Сергей БУЗМАКОВ, ответственный секретарь Алтайской краевой писательской организации

МИР ЗАГАДОЧНЫЙ
11 января алтайскому поэту Георгию Рябченко исполнилось 75 лет!

Признаюсь, особо люблю первый миг каждой нашей новой встречи с ним. Вот протянул он свою руку, да, что руку, лапищу мужицкую – и не проворонь! ответь также, крепко, по-нашему! – иначе захрустят косточки твои и будешь уже отнюдь не радостно дивиться тому, что ему семьдесят пять всего-то, годочков.

Да быть того не может! Обман всё это!

А и не обман, а и на яву - всё тот же задор, всё та же энергия неукротимая, та естественно- широкая и вольная шумность и куражистость, та открытость и прямота, столь почитаемая и ценимая нашим писательским кругом – спасибо тебе за это, старший мой товарищ, дорогой мой Георгий Сергеевич!

 

То присказка, а было всё потом, как в сказке.

В Государственном музее истории литературы, искусства и культуры Алтая на днях чествовали мы замечательного писателя и замечательного человека Георгия Сергеевича Рябченко.

На правах ведущего творческого вечера напомнил я переполненному залу (и мороз тридцатиградусный никого не остановил!), что родился наш герой в самый разгар святок в далёком уже предалёком 1937 году.

Родился на Курщине: в селе Дичня Иванинского района.

Что в самое раннее детство его ворвалась самая страшная в истории человечества война, и что такое фашистская оккупация знает он не понаслышке…

И что голод и холод для Георгия Сергеевича отнюдь не беллетристика…

И какими же двужильными оказались они – дети войны! – чтобы через кручины и тяготы нет, не тянуться, а идти, продираться к свету (никакой тут иронии!) знаний.

И именно эта заряженность на жизнь позволила ему после окончания школы поступить в Харьковский политехнический институт на факультет химического машиностроения, а сразу после его окончания отправиться по распределения на Алтай: в славный город Бийск, уже тогда приметный во всём Союзе своим научным и промышленным потенциалом.

И долгие, истинно плодотворные, годы работы в одном из бийских НИИ.

И как результат: 25 научных трудов и 17 изобретений, почётные медали и награды…

А стихи… Стихи шли за ним - или он за ними? – с самого детства, того, холодного и голодного. И первые публикации в институтской многотиражке, в городских газетах. И занятия в литературном объединении «Парус», и публикации в литературных журналах, и, наконец, первая книга, затем вторая.

Рекомендацию же в Союз писателей СССР давали ему истинные настоящие поэты, поэты-ратники Михаил Борисов и Владимир Карпеко…

И звучали в этот вечер слова любви и признательности нашему герою, и стихи звучали, и песни лились…

А уж когда стал сам стихи читать, то разволновался безмерно, а я всё пытался ему подсказать, да загляни ты, дорогой в книгу новую, поспевшую в аккурат к твоему юбилею, на что Георгий Сергеевич никак не реагировал, вспоминал упрямо, и продолжал читать стихи так, как только он один умеет…

А потом раздаривал щедро свой «Мир загадочный» (так книга избранных его стихов называется) и долго не отпускали его благодарные слушатели…

Георгий РЯБЧЕНКО

СМОЛЕНЩИНА. РАЗГОВОР С ЛЕСОМ
- Не серчай, седой,
не шуми седой,
я пришёл к тебе
со своей бедой.
Гордо ты стоишь
и в грозу и тишь
и в своей глуши
много тайн хранишь.
Ты открой мне, лес,
Изо всех – одну
Тайну горькую,
Что ты скрыл в войну.
Укажи мне лес,
Укажи сосну,
Под какой боец
Защищал Весну.
А потом упал
головой в песок, -
отсырел песок
там где был висок.
Не видал боец,
Что зажглась заря,
Не узнал отец, что родился я.
Укажи мне, лес,
Укажи сосну,
Под какой отец
Защитил Весну.
Что затих, седой?
Что молчишь, седой?
Я пришёл к тебе
Со своей бедой.

Тяжко лес вздохнул,
колыхнулась синь.
- Ты - не первый, - нет! –
здесь солдатский сын.
Сделай шаг вперёд,
сделай шаг назад, -
здесь кругом отцы
под землёй лежат…

СОЛДАТСКИЙ ШТЫК
Город Явор.
Сорок первый год.
Бричка отъезжает от ворот.
Дед - возница наш –
От слёз ослеп:
за спиной не дом:
семейный склеп.
Дед сидит,
к разрывам близким
глух.
Мимо брички
Гонят фрицев двух.
На мундирах –
белые кресты.
Лица,
как кресты,
белы, черствы.
А глаза глядят на нас в упор,
в каждом,
в глубине зрачка –
«топор»!
Ненависть!
Порыв твой свят и крут!
Дед – возница подымает кнут
И, перекрестясь на древний храм,
Замахнулся дать «по топорам».
Но внезапно,
перед ним возник
конвоира непреклонный штык:
- Стойте, батько! Пленные они.
Нам не гоже катам быть сродни.
Не марайтесь! Гансы, шире шаг!..
… ТЕМ ШТЫКОМ
           ПОВЕРГНУТ БЫЛ
                        РЕЙХСТАГ…

ЖИЗНЬ
Был распят на Десне –
Лоб пробит вместе с каскою –
Мой отец,
           чтоб во сне
Приходить маем ласковым.
Ветка в каплях свинца,
Как в слезах,
       тяжко свесилась.
Не дождавшись отца,
Мама с ним все же встретилась.
Мама - в курской земле,
А отец – на Смоленщине.
Но спешит он во мгле
К разъединственной женщине.
И седого виска
Прядь седая касается.
Замирает строка –
Жизнь во мне продолжается.

