нет… Кто нас осудит за то что, мы прячем глаза в зеркале? Когда вместо слов – мат. Усталость в щемящем сердце. Горе переживаемое в одиночку, бессонными, в затяг сигаретами, ночами!? Кто осудит, что рвет нас на кусочки? То, что объединяло и перестало? Кто поверит, что где-то внутри у нас еще теплится и горит вера. Вера в высшую справедливость, вера в безоблачное детство, вера в разум. Вера в Бога!? Что же мы сделали такого, что должна была сделать эта святая земля, чтобы ее так безжалостно и немилосердно… И людей! Кто меня осудит за то, что я ее люблю!? Любовью, с которой так же не сплю и мучаюсь по ночам, рыдая и крича. Можно лить и изливать. Но горе остается горем… Моя Украина… Под грохот и звуки утреннего субботнего ремонта собираемся в столовой. Пока кто-то сверху ремонтирует актовый зал. Хотя по звукам – идет полный демонтаж. На скамьях и стульях устраиваемся перед составленными обеденными столами, накрытыми белой скатертью. Осматриваемся. Изучаем друг друга. Пока мэтры совещаются – фотографируем. Начало. Выступил, с напутственным словом Председатель правления Союза писателей России Валерий Николаевич Ганичев. Затем Николай Федорович, рассказал, как мы будем работать. Затем фильм посвященный фронтовикам – поэтам. Сильный и неожиданный. Выступления. Мастер-класс. Расходимся. Выхожу на улицу и иду в парк. Если можно назвать парком эти творческие коридоры среди стремящихся к солнцу взрослых и устоявшихся деревьев. Как назвать эту молодую поросль, стремительно захватывающую пространство между ними? Вальяжно развалившиеся скамьи, островки беседок и повсеместное нагроможденье диванов, стульев, бревен, металла, пластика? Все служит одной цели – творить! Куда-то забрел. Сел на лавочку. Дышу воздухом и мчащимися мыслями подстегиваемые энергетикой Переделкино. Быстро, неуловимо, пронзающе. Сел. А кто сидел здесь до меня?! Кто улавливал, писал, записывал, переписывал? Что родил этот кусочек скамьи? О чем прокричали эти деревья?! Время остановилось. Как однажды, в одном из монастырей был остановлен иконой Иверской Богоматери. Простоял у нее минут десять. И вокруг никого не стало. Поговорили. Время у иконы свое. Особое. Десять минут с ней обернулись несколькими часами. И тут. Десять минут часами. Посидел и все пропустил своими мыслями и беседами. Но монетку в парке бросил. Чтобы вернуться. Не верю, но вдруг сработает. Вечер дня начался с семинара. Руководитель – Шорохов Алексей Алексеевич. Молодой, стильный, аккуратный. Заглянул в интернет – оказывается: очень известен! Начало семинара слегка напугало. Вернее место проведения. Новый корпус, на мой взгляд, слегка не вписывающийся в этот творческий ансамбль дорожек, скамеек, деревьев и белочек, снующих от кормушек в скрытую высоту. Деревянный сруб, старый особняк были бы ближе к этим мелькающим рыжим хвостам и прыгающим лимончикам синичек. Итак, новый корпус. С красными балконами и серыми ступеньками. Длинный коридор. В его конце бильярдный стол. Треугольный свет, доска, шары, кий. Классика. Вокруг кресла. Приземляешься и полетел. Литературная ракета. А представлял класс-аудиторию. Преподаватель с указкой и в очках. А здесь, как бы мимоходом, присели пивка попить. Обсудить и перетереть. Несерьезно. О! Оказалось еще как серьезно. Демократично, но принципиально. Жестко, но не обидно. Скольжу глазами вокруг стола. Напротив, из-за стола смотрят горящие глаза Филиппова Дмитрия, спрятавшегося за желтой папочкой с рассказом «Три Славы», небрежно брошенной на зеленое сукно бильярдного стола. Вдоль стены, в креслах, двое. По всей видимости, военные. В полосатых свитерах короткие прически. Между ними коротко стриженный коренастый мужчина со звездой Героя России на пиджаке. И