***
Лети, мой блистательный снеже,
Ко мне на свидание днесь…
Когда же ещё мы и где же
Обнимемся, если не здесь?

Чтоб мы никогда не жалели
В какой-нибудь жизни иной,
Что мы не смогли, не сумели
Обняться при жизни земной.

В той звёздной космической стуже
Нам встретиться вряд ли дадут…
Давай, мой сиятельный друже,
Покрепче обнимемся тут,

Где веток хмельное венчанье,
И небо в лиловом дыму…
И вечное наше молчанье
Да будет порукой тому!

***
Уснул я у самого края
В раю и упал с небеси.
Но нет ностальгии по раю,
А есть только боль по Руси.

Ушибся я шибко башкою
И вывихнул крепко мозги…
Как жить мне с болезнью такою?
Господь, вразуми, помоги!

Зачем мои выбрали ноги
Такую лихую юдоль?..
Ужель дураки и дороги –
России извечная боль?

И Бог мне ответил тревожно:
«Мой ангел небесный, прости,
Россию спасти ещё можно.
Тебя невозможно спасти!

Заснул ты у самого края
В раю и упал с небеси.
…Коль нет ностальгии по раю,
То боль за Россию неси».



***
Не печалься обо мне, родня!
В этой жизни не было меня.
Был один протяжный грустный звук…
Да, как выдох, выпорхнул из рук.

Не страдай, любовь, судьбу кляня!
В этой жизни не было меня.
Был один весенний светлый луч…
Да растаял в сизом мраке туч.

Не жалейте, други, обо мне.
Я приснился вам в метельном сне,
Огоньком спасительным маня
В эту жизнь, где не было меня.

***
      Марине Ганичевой
Городская ласточка-воронок
Поутру срывается с каланчи.
К полотну небесному, как челнок,
Пришивает солнечные лучи.

О, моя божественная швея!
Без тебя бы мир стал уныло сер.
Льётся песня ласковая твоя
Ручейком жемчужным с небесных сфер.

На лету подхватишь ты Божью нить
(В вышиванье золотом знаешь толк),
Чтобы этой нитью соединить
Грубый холст земной и небесный шёлк.

Помогаешь Матери Божей ты
Плащаницу Господу Сыну шить.
Без тебя весной небеса пусты,
А с тобою солнечно в мире жить.

Без тебя я был бы – рогожный тать.
Наломал для ада немало дров.
А с тобой – небесная благодать,
Богородицы золотой покров.

Вышиваешь Господу ты венок.
Яснокрылым ангелам ты родня.
Городская ласточка-воронок,
От небесных дел не отринь меня!

***
Костерок у притихшей реки.
Птахи певчие в небе порхают.
Постреляли крутые братки,
А теперь по трудам отдыхают.

Постреляли таких же братков
Из чужой и непрошеной стаи…
Дух хмельных голубых васильков
В чистом небе блаженно витает.

Вожделенно дымят шашлыки.
Водка плещет ручьём быстротечным.
Поминают убитых братки,
Памятуя о Царствии вечном.

Уложили чужих и своих
Без суда и разбору, по пьяни.
Бог, прими души грешные их!
Все по жизни они христиане.

Не вини, не казни, не клейми
Воровскую блатную ораву.
А как есть, всю её восприми,

Как воспринял убийцу-Варраву.

Ибо все они – эти и те –
Люди русские, кровные братья,
На соседнем с Иисусом кресте
Распахнули для мира объятья.

Не лишай их всевышней любви
И прощенья родного народа,
Ведь извечно по горло в крови
Восседает на троне свобода.

***
Читал мои стихи и плакал,
Печаль не в силах превозмочь.
Спать не давал своим собакам –
Стихами их травил всю ночь.

К утру его подушки взмокли.
Постель насквозь проволгла вся.
Собаки от волненья сдохли,
Печали не перенеся.

Он встал, шатаясь, словно пьяный,
Себя не помня, как в бреду.
Лопату взял, чтоб вырыть яму
И закопать собак в саду.

Хотел от горя застрелиться,
Припомнив все свои грехи.
Подумал и – решил напиться,
И больше не читать стихи.

Он пил полгода без закуски,
Устроив знатную гульбу.
Он был отважный новый русский,
А вот теперь лежит в гробу.

Как пошутила беспристрастно
Над ним насмешница-судьба…
Поэзия – небезопасна.
Помянем Божьего раба!

***
Сизый месяц за млечную тучку нырнул,
И туман над рекою алеет.
Это Бог наш вселенскую стужу вдохнул
И Россию на выдохе греет.

Полыхает костром заревым небосвод
Над унылым мирским бездорожьем…
И не сгинет Россия, покуда живёт
На спасительном выдохе Божьем.

Зря кликуши истошно хоронят её.
Пировать на костях не придётся.
Понапрасну клубится над ней вороньё –
Не затмить ему русское солнце.

И пребудет Россия во все времена,
Потому что на вечные лета
Светом Божьим вселенским омыта она
И дыханьем Господним согрета.

ЯСАК
1
- Что ещё русские, плачут?
- Воют и волосы рвут.

- Видно, они нас дурачат,
Если так сильно ревут.
Что же, обратно идите.
Режьте, как подлых собак.
Глотки зубами порвите,
Но соберите ясак.
Бейте. Давите арканом.
Жгите огнём и бичом.
Видно, презренным шакалам
Есть ещё плакать о чём.

2
- Что ещё русские, плачут?

- Нет! Они горькую пьют.
Пляшут. Друг друга собачат.
Песни срамные поют.
Видно, устали бояться.
Нечего больше терять.
Если к рассвету проспятся,
То соберут свою рать…
Шибко они матерятся
В пьяном угарном бреду…

- Значит, пора возвращаться
Нам в Золотую Орду.

***
Рванул из отчих берегов
К небесной славе.
А мне завистливых врагов
Своих оставил.

Мои враги – не слабаки.
Твои – покруче.
Мне отмахнуться не с руки.
Беру – до кучи!

Как твоему ученику,
Куда мне деться?
Вторую подставлять щеку –
Не отвертеться!

