КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Гостиница на краю пустыни ходит ходуном – не то от ветра, несущегося из Сахары, не то от стонов влюблённых. Неужели любовь может причинять такие же страдания, как и боль?!..

Стены здесь не умеют хранить тайны, и ветер Пустыни беззаботно гонит их, как прошлогоднюю листву, к подножью скал.

– Что ты всё ищешь среди этих скал, историк? – смеётся ветер. – Что скажут тебе мертвецы?! Послушай лучше мою историю. Я украл её сегодня в гостинице, стоящей на краю Пустыни у самого моря.

И, захлёбываясь, он пересказывает мне короткую историю большой любви:

– Куда ты?

– Я хотела одеться, пока ты спишь.

– Ты хочешь уйти?

– Нет.

– А что тогда?

– Я не хочу, чтобы ты видел меня при свете утра.

– Почему?

– Потому что утром ты увидишь меня совсем другой.

– И что тогда?

– Ты больше не захочешь меня видеть.

– Почему ты так решила?

– Я знаю.

– Послушай... Утро – это всего лишь подсветка, так же, как и ночь. Не смейся, это правда. Я забыл свой дом. Я так давно ушёл из своего дома и с каждым годом отдалялся от него всё больше и больше, и уже не думал, что когда-нибудь у меня снова будет дом. И вот я встретил тебя. Когда я прижался лицом к твоим коленям, ко мне снова вернулось ощущение дома... И только сейчас я почувствовал, насколько устал. Ты мне не веришь? Не веришь, что я вернулся? Но я больше не хочу никуда уходить! Мне казалось, что я уже никогда не найду дорогу к своему дому. Жизнь как степь: необъятна, однообразна, пустынна... И вдруг ты... В жизни часто так бывает: люди выходят из своего дома в поисках смысла жизни, удовольствий, приключений, теряются на просторах этой жизни, гибнут, остаются ни с чем... А смысл, подлинное счастье – это и есть родной дом, и нужно только вернуться.

– Вернуться никогда не поздно?

– Да, я это сегодня понял, благодаря тебе.

– Ты помнишь, сколько мне лет?

– Разве это имеет значение?! Аромат твоего тела сводит меня с ума, от сияния твоих янтарных глаз я теряю дар речи. Твои волосы переливаются в свете луны....

– При свете солнца ты обнаружишь, что истинный цвет моих волос – седина.

– Разве это важно?!

– А что важно?

– Чтобы ты мне поверила.

– Почему ты так смотришь? Ты меня слышишь?

– Поцелуй меня...

НОЧНОЙ ЗВОНОК ЗА ОКЕАН

– Аллё.. Это ты?

– Здравствуй...

– Я не вовремя?

– Да нет, ничего...

– Ты занят?

– Я на работе... Но это не важно. Что там у вас?

– Опять стреляют..

– Да, я знаю. Только что в интернете было сообщение... Ты у мамы?

– Да.

– В доме есть бомбоубежище?

– Да.

– Успеваете спуститься?

– Когда как. Нам сказали, что достаточно спуститься на один этаж, если мы не успели, тогда это уже не так опасно.

– Но всё-таки...

– Маме тяжело, а без неё мы не хотим спускаться...

– Почему ты не сняла этажом ниже? Живёшь под самой крышей!

– Под крышей дешевле. Как ты?

– Всё хорошо. Работы много, но я доволен. А что у тебя?

– Всё по-прежнему.

– Жаль, что всё так получилось. Но ты же понимаешь, мне нужно было срочно увезти сына, иначе бы его забрали в армию...

– Я всё понимаю. Не стоит возвращаться к этому разговору. Сын важнее всего. К тому же ему нужна родная мать.

– Ты всегда меня понимала как никто на свете! А с ней у меня понимания никогда не было. Мы вместе только ради сына.

– Я знаю. Как он?

– Уже на втором курсе. Очень способный – ему уже сейчас прочат большое будущее...

– Да, он весь в тебя.

– Я часто тебя вспоминаю.

– А я тебя никогда и не забывала.

– Прости.

– Тебе не за что извиняться.

– Звони мне в любое время.

– Спасибо. С тобой мне было не так страшно.

– Жаль, что сейчас я так далеко.

– Не важно. Я услышала твой голос и успокоилась. Ты извини, что я тебя отвлекла, но всё так неожиданно... Когда объявили тревогу, мы все спали... Мама и дети сами не проснулись, а я не стала их будить. Вот, позвонила тебе, чтобы успокоиться... Бежать куда-то было уже поздно. Звонить мне больше некому...