Алексей Шорохов – темные очки, держащиеся за длинные волосы; нога, переброшенная за ногу; оценивающий, слушающий взгляд слегка наклоненной головы. Слева от меня Андрей Чернов. Умный. В очках. Подпер кулаком голову – впитывает. Вот и вся бильярдная команда. Наша задача прочитать написанное товарищами по перу, прибывшим на этот семинар и дать ему оценку, отметить сильные и слабые стороны произведения. Шорохов – главный. Шорохов – дирижер, этого маленького симфонического отряда. Лоцман - плавно, уверенно - осторожно направляющий наш кораблик по нужному фарватеру. Критика дело хорошее. Обсуждение лучше. Особенно если знаешь и что и как критиковать. Знаешь предмет разговора. Получилось, что со всеми работами, в полном объеме, ознакомился один Алексей. Да и не только ознакомился. Судя по его вопросам, переходу во время разговора по тексту от персонажей к событиям, от изложения к грамматике, читал. И читал внимательно. Подошел Николай Федорович Иванов. Слушал и оценивал работу семинара. Качество и накал. Еще в начале, во время своей вступительной речи, он попросил быть активными, несколько раз повторив, что все зависит от нас. А времени мало. Слушая, он видимо погрузился, проникся нашими мыслями при обсуждении, что не смог сдержаться. Захватило. Попросил слова. И как Да Винчи набросал эскиз: о роли писателя в мире, о необходимости писать, коль есть задатки. А еще, очень понравилось, как он отрезал, рубанул ладонью по воздуху: писать нужно правду! Писать так, чтобы читатель не читал, а видел перед собой картину. Видел то, что автор хотел показать. Образность и доступность. Простоту и точность. Мастер! Извинился и ушел. У него еще несколько групп. Везде должен успеть. Везде и успевал. А мы остались в минутной задумчивости от сказанного. Каждый примерял на себя писательский макинтош… Продолжили. Слушая ребят их образы и сравнения. Ощутил огромную пропасть в образовании. Колоссальную нехватку знаний. Слушая Шорохова, находящего в наших рукописях жемчуга и алмазы. Шорохова, сравнивающего наши мысли, изложенные и выстраданные, с образами и произведениями великих писателей России. Шорохова, осторожно вытаскивающего на свет мысль, заваленную словесной шелухой наших раздумий. Шорохова, нещадно уничтожающего горящим огнем темное и бесовское. Шорохов, дарящий и растящий свет. Гордимся сравнениями. Время ужина. Все никак не уйдем. Наконец волевое: Разойдись! Разбираем очерки, рассказы, повести. На завтра в плане моя повесть «Следы на песке». Утро не началось, а в ногах слабость. Боюсь? Ужин и в номер: Читать! А соседей из двадцать четвертого не слышно. В номере, в свете затухающего дня, принимаюсь за чтение таких же, как я – прибывших на совещание писателей пишущих на военную тему. Улыбнулся про себя: в открытую – писателем себя то и не считаю. Есть ребята очень образованные и талантливые – те писатели. О мэтрах собравших нас здесь даже и говорить не нужно. Они на Олимпе творчества. Они вековые дубы Российской литературы, ищущие и растящие таланты. Они печатаются и пекутся. Растят и оберегают. За себя – пять лет назад написал книгу. Кто только не слышал и не читал ее. Какие люди только не жали руку и обещали помочь напечатать «столь нужное в наше время патриотическое произведение». Они-то меня постепенно и убедили в ненужности и бесполезности этой работы. Убеждение равнодушием казенного патриотизма веры в будущее не добавляет. Только горящие глаза школьников на уроках Мужества накануне праздников, поддерживали тлеющую лучинку. Это их сердца доказывали мне за настоящий патриотизм, нужность и необходимость. И тут: Вызывают в Москву! Сколько дум передумано за две недели до приезда. Сколько предположений и мыслей. Уж