Благовест

Не дай вам Бог ездить на случайные заработки. Даже если обещают манну небесную. Женя так-таки однажды рискнул. Так он оказался в далёкой от родного Воронежа Ростовской области на полях у какой-то фермерши-кореянки. По осени она выплатила ему только половину обещанных денег и даже не довезла до города – пожалев бензин, высадила на полпути.

– Дадёшь? – нахмурилась.

– Да дойду, чего ж.

Дальше Женя пошёл пешком и через час-другой понял, что заблудился. А тут ещё дождь налетел въедливый, холодный. Парень оробел. Даже сам с собой заговорил вслух – невнятно так, сбивчиво: «Ничего, Женёк, ничего… Не робей… Гляди в оба…Прорвёмся…»

Только прорываться было некуда.

Так сложилось по жизни, что вырос Женя в Воронеже у бабушки и дедушки, которым по их некогда высоким советским должностям полагался во взглядах самый что ни на есть доподлинный атеизм. Через него Женю не крестили ни в детстве, ни позже.

Только тут вдруг рухнул он на колени посреди лесной опушки на склизкую унылую листву, перекрестился, поднял лицо к небу навстречу настырному дождю и надрывно проговорил:

–Господи! Прости меня грешного… Пожалуйста… Помоги выбраться… Пропаду…

Встал тотчас, отряхнулся машинально, и зашагал на авось. Пока темень не стала мрачно вызревать, пряча встречные кусты и деревья. Тут уже того и гляди без глаза останешься или руку-ногу сломаешь.

Волчьи подвывы будто бы послышались. Глухо так и как-то печально… Словно с жалостью к Жене, к тому, как он, сердешный, вляпался по самое не балуй.

Он испуганно побежал, заскользил на палых листьях… – и упал. Разбился как видно в кровь: тотчас ощутил на лице её особое нутряное тепло.

И тут он вдруг увидел впереди в сквозь переплетение ветвей мерклый глухой свет, который ко всему ещё и застило упорным дождецом. Кажется, мерцала распахнутая дверь какого-то сарайчика. Свет в ней то привспыхивал, то смигивал, – наверное, через эту дверь входили и выходили какие-то люди.

– Ау! Народ!!!? – бросился вперёд Женя, забыв, к чему совсем недавно уже привел его один такой рывок.

Он почувствовал себя самым счастливым человеком.

Его встретили рабочие, – они по найму ремонтировали здешнюю сельскую церковку и как раз готовились стелить новый пол, – то-то чувствовался лёгкий, горчащий запах сушёных шпунтованных досок.

Жене дали горячего чая, надломленную булку и переодеться в какое-то сухое тряпьё, густо пахнущее сосновой стружкой.

– Далеко отсюда до райцентра?.. – придя в себя, смущённо спросил Женя.

Оказалось, почти десять километров. Если точно, – все пятнадцать.

Женя уныло усмехнулся…

– Не дойду. Опять заплутаю.

– Дождись батюшку. Он утром придёт. Может, что и придумает? – вздохнул бригадир, сдержанно усмехнувшись.

И тот пришёл: ранней раннего, – иерей Алексий. Похожий на мальчишечку с первой белобрысой бородкой, совсем реденькой, вразлёт тощими клоками. Ещё и отчаянно худой, неуклюже высокий, а улыбка на маленьком личике застенчивая, почти виноватая, потому что всем жизненным тяготам наперекор у него в душе царствовал благоговейный восторг перед всем, что только ни открывалось его молодому зоркому оку.

Женя никогда не видел ещё священника так близко, и почему-то растерялся. Хотел заговорить насчёт своей просьбы «добраться до райцентра», а губы как залипли.

Рабочие за него сами всё объяснили «юному» батюшке. И сами же приговор сказанному вынесли.

– Только он опять заблудится. Левая нога своей короткостью любого путника с пути свернет. А там у нас болота. В общем, считай, хана парню.