– Сын закончит учёбу и я...

– Похоже, мама проснулась... Ладно. Извини, что побеспокоила... Спасибо тебе!

Короткие гудки в трубке. Разговор окончен. Мужчина лет сорока пяти несколько минут пытается справиться с собственной растерянностью, прежде чем кладёт мобильный телефон в футляр на ремне брюк. Сослуживцы внимательно смотрят на него: кто-то – с неодобрением, кто-то – с любопытством.

Он оглядывается по сторонам, как будто пытаясь определить, поняли ли они что-нибудь, и потом, переключив всё своё внимание на экран монитора, полностью погружается в работу. Где-то через час он отвлекается, делает перерыв и смотрит на часы, автоматически отнимает девять часов. По ту сторону океана сейчас пять утра. В это время там всегда прохладно и тихо...

РАННИЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Уютное кафе в самом центре города. Ранние часы утра, а уже жарко. Но в кафе хорошо. Для тех, у кого есть время и возможность, самое время выпить кофе с круасcаном. Здесь мы иногда любим посидеть с приятелями, когда есть повод для встречи. Людей в кафе ещё нет, но самый ранний посетитель, а возможно, самый поздний, засидевшийся с ночи, уже покидает уютные стены этого заведения. Это довольно крупный мыш. Прежде, чем скрыться в канализационном стоке, он бросает на окружающий его мир взгляд, полный ехидства. – Как всегда, двойной эспрессо? – будто спрашивает он меня с неподражаемым ехидством, которое можно встретить только в мышиных глазах.

– Откуда ты знаешь?! – мысленно удивляюсь я.

– Завсегдатаи, подобные мне, знают всё, – ухмыляется мыш.

– Завсегдатаи? – снова удивляюсь я.

– Ну да, я был здесь завсегдатаем в прежней жизни, – тяжело вздыхает мыш. – Мы тут часто с друзьями собирались. Я любил кофе и не только...

– А что так?... – интересуюсь я тем, как его угораздило стать мышью.

– Мало внимания уделял своему духовному росту, – обречённо сообщил мне, словно свою статью, по которой осуждён, мыш.

– Теперь раскаиваешься? – в свою очередь спросил я.

– Если честно, то очень тоскую по кофе с сигаретой, и не только... Хотя и теперь я живу не хуже. На ужин – пирожки с мясом, а утром – творожный торт. Только вот кофе очень хочется, двойного эспрессо. – Глаз мыша покрылся мечтательной дымкой. – Поверь мне, ради кофе стоило стараться и духовно расти. Но, может быть, мне ещё повезёт в следующей жизни? – Мыш с надеждой посмотрел на меня.

Откуда мне знать? Я задумался, а когда снова посмотрел на то место, где ещё секунду назад сидел озорной мыш, его уже и след простыл. «Наверное, показалось, – подумал я. – В такую жару чего только не бывает! Ещё и не то привидится!»

СЛОН И ХОРЕК

В поисках работы слон забрёл в посудную лавку. Работы для слонов нигде не было. Климат изменился, и для больших зверей наступили тяжёлые времена: места для них оставалось всё меньше. Лучше всех в новых условиях адаптировались хорьки, суслики и прочее мелкое зверьё. Вот и посудной лавкой тоже заведовал хорёк. – Куда же я тебя возьму? – развёл лапками хорёк, – здесь посудная лавка, а не промышленный гигант где-нибудь в джунглях.

– Нет больше гиганта, – тяжело вздохнул слон, – гиены и шакалы разграбили его, а крысы и мыши растащили то, что ещё оставалось после гиен и шакалов.

– Да-а, – протянул хорёк, – были времена... Я ведь тоже был когда-то слоном. Слон недоверчиво взглянул на хорька. – Правда-правда, были и мы слонами, дороги в джунглях строили, фабрики... Были времена... Но потом там, наверху, – хорёк высоко задрал свой пушистый хвост, – видимо, решили, что большие фабрики не нужны. А раз фабрики не нужны, то и слоны тоже без надобности, и пора их заменить хорьками. Ну, а хорьку большая фабрика точно не нужна, ему и лавки хватит. С тех пор, как климат резко изменился, только будучи хорьком и можно выжить. Вот и пришлось стать хорьком... Не я один тут такой. Вот мой помощник суслик раньше был верблюдом, а наша продавщица мышь когда-то была лошадью. Только хозяин всей нашей сети посудных лавок как был крысой, так и остался. – Хорёк нахмурился. – Хоть и родственники мы теперь, а не люблю я их, крыс этих... – От волнения хорёк достал из-за пазухи пачку сигарет и закурил.

– Такие вот дела, брат, – сказал он, обращаясь к слону, – хочешь жить – приспосабливайся, забудь о том, что ты слон, иначе нигде работу не найдёшь. Становись сусликом, хорьком, ну , мангустом, на худой конец. Сейчас как раз в зоомагазин по соседству требуется мангуст. Это очень просто – стать хорьком: умерь амбиции, и у тебя всё получится. А иначе протянешь лапы от голода, – поучал бывший слон Слона.

– Нет уж, я лучше слоном умру, чем буду жить каким-нибудь сусликом, – решительно тряхнул головой огромный слон.

– Слоном ты можешь быть по выходным, – сказал хорёк, но слон уже пошёл прочь от лавки.

– Как хочешь, – с безразличием добавил хорёк и, затушив окурок, юркнул обратно к себе в лавку.

ЗДЕСЬ СЛИШКОМ ЖАРКО

– Здесь жарко! Слишком жарко! – Всё время повторял Слава. – Можно привыкнуть, приспособиться, смириться... Но полюбить – нельзя!.. Здесь всё слишком чужое, и никогда оно не станет для нас родным. Жизнь проходит тут бесцельно. У меня такое чувство, как будто я и не жил все эти годы... Вот вроде бы и в армии здесь побывал, и много чего повидал... А жизни нет, нечего вспомнить! Работа – счета, работа – счета, работа – счета! И всё время эта бессмысленная война! Снаружи и внутри! Ты не живёшь, а выживаешь. Если сейчас войны нет, то потом она всё равно обязательно будет. Там ты враг, а здесь ты чужой. Одна радость, что все евреи. Но что мне радости от того, что тут все евреи?! – Разгорячённый вином и эмоциями, Слава изливал нам свою душу. Мы все слушали его молча, не перебивая и никто из нас его не осуждал: хочешь уехать – уезжай. Мы ведь живём в свободной стране. Ты не первый и не последний.

Слава отличался от других уезжающих разве что тем, что уезжал, вернее улетал, громко, лишком громко, будто чего-то стыдясь и всё время оправдываясь, не то перед нами, не то перед самим собой.

Все остальные уезжали тихо и если говорили об отъезде, то крайне скупо: подали документы в канадское посольство, прошли интервью, ждём разрешения на въезд в страну, взяли билеты...

Сейчас то время, когда мы были единым целым, кажется мне таким же далёким, как и эпоха Древней Греции. А ведь прошло всего каких-нибудь семнадцать лет... Для жизни человечества это доли секунды, но для отдельно взятого человека – целая эпоха, время за которое успевает родиться и вырасти новое поколение, уже мало похожее на своих предшественников. Другая жизнь...

По прошествии этих семнадцати лет из прежних друзей уже почти никого и не осталось. А ведь поначалу все были «мы». Это потом наша дружная компания разделились на своих и чужих, на удачников и неудачников, а чуть позже ещё на уехавших и оставшихся.

Первым отделился Стас – самый тихий и незаметный в нашей компании. Он не пропускал ни одной из наших посиделок и был единственным, кто всегда оставался трезвым. Говорил он редко, всегда оставался серьёзным, и это было причиной многочисленных насмешек над ним. Учился Стас прилежно и так же, как и все мы, работал в свободное от учёбы время везде, где придётся. В армию он ушёл уже после окончания университета и, отслужив срочную службу, подписал контракт и остался в армии. Сейчас он был уже подполковником. Стас хорошо вписался в новую жизнь, наслаждался семейным счастьем и воспитывал троих детей. Я не помню, когда он перестал приходить на наши попойки и посиделки. Время от времени мы вспоминали его, но ему было уже, по-видимому, не до нас.

Игорь стал полицейским, не найдя работы после армии, а Миша, последовав его примеру, служит в качестве офицера тюремной охраны. С ними мы тоже давно потеряли связь, хотя несколько раз при встрече разговаривали с каждым, как старые приятели. Но на том наше общение и закончилось.