думал, все погасло, почти забросил писать, оставив за собой скромные наброски, для души, а тут так разгорелось, что готов был пешком пойти. А ближе к столице трезво и приземлено: ну приеду и что, кому тут нужен? Ладно, жизнь покажет… Читаю. Пришел мой утренний спаситель Сергей. Так же как утром, сосредоточен и серьезен. На стол поставил йогурт и овсяные хлебцы – либо диета, либо хворый. Оказалась диета. Разговор. В основном говорю то я! Сергей слушает. Умеет. А меня переполняют эмоции, как говорится «Остапа понесло». В короткие перерывы Сергею удается рассказать, что он на пенсии, из Минска, пишет. Потом попросил почитать мою повесть (наверное, чтобы чуть отдохнуть от меня), уселся по-турецки на своем диване и погрузился в книгу распечатанную принтером на обычных листах офисной бумаги. Вечер наполнился хрустом переворачивающихся листов рукописей. Читаем. Оба. Поглядываю на застывшего Сергея. Волнуюсь. Не выдерживаю и спрашиваю: ну как? И в ответ слышу, что хорошо, но… Это «Но» которое меня за три дня утомило и разозлило на работу. «Но» это: рубленные фразы, многоточия, слова - повторяшки, да и просто грамматические ошибки. К часу ночи защелкали замки в соседних комнатах, негромкий разговор, а я провалился в сон. Вторые и практически третьи сутки на ногах. Сергей читает. Утро. Подьем. Встаем. Постукиваю соседям напротив – пошли на завтрак. Очень вкусно. Собираемся на семинар. Подходит Сергей – ему, к сожалению, приходится срочно уехать. Берет листочек. Роняет на него ручкой: «Климкович Сергей Владимирович. Минск». Жмет руку, говорит теплые слова за мою повесть и растворяется в тишине коридора. В голове крутится фамилия «Климкович. Климкович. Климкович». Где-то в глубине памяти, на ее пыльных полках, такая фамилия уже была. Со стихами, рассказами и сказками. Или мне кажется? Читаю много. Но к своему же сожалению не могу похвастать запоминанием авторов и названий книг. Никогда это не было интересно. Тогда. Очень давно придумал для себя свой порядок запоминания прочитанного: записываю и прячу в памяти одну, максимум две ключевых фразы - предложения. А услышав их, могу восстановить все изложенное в ней. Более или менее. Особенно эмоциональную составляющую, стержень эмоций, вокруг которого крутятся люди и события. В Переделкино, меня поразила легкость обсуждения ребятами стилей изложения, описания людей и событий различными авторами, различных эпох. С какой небрежной строгостью оцениваются, сравниваются, сопоставляются конкретные произведения. С какой хирургической точностью вырезаются фрагменты из текста для сравнения с другими, поиска более точного и приложения их в современности. Впервые почувствовал себя неучем. Хотя, эмоциональная оценка мне нравится намного больше сухого скрупулезного анализа. Но, как оказалось – одно другому не помеха. На семинарах эмоции и анализ переплетались так, что лишь благодаря знаниям и такту руководителей распутывался гордиев узел противоположностей, эмоций, убеждений. Под их руководством мы сами отмечали сильные и слабые стороны написанного текста. Сами оценивали. Учились. Как писать и как не надо. Творить оказалось совсем не просто… Семинары, мастер-классы, Новодевичий монастырь, Союз писателей, мастер-классы, семинары, подведение итогов. Все перемешалось и смешалось, слилось и разделилось. События и эмоции. Но одним из главнейших оказался семинар общения. Курсы «Выстрел» в Переделкино. Курсы поэзии и прозы под названием «Место встречи – номер 24»… После официальных мероприятий, предусмотренных программой, в номере двадцать четыре начинал собираться разный люд. В комнате ставшей неформальным центром нашего семинара. Что тянуло туда? Какая сила заставляла заглянуть и