– А мы с ним вместе в храме перед образами прочитаем молитву в дорогу Николаю Чудотворцу… – аккуратно проговорил отец Алексий. – С ней сердце путника надёжно успокаивается, и все страхи прочь развеиваются. Сила её такова, что помощь свыше ждать себя не заставит.

– Знаете, я не крещёный… – напряженно потупился Женя.

Отец Алексий приобнял его. Рабочие зашевелились: пора было приступать стелить новый пол. Отец Алексий сдержанно улыбнулся, –  так ему нравился свежий, яркий аромат молодой сосновой древесины. Досочки как одна цвета нежной, живой белизны, то есть из лучшей древесины, взятой от комлевой заболони, которая ближе к коре.

Батюшка машинально погладил ладную, сияющую досочку.

– Ладно, Женя. Есть один способ. Не ты первый в наших краях блукаешь. Так вот ему меня прежний здешний настоятель научил. Ничего сложного. Как соберёшься идти, я тебе всё объясню.

Где-то через полчаса Женя сказал, что готов в дорогу. Отец Алексей показал ему, в каком направлении надо держаться, чтобы выйти на райцентр, в котором есть автобусная станция.

– А чтобы тебя в сторону не занесло, я буду на звоннице время отвремени ударять в большой колокол. Его у меня за десять километров слышно. По нему и будешь ориентироваться, не занесло ли тебя в сторону?

– Спасибо, батюшка. Благодарю Вас… – тихо сказал Женя и почему-то покраснел.

Отец Алексий вздохнул и деловито пошел к звоннице, устроенной в виде бревенчатой беседки с высокими резными балясинами, увитыми осенней красно-коричневой пестротой дикого винограда.

Медленно прозвучал первый строгий удар, словно напряг всё окрест. Как тетива натянулась.

Жена машинально оглянулся на этот широко раздавшийся, словно набухающий звук, точно раздался человеческий громкий, властный оклик, вздохнул и напряжённо зашагал по мокрой траве в сторону леса. Но ещё не дошёл до первых деревьев, как враз исчез, будто в яму провалился, – валом накрыл его, сочась навстречу, синеватый холодный осенний туман такой плотности, что всем лицом чувствовалось его скользкое прикосновение. 

Час, другой и третий на звоннице время от времени тревожил всё и вся окрест колокольный баритонный благовест; казалось, синеватое глухое марево тумана от этих звуков еще долго потом зыбко колеблется, как река, потревоженная вдруг обвалившейся береговой глыбой.

На суровый звук колокола поначалу прибегали здешние жители, некоторые так даже всей улицей, но узнав, в чём дело, и постояв немного с деловитым, сердечным интересом возле звонницы, неспешно расходились с вдохновенной радостной приподнятостью, как такое нередко бывает со всяким человеком даже от его малой сопричастности делу доброму, правильному.

– Может, хватит, батюшка?.. – наконец заметил бригадир и уважительно усмехнулся. – Под колокол оно даже работается шибче, только наш парень, наверное, давно пришёл на место.

– Ещё, мужики, пару раз! – вдохновенно проговорил отец Алексий, потирая руки, радостно наладившиеся на такую славную работу.

Только шагнул он напоследок к звоннице с мокрыми от тумана блескучими колоколами и уныло провисшими сырыми верёвками, как  из тумана пред ними объявился Женя.

– Явился не запылился!.. – вскрикнул бригадир, чуть не выронив доску. – Ну, паря! Вона как закружила тебя левая-то нога!

Женя понуро отмахнулся, даже не взглянув в сторону бригадира: он выглядывал, где бы ему сесть. И сел, как повалился; только тогда судорожно перевёл дыхание и поискал глазами священника.

Отец Алексий сочувственно улыбнулся ему:

– Неужто заблудился? Разве колокол тебе не помог?