Теперь по обе щёки бит,
Как по Писаньям.
И, может, стану знаменит
Врагов стараньем.

Отныне с двух идут сторон
Ко мне напасти…
Учитель, мой тебе поклон!
Спасибо, Мастер!

***
Поговори со мной, ворона,
Про светлый день, про отчий край!
Тебя, племянницу Харона,
Архангелы не пустят в рай.

Всю жизнь объедками питаться,
Не нанося другим вреда.
И над рекой времён болтаться –
Туда-сюда, туда-сюда.

Кому-то с неба - Божья манна
И соловьиный райский сад.
А нам, скрежещущим гортанно,
Дороженька прямая в ад.

И хоть характером не робки,
Не застим мы судьбы ничьей.
Авось сгодимся для растопки
Вселенских пламенных печей.

Покуда райские ворота
От нас скрывает злая тьма,
Поговори со мной, ворона!
Не обижай меня, кума!

***
О, эта русская рулетка –
Хмельная дикая тоска,
Когда стрелять не надо метко,
Поскольку дуло – у виска.

Поэты тянутся друг к другу,
Как и положено родне.
А муза мечется по кругу,
Как мотогонщик по стене.

Есть в мире праведные вещи,
Когда свободный русский стих
По рожам без стесненья хлещет
Хмельных создателей своих.

Бледнеют дружеские лица.
Гордыня плещет через край…
Поэты, как самоубийцы,
Не попадут по смерти в рай.

Их круг сжимается всё уже…
Но будут и в посмертной мгле
Саморасстрелянные души
Смущать живущих на земле.

***
Когда ночь над московским Кремлём
Стелет ангелам Божьи полати,
Прилетает двуглавый орёл
И, нахохлясь, сидит у кровати.

Сиротливо он жмётся к плечу
И в две глотки протяжно вздыхает:
«Эх, соколик, давай прокачу!
Президент ничего не узнает.

Надоело висеть на гербе,
За грехи человечьи распятым,
Вот и я прилепился к тебе,
Как старшой брат ко младшему брату.

Ты, какой-никакой, всё же – свой.
Кто ещё обо мне пожалеет?
Тяжело жить с одной головой,
А с двумя и того тяжелее…»

«Не горюй! – я орлу говорю,
Заключая по-братски в объятья. –
Ни за что я тебя не корю.
Завтра снова тебе на распятье.

На Руси, на спесивой Москве,
Испокон в головах паутина.
А одна голова или две –
Это Господу Богу едино…»

***
Говорю я ему: «Не клонись на зарю».
Только он почему-то не верит.
А известно давно – на земле к сентябрю
Сквозняками из космоса веет.

Что же ты понаделал, мой милый дружок?
Понакликал печальницу-осень.
Вот и тихую рощу за речкой поджёг,
Листья бьются со звонами оземь.

Небеса на подмогу теперь не зови.
Это пламя исходит из сердца.
Кто из нас не горел на высокой любви?
Все мы, все мы её погорельцы.

Не зальёшь это пламя небесной водой.
Тщетно ангел-хранитель твой плачет.
Я когда-то был тоже, как ты, молодой.
И, как ты, думал тоже иначе.

И тебя этот пламень вселенский увлёк.
И твою красоту он схоронит.
Но не слышит меня молодой тополёк –
На зарю свою голову клонит.

***
Ты куда, душа, ходила?
С кем в чужом шалалась мне?
Ты опять, душа, блудила,
Словно кошка по весне.

В том краю тебя, блудницу,
Больше видеть не хотят.
Ты стихи в мою светлицу
Натаскала, как котят.

Хватит их на многотомник.
Не проймёшь тебя никак.
Превратила дом в питомник.
Обратила жизнь в бардак.

Эвон сколько – разной масти…
Их топить не стану я.
Не в моей казнить их власти.
Бог, душа, тебе судья!

В суете ненастных буден
Сквозь безвременье и тьму
Выводить их, сирых, в люди
Предстоит мне одному.

И с меня Всевышний спросит,
Чья безгрешная рука
В них, сердечных, камень бросит
Иль нальёт им молока.

***
Нет победителей в бою,
Ведь каждый, кто убит,
Уверен, что к вратам в раю
Щит вражеский прибит.

Нет побеждённых на войне
И проигравших нет,
Ведь каждый, кто сгорел в огне,
Сам обратился в свет.

Нет пострадавших на земле,
Ведь каждый, кто любил,
К щиту Господнему во мгле
Луч солнечный прибил.

***
Русь взрастила меня, меня поит и кормит.
И я знаю – ей больно, когда я вдали.
Можно вырвать меня, но нельзя вырвать корни.
Глубоко они в сердце земное вросли.

Ничего не нажил себе в жизни я, кроме
Горемычной моей материнской земли.
Можно вырвать страну, но нельзя вырвать корни.
Глубоко они в сердце сыновье вросли.

Нашу землю, политую отчею кровью,
Никакие враги не возьмут в оборот.
Можно нас истребить, но останутся корни.
И – из них прорастать будет русский народ.

***
В этом мире праздник солнца
Миллиарды зим и лет.
И к чему ни прикоснёшься –
От всего исходит свет.

Тьму веков пронзает светом
Неба солнечная твердь.
И не надо быть поэтом,
Чтобы горний свет узреть.

Облаков льняная млечность.
Небо плещет синевой.
Перемалывает вечность
Солнца жернов огневой.

На поля, луга и ельник,
На полынь и бересклет
Бородатый сеет мельник
Негасимый Божий свет.

А в лучистом горе солнца
Для земных насущных треб
Божьей волею печётся
Золотой небесный хлеб.

Этот мир искрист и светел,
И блажен из века в век.
В этом мире, что он смертен,
Знает только человек.

Отчего ж стою печальный,
Светом солнечным сражён?
Оттого, что – гость случайный
Я на празднике чужом.

***
Ласточка-касаточка, сельская жилица.
Крылья-полумесяцы – острые серпы.
День-деньской заботливо вяжет Божья жница
Из лучей небесных жаркие снопы.