остаться? Останавливались и оставались подышать одним воздухом с ребятами из Луганской Народной Республики. Как когда-то, в Советском Союзе, встречали и окружали воевавших в Испании, так и мы стремились к ним, образованным, переживающим, кричащим, любящим свой край, непокоренным и свободным… Людмила и Лена. Гонтарева и Настоящая. Волшебным уютом и теплом озарявшие номер. Андрей Чернов – интеллектуальный стержень. И Александр Сегеда – со своим изначально отталкивающим, анархически- эротическим стилем боевого стихотворения. За Александра хочется сказать особо. Очень особо. Все время возвращаюсь к нему. Вспоминаю сказанное и несказанное им. Поймал себя на мысли, что тот, кто напишет книгу о нем – прославится. А самое главное ему и не придется, что-то выдумывать и приукрашать. Вот он герой этого времени. Почему?! Ну, наверное, потому что увидел в нем, то, что казалось невозможно соединить: Воина, мужа, ребенка, поэта, хулигана, влюбленного и циника. А! В творческой личности могут найти место и ангелы и бесы. Вопрос кого будешь кормить. Темное или светлое?! Он пошел дорогой добра, дорогой защиты близких и незнакомых ему людей. Он защищает Родину. Глядя на него умного, образованного, свободно говорящего на разных языках, пишущего сильные стихи, делающего шикарные переводы с французских песен и текстов задаешь вопрос: Кому нужна эта война!? Зачем их убивают!? Двери в двадцать четвертую не закрываются. Заглядывают и остаются. Прохожие. Похожие. С продуктами и без, но все со стопками листов, скоросшивателями, книгами. Чай, колбаса, паштет, хлеб. Сало сьели! И даже пытать никого не надо кто – Сегеда! Ишь! Бороденку хитрющую наглаживает! Сидит и напевает на русском песню Франции в собственном переводе: «Оставил тело ну, а с крыш, весною загорел Париж…» и добавляет на украинском «Ночь! Я не жалею!». А по-французски она звучит чуточку не так. Но все равно очень неплохо… Маленький, древний кипятильничек не успевает нырять из стакана в стакан, из чашки в чашку. Опустили, запарил, зарычал-заклокотал – ныряй в другую емкость с водой. Пакетик, сахар, темная, горячая жидкость – хорошо. Прихлебываю чаек и наслаждаюсь происходящим. Начинают читать себя. Выстраданных и осмелевших. Радостных слушателям и волнующимся авторам. Ну, впервые попал на такое. Собрание, сборище, семинар – волшебство писателей. Пусть не признанных и не известных, но читающих и говорящих. Готовых читать и читать. А чтение, словно эстафетная палочка, будто волейбольный мяч скачет от одного к другому. Слушаю ребят и не понимаю, что я здесь делаю, по каким критериям сюда попал. Когда слышишь эти талантливейшие строки, ощущаешь себя муравьем. Полным ничтожеством. Вот Даниэль Орлов, автор «Долгой ноты» из Питера, попросил Александра Морозова прочитать «пол собаки». Горой, встает и словно стесняясь, извиняясь, читает. Стихотворение простое, прошибающее до мозга костей. Ни одного лишнего слова, но эмоции бьют тараном в лоб. Да его и не слышно этого стихотворения: перед глазами живая картинка: пол собаки на заборе. Нестираемая - ни с сознания, ни с души. Это сидя читать нельзя. Потом Люда Гонтарева: «..Я растворюсь огнем в огне..», «..