– Помог, батюшка, помог… Еще как помог…– натужно вздохнул Женя и добавил взволнованно: – Он-то меня назад и привёл…

Отец Алексий наклонился к Жене, словно чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

– В общем, я вернулся, чтобы Вы меня крестили… Колокол ваш словно не хотел меня отпускать со всеми моими грехами. Вот и вернул безбожника назад… Как магнитом притянул. Сам себе не верю…

– Тогда будем готовиться к обряду! – не раздумывая долго, вскрикнул молодцевато отец Алексей, взбежал на звонницу и ловко, вдохновенно потянул язык колокола.

– Во имя Отца и Сына и Святага Духа!

…Ухнул Благовест на всю Вселенную.

По туману словно зыбкая волна резво вдохновенно прошла…  

Компьютерный бог

Именно этими словами о Максиме с восторгом говорили в университете все, кому приходилось иметь дело с нашим молодым сервис-инженером. Так успешно излечившиеся больные отзываются о своём докторе-спасителе: «Врач от Бога!»  

Если вы хотя бы приблизительно знаете материальные условия, в коих ныне киснет наше провинциальное высшее образование, то вам не будет в диковинку, что без Максима в этой сфере никак не обойтись. Даже заслуженный-перезаслуженный профессор Гайворонский Иван Константинович десять лет пользуется давно устаревшим компьютером, основательно затерзавшим своего выдающегося владельца  по части медлительности, затычках при каждом нажатии клавиши или движении стрелкой, а также иными безобразными «глюками»: завис, снесло…

Знал ли Максим о таком своем высоком статусе, присвоенном ему коллективом родного вуза? Возможно «да», возможно и «нет». Однако он ему в достаточной степени соответствовал. Несмотря на свои молодые годы – деловит, крайне неразговорчив и словно бы возвышенно отстранён от всяческой земной суеты. Случалось, выясняя, что случилось с тем или иным компьютером, оборвёт на полуслове не то, что любого профессора, а даже и самого ректора Андрея Леонтьевича Алёхина. А уж унизить человека по части явного незнания им основ практической кибернетики для него чуть ли не привычной отдушиной было: мол, лохи, виндузятники, костамеры и всякие разные чайники да ламеры из нубаков.

В общем, в очередной раз настал день, когда «пентюх» Гайворонского вновь вырубился, словно объявил забастовку и ни в какую больше не хотел подавать никаких признаков загадочной компьютерной жизни.

– На пенсию просится… – многозначительно вздохнул его заслуженный пользователь.

Два кровь с молоком первокурсника неуклюже подхватили омертвевший системный блок и понесли в службу сервис-инженеров.

Иван Константинович позвонил уточнить сроки ремонта, однако никто ему не ответил. Можно было обратиться к другому сервис-инженеру, но наш заслуженный профессор доверял только Максиму, как и многие другие.

Через неделю до Гайворонского низами через уборщицу Клавдию Львовну дошла информация, будто бы Максим болен и через то на работе не появляется.

– Оказывается, и компьютерщикам ничто человеческое не чуждо! – пафосно воскликнул профессор, но тотчас и устыдился такого своего пенсионерского юмора. Виновато вздохнул, печально покосившись на мертвенно-тёмный холодный экран монитора: – Да, все под богом ходим…

В конце концов, профессор набрался решимости попросить у ректора новый компьютер. Алехин восторженно похвалил учёного за большой вклад в науку, в образование, пожелал ему доброго здоровья в его уважаемые девяносто лет и, повздыхав, помявшись раздумчиво, распорядился-таки выдать Гайворонскому компьютер из своего особого резерва. Конечно же, тоже бэушный, но в разумных пределах.

О Максиме Иван Константинович с тех пор как-то не вспоминал. Не приходилось. А иным способом, как через неисправность «железа»,  их пути-дороги  в университете никак не могли пересечься. У профессора – кафедра, аудитория, учёный совет, ректорат и лаборатория, а у сервис-инженера комната под кодовыми замками с решётками на окнах, куда ему приносят на вскрытие бездыханные компьютерные тела.