Вознесут их ангелы в небеса хоромные,
Разнесут по яслям, оттесняя мглу.
Будут кушать агнецы золото соломное,
Воздавая Господу звонкую хвалу.

Хорошо им, агнецам – и тепло, и сыто! –
Щедрой Божьей милостью проживать в раю.
Величать молитвенно солнечное жито,
Ласточку-касаточку – кормилицу свою.

У неё, у ласточки, все дорожки – млечные.
И работа тяжкая всякий день в году.
А ещё у ласточки – маленькие птенчики,
Сорванцы сердечные, требуют еду.

Быстро с горки катится золотое солнышко.
А работы всяческой непочатый край.
Поздно засыпаешь ты и встаёшь ранёшенько:
Нелегко даётся он – Божий каравай!

Может, и не самая лучшая деляночка
Выделена Господом для крестьянских дел…
Не печалься, матушка, ласточка-крестьяночка,
Без тебя б, родимая, мир осиротел.

***
Заметался по рекам
Синий пламень воды.
Небеса звёздным млеком
Окропили сады.

Вишни млечными стали,
Всем явив свою стать.
И на цыпочки встали,
Чтобы небо достать.

Красным девкам на зависть
Шепчут в сладком бреду:
«Наши ветви плескались
В небесном пруду…»

С благодарною дрожью
Сообщают кусты,
Что на них млечный дождик
Снизошёл с высоты.

И чему тут дивиться,
Коль на Млечном Пути
Даже малая птица
Пьёт с небесной горсти.

У небесной державы
Порядок таков.
Пьют деревья и травы
Молоко облаков.

Кто-то скажет: «Из лужи!»
И будет неправ.
Взгляд добрее и глубже
У деревьев и трав.

Разливанною трелью
Разошлись соловьи
Над земной колыбелью
Вселенской любви.

Потому-то сегодня 
И мне не до сна…
Колобродит, как сводня,
За окошком весна.

***
И возопил я: «Русь Святая!
Скажи-ответь мне, где ты есть!..»
И в небе молнией блистая,
Она ответила: «Я здесь.

Под сенью Божьего престола
Я здесь, твоя Святая Русь.
Во имя подвига Христова
С несметной тёмной силой бьюсь.

Кипит вселенское сраженье,
Сметая с неба вороньё…
А там, где ты – лишь отраженье
Испепелённое моё…»

***
Воздух Родины – воздух весны –
Словно тайны люблю и приемлю,
Когда дивные райские сны,
Аки ангелы, сходят на землю.

Он огнём закипает в крови
И сердца разрывает в осколки.
И о нём, как о первой любви,
Воют самые лютые волки.

Не оставишь его на потом…
С ним легко и прощать, и прощаться.
И до смерти обугленным ртом
Им никто не сумел надышаться!

***
Безмолвствует затравленная челядь.
Раздавлена азийская страна.
Как волчья окровавленная челюсть,
Зубчатая Кремлёвская стена.

Россия! Ты – кормящая волчица.
Твои клыки от голода стучат.
Понуро за тобою волочится
Твой выводок - четырнадцать волчат.

Они ползут на материнский запах.
Они резцами режут твою грудь.
Воротят морды глупые на запад,
Чтоб молоко излишнее срыгнуть.

То кровь твоя по их гуляет венам –
Они друг другу холки теребят.
От титек отвалившись суверенно,
Вольны рычать и тявкать на тебя.

Их хищный взгляд на кровное намётан.
Их ноздри бередит родная кровь.
Они – щенки волчиного помёта.
У них к тебе звериная любовь.

***
Не азиат, не европеец,
Я без души не лезу в драку.
Скажи мне, добрый друг кореец,
Зачем ты съел мою собаку?

Ты в пьяной дружбе лез в объятья,
Как в битву рьяные рубаки…
Для русских все собаки – братья.
А братья – это не собаки!

Ты моего меньшого брата
Сменял на сытое корыто…
А чем собака виновата?
В том, что в тебе она зарыта!

А тем собака виновата,
Что за меня хватила лиха…
За моего меньшого брата
Ты мне отдашь сестру-волчиху.

Пусть верой-правдою послужит
Она мне, как моя собака.
А чем она собаки хуже?
Чем не жена для волкодлака?

Она любому в драке холку
Разрубит, если что случится…
Мужчине, человеку-волку,
Всегда под стать сестра-волчица.

***
Отвергнутый стаей, подстреленный волк,
Я знаю, я знаю в поэзии толк.

О чём моё сердце ночами болит?
О том, что под сердцем мне пуля скулит.

Поверьте, поверьте, всё это не бред:
У жизни и смерти счастливый дуэт.

Когда я свой стон обращаю к луне,
В два голоса он завывает во мне.

На песнях его я лелею свой слух,
Поскольку ещё я на сердце не глух.

Покуда звучит во мне этот дуэт,
Я с вами, я ваш… недобитый поэт.

КРЕСТНЫЙ ХОД
Мне снятся
Крестный ход
И мальчик невеселый.
Ему десятый год,
А крест такой тяжелый.

Хоругви за спиной
Плывут во мгле окрестной.
И горек край земной,
И сладок рай небесный.

А голос с небеси —
Суровая громада:
— Неси свой крест, неси,
Возлюбленное чадо!

И надо крест нести,
И горбиться под ношей.
Господь, его прости.
Я знаю: он хороший.

Вокруг клубится мрак.
Вся в рытвинах дорога.
Ему охота так
Пожить еще немного.

Его терзает дрожь,
А крест такой тяжелый...
Он на меня похож —
Тот мальчик невеселый.

Зачем, являя мне
Мое изображенье,
Он мучает во сне
Мое воображенье?

Над ним моя звезда.
И никуда не деться...
От Страшного Суда
Нам с ним не отвертеться.

А мне десятый год.
А мне пожить бы надо.
Вдали дрожит восход
Печально, как лампада.

Колышатся дымы
Над кровлями избенок.
Народу тьмы и тьмы...
...А крест несет ребенок.

***
Месяц плывёт молодой
Мимо окошка доверчиво…
Каждая лужа звездой
Высшей небесной увенчана.

Каждый земной водоём
Орденом высшим пожалован.
Сколько брильянтов на нём –
Бог сыпанул – не пожадовал.

В наших краях и чужих
Видел картину я схожу.
Щедрость правительств земных
Меркнет пред милостью Божьею.

Реки, деревья, поля…
Не пропадём мы в безвестии:
Наша планета Земля
В Боже входит созвездие.

Где бы я ни был – везде
Жизнь принимаю с отрадою,
К Божьей представлен звезде,
Высшей отмечен наградою.

***
Чтоб в рифму весело сбрехнуть
И к певчей братии примкнуть,
Не надо быть поэтом.
Достаточно быть просто псом —
Грудь выгибая колесом,
Хвост вскинуть пистолетом.

Угрюмо рявкнуть на овец,
Чтобы сказали: «Вот храбрец,
Какого не видали!»
Кому-то зубы показать.
Кому-то руку облизать
И — получить медали.

Поскольку список наградной,
Как и угрюмый рык грудной —
Свидетельство таланта.
Иначе — подлые пинки,
Попреки, грязные плевки,
Побои да баланда.

Но, чтобы истину изречь,
Премногим надо пренебречь —
И славы дивным светом,
И о самом себе забыть,
И — прежде человеком быть,
А уж потом — поэтом.

***
Вышел и бросил стихи на дорогу.
Видно, пришёл их черёд.
Или же чёрт на ходу сломит ногу,
Или же Бог подберёт.

Бог не торопится… Чёрт догоняет.
Всё же решился настичь.
Глазки прищурил, лукаво пеняет:
«Вы обронили кирпич.

Ежели так станет, походя, каждый
Всякий разбрасывать хлам…
А уверяли доверчивых граждан,
Что строить будете храм…»

Господи, что он ко мне привязался?
Я никогда не любил
Этих досужих премудрых мерзавцев,
Парнокопытных дебил!

Боже, избави от этого срама!
Всем, чем могу, услужу –
В стену небесного вечного храма
Скромно кирпич возложу.

Пусть он в сверкающей кладке лучистой
Грозной восстанет стеной
Против пронырливой силы нечистой –
Этот кирпич именной.

БЕСЫ
За несметные пороки
В годы всенародных бед
Нам являются пророки,
Как грибы на белый свет.

Колдуны и скоморохи —
Злое сонмище невежд —
Саранчой летят на крохи
Наших радужных надежд.

Достают из черных книжек
Тайны черные свои.
Языками пламя лижут,
Дико пляшут на крови.

Поднимаются замесы
Сатанинских подлых сил.
«Это бесы, бесы, бесы», —
Достоевский говорил.

***
Женщины, что так меня любили
И в моем растаяли дыму,
Судьбами своими застолбили
Путь-дорожку к сердцу моему.

Только хвастать этим неприлично,
Если даже собственной судьбе,
В сущности, довольно безразлично,
На каком повешусь я столбе.

Чувства, что бурлили и кипели,
Как вулкан, рванув из-под земли,
На ветру остыв, окаменели,
И — столбами в небеса взошли.

Вот она — дорожка столбовая
С ветреным названием Любовь,
Где не раз моя душа живая,
Оступившись, расшибалась в кровь.

Мать-земля родимая! Хотя бы
Ты меня так строго не суди,
Что одни лишь каменные бабы
У тебя оставил на груди.

* * *
Продается под офис детсад...
Повернулся в угоду прогрессу
Драгоценного детства фасад
К миру задом, а передом — к лесу.

Шум зеленый ребячий умолк.
Рык раздался из лютого лога.
Присмотрел теремок Серый Волк —
Друг младенчества Волков Серега.

Здесь мы с ним обживали горшок
И смеялись, как в райском чертоге...
А вчера мне сказал корешок,
Что горшки обжигают не боги.

Он всегда красоваться любил.
Словно фантик, порхать и искриться.
Деловитый дебелый дебил
За полушку готов удавиться.

Драгоценного детства фасад
Отвернулся от Господа Бога...
Покупает под офис детсад
Друг младенчества — Волков Серега.

* * *
У крылечка мечется подранок —
У него одно крыло подбито.
У меня характер — не подарок.
И физиономия бандита.

Я стою угрюмый после драки.
Я, как мог, отчаянно рубился.
Я не понял, где зимуют раки.
И чего хотел, того добился.

У меня синяк под левым глазом.
Мне немножко поразмяли кости.
У меня заходит ум за разум
От несправедливости и злости.

Мне не жалко новую рубаху,
Потому что драться не умею.
Жалко покалеченную птаху.
Жалко, что я маму не жалею.

Я в своих желаниях не волен.
Не с кем даже горем поделиться.
Если человек один не воин,
Помогай, израненная птица!

Ты одна теперь мне — оправданье.
Ты одна мне — ясный свет в окошке.
Нам с тобой «Самарские страданья»
Мой сосед сыграет на гармошке.

* * *
Что глядишь на меня исподлобья?
Может, думаешь, не устою?
И рубаха забрызгана кровью,
Словно мы на кулачном бою.

Я, сутулясь, стою против света.
И прибит под ногами снежок.
Ничего в этом страшного нету,
Что твой взгляд мои щеки обжег.

Знаешь, дело мое молодое —
Я не робкий, могу дать отпор.
Ведь недаром к горячей ладони
Прикипел рукояткой топор.

А свои озорные угрозы
Ты для малых детей сбереги.
Может, завтра ударят морозы...
Лучше дров наколоть помоги!

Не гляди на меня исподлобья.
Ничего в этом страшного нет.
Все равно не поссорюсь с тобою,
Мой холодный декабрьский рассвет.

ПАСХА
По России звон пасхальный.
Поцелуи на меду.
Я веселый и нахальный
Целовать тебя иду.

Мне сегодня нет отказа.
В Воскресение Христа
Я могу при всех три раза
Пригубить твои уста.

Шелухи яичной крошки.
Взоры томные девиц.
На газонах млеют кошки,
Не гоняют сытых птиц.