Но песок сбережет все ничьи следы, верность ветрам перемен храня, чтобы выйдя однажды водой из воды, в нем осталась незримо и моя ступня»… Людмила… Потом прочитал ее очерки о Краснодоне, войне, людях. Не могу сказать, как выдержать, какой знак препинания поставить. Но скажу – это надо, это необходимо. Этот крик не должен застыть в тишине! Чернов леденящий «Ветром с Майданека». Андрей, прочертивший параллели и поставивший знак равенства между зверствами в Майданеке, в немецком концлагере и деяниями националистов на территории Луганской области. Майдан и Майданек. Описавший равнодушие - имя, которому фашизм. Он читает: «продаются детские ботиночки. Ни разу не ношенные», и снова мороз ползет по коже, поднимая ужасом волосы… И так до утра. Каждый ночь. Высплюсь потом. Новодевичий монастырь. Едем возлагать цветы на могилу Дениса Давыдова – писателя писавшего на военную тему. И героя, и человека, и гражданина. Садимся в старенькую газель. Место старшего машины, штурмана и навигатора занимает Николай Федорович. Едем, глазея по сторонам, перенося вес машины в сторону комментариев Иванова. Посмотрите направо, посмотрите налево. Арки, мосты, здания. Утренняя серость Москвы, которую прогоняют, стремительно вырастающие белые зубцы крепостных стен, охраняющие стройность куполов рвущихся крестами ввысь. Заходим в зеленые кованые ворота за непреступность стен, сквозь снующих туда-сюда работников в спецодежде, сквозь неразбериху ремонтных работ и лесов. За спиной остается суета начинающегося дня, пыль и шум. В лицо бьет тишь и благодать. Золотом осени и куполов. Умиротворенностью дорожек ведущих к храму. Новодевичий монастырь. Скользим к храму. К простоте и величию морозных узоров коваными решетками застывших на окнах часовен. Причудливостью каменных цветов увивающих фасады и ограды. Скромный бюст легендарного Давыдова. С Георгиевским бантом на груди. Негромкие речи. Цветы ложатся к памятнику. Молчание. Тихо бредем к выходу. Задумавшись. Мимо серых белых стен. Новодевичье кладбище. Иду по своей памяти. Иду по своей жизни среди лиц и фамилий. Судеб и слез. Побед и свершений. Учителей, ориентиров и вех. На сером постаменте. Во весь рост. Словно поет. Людмила Зыкина. И красная стена плача, смотрящая многими глазами ушедших эпох. Старыми, разрушающимися табличками и фотографиями, именами и фамилиями. Безучастно провожающая. Застывшая и ждущая. Огромный мир, сжатый теснотой кладбищенской стены Новодевичьего монастыря. Величие в тесноте памяти и пространства. Молчание гениев, талантов и эпох. Ушедших, но оставшихся с нами. Даже после смерти отстаивающих свое право на лидерство в тесном окружении надвигающегося времени. Музейный покой экскурсий. Уходим тихими строчками, темнеющими на стене монастыря: «На камень сей, взглянув, прохожий, воздохни. Чувствительными сердцами. Уходим… Садимся и едем. К старому обшарпанному, с отпавшей штукатуркой, трещинами на стенах, некрашеному, на фоне обновленной Москвы, заброшенному, зданию Союза писателей РСФСР. Останавливаемся у входа. Чувствую себя альпинистом, взявшим высочайшую высоту и кричащим: «Я здесь!» И тихо, про себя: «Дошел». Фотографируемся на фоне вывески, над которой скромно, с каким-то потаенным смыслом нависает другая: «Шефский дом. 18 век. Здесь в 1817 году в штаб-квартире полковника А.Н.Муравьева собирались руководители «Союза Спасения» Охраняется государством». Фотографируемся с полковником Ивановым. Улыбаюсь. Без аналогий. Сквозь фотографии, разложенные книги и газеты, лестницей поднимаемся на второй этаж, который встречает нас знаменем Победы. Копией знамени водруженного над рейхстагом поверженной фашистской Германии в мае сорок пятого. Знаменем, волею Правления Союза Писателей, побывавшем во многих значимых для нашей Родины и людей местах. Иванов тихо и быстро рассказывает о его истории, о местах и людях связанных с этим героическим полотном. Напротив: бюст Ушакова и настоящий, большой и неподъемный, корабельный якорь! Ходим по коридорам и кабинетам. Дышим и прикасаемся. Впитываем в себя это странное сочетание современности со вздохами и всплесками истории. С солью строчек и точностью фраз заголовков книг. А Иванов водит нас словно экскурсантов дальше и дальше. И остановившись перед фотографией