КОЛОСКИ. 1947 ГОД
Быль
Зной огороды напрочь выжег,
И голод стискивал виски.
Нужны нам были, чтобы выжить,
Колхозной пожни колоски.
Их охраняли очень зорко.
Нам помогал густой туман,
Когда рождался он на зорьке.
Но это был сплошной обман.
За нами не было погони,
Но грустным виделся итог:
Ведь каждый понимал,
что кони
Резвее наших –
            в цыпках –
                            ног.
И только тетка Синячиха,
Кустарник, видя впереди,
Рвалась туда, как черный вихорь,
Суму качая на груди.
Один угрюмый
                         одноглазый,
Коня ударил под бока
И тетку припечатал фразой
Одной – единой:
                          - Стой, зараза!
Как обухом стальным быка.
Остановилась Синячиха
И в гневе подняла глаза:
- Пять ртов кормить, -
                            сказала тихо, -
не глотку драть.
                         Накличешь лихо,
Гляди,
           сиротских душ слеза
Так отольется –
                         сам заплачешь
И ноги-руки раскорячишь…
-Чего?
Мне угрожать?!
Да я… - Кривой от злости
                            задохнулся,
Рукой к ногайке потянулся,
Из сапога что, как змея,
Свинцовым жалом
                            угрожала.
Но Синячихе было мало:
- И как такого мать-Земля,
Воистину «заразу»
                            носит?
Бог видит все,
                            за все и спросит,
Когда на суд к НЕМУ придешь.
Нет, к Богу ты не попадешь.
Ты ж – дьявола слуга!
- Ну, тетка,
Сейчас тебе заткну я глотку.
- Попробуй только, паразит! –
У Синячихи грозный вид.
Сник почему-то одноглазый.
Быть может, вспомнил он,
                            что дома –
Ни зернышка.
                            Одна солома,
ЧТО в счет зарплаты
                            мог он жечь,
Топя зимою скудно печь…
Второй охранник,
                            что был рядом,
Окинул всех нас грустным взглядом
И произнес:
                            -Мальцы – домой,
А тетка с полною сумой
Потопает в контору с нами.
И Синячиху с колосками,
Что лезли из сумы усами,
Два конных полем повели.
Шагали кони,
                            Синячиха
Шла, колоски, бросая тихо
В объятья матушки-земли.
За шагом шаг – сума худела.
Мы припустили с поля смело,
Поверив, что с пустой сумой
                            И тетка явится домой.
Мы юркнули в овраг
                            и там,
Собравшись в радостную кучу,
Решили, что приспел тот случай,
Когда взрослеть приспело нам.
Я сумку младшего братишки,
Которая была не слишком
Пшеничным колосом полна,
Поставил в центр кружка.
                            Она
Беззвучно к совести взывала,
И потянулись руки к ней,
И наполняться сумка стала
Для Синячихиных детей.
… Нам не забыть,
                            как тетка Анна,
Прикрыв дрожащий рот платком
И кланяясь, что было странно,
Несла свой пай
                            в притихший дом.
Ее счастливую, встречали
Пять пар, голодных вечно, глаз.
Наверно, ангелы качали –
Не голод –
                            в те минуты нас….

***
Не молод ты.
                            И пусть не повезло.
Но не настолько, чтоб смотреть угрюмо
На мир, как крыса на звезду из трюма;
То равнодушно, то до визга зло.
Да, мир вокруг и нежен и суров.
Он подступает утром к изголовью,-
Встречай его сыновнею любовью,
А не ломай в ненужной спешке дров.
Превозмоги! Себя превозмоги!
Мучительна стезя в такой науке.
Зато потом мажорны будут звуки,
И по Земле тверды твои шаги.
И станут проповедником идей
Добра и Света
                сердце,
                       ум
                            и Слово.
А этому всему – поверь! – основа:
Стать прежде
               просто нужным
                            для людей.