Я иду в цветной рубахе,
Ароматный, как цветник,
Три пасхальные рюмахи
Заложив за воротник.

Жарким воском плачут свечи...
Ты печальна, мой дружок?
Обними меня покрепче,
Поцелуй хотя б разок.

ПРАЗДНИК
Чем так встревожены птахи?
Ясно любому ежу —
Это я в красной рубахе
Тихо на небе лежу.

Облако белое справа.
Млечная вечность оплечь.
Кто умалит мое право
Скромно на небе прилечь?

Облако синее слева
В россыпи звездных огней.
Вы как хотите,
			а с неба
Родину нашу видней.

Нету закона такого,
Чтобы любить запрещал.
И ничего вам другого
В жизни я не обещал!

ПЕСНЯ
Шел по улице мужик,
Песню пел.
Как душа его лежит,
Так и пел.

Он мотив перевирал,
Путал слог.
И нещадно глотку драл —
Пел, как мог.

Пел, как жизнь свою сложил,
Однова.
Кто-то умный доложил
По «ноль-два»

Появился «воронок»,
Весь в пыли.
Мужика свалили с ног.
Замели.

Покачнулась тишина
И, сквозя,
	прошептала:
— Ну, страна!
Спеть нельзя!


* * *
Блуждает отчий край во мгле,
Как раненый в бреду...
Чем меньше русских на земле,
Тем больше их в аду.

Аборигенам жарких стран
При жизни — райский свет.
А русский ад от жгучих ран
Похож на лазарет.

В нем непролазные снега
По горло, как бинты.
А кто ударится в бега,
Тому по гроб кранты.

А гроб, небось, не мягче нар,
А тверже, может быть.
Чтоб даже мертвым русский знал,
Как Родину любить.

Иному ангельская твердь
И светлый Божий лик.
А русскому и смерть — не смерть,
На твердом спать привык!

ПРО МЕНЯ
За окошком склон пологий.
За окошком я иду
По извилистой дороге,
Сам с собою не в ладу.
Серебрится свет в окошке.
Дым валит через трубу.
За забором прячьтесь, кошки,
Ненароком зашибу!
Как же так, постой, приятель,
Кто маячит в том окне?
За столом сидит писатель.
Книжку пишет обо мне.
Не везет ему, бедняге.
Может быть, таланта нет?
Не выходит на бумаге
Им задуманный сюжет.
Я кричу ему: «Писатель,
Скоро я совсем уйду.
Не поймет тебя читатель.
Брось ты эту ерунду!
Сочинять меня не надо.
Не старайся. Вот он — я!»
Мимо речки, мимо сада
Проплывает жизнь моя.
Только он меня не слышит,
Все мрачней день ото дня.
Пишет, пишет, пишет, пишет,
Пишет книжку про меня.


* * *
В парадных военных расчетах
Великая слава течет.
В расчет не берут желторотых.
Их скромная слава не в счет.

Оркестров мажорное форте —
Бесстрашным солдатам страны.
А дети победного фронта
Стоят у обочин войны.

И с ними стоит моя мама,
И машет героям рукой.
Салютов небесная манна
Над Родиной плещет рекой!

За спинами граждан нарядных,
Ничуть не смущая их вид,
На ящике из-под снарядов
В слезах моя мама стоит.

Вот так всю войну простояла,
Поскольку росточком мала.
Снаряды она снаряжала
И верой в победу жила.

Не то моей маме обидно,
Что горьким был доблестный труд,
А что из-за роста не видно,
Как строем гвардейцы идут.

Несметные выпали беды
На долю геройской страны.
А дети священной Победы
Стоят у обочин войны.

В толпе ротозеев парадных,
Ничуть не смущая их вид,
На ящике из-под снарядов
Военное детство стоит.


*** 
Был он скуп на обещанья
И посулы не любил.
Расставаясь, на прощанье
Ее слезы пригубил.

Неуклюжий, будто ящер,
Шумно двигал кадыком.
И смахнул с ресниц дрожащих
Ее слезы языком.

Стиснул зябкими плечами.
Ничего не говорил.
Не моргнув, ее печали
Невзначай удочерил.

И она его уныло
Проводила за порог.
А потом крылечко мыла,
Чтоб вернуться он не смог.

АРТИСТ
На вершине поднебесья
Мои юные лета
Сохраняют равновесье
Без страховки и шеста.

Непривычное томленье,
Недоступное уму.
Вход на это представленье
Не заказан никому.

Ни билетов, ни афиши —
Становись в любом ряду:
Это я по краю крыши,
Балансируя, иду.

Наш обычно сонный дворик
Погрузился в гам и свист.
И кричит нетрезвый дворник:
«Упадешь — убью, артист!»

Не такой уж я отважный,
Чтоб без дрожи посмотреть
С высоты многоэтажной
И от страха не сомлеть.

Как я шел по краю света,
Как прокладывал маршрут —
Пацаны потом про это
Мне с три короба наврут.

Только дворник наш болезный,
Опускаясь на скамью,
Проскрипит ногой железной,
Сплюнет в сторону мою.

Скажет: «Ты у нас придурок,
Что тут много говорить...»
Но помятый свой окурок
Мне позволит докурить.


* * *
Проклюнул землю лопушок
И сразу просится в стишок.
Свое тщеславье тешит.
Мой милый, ты лопочешь вздор!
Поэт — с большой дороги вор.
И не моргнув, зарежет!

Так припечатает строкой,
Что выноси за упокой
Хоть со святыми вместе.
Уймись и не просись в стихи.
В них не такие лопухи
Погинули без вести.

Пойми, любезный мой браток,
На всю страницу твой листок —
За ним стихов не видно.
Читатель никнет над стихом
И быть не хочет лопухом:
За Родину обидно!

Ну что ты, юный мой дружок,
Мой лопоухий лопушок,
Чуть что, так сразу злишься?
Протиснись как-нибудь в строку.
Все ж прибыль нашему полку —
На закусь пригодишься.

БАБА ГРУНЯ
Собирали на дорогу
Невеселые рубли.
И собрали, слава Богу,
Что сумели, как смогли,

Помянув обычай древний,
Чтя седую старину,
В ряд присели всей деревней
На скамеечку одну.