или предметом, они говорят с нами его голосом. Его негромкий голос не заметен. Он заполняет и не мешает. Он рисует образы, уносящие нас в прошлое. Открывает двери… За одной из них – целый мир детства, святости, войны, веселья и мечты. Зал, в котором расположились работы участников конкурса «Гренадеры, вперед!». Ходим и восхищаемся. Очень бы не захотел оказаться в жюри. Как выбрать из этого фейерверка чудес лучшего? А потом кусочек, атмосфера «Тихого Дона» Шолохова. Прялка и самовар. Утюг и кованый сундук. Седло и стремена. Георгиевские кресты. Иконы. Особая гордость – факсимильная копия рукописи романа Шолохова. Спасенная для России Президентом РФ. Коридором фотографий военных лет прощаемся с Олимпом писателей. Прощаемся, унося в своем сердце частичку великого и русского. Унося в своей душе стремление и волнение. Автобус мчит в Переделкино. Обед и снова семинар. Не знаю, как там на других, но на наш с каждым днем прибывает больше и больше. Критиков и слушателей. Шорохову не трудней, но чаще, приходится возвращать на рельсы наш бронепоезд. Мест свободных нет. Кто-то стоит, кто-то тащит кресло, кто-то диван. Ужин и подведение итогов семинаров. Бильярдный стол зеленой лужайкой. Пришли мэтры, товарищи и коллеги. Все. Встали, расселись, облокотились. Критика и хвала. Советы и направления. Каждому и с каждым. Допоздна. Рассказывали и читали. Волновались и шли в бой. Штормом и штилем. Взмывали и утихали. Ночь продолжилась в двадцать четвертом. Читали. Декламировали. Пьянели от общения. Трезвели от предстоящей горечи расставанья. Иванов, организаторы добились этим семинаром главного: мы подружились. Объединились в своем начинающем и продолжающем служении слову. Объединили Луганск и Балтийск, Питер и Воронеж. Соткали и связали нитями творчества города и страны. Сидя в окружении, вчера еще совсем незнакомых мне людей, ставших за эти дни близкими и дорогими, окруженный теплом и уютом, понял, что не хочу уезжать отсюда. Не хочу рвать пуповину связующую меня с этим необыкновенным местом. Вспомнилась маленькая утренняя стюардесса. Ждущая и указывающая, словно дева Мария, ведущая заблудившихся русских воинов к источнику в Неберджае. Ее движенье, речь, поступки начертали настроение будущей рукописи, без Переделкино, так бы и оставшейся утренним туманом Москвы. Слова, мысли, чувства, проявленные здесь, в Переделкино легли на бумагу. Побежали, заполнили, закружили. Сложились и построили. Но что, что мешает поставить точку?! Что не дает закончить и вставить окончательный кирпичик в забор храма творчества? Какие слова не сказал себе и друзьям по перу? А все кружится вокруг одного – крыльев, подаренных мне Союзом писателей, бьющимися в желании взлететь. В желании творить. Переделкино, учителя и товарищи. Семинары, открывшие глаза. Мастер классы – маяки и вехи. Общение, умноженное на общение. Опыт и организация. Все вместе взятое не просто уровень профессионализма - верх мастерства. Люди, для которых творчество и служение своему делу наиважнейшее и первостепенное. Люди, стремящиеся передать частичку своего опыта, направить и не сломать зарождающиеся судьбы. Поддержать и укрыть от ошибок. Искренно восхищающиеся талантливыми и молодыми. Переделкино. Что оно дало мне!? Что дал Союз писателей? Зачем они вложили в руку уже выпавшую ручку? Что мне дали эти три дня? Говоря языком Иванова, про глубокий и холодный колодец, в глубине тьмы скрывающий листочек рыжей осени, застывшего на отражении дня... Нагнуться, опереться на край и взглянуть, чтобы увидеть, то, что называют творчеством. Способностью подмечать и делать срезы. В обычности увидеть необыкновенное. В рутине, плевелах дня найти зерно. Взмахом крыльев отправить в полет. Донести людям… Три дня длиною в жизнь… А утром выпал снег. Покрывшим осторожным пушком деревья и кусты. Опавшие листья утихли, в бесполезной попытке освободится от мокрого холода. Лишь черные блестящие дорожки заплакали по уходящей осени. Высокие крыши зарыдали предстоящей разлукой с нами.