Правда, однажды в опустевшем к вечеру университетском многокилометровом коридоре (здание вуза было спроектировано на заре прошлого века) в сумерках вдруг мелькнул мимо Ивана Константиновича некто, показавшийся ему как бы знакомым. Более того, показавшийся тем самым Максимом всевидящем и всезнающим «компьютерным богом»! Смущённо закашлявшись, Иван Константинович аккуратно, вполоборота приобернулся. Нет, кажется не Максим. Точно, ошибся... Максим человек молодой, резвый, а этот идёт более чем неуклюже, сильно, просто-таки провально припадая то на одну, то на другую ногу. Ещё и приволакивет их через шаг.

Профессор с неловкостью отвернулся, успев, однако, увидеть, что сей «болезный» человек скрылся в дверях их недавно восстановленного университетского домового Крестовоздвиженского храма. Кстати, это тоже по-своему подтверждало, что Гайворонский разминулся в коридоре никак не с Максимом: профессор хотя и родился в годы «воинствующего атеизма», но в этом святом месте ему приходилось не раз быть в свите их воцерковлённого ректора, – так вот «компьютерного бога» он в храме ни разу не встречал.

Где-то месяца через два-три у них на факультете снова остро встал известный вопрос: теперь приказал долго жить системный блок самого декана. Иван Константинович, несмотря на свои девяносто, быстро сориентировался и тотчас предложил звонить Максиму.

– Поверьте, он всё отладит в лёт! – восторженно объявил Гайворонский и добродушно усмехнулся. – Надеюсь, наш многоуважаемый молодой человек уже вполне здоров?

И тогда-то, опять же через уборщицу Клавдию Львовну, он впервые узнал, что Максим, оказывается, не только не поправился, но, напротив, за это время его болезнь усилилась и, наконец, дерзко объявила медикам своё истинное лицо – это оказалась какая-то особая форма скоротечной онкологии, которая будто бы дерзко оставила их «компьютерному богу» жить не более месяца. Родители и молодая жена Максима Ира, тоже работавшая в университете в типографии, экстренно возили его в Москву в Центр Блохина, а потом, благодаря горячему участию ректора, его смотрели мировой известности германские и израильские врачи, – только никто оптимизма не высказал и лечение, очень даже не дешёвое, парню назначили скорее для отвода глаз. Дни его были считанные. Максиму становилось всё хуже, и тогда его близкие в отчаянии решили ехать с ним на Алтай к одному тамошнему более чем продвинутому шаману, – услышать волю небес.

Однако в день отъезда Максим, как опять-таки поведала о том Клавдия Васильевна, из последних сил самостоятельно добрался до университетского храма и принял Крещение. Знаменитый шаман его так и не дождался…

– И пришёл бог… к Богу!.. – на кафедре прилюдно с воодушевлением пошутил Гайворонский, узнав о таком повороте судьбы в жизни молодого сервис-инженера, хотел было даже осенить себя крестным знамением, но постеснялся, так как все-таки был рождён в эпоху воинствующего атеизма.

Вскоре девяностолетний профессор на полгода уехал во Францию читать в тамошнем Университете Париж-Дофин  лекции их студентам по заглавной теме всей его жизни – ландшафтное земледелие, без коего год от года множащемуся человечеству как своих ушей не видать на столе экологически чистой продукции.

Вернулся Иван Константинович в аккурат под Рождество Христово. И, как уже установилось-наладилось с некоторых пор при их сугубо воцерковлённом ректоре Алёхине, никак не мог пропустить праздничную службу в  университетском домовом храме, как, впрочем, и все прочие члены ректора вкупе с членами учёного совета.

Старательно восстановленный, ёмкий и вдохновенно распахнутый небесам, Крестовоздвиженский храм располагался на втором этаже главного корпуса под высоким куполом с вызолоченным крестом, появившемся на своём месте ещё в 1998 году как раз 1 сентября. Лишь окошки для киноаппарата над входом напоминали, что здесь долгие десятилетия студентам показывали всякие разные художественные фильмы.