И районное начальство
Всей деревне напоказ,
Наезжавшее нечасто,
Улыбнулось первый раз.

Фоторепортер прилежный,
Чтоб поднять народный дух,
Тиснул в кадр оркестр приезжий
И согбенных семь старух.

Всей деревней провожали
Бабу Груню в интернат —
Виновато руки жали,
Отворачивая взгляд.

Чинно грамоту вручали.
Ленту вешали на грудь.
Аграфеной величали.
Говорили: «Не забудь!»

Аплодировали бурно...
А когда умолк оркестр.
Стало тихо-тихо, будто
Ни одной души окрест.

Сразу вдруг осиротела
Вся окрестная земля.
А уж коль такое дело,
Уезжать никак нельзя!

* * *
Синицы огненная грудь
И черная — в полнеба! — туча...
Крылата солнечная грусть,
А грусть ненастная ползуча.

Сияет инеем земля.
Блистают лужи снежной крошкой.
И нету в небе журавля,
Но есть синица под окошком.

Синицу хлебом накормлю,
О журавле вздохнув с печалью.
Я грусть небесную люблю,
Но и земную привечаю.

Мерцают инеем во мне
Ее светящиеся крохи.
Не вся же истина в вине!
Не все же только к небу вздохи!..

Я ощущаю, когда трезв,
Сильней земное протяженье
Не потому, что нету средств
При мне на самовыраженье.

А потому, что бренный путь
Мне осеняет неминуче
Синицы огненная грудь
И черная — в полнеба! — туча.

* * *
Я не верю, не верю, не верю
Ни в какие уже чудеса.
Почему же ветвями деревья
Так цепляются за небеса?

И ветрами — не странно ли это?
За какую такую вину
Золотые осколыши лета
К моему наметает окну?

И опять неминуемым шлюзом
Принужден быть оконный проем,
Чтобы плыл этот трепетный мусор
Грустно в стихосложенье моем,

Поднимая до облачной выси
Обветшалые всуе слова
И земные посконные мысли —
Так, что кругом идет голова.

Я не верю, не верю, не верю,
Как не верит редеющий лес,
Что уже золотые деревья
Доросли до печальных небес.

ХОЛОДЕЦ
На тарелках дрожит холодец.
От вина запотели рюмахи.
От Володьки уходит отец,
А Володька в нарядной рубахе.

На дворе ясный солнечный день,
И распахнуто настежь окошко.
За плечо перекинут ремень,
Но оглохла от горя гармошка.

Тетя Вера, Володькина мать,
Нарядившись в красивое платье,
Умоляет Володьку сыграть
На прощанье отходную бате.

И Володька играет отцу.
Он выводит колена такие,
Что текут у отца по лицу
Неподкупные слезы мужские.

И отец говорит: «Молодец!
Будь разумным и слушайся маму».
На тарелках дрожит холодец,
Разделивший семейную драму.

И кричит тетя Вера: «Не тронь!
Откачнись. Не твое это дело.
Забирай, если хочешь, гармонь.
Эта музыка нам надоела.

Не терзай понапрасну меня
И ребенка не мучай напрасно!..»
И дворовая вся ребятня
С возмущением этим согласна.

Переулком уходит отец,
Весь расхристанный, как после драки.
А не тронутый им холодец
Во дворе доедают собаки.

КОБРА
Зашипела, словно кобра.
Ну, теперь не жди добра!
Как меха, раздула ребра
Та, что вышла из ребра.
Шаркнув ножкой перед нею,
Преподнес я ей цветы.
Но не любят эти змеи
И не ценят красоты!
И летит степной букетик
За окно на белый свет.
И не светит, и не светит
Мне здесь дружеский привет.
Улыбаясь ошалело,
Дверью хлопнув от души,
На прощанье прошипела:
«Захлебнитесь, алкаши!»
Я сто лет не видел друга,
А она, она, она —
Подколодная змеюга
И еще — его жена.
Друг сидит, повинно мнется
И кривит свои уста.
Что-то нынче нам не пьется —
Водка, видимо, не та.
Он прищурился от солнца,
Глубоко вздохнул о ней
И похож стал на японца...
А японцы — любят змей.


* * *
Дерзкая, как наваждение,
Эта сердечная боль.
Детское спецучреждение.
Бритый мальчишеский строй.

Радужность лозунгов муторных
Не обольщает мой взгляд.
В детской колонии утренник.
Шефский концерт для ребят.

Слушают дети внимательно.
Гордо звучит в тишине
Песня о Родине-матери,
Самой счастливой стране.

Той, что дорогою звездною
В дальние дали зовет.
И одинокой березою
На косогоре растет.

Зорькою ясною светится.
Колосом зреет в полях.
И — никогда не изверится
В горьких своих сыновьях.

ПОЭТ
По этим ступенькам непрочным,
Ведущим на горестный свет,
По грубо сколоченным строчкам
Спускается с неба поэт.
По лестнице этой отвесной
Усталый, угрюмый, хмельной,
Присыпанный пылью небесной,
Забрызганный грязью земной.
Небритый, потертый, помятый,
Проклявший себя и свой век,
Такой никому не понятный,
Упрямый шальной человек.
Зачем ему с неба спускаться,
Пускаться в неведомый путь?
Средь добрых людей потолкаться?
Соленого горя хлебнуть?
Сидел бы на облаке млечном,
Ничем никому не мешал.
И людям о добром и вечном
Хорошие мысли внушал.
Так нет же! На лестнице шаткой —
Того и гляди упадет! —
Он машет приветливо шапкой
И с неба на землю идет.
По этим ступенькам скрипучим,
Ведущим на горестный свет —
По строчкам своим неминучим
Спускается к людям поэт!