Электричка уносит меня от Переделкино. Кресты храма мелькают и растворяются в скорости мелькающих сосен. И я мыслями и сердцем, оставленном в стенах Дома творчества писателей. В шуршащем ковре опавших листьев молодой порослью, затаившийся под тенью взрослых и мудрых деревьев.  Привалов Иван Иванович - подполковник милиции в отставке.Награжден орденом Мужества, медалями «За отвагу», медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» 1 и 2 степени, медалью «За отличие в охране общественного порядка», а так же другими государственными и ведомственными медалями. Родился 10 марта 1968 года. В органах внутренних дел с 1992 по 2011 год.  Принимал участие в контртеррористических операциях на территории Чеченской Республики: 1995-1996, 2000, 2004, 2005, 2008 годах.В 2005 году в г. Балтийске Калининградской области открыл выставку «Дорогами Чечни». В 2006 году в г. Калининграде состоялось открытие выставки «Хроника опаленных верст». В 2006 году выставка демонстрировалась в Зеленой Роще Московской области на конференции участников боевых действий МВД России. В 2006 году по приглашению Министра МВД Республики Коми и епископа Сыктывкарского и Воркутинского Питирима, с выставкой «Хроника опаленных верст» принимал участие в межепархиальной конференции проходившей в г. Сыктывкаре. В рамках конференции проведены мультимедийные фотовыставки в нескольких городах Республики. В 2007 году выставка демонстрировалась на конференции участников боевых действий МВД России проходившей в г. Москва, в Институте МВД России. С 2005 года проведено около 25 выставок, более 85 уроков Мужества. Фотографии и стихи Привалова И.И. публиковались в газете МВД «Щит и меч», в бюллетене ветеранов боевых действий МВД России, в газете УВД по Калининградской области «Закон и порядок», в газете «Гумс» (Чеченская Республика) и других газетах и журналах Калининградской области. Фильм о выставке «Хроника опаленных верст» снят тележурналистами Республики Коми и неоднократно показан по республиканскому телевидению в рамках патриотического воспитания в цикле передач под названием «Русский крест». В 2006 году за проведение ряда патриотических выставок награжден Почетной грамотой МВД. В 2007 году занял первое место в номинации «Фотография» патриотического конкурса Ассоциации ветеранов боевых действий Калининградской области «Спасибо тебе солдат». В 2010 году занял первое место в первом этапе фотоконкурса МВД «Открытый взгляд» в четырех номинациях. В апреле 2011 году за выдающиеся достижения в области патриотического воспитания объявлен победителем конкурса «Патриот Земли Российской» имени Великого князя Александра Невского. В мае 2011 года в рамках патриотического воспитания был направлен руководством УВД в г. Тулу для участия в патриотической акции посвященной 70летию снятия осады Тулы в Великой Отечественной войне «Поезд памяти 2011» проводимой Правительством Калининградской области в рамках Федеральной программы «Мы Россияне». Им написана повесть «Следы на песке» о милиционерах принимавших участие в контртеррористической операции на Северном Кавказе, а так же сборник стихов «Полынь в дыму», написанных в период с 1995 года по настоящее время. В данный момент продолжается работа над созданием второй книги о событиях на Северном Кавказе и работе сотрудников подразделений по борьбе с экономическими преступлениями. Проживает: Калининградская область, г. Балтийск. |
||