Первыми уехали Феликс и Фаина. Встретились они в нашей компании и поженились, когда были ещё студентами. Фаина, тихая, скромная девушка, была старательной студенткой, но звёзд с неба не хватала. А Феликс, наоборот, сорвиголова и вундеркинд, аидише копф, как с гордостью говорила о нём его мать. Диплом магистра он защитил через два года после того, как получил первую академическую степень, а вскоре после защиты докторской они с Фаиной уехали в Штаты по контракту. Все предположения друзей и родных о том, что они останутся в Америке навсегда, Феликс категорически отвергал: они любят Израиль и жить без него не смогут. Вот поработают немного в Америке – и вернутся обратно уже навсегда. Но годы шли, а Феликс с Фаиной не приезжали даже в гости, навестить родителей и друзей.

– Нет времени, – сетовал Феликс по телефону. – Работы навалом...

Между тем они купили в Калифорнии дом, потом поменяли его на другой, более просторный. В Америке у них родились дети, которых они определили сначала в детский сад при еврейской общине, а потом в частную школу при той же общине. Сам Феликс стал набожным, правда, не настолько, чтобы целиком посвятить себя изучению священных книг. Но ему нравится ходить в синагогу и соблюдать шабат.

Эдик и Элла, напротив, особых симпатий к здешней жизни никогда не испытывали и свой путь в Канаду пробивали с самого начала упорно, как тонель в скале. С учёбой у них не получилось. Эдик бросил университет, проучившись полтора года. Элла проучилась на год больше и оставила учёбу, когда родился их первенец.

Эдику учёба в университете по большому счёту и не нужна была. Впоследствии он всегда презрительно отзывался об университетских профессорах, которые только и умеют, что «учить таких же, как сами, да бастовать». Сам Эдик был мастер на все руки. У него был особый талант к любой работе. Всё, за что бы он ни брался, получалось у него лучше, чем у кого-то другого, делавшего ту же работу. Эдик работал сварщиком, поваром, на строительстве и кем только он ни был... Но его страшно раздражала маленькая, по сравнению с другими, более благополучными странами, зарплата и высокие налоги.

Оба в конце концов закончили курсы программистов, быстро нашли себе работу в крупной фирме и, набрав стаж довольно легко и быстро, перебрались в Канаду. Время от времени мы общаемся с ними по скайпу. Во время этих сеансов связи, более сентиментальная Элла говорит о своей ностальгии по Израилю, жалуется, что забывает иврит, и рассказывает, что учит языку земли обетованной своих детей – чтобы окончательно не забыть самой. Видимо, ей это удаётся – через скайп её дети даже как-то пели нам песни на иврите.

Не сложилась жизнь в Израиле и у Игоря, хотя на призывном пункте он сам попросился в боевые части. Служил Игорь в одном из самых элитных подразделений, побывал и в Ливане, и в Газе, и вообще где он только ни был... За время службы он был дважды ранен, правда, оба раза легко, и дослужился до офицера. Ему предложили остаться в армии, но назначение его не устроило – армейские чиновники хотели, чтобы он остался в Ливане, сулили золотые горы и быстрый карьерный рост. Среди прочего ему обещали в качестве нового места службы генштаб. Но как только он подписал контракт, его отправили обратно в Ливан на ту же должность. Игоря потряс не столько цинизм и лицемерие армейских чиновников, сколько крушение его собственных представлений о жизни. Раньше он чувствовал себя частью этой жизни, важной, значимой. А тут ему без обиняков дали понять, что он чёрная кость и белой никогда не станет. С тех пор у него пошло отторжение. Он разругался со своим непосредственным армейским начальством и со скандалом ушёл из армии.Уволившись, Игорь хотел было продолжить учёбу в университете, но вскоре бросил и стал работать в охранных фирмах, которые постоянно менял.

Уходил он отовсюду со скандалом и жестоко мстил своим бывшим работодателям: однажды он порезал все колеса на стоянке, принадлежавшей фирме, где Игорь раньше работал. Доказательств его причастности к содеянному не было, но никто не сомневался в том, что сделал это именно он, Игорь. В остальное время он «отрывался» на арабах, которых почему-то люто ненавидел, и «марроканцах», которым ломал руки и рёбра в клубах и на дискотеках.

Когда мы собирались вместе, он на чём свет ругал израильские порядки. Его ужасно раздражало абсолютно всё: хамство и тупость «бабуинов», как он называл уроженцев страны, продажность «русских», «тупые чёрные рожи» и вообще «зловонный Восток». Перечить ему в такие минуты было небезопасно: Игорь делался бешеным и крошил всё, что попадалось под руку. После встречи с Людой он немного остепенился, но ненадолго. Буквально первое же знакомство с родителями девушки закончилось едва ли не сердечным приступом для отца Люды.

Отец Людмилы был человеком настолько ушлым, что многие в его присутствии чуваствовали себя безнадёжными дураками. Этот человек умел устраиваться в жизни при любом раскладе.

– Профессию надо иметь, – говорил он, и сам был мастером на все руки: парикмахером, электриком, плотником... Израиль он выбрал совершенно осознанно, хотя у него была возможность уехать в Германию. Но о Германии он и слышать не хотел:

– Рано или поздно они всё равно возьмутся за евреев, – говорил он. – Америка? А что Америка?!.. Здесь я у себя дома. А там что?.. – С ним трудно было спорить, да и бесполезно. К тому же он совершенно искренне любил Израиль и чувствовал себя здесь своим. Израиль платил ему тем же: закрывая глаза на его левые заработки, не лишал его пособия. Старик был доволен: на Украине у него осталась квартира, которую до отъезда он успел приватизировать и теперь сдавал, имея дополнительный доход к своему пособию и приработкам.

Мать Люды была женою своего мужа и души в нём не чаяла.

Начавшийся с обычных в таких случаях расспросов – кто, откуда, чем занимаешься – разговор, едва не закончился дракой. Выслушав Игоря, отец Люды стал его спрашивать, что он ещё умеет в жизни, почему не пробовал устроиться там-то и там-то. Игорь стал жаловаться на своих начальников, которые его обманули и обворовали, и разговор неизбежно перешёл на философию. А философия у отца Люды была одна:

– Кто тебе виноват? Кто тебе что должен? Нужно было думать и вообще, профессию нужно иметь...

Ни мать, ни отец Люды не ожидали настолько взрывной реакции Игоря. Если бы не Люда, то всё кончилось бы настоящим погромом.
Разумеется, что больше он в этом доме не появлялся. Правда, разрыв их произошёл гораздо позже. Игорь всё куролесил, пока однажды следователь в полиции недвусмысленно посоветовал ему уехать из страны, если он не хочет сесть в тюрьму.

В конце концов он отбыл к родителям в Питер и там устроился телохранителем к своему дяде-бизнесмену. Люда с ним не полетела. Единственная дочь у родителей, она уже давно работала в университетской библиотеке, имела «квиют» и менять «налаженный быт на бандитский Петербург» не захотела. Игорь улетел один, а Люда вскоре вышла замуж за банковского клерка «из местных». Сейчас у неё пятеро детей. А тогда, не прошло и полгода после отъезда Игоря, как он стал кривым и потерял два пальца на одной из рук. Сам Игорь говорил, что причиной его увечья стала неудачно открытая бутылка шампанского на каком-то семейном торжестве. Потом он женился и вообще исчез. Все попытки связаться с Игорем потерпели неудачу: он либо вообще не отвечал на телефонные звонки, либо коротко отвечал, что занят и «не может сейчас говорить».

А началось всё с Лёшки, низкорослого увальня с огромной головой, каким он казался со стороны. В действительности это был очень шустрый парень с хорошо подвешенным языком. У него была востребованная в то время профессия: в университете он изучал не то биохимию, не то что-то связанное с биотехнологиями. Как бы то ни было, но после окончания университета он почти сразу же нашёл работу в фармацевтическом концерне, где и работает до сих пор.

Именно он поделил нас всех на удачников и неудачников. Расстались мы после того, как однажды, изрядно выпив, он стал выпендриваться перед нами и обличать Славу.

– Вот ещё один ...дак, не знающий что делать со своей жизнью! – Высокомерно говорил Лёха, указывая на Славу. Слава побледнел и, отложив в сторону гитару, схватил Лёху за грудки.

– Убери руки!! – визжал Лёха.

Мы тогда еле успокоили Славу. С тех пор Лёха у нас не появлялся. Но мы хоть и редко, но о нём вспоминали. Ведь именно он провёл между нами эту грань, разделив всех нас на тех, кому повезло и они вписались в новую жизнь либо уехали в более благополучные страны, и на неудачников, у которых не было престижной хорошо оплачиваемой работы и которым суждено было навсегда остаться здесь.. А может, эта грань уже была,а Леха её просто заметил?.. Парень он был шустрый и быстро всё подмечал.

А Слава – он был душой нашей компании!..

Познакомились мы все в кибуце, где в то время жили и учили иврит: была такая программа для студентов. Слава был самым старшим из нас – ему было двадцать пять лет. Тогда это был улыбчивый вихрастый парень, стройный и высокий, с неизменной гитарой на плече и огромным рюкзаком за плечами. Он брал с собою гитару везде, куда бы мы ни отправлялись: на берега озера Кинерет, в Эйлат, где Слава до самого утра ловил огромных альмогов, или в Иудейскую пустыню, где он карабкался со своею гитарой по скалам, а вечером, в одном из местных кибуцев, давал нам концерт на веранде колхозной столовой или на берегу Мёртвого моря, исполняя песни собственного сочинения.

И вот теперь наша душа как будто покидала нас. Из прежней большой нашей компании осталось всего несколько семейных пар и ещё трое убеждённых холостяков. Боря-путешественник, как мы его называли, объездил уже весь мир. Ради своих путешествий он живёт и работает. Если денег на поход в Анды или в какое-нибудь другое экзотическое место у него нет, он берёт ссуды, которые потом выплачивает иногда годами. Витя помешан на буддизме. Он всегда олицетворял для нас экзотику и духовность Востока.

– Ну а ты почему не уезжаешь? Пропадёшь ты здесь! – как-то с досадой сказал мне Эдик перед отъездом.

– Я уже давно уехал, не перемещаясь в пространстве, – ответил я.

Эдик лишь понимающе и, как мне показалось, сочувственно покачал головой. Больше мы к этому разговору не возвращались. Было это незадолго до их с Эллой отъезда в Канаду .

Слава искренне пытался полюбить Израиль, но у него это не получилось. Многие считали его неудачником: в университете он не смог изучать то, что хотел, поскольку не набрал необходимого количества баллов. И тогда он поступил на специальность, где баллов ему хватало. Потом он всё больше досадовал из-за того, что изучать приходится вовсе не то, к чему душа лежит, и сама жизнь складывается вовсе не так, как хотелось. С девушкой, с которой они встречались довольно долго и даже собирались пожениться, в конце концов ничего не получилось. Девушки были и потом, но ни с одной из них он уже не хотел строить серьёзные отношения.

– Всё у них сводится к одному, – с раздражением говорил Слава. – «Как ты собираешься содержать семью?»

Университет он так и не закончил, а вместо этого работал где придётся и по выходным писал музыку для своих стихов. Слава всё собирался выпустить свои диски, но у него всё время что-то не ладилось: денег хронически не хватало, а студии, в которые он обращался, к его творчеству интереса не проявляли. Слава всё надеялся найти истинных ценителей своего таланта, но годы шли, а ценители, кроме нас, так и не объявлялись. Может быть, ему просто не везло?..

Все разговоры о том, что нужно найти себе постоянную работу и завести наконец семью, Слава обрывал резко:

– На жизнь мне хватает. Для меня главное – музыка. Всё остальное неважно.

В ресторанах он выступать отказывался: его раздражало, когда под его музыку жуют и пьют. А потом что-то в нём что-то как будто сломалось, и Слава стал совсем другим. Если раньше он ещё как-то мирился с окружавшей его жизнью, то теперь она вызывала у него отторжение. Однажды он объявил нам, что собирается в Канаду. Мы недоумевали: на что он рассчитывает?.. Востребованной профессии у него нет, денег – тоже. Но Слава был непреклонен в своём решении и вскоре действительно улетел за океан и отсутствовал месяца два. Потом вдруг объявился и сообщил нам, что в Канаде он женился и теперь улетает туда навсегда. В Израиль он прилетел лишь для того, чтобы забрать вещи, документы, ну и с друзьями попрощаться.

Во время нашей последней встречи он и произнёс ту свою пламенную речь:

– Мне надоело бороться, воевать, постоянно кому-то что-то доказывать! Зачем? Мы здесь всё равно ничего не изменим, и вообще у этой страны нет будущего.

Он часто повторял эту фразу: «Нет будущего», как будто в этих словах было его оправдание. Никто из присутствующих ему не возражал. Впервые за всё время нашей дружбы он был отдельно от нас.

Больше я его не видел. Супруга Славы оказалась старше его лет на семь, если не на все десять, и к тому же дамой с весьма крутым нравом. Она не отпускала Славу от себя ни на шаг, ревновала его днём и ночью, но Слава всё терпел, потому что без неё ему в Канаде делать было нечего. Потом он с ней всё-таки развёлся и женился ещё два или три раза. С нами, оставшимися, он больше не общается. По слухам из Канады, Слава играет там в ресторанах и очень доволен.