ПОДОРОЖНИК
Не обижайся, мой художник,
Такой я странный человек.
Сегодня я — печальный дождик.
А завтра — странствующий снег.
Не получаются наброски
Отнюдь не по твоей вине.
Лиловый дым от папироски
Расскажет больше обо мне.
Вредны в поэзии детали.
От них хорошего не жди.
Мой смутный облик пропитали
Снега, туманы и дожди.
Налей себе покрепче чаю,
На мир по-доброму взгляни.
Вот я и стал твоей печалью —
Меня за это не вини.
Мой опечаленный художник,
Тебе открою я секрет:
Вот этот лунный подорожник —
И есть мой истинный портрет.
Ты наложи его на рану,
Он снимет с сердца маяту.
Но помни: поздно или рано
В тебе я все же прорасту.
Лиловым дымом папироски,
Искристым облачком во сне...
Твои строптивые наброски
Еще поплачут обо мне.


* * *
Безвременье. Смута. Разруха.
А дальше не видно ни зги.
Мне в локоть вцепилась старуха:
«Сынок, перейти помоги!»

Куда ее, старую, тащит?
Она восклицает: «Прости!
Господь охраняет скорбящих...
Сынок, помоги перейти!»

«Да тут и сам черт сломит ногу.
Родимая, не обессудь!..»
Она мне: «Доверимся Богу.
Авось и пройдем как-нибудь»

«А чья же ты будешь, старуха?»
«Да что ты, касатик — твоя!
Безвременье, смута, разруха
Ужель не твои сыновья?

Средь тяжких земных бездорожий
Небось и тебе пригожусь...
Зовут меня Матерью Божьей,
Иду в Православную Русь».


СМУТНОЕ ВРЕМЯ
...А люди, как в смутное время,
В хорошего верят царя.
Он вступит в звенящее стремя,
Народную волю творя.

Плащом небеса занавесит.
Щитом остановит раскол.
Продажных и лживых повесит,
А подлых посадит на кол.

От хвори, напасти и порчи
Избавится русский народ,
Когда ему царские очи
Сверкнут у Кремлевских ворот.

И праведный мир воцарится
На отчей земле на века.
И вдосталь родная землица
Накормит тогда мужика.

А если лихие бояре
Народ не желают любить?
На то и даны государи,
Чтоб головы песьи рубить!

* * *
Не знает странствующий снег,
В какие странствия пустился.
Ушел хороший человек,
Ушел навек и не простился.

Его осиротевший свет
Ко мне доверчиво прижался.
И кто теперь мне даст совет,
Как светом мне распоряжаться?

Забыв про ужин и ночлег,
Вдохнув в себя морозный воздух,
Ушел из дому человек.
Ушел и заблудился в звездах.

Но, уходя, оставил свет.
И этот свет во мне не тает.
Не знает странствующий снег,
Кого он мне напоминает.

ДОЖДИК
Уйду с головой в небеса.
Устав от сердечного гуда.
Туда не берут адреса.
И письма не пишут оттуда.

Уйду поутру налегке.
До облачной выси достану.
И буду для мира никем.
И дождиком ласковым стану.

И снова на землю приду
У окон твоих ошиваться.
И буду у всех на виду
Нахально с тобой целоваться.

А твой благоверный супруг
Закроется в доме, застонет.
Сошлется на давний недуг.
Меня от крыльца не прогонит.

И мы постоим на крыльце
В обнимку — одни в целом свете.
И слезы твои на лице
Никто у тебя не заметит.


* * *
Простужусь, охрипну, заболею.
Погляжу на все со стороны.
Золотое детство пожалею.
Нет ему, родимому, цены!

Буду тихо радоваться меду,
И сироп малиновый попью,
Ощущая сладкую свободу,
Веря в независимость свою.

Почитаю книжки на досуге
Только те, которые хочу.
Помечтаю о хорошем друге.
Сам с собой о жизни помолчу.

Принесут домашние в корзинке
Чудо-фрукты солнечной земли.
Выторгуют, выкупят на рынке
Втридорога лето у зимы.

С завистью мои же одноклашки
После школы будут заходить.
Будут одобрять мои замашки,
Будут мне стараться угодить.

Потерплю пилюли и уколы.
И, как жить, у жизни поучусь.
Хоть немного отдохну от школы.
Хоть ума немного наберусь.

СОВЕТ
Не ходите, мальчики, в поэты —
В мире горше доли не найти.
Вам еще неведомы секреты,
Что судьба готовит на пути.

Слава — слишком мутная водица.
Муза — очень вредная карга.
Не вкушайте из ее копытца —
Ни к чему вам, мальчики, рога!

Что хотите, у судьбы просите.
Много добрых тропок на Руси.
Как хотите, на земле живите.
Но в поэты — Боже упаси!

Пусть влечет поэзии лампада,
Льет из мрака сумеречный свет.
Но туда вам, мальчики, не надо —
Ничего хорошего там нет!

Там растут болотистые кочки,
Упырями прут из-под земли.
Никогда еще на свете строчки
До добра людей не довели.

Ну — а если?.. То тогда мужайтесь.
Это мой единственный совет.
И потом уже — не сокрушайтесь,
Ни на что уже не обижайтесь —
Вам уже назад дороги нет.

МУЗА
Не плачь, моя бедная Муза,
Мне сердце на части не рви!
Негоже в объятиях мужа
Скорбеть о несчастной любви.

Не дал мне Создатель иную,
И я благодарен Ему —
За то, что тебя не ревную
На этой земле ни к кому.

Быть может, не вышел я видом,
Но был тебе предан, как мог.
Пора бы взаимным обидам
Уже указать на порог.

Лукавых истерик не надо.
Пойдем лучше с миром домой,
Покуда бредут наши чада
По свету с дорожной сумой.

Поправь свой терновый веночек
И шарф разверни голубой.
На пару восторженных строчек
Еще мы потянем с тобой.

БУРЖУЙ
У Сереги — классная машина.
У Сереги — красное крыльцо.
У меня ветвистые морщины,
Словно сбруя, через все лицо.

Надо мной смеются даже птицы,
А ему вздыхает ветер вслед.
У меня худые половицы.
У Сереги ласковый паркет.

У Сереги морда, как открытка.
Золотых зубов не перечесть,
У меня скрипучая улыбка,
Что смурней, чем кровельная жесть.

Мы с Серегой давние соседи.
Мы с Серегой дружим с детских лет.
У него в чулане много снеди,
У меня в кармане — пистолет.

Я похож на мрачного убийцу,
Но Серегу я не застрелю.
Пистолет убрав под половицу,
На нее ногою наступлю.

Ничего Сереге не скажу я.
Не спугну веселый птичий гам.
Повезло проклятому буржую —
У него порядочный друган!

ПРИЗНАНЬЕ
Я тебя забыл у тихой речки,
Где туман густой, как молоко.
Ты сидела на родном крылечке
И смотрела молча далеко.

А когда я о тебе вдруг вспомнил
И подумал: «Время-то бежит!» —
В памяти моей пробел восполнил
Бородатый кряжистый мужик.

Он возник на стареньком крылечке.
И, узнав, что я издалека,
Дымные выплевывал колечки
В сизые парные облака.

Долго в бороде кудлатой шарил,
Но признанье все-таки добыл.
Он сказал: «Вали отсюда, парень!
Ничего ты здесь не позабыл!»

СКАЗ
Вот и ковер-самолет,
И сапоги-скороходы.
Только душа не поет.
Видно, ей мало свободы.
Пенная брага рекой.
Меда хмельного колода.
А на душе непокой.
А на хрена ей свобода?
Вот тебе меч-кладенец.
Вот тебе небо в алмазах...
Экий ты ухарь-купец!
Вот навязался, зараза...
Вот тебе лыко в строку
И самобранка-скатерка,
А сверх того, дураку,
На опохмелку пятерка.
Что же ты мух ловишь ртом?
Что же ты медлишь с ответом?
Али во сне золотом
Слезно не грезил об этом?
Глянул дурак в пустоту
И рубанул средь пирушки:
— За вековую мечту
Ты мне суешь побрякушки.
Экий ты ухарь-купец!
Не продается такое...
...Вроде и сказу конец,
А на душе нет покоя!

* * *
Пробивается вешняя травка.
Проясняется вечная хмарь.
А на травке гарцует козявка...
А ведь тоже вселенская тварь!

Из вселенной ее невозможно
Неусыпному Оку узреть...
А ведь тоже — создание Божье,
Ради жизни презревшее смерть.

И любови ей надо, и света...
И не нужно на Бога пенять.
Что кровавая наша планета
Ее кровная мать-перемать!


* * *
Мой ангел, не вечно сиротство!
Утри свои слезы скорей.
Душа моя в небо вернется,
И матерью будет твоей.

Она тебя крепко обнимет.
Мы все перед небом — родня.
Она тебе даст мое имя
И будет любить, как меня.

ГРОЗА
Гроза на Пушкина похожа —
Арапка! — Что ни говори.
Черным-черна ее одежа,
Но свет исходит изнутри.

Полна небес хмельная чара.
И нету чары той хмельней.
Как будто бы строка «Анчара»
Сверкает молния над ней.

Каким быть должен светлым гений,
Чтобы во мгле не заплутать?
И в дни надежд, и в дни сомнений,
Как вспышка молнии блистать.

И, проходя Нескучным Садом,
Оставив звонкие следы,
Взойти сверкающим каскадом
Животворительной воды.

Гроза берет свое нахрапом,
Как грозный царь,
Как грешный тать...
Каким же надо быть арапом,
Чтоб Пушкиным в России стать!

ЗВЕЗДЫ
Грустные эти звезды
В сумрачной вышине
— Господи! —
Твои слезы
Горькие
	обо мне.

Что ж от меня Ты прячешь
В сумраке скорбный Лик?
И почему Ты плачешь,
Если Ты так велик?


***
Спит мужик, укрывшись лопухом.
Полдень. Луг. Июнь звенит в зените.
Кто сейчас подумал о плохом,
От стихотворенья отойдите!

Дабы не нарушить краткий сон,
До предела паузу тяните.
Ни подошвой злой, ни колесом
Пред его очами не пылите.

Спящий улыбается мужик,
Отрешившись от забот о хлебе.
Тело его мирно возлежит
На седьмом, на самом светлом небе.

Сон его кузнечики куют,
ласточки-касаточки свивают,
Ангелы небесные поют, 
Пастушки на дудочках играют.

Дабы он увидел, хоть во сне.
То, с чем в этой жизни разминулся.
Кто стоял тихонько в стороне.
Подходите, он уже проснулся!


* * *
Старушек глубокие лица
Небесные сполохи в них
Печальные, словно зарницы
Глубоких колодцев степных.

Творит моя мама молитву,
Крестом осеняя крыльцо.
И Божью вселенскую битву
Ее отражает лицо.

За сполохом огненный сполох
Плывут, как волна за волной.
А я, мира Божьего олух,
Печалюсь о битве земной.

Старушек глубокие лица
Сгорают в Господнем огне...
Дай, мама, щекой прислониться
К небесной твоей глубине.

* * *
Нет! Я никогда в никуда не уйду
В угоду жестокому веку.
Душою в небесную реку впаду,
А плотью — в подземную реку.

Две этих великих и вечных реки,
Обнявшись, над миром сольются.
Пробьются сквозь небытие родники,
И дождики с неба прольются.

И жизнь моя снова завьется лозой
И вновь обо мне вам напомнит.
Сверкнет на щеке у вас теплой слезой
И грустью стаканы наполнит.

Не надо, друзья, обо мне горевать!
Я не откажу вам в надежде
На праздниках жизни со мной пировать
Как прежде, как прежде, как прежде.

* * *
Что ж ты закручинился, родимый,
Голову склонив на булаву —
Русский гений, непереводимый
На иноплеменную молву?

То не вьюга плачет в поле ратном.
Плачет Русь, спаленная дотла.
На ее дымящиеся раны
Ангел возложил свои крыла.

Он не знает подлости и мести.
Он не прячет злобу за плечом.
И врагов Руси наотмашь крестит
Крестным, словно знаменье, мечом.

Звезды, аки угли в небе хмуром.
Снегу по окошки намело.
Подложил под щеку город Муром
Ангела-хранителя крыло.

Из новых стихов