 

 

ПОКЛОН
Как тиха,
        как строга нынче мама,
Почему этот черный оркестр?
Для кого
             эта черная яма!?
Почему потемнело окрест!?
Мама в черном ходить
                           не любила
И до слез обожала цветы.
А когда в холод грушу
                            срубила,
То проплакала до темноты.
А потом затопила печурку,
И повысохли слезы у глаз,
Расцветали корявые чурки
Алым цветом надежды у нас.
Расцветали, и верилось крепко:
Холод сгинет
                        и голод - за ним,
Но росла слишком маленькой
                                      репка,
Чтоб друзьям всем
                            хватило моим, -
Мне с братишкой и то
                            не хватало,
Но молчали мы, дети войны,
Замечая, как маму шатало.
А она заклинала: - Сыны!
Детки милые, выстоять надо,
Будет жизнь
                            полной чашей у вас.
… Мама-мамочка!
                            Что ж ты не рада!!
Все сбылось.
                            Наступил этот час.
Жизнь действительно –
                            полная чаша.
И о чем бы нам нынче
                            тужить!!
Далеко ты, провидица наша…
Как без ласки твоей
                            трудно жить!

***
Слишком поздно почувствовал.
Каюсь.
Есть Россия, но так велика,
Что любовью своей замыкаюсь
Я порой на струне родника,
На травинке
                            в рассветных алмазах,
На закате, что должен
                            отцвесть.
Всей России не видел ни разу.
Но она будет вечна и есть!
Потому ощущаю такую
Связь
       не только в родимом краю:
Чем по маме
                 все больше тоскую,
Тем Россию
                         все крепче люблю.
И когда подхожу к обелиску,
Что цветы захватили в полон,
Я и маме, и Родине низкий
Отдаю благодарно поклон…

***
Хулу врага могу понять.
Хулу завистника приемлю.
И лишь хулу на землю-мать,
На хлеб, что славит эту землю,
В штыки встречаю.
                            Я привык
Хлебов созревших
                            добрый голос
За щедрость уважать:
                            мал колос,
Но силою земной
                            велик.
И соловьиный край, где рос,
Где столько было пережито,
Где у могил солдатских
                            жито,
Люблю до откровенных слез.
И знаю твердо я: земля,
Чья стать
                  день ото дня
                                  все краше,
Была и есть,
                   и будет нашей
От колоска
                  и до Кремля.

ПИКЕТ
Без языка
                   и колокол молчит.
Хоть в радости,
                         Хоть в горе вознеси
Его над ширью матушки Руси,
Молчит,
           пока в груди ни закричит
Такая боль, что, Господи, спаси!
Тогда на помощь
                    сам себе придет
Тот самый,
           «с печек-лавочек»
                              народ.
Из слез,
           из песен
                      звонкий отольет
Язык, который
                  вся Россия ждет.
И колокола вещий
                         вечный зов
Поднимет гордо
                         головы низов,
Достанет и растопит
                           лед вершин…
ПИКЕТ - НАШ КОЛОКОЛ!
ЯЗЫК ЕГО - ШУКШИН!

ОДИНОЧЕСТВО
Среди метели островок,
С трудом натопленный,
                            держался,
И даже осторожный волк
Его, казалось, не боялся, -
К нему холодным боком
                            жался.
Одна, подняв с мольбой глаза,
Она могла глядеть часами
На золотые образа,
И золотые образа
С ней говорили голосами
Давно покинувших ее,
Тяжелой глиною укрытых,
Всем белым светом
                            позабытых,
Уже отмаявших свое.
И одиночества слеза
Неслышно падала
                            на руки,
И золотые образа
С ней молча разделяли муки…

МИР ЗАГАДОЧНЫЙ
Как это здорово: прорваться
Сквозь строй разлапистого ельника
И вдруг
             в двух метрах
                         оказаться
От пирамиды муравейника.
Следить все с большим интересом
За жизнью наших
                            меньших братьев,
И удивляться их прогрессу:
За дело всей общиной браться,
И каждому не затеряться
Средь тысячи себе подобных,
Не млеть о прелестях загробных,
А этой жизнью наслаждаться!
Хотя последнее, быть может,
Лишь нас, затурканных
                            и грешных,
Касается, когда итожишь
Мельканье дней
                            и лет поспешных…
Такие мысли обуяли
Мою головушку садовую,
Когда мы с внучкою стояли
И все глазели зачарованно
На пирамиду муравейника,
На ее граждан стиля «ретро».
…Мир скучным был
                            за чащей ельника,
А мир загадочный –
                            в двух метрах.

***
Жизни суть отыскал я не вдруг.
Годы,
        силы сгорали
                            и – нервы.
Я из тех, -
              не последний, не первый, -
кто весной не налаживал плуг,
кто штурвала в руках не держал,
не работал тяжёлою плицей,
подкрепляя надежды держав
золотою целинной пшеницей.
Но, когда подвожу я итог,
где и как проложил осевую,
проверяю свою посевную
повседневных забот и тревог.
Всё волнует:
              как всходы,
                            как спелость,
что засыплю душе в закрома,
чтобы ей
               о земле чаще пелось,
быть такою же щедрой хотелось,
как созревшая нива сама.

Секретариат правления Союза писателей России и редакция газеты "Российский писатель" от души поздравляют Георгия Сергеевича Рябченко с 75-летием и желают ему крепкого здоровья, благополучия, радости и вдохновения!

Вернуться на главную