В ожидании начала литургии восторженно сияли пышным пламенем свечи, благолепно торжествовали иконные лики – и светлая кроткая радость была во всяком здесь смиренно объявившемся человеке, особенно если на его лице обнаруживалась сама собой, неявно, радостная нежная бледность покаянного пощения, а в глазах потаённо мерцала тихая, укромная исповедальная благодать.

И вдруг всяк в храме приостановился и притих. Кажется, все теперь смотрели в одном направлении. Туда машинально повернулся и Иван Константинович, несколько застенчиво, со смущением.

В храм, несколько припадая на одну ногу, и чтобы это так уж особенно не бросалось в глаза, скрытно помогая себе тонкой тростью, вошёл высокий розовощёкий молодой человек с самым настоящим счастливым юношеским взглядом. Гайворонский напрягся, прищурился, но так и не узнал его. Может быть, кто-то из новых сотрудников?

Тем не менее появление этого человека вызвало у прихожан особое радостное оживление. Кто немедленно подходил его поприветствовать, кто издали нежно улыбался. Тихо, радостно звучало вокруг него: «С праздником! Спаси Господи! С Рождеством Христовым!» Он словно подвигался в сияющем облаке из этих слов, аккуратно, сдержанно направившись с умилением приложиться к главной иконе.

Мимо деловито, спешно проходил отец Алексий, но и он приостановился, с  неожиданной радостью в своём вдохновенном лице приблизился к молодому человеку, и когда тот смиренно склонился, прося благословения, летящим движением проникновенно осенил его крестным знамением. У Гайворонского слёзы проклюнулись – столь всё вокруг сейчас было благолепно.

Молодой человек неспешно, с видимым воодушевлённым трепетом подступил к праздничной иконе «Рождество Христово», а потом Иван Константинович потерял его из виду. Кажется, тот стал возле клироса, чтобы лучше слышать пение.Какая-то молодая женщина из певчих аккуратно, счастливо поклонилась ему. Кажется, это была Ира из типографии, жена их бывшего университетского «компьютерного бога».

– Как вам наш новый Максим?.. – сдержанно, но явно гордо, с волнением проговорил ректор стоявшему рядом с ним профессору Гайворонскому.

– А где он? Разве он здесь? Ему лучше стало? – смутился Иван Константинович.

– Отныне он вполне здоров. Так вы не узнали его? Этот тот молодой человек, который недавно был тут встречен с таким душевным восторгом! – проговорил Алехин.

 – Ни за что не подумал бы! Он вообще на прежнего Максима не похож: ни на больного, ни на здорового! Совсем другой человек…

– Истинно так! – улыбнулся ректор Алёхин. – Как душа Максима обрела новую жизнь во Христе – так он внешне весь и преобразился. А своим самочувствием нынешним всех врачей поразил!

– А что же его жена?.. – аккуратно полюбопытствовал Иван Константинович.

– И у Иры всё замечательно сложилось. Тоже приняла крещение. Теперь она у нас на клиросе поёт. Вы её ни за что не узнаете! Так она в лучшую сторону преобразилась. Такая вдохновенная в вере!

Тут чья-то сильная твёрдая рука по-возможности бережно коснулась локтя Гайворонского.

Профессор со вздохом приобернулся.        

– С праздником! – трижды поклонившись ему, нежно, озарённо проговорил их новый Максим непривычным для Ивана Константиновича кротко-радостным голосом. – Извините, профессор, что не помог Вам тогда с компьютером. Так сложилось неудачно… Прости, Господи… Теперь я всегда к Вашим услугам!

И отступил, вновь истово, размашисто кланяясь профессору…

– И вы меня простите!.. – глухо вскрикнул Иван Константинович, едва сдержавшись, чтобы не заплакать.

Кажется ещё никогда в своей жизни заслуженный профессор Гайворонский, рожденный в эпоху «воинствующего атеизма», так зримо, так отчётливо и покаянно не чувствовал себя рабом Божьим… И словно это было главным обретением, во имя которого он и жил все эти свои долгие сложные девяносто лет…  

Вверх

Комментариев: