Булат ШАКИМОВ
Покупка машины
(рассказ)

Взобравшись на ветхую от дождей и солнца, покосившуюся со временем изгородь, громко на весь двор прокукарекал петух и тут же, вслед за ним, солидарно закудахтала под навесом наседка, заботливо созывая к себе под теплое крыло свою дружную пушистую семейку из желтеньких цыплят…

Утро проснулось давно. Чистое, свежее, все еще пахнущее так и не начавшимся накануне дождем. Солнце еще не поднялось высоко и, пробиваясь сквозь раскиданные по всему небу матово-белесые облака, светило нежарко, нежно лаская наступивший день.

С утра пораньше, отогнав скотину на выгон, Нурслу зашла в дом, чтобы прибраться. Около большой комнаты постояла у порога, любуясь, как на полу, в ряд, сладко спали ее дети. Тихо подойдя к ним, женщина поправила одеяльца и также, неслышно вышла назад.

Уже в сенях, Нурслу снова недовольно подумала о муже, который, вот уже как третий день, никому не сказав ни слова, зачем-то уехал в город. В своих нелегких раздумьях, она забыла, для чего зашла в дом и, завесив от мух марлевой сеткой раскрытую дверь, вышла во двор, переделывать нескончаемые домашние дела.

Стоило только Нурслу выйти из дома, как дети, проснувшись разом, уже толкали друг друга и, борясь, весело забрасывали друг друга подушками так сильно, что по всей комнате летал пух.

– Подъем! – крикнул кто-то. – Мама идет!

Ребятня, в страхе, что мама, услышав шум, вернется назад и начнет ругаться, повыскакивала на улицу. Дружной стайкой они перебежали в летнюю кухню и быстро сели за стол завтракать.

Жаслан, отпросившись у мамы в туалет, выскочил на задний двор и тут же, с шумом, забежал обратно.

– Папа едет! – дико завопил он, словно что-то знал. – Папа машину купил!

Полуголая ребятня высыпала во двор. К неказистому дому, стоявшему на самой окраине села, сверкая на солнце, не спеша, почти бесшумно подъехали «Жигули» цвета спелой вишни. В приспущенное стекло машины было видно, что за рулем сидел отец.

– Ура! – дружно закричала детвора. – Наш папа машину купил!

Аккуратно и степенно заехав в ворота, машина плавно и тихо остановилась во дворе. Приятно щелкнул замок дверцы и, из кабины, не спеша, вышел сияющий отец, в новой светлой сорочке и, впервые, в галстуке, цветастом и неумело повязанном. Было заметно, что галстук он прикупил в городе по такому важному и неординарному случаю.

Такой же цветастый галстук, но только немного засаленный и, со временем истрепавшийся, всегда и под любую рубашку носил совхозный завхоз дядя Дармен, не совсем грамотный, но очень шустрый и смышленый мужичок, с виду важный и недоступный. И машину он имел такую же, но только другого, нежно-молочного цвета была она у него.

– Мама! – забежав с улицы на кухню, сообщил Арман матери радостную весть. Как всегда, маме было некогда даже выглянуть на двор. – Папа машину пригнал!

Растерявшись от такой новости, Нурслу, в платке, повязанном по самые глаза, с полотенцем и тарелкой в руках, вышла из летней кухни. Увидев машину, она как будто не обрадовалась, побледнела и как-то странно, словно падая назад, прислонилась спиной к стене. Губы ее мелко-мелко задрожали, тарелка со звоном выпала из рук и, прокатившись по пыльному двору, упала, не разбившись.

«Что с мамой? – удивился Арман. – Почему, она не радуется?»

И тут же, неожиданно, ему вспомнился недавний, случайно подслушанный разговор. «Ты ходишь по всему селу, побираешься, не знаешь, как детей одеть-обуть, сама вся в лохмотьях, – говорила маме соседка тетя Жания, – а муженек твой, собирает на машину. И на сторону, кобелина, поглядывает. Все село смеется, как ему не стыдно…»

Мама, в ответ, не соглашаясь с ней, что-то горячо доказывала…

Но чтобы не говорили злые языки, теперь все уже было позади. Машина куплена!

– А я всегда буду кататься на машине! – громко радовался Жаслан. – Вместе с папой! Всегда, всегда!

– И я буду ездить! – беззубо кричал Сабит и, в доказательство, от избытка переполняющего счастья, вприпрыжку скакал по двору.

– И я тоже буду! – забыв про все обиды, прыгала Айгуль.

– И я! – выронила изо рта ириску маленькая Нургуль и тут же, подобрав ее с земли и облизав, снова запихала в рот.

– А папа вас не возьмет! – вдруг, без зазрения совести заявил Жаслан, показывая своим сестричкам язык. – Вот так!

Он нагло врал, ему хотелось позлить девчонок:

– Отец сказал, что девочек совсем не будет сажать в машину!

– А почему? – испугались девчонки и уже были готовы расплакаться от обиды.

И здесь свой голос подал папа.

– А ну! – цыкнул он на детей.

Вмиг, во дворе сразу стало пусто.

Счастливый отец, виновато улыбаясь, подходил к матери, а бледная мама все пятилась назад…

– Как же теперь, мы посмотрим людям в глаза, – наконец, еле слышно выдавила она из себя.

– А мне плевать, – ее грубо оборвал отец. – Пусть говорят, что хотят!

Не в силах двинуться с места, Арман все оставался стоять у забора. Потрясенный происходящим, он уже ничего не слышал и не соображал. В какой-то момент, мальчику стало плохо, темные круги замелькали перед глазами, закружилась голова, и все поплыло у него в мягком тумане…

«Что со мной? – отрешенно подумал он, испуганно хватаясь руками за штакетник. – Кажется, я куда-то падаю?..»

…Арман не помнит, сколько времени простоял, ухватившись за забор, кажется, совсем немного, но когда опомнился и пришел в себя, он уже был на лужайке за домом. Утирая слезы своими пыльными, немытыми кулачками, мальчик шел по густой траве, затем побежал.

«Как же нам дальше жить, как теперь мы будем ходить в школу, папа? – больно и неотступно сверлило его детское сознание неподъемная для столь юного возраста, навязчивая мысль. – Вот для чего, ты обманывал маму, все село и всех нас…»

В отличие, от других детей в этой семье, Арман родился слабеньким, часто болел и надолго пропадал в больницах, где очень рано и сильно пристрастился к книжкам. Может быть и потому, мальчишка рос впечатлительным, все происходящее воспринимал близко к сердцу, словно пропуская через себя.

По своему складу и по сельским меркам, Арман казался немного странным. Иногда, он мог допоздна, позабыв обо всем на свете, просидеть на берегу речки, пораженный необыкновенной красотой заката или, спрятавшись в саду, за кустами смородины, бессильный чем-либо помочь, целый день проплакать над подбитым каким-то хулиганом, умирающим воробьем…

Высоко в небе пел жаворонок, звонко трещали в июньской траве кузнечики, перелетая с места на место. Зеленая лужайка, пестря обилием мелких степных цветов, средь которых заметно выделялись лиловые васильки и желтенькие пуховые одуванчики, своим дальним крылом упиралась в глубокий овраг, стены которого были сплошь испещрены норами, где жили и укрывались от врагов, быстрые и верткие стрижи.

Солнце уже поднялось над лужайкой, стало чувствительно припекать и легкие, дождевые облака, незаметно растворяясь, бесследно таяли в голубом небе. Однако сейчас Арману было не до этой красоты вокруг, весь в слезах, в мокрых от росы сандалиях на босые ноги, спотыкаясь, он бежал по мягкой шелковистой травке к своей горке. Недалеко от дома, за оврагом, находилась горка, как называли ее дети, а так – это был невысокий холм, с парой десятков вековых, в полтора обхвата, высоченных осин.

Сразу же за деревьями, в низине, находился заброшенный и давно одичавший яблоневый сад. В этом саду бывшим его хозяином была придумана своя система полива, которая до сегодняшнего дня безотказно работала от использования талых и родниковых вод без участия человека. Благодаря этому, деревья до сих пор плодоносили, яблоки и ранетки были небольшие, но очень вкусные и всему селу хватало для варенья.

Говорили, что когда-то здесь, рядом с огромными деревьями и яблоневым садом, стоял дом русского купца Карташова, сбежавшего, после революции за границу, то ли в Китай, то ли в Турцию.

Еще с давних пор, любил Арман приходить на эту горку, забираться на могучий ствол и, удобно устроившись, слушать тихий шум ветра в густых кронах или пенье птиц. В бегущих по небу кучерявых облаках, он любил находить изображения разных зверей, животных и птиц. Хорошо думалось и мечталось ему наедине под этот вечный и всегда разный шепот листвы над головой.

Мечталось о том, как он вырастет и обязательно станет врачом, чтобы лечить детей, животных, собак, кошек, всех подряд, кому станет больно…

Арман бежал к своей горке, чтобы никто не видел, как он плачет. Ведь он мужчина, а мужчины не должны плакать. Пусть только эти старые деревья видят его слезы.

«Почему, ты так сделал, папа? Почему ты скрыл от мамы, что хочешь купить машину? – обида одолевала его. – Люди жалели нас и всем селом собирали нам деньги на одежду. Разве можно было так поступать, папа?..»

Травы цеплялись ему за ноги, стараясь свалить. Колючки и острые камешки сильно саднили пятки. Споткнувшись, он упал, но тут же, быстро поднявшись, побежал снова, не чувствуя ни ушибов, ни боли, ни ног…

«Папа обманул маму и нас. И маму мою, он не любит!» – больно резанула вдруг страшная догадка детское сознание, и жгучие слезы снова затмили глаза, мешая бежать…

Раньше отец был совсем другим. Арман любил, когда приходил он с работы веселый и немного выпивший. Так было часто, после зарплаты. Тогда он становился добрым и ласковым. Приносил и раздавал всем детям подарки: кому игрушечный грузовик, совсем как настоящий, но только маленький, кому – ружье с пистонами, а кому – набор «Конструктор». Девчонкам папа дарил куклы с волосами, которые можно было причесывать, крошечные чашечки и ложечки, приводившие сестренок в изумление и восторг.

Иногда папа обнимал маму так сильно, что она, вырываясь, из его объятий, визжала, как маленькая, и укоряла отца:

– Постыдился бы детей. Не маленькие уже…

Этим она только подзадоривала его.

– А что дети? – спрашивал он. – Пусть берут пример с отца, как нужно жену любить. Им еще жить, да расти!

Папа еще сильнее обнимал маму, поднимал на руки и, раскачав, шутливо, с размаху бросал на сетчатую кровать.

– Фу, ты! Вырасти – вырос, а ума не нажил! – смеялась мама и, растрепанная, убегала в другую комнату.

Ликовала душа, видя счастливое лицо матери, радостных и возбужденных братьев и сестренок. А их у Армана было пятеро: братья Жаслан и Сабит, сестра Айгуль, сестренки Нургуль и Светлана. Маленькая Гульнара тогда еще не родилась…

Вечером, всей семьей садились ужинать. Каждый старался сесть около папы. Иногда, когда малыши не могли договориться, доходило даже до потасовок. Тогда отец сразу старался помирить детей, терпеливо разъясняя, что самые хорошие места, около папы, должны достаться самым младшим. Спор тут же, быстро разрешался и Нургуль со Светланой, радостные и самодовольные, карабкались на стул по обе стороны от папы. В тот момент казалось, что счастливей этих малышей не было никого на свете.

Так повторялось каждый раз, когда папа получал и приносил зарплату. Дети с нетерпением, как праздника, ждали этот день. Еще издали, завидев отца, они всей гурьбой, с радостными криками и возгласами выбегали навстречу, облепляя его со всех сторон.

Отец сажал девочек на плечи, остальная детвора, ухватившись за папины брюки, дружно спешила рядом. Арман хорошо помнит то доброе и счастливое время, хотя тогда только собирался в школу.

Потом папа, почему-то, все чаще и чаще стал приходить домой веселым и часто без подарков. Он больше не обнимал маму и не радовался выбегавшим к нему навстречу малышам. Они с мамой закрывались на кухне, чтобы дети не слышали и о чем-то громко говорили. Через дверь, все равно доносилось, как мама укоряла отца.

– Совсем, совесть потерял! – говорила она. – Что люди скажут? Нисколько не думаешь, о своих детях…

Папа что-то непонятное бурчал в ответ.

Арман, впрочем, как и другие дети, чувствовал, что в доме творится что-то неладное, но не мог понять всей причины. Как-то осенью, когда он уже начал ходить во второй класс, папа сильно ругался с мамой и, кажется нечаянно, слегка ударил ее, что она, пошатнувшись, едва не разбила лицо о железную спинку кровати.

Детишки, побросав игрушки, в страхе разбежались по углам, а Арман, цепенея от ужаса увиденного, уже совсем не помня себя, подбежал к отцу и крепко ухватил его за руку. Папа зло и больно оттолкнул маленького заступника, что тот упал под ноги и, нехорошо выругавшись, ушел из дома.

Тогда мама плакала. Арман в первый раз видел, как плачет взрослый человек. Упав на кровать, мама беззвучно рыдала, как маленький ребенок, судорожно вздрагивая плечами и кусая подушку. Наверное, ей было стыдно перед детьми, и очень горько…

Она не могла поднять голову, стонала и все сильнее сжимала руками мокрую подушку. Никто не знал, как ее успокоить. Братья и сестры, в страхе, выглядывали из-за дверей, не решаясь подойти к матери. И Арман не знал, что надо сделать, чтобы мама перестала плакать. Ему тоже захотелось плакать, от обиды на папу, и тогда он, бессильный, чем-нибудь помочь маме, побежал на свою горку. Чтобы ничего этого больше не видеть…

В тот день Армана чудом нашли, поздно вечером, сладко спящим на могучем стволе столетнего дерева, хорошо, что кто-то из соседей увидел, как мальчик бежал к горке. Папа до дома нес его, спящего, на руках и, после этого, перестал пить, но стал каким-то чужим. Маму он больше не бил, она не ругалась с папой, стала совсем какой-то другой, молчаливой, поникшей и задумчивой.

Иногда, мама ловила кого-нибудь из пробегающих мимо или играющих рядом детей, обнимала, зацеловывала крепко-крепко и быстро отпускала, словно боясь, что кто-то увидит или осудит. И ее кроткие глаза вмиг становились такими грустными…

Арман бежал все тише и тише. Задыхаясь, больше не в силах бежать, он перешел на шаг…

Вдали, за горкой, цвела и благоухала летняя степь. В бескрайнем, сочно-зеленом море разнотравья, перемешиваясь с кустами сурепки, большими островками колосились на ветру и нежно серебрились высокие кисти ковыля. На лужайках и небольших низинах, где яркая зелень степи отдавала желтизной донника и лиловела обилием полевых фиалок, изумительный запах полыни и череды сводил с ума любого, кто попадал сюда в это время!

Но ни загадочный шелест листвы, ни щебетанье птиц над головой, ни красота степи вокруг, всегда восхищавшая Армана, не радовала мальчика. Перед его глазами все еще стояла мама, грустная, заметно осунувшаяся за последнее время, уставшая от вечных и нескончаемых домашних проблем…

Так незаметно прошел год, мама снова стала работать. Поздно вечером, подоив коров, накормив и уложив детей спать, она уходила на работу в сельсовет, мыть полы.

Папа тоже работал с утра до ночи и нередко, по целому месяцу пропадал на заработках, но денег за это ему все равно платили очень мало. Так тогда говорила нам мама.

Только было непонятно, для чего нужна папе такая работа? Как и раньше, работал бы шофером, и всем было бы хорошо. И мама бы, не мучилась, не драила ночами в сельсовете проклятые полы…

«Ладно, ничего, что папа получает мало денег, – иногда, совсем как взрослый, рассуждал Арман. – Лишь бы он не пил, лишь бы он не бил больше маму…»

Все шло хорошо, но в одну из суббот, отец не выдержал и снова выпил. Арман хорошо помнит тот летний день.

Закат в тот вечер зашел необычайно красивый. Темные, будто слоеные облака, сгущаясь и полосами пластаясь к земле, уходили вдаль к самому горизонту. Из-за низких, наплывающих черно-бурых туч угасающее багряное солнце неровной полоской просвечивало и отливало на небо слабым, матово алым отсветом.

Весь остальной небосвод, находившийся поверх облаков, поражал воображение своей девственной чистотой.

Если долго разглядывать раздавленные тускнеющим вечерним солнцем, плотные сине-черные облака с взбитой, словно сливки, белесой шапкой, казалось, что это начинающиеся сразу за горизонтом, огромные, темные горы, с бурыми скалистыми склонами и уходящими высоко к небесам снежными вершинами…

Мама на задах доила коров, пришедших со стадом, Айгуль помогала ей. С полотенцем в руках, неохотно отгоняя мух, она с завистью следила за другими детьми, играющими в прятки.

В вечерней тиши, на весь двор звонко звенел тоненький голосочек Нургуль:

«Раз, два, три, четыре, пять!

Я – иду искать,

Кто не спрятался – я не виновата,

Кто, за мной стоит – тот три кона водит!»

Улучшив момент, пока Нургуль, озираясь по сторонам, ходила вокруг сараев, остальная ребятня, с визгом и криками, выбегая из своих незаметных укрытий, стремглав, бросалась к кону.

Бедная Нургуль, как она намучилась в тот вечер! Никак ей не удавалось опередить и застукать на кону кого-нибудь из своих братьев или сестер.

К тому времени, на лужайке во дворе около печки, где в котле готовился ужин, запоздало дымил кизяком самовар. Мама, уже подоив коров, процеживала через марлю молоко.

Папа появился неожиданно и, как всегда, нежданно. Наверное, он пришел с работы или, может быть, приехал с заработков. Никто из детей уже не решался выбежать к нему навстречу. Даже самый смелый Жаслан, все остались на местах, как стояли.

Маленькая Нургуль, ревя и ничего не понимая, ринулась к нему навстречу, чтобы немедленно пожаловаться папе на своих братиков. Другие сестрички тоже было потянулись вслед за ней, однако отец, непроизвольно опередил их.

– А ну, цыц, сучки! – рявкнул он на девочек, самой старшей из которых было десять лет.

От отца сильно разило спиртным.

– А ты, что стоишь? – он повернулся к маме. – Где ужин?

Мама как стояла, так и застыла на месте, не зная, что ему ответить.

– Только и знаешь, – папа гневно и зло глянул на ее вновь округлившийся живот. – Наплодила целый дом…

Мама, молча, взяв в руки ведро с молоком и едва пересиливая себя, двинулась в сторону летней кухни. Девочки, тут же, с плачем бросились к ней и уткнулись головами в ее юбку.

Жаслан с Сабитом замерли на месте, со страха не смея даже шелохнуться. Заметив сыновей, пьяный отец пальцем подозвал их к себе.

Осторожно приблизившись к нему, мальчишки остановились в нерешительности.

– Вот, мои наследники, – папа потрепал их по макушкам и посмотрел на жену, которая в этот момент снова вышла на улицу, чтобы завести детей в дом и уложить спать.

Обняв старших сыновей, которые молча тряслись от страха, отец любовался ими.

– Когда вырастут, они поймут меня, – разговаривал он сам с собой, ни к кому не обращаясь.

И тут, вдруг, папа заметил Армана, стоявшего около дымящего самовара.

– И ты, иди ко мне, – поманил он.

Арман испуганно попятился назад.

– У-у, – невольно вырвалось у отца, – сучье отродье.

Жаслан и Сабит, ожив и вмиг воспрянув духом, горделиво оглянулись на девчонок: папа нас не трогает!

Девочки всхлипывая, все прижимались к матери.

Арману захотелось хоть как-то успокоить сестричек, со страхом поглядывая на отца, он несмело подошел к ним.

– Хотите, я вам гнездышко покажу, в овраге? – предложил он им, и побежал: – Пойдем, быстрее за мной!

Девчонки, оторвавшись от матери, нерешительно потянулись за братом. Мама оставалась стоять неподвижно, крепко прижимая к своей груди маленькую Светланку.

В ее уставших, полных слез, глазах была заметна печаль и непонятная боль. Нурслу не могла понять, откуда взялась в муже такая ненависть к своим детям. Они-то, в чем виноваты? Все дети его, она никого в подоле не принесла.

В последнее время, надрываясь изо всех сил, Нурслу все упрямилась, но чувствовала, что терпения у ней хватит ненадолго. Она догадывалась, что муж, втайне от нее собирает деньги. Вначале, когда он неожиданно, бросил пить, неслыханно обрадовалась

«Кается, – думала тогда Нурслу, – теперь, наконец-то, хочет собрать деньги и приобрести что-нибудь для дома». Ведь который уже год, как собираются купить приличный сервант, чтоб наравне с людьми жить. Забыла, когда в последний раз в их доме были гости…

Однако не стала подавать вида: время покажет. Не дай бог, снова запьет. Денег в доме не хватало даже на еду, пришлось попроситься мыть полы еще и в школьную столовую. Стыдно было перед соседями: муж пропадает на заработках, а дети ходили во всем латанном. В селе, как не скрывай, все налицо, все обо всем все знают.

Как-то раз, вызвали в школу. Испугалась, что детишки что-то натворили. Шла вся в страхе, но потом, выяснилось, что им решили оказать материальную помощь и на средства, выделенные из сельсовета, купили детям что-то из одежды. Со стыда, Нурслу не могла поднять глаза на завуча школы.

Сначала, обидевшись, решила отказаться, но не смогла, хотя знала, что предложили помощь из жалости к ней и детям. И не с кем было даже посоветоваться, муж, в последнее время, стал для нее словно чужим. Изредка появляясь в доме, он снова исчезал куда-то, свалив все хозяйство на нее и детишек.

Дети с радостью начали примерять на себя обновки. Откуда им было знать, какой ценой все это досталось и только один Арман, непонятно почему, упрямо не хотел надевать свой костюмчик.

Отец, похоже, догадывался обо всем этом, но молчал. Он знал, что поступает дурно, но не желал этого сознавать. У него это не совсем получалось, злило его, но упрямое молчание жены изводило и раздражало больше. Он ждал, когда она попросит денег или, хотя бы, потребует объяснения, а идти навстречу первым – он не привык, не позволяла мужская гордость.

«Пусть, сделает мне хуже, – злорадствовал он от обиды, что не был понят своей собственной женой. – Тоже мне, нашлась, гордая!»

Иногда, ему становилось жалко жену и детей. Тогда хотелось бросить все, эту жестокую затею, но каждый раз что-то удерживало его от решительного шага. Давняя, выношенная на страданиях семьи, самая желанная и близкая его сердцу мечта не позволяла отступить от задуманного. Черная, слепая зависть затмила его разум: почему, у какого-то завхоза Дармена есть все? И машина, и обстановка в доме, хотя работает и зарабатывает не больше меня?..

А началось все, стыдно признаться, с пустяка. Жена сама же и натолкнула. После очередной ссоры с ней, сам не зная почему, скорее для забавы, Жилкыбай решил подсчитать для себя: сколько же денег, хотя бы примерно, пропил за свою жизнь?..

Подсчитал и сразу протрезвел, ужаснувшись от полученной цифры, схватился за голову. Сколько денег ушло мимо, ведь он давно мог ездить на собственной машине!

От расстройства Жилкыбай снова запил. Потом, неожиданно для себя и всех, бросил пить, словно прозрел. Страстное желание в кратчайший срок, любой ценой купить машину овладело, задвигало им. С этой мыслью он просыпался и засыпал. Когда Жилкыбай вспоминал о своей затее, сердце сладко пошаливало, и картины, одна приятнее другой, будоражили его богатое воображение…

Вот он, в чистом костюмчике, при галстуке, как все сельское начальство, но с которым давно переругался, когда увольнялся из штата совхоза, важно разъезжает на новенькой машине. Все жители села в недоумении: неужто, это тот самый, пропойца Жилкыбай?

А вот, еще. Совхозная бухгалтерша, незамужняя Айман просит свозить ее на воскресенье в город, скучно ей оказывается иногда в селе. «Пожалуйста, – говорит она, впиваясь в него своими томными, многообещающими чарами. – Сможешь ли ты найти для меня полдня времени?..»

Разве можно ей отказать! Эх, вот жизнь была бы!..

Все остальное сразу же забывалось, отходило на второй план. Но все же, частенько, были моменты, когда Жилкыбаю становилось тошно от своей затеи и даже собственной жизни, червь сомнений не давал ему покоя. Правильно ли я поступаю? Ведь от своих односельчан ничего не скроешь…

Тогда он снова искал утешения в рюмке, но приближающаяся заветная мечта быстро отрезвляла его. «После меня все детям останется, – спешил он успокоить себя в те неприятные для него минуты. – Им! Значит, и для них стараюсь…»

Солнце уже пошло на убыль, а Арман, обхватив руками, худые коленки и, все еще продолжая слабо всхлипывать, не двигаясь, сидел на толстом суку. Горячий ветер нежно теребил пыльные волосы, ласкал грязное, заплаканное лицо и сушил опухшие от слез глаза.

…А однажды, Арман в кровь подрался с соседским мальчишкой, пятиклассником Витькой, который начал дразнить, что его «отец жадина и копит деньги на машину, а мама, чтобы накормить детей, побирается в школе и везде моет полы».

Как можно было такое стерпеть? Арман, не помня себя от обиды, с кулаками набросился на обидчика, но Витек был старше, он оказался сильнее и ловко расшиб ему нос.

С опухшим глазом, Арман пришел домой и именно в тот момент, когда возбужденные чем-то Жаслан, Сабит и девочки примеряли новую одежду. Мама подала ему красивый, серенький костюмчик, который ему сразу же понравился, но, вспомнив обидные до слез слова соседского мальчишки, Арман швырнул его обратно матери…

Ветер шумно зашелестел листвой, сорвавшись с ветки, закружился в воздухе и, упав на макушку, застрял в спутанных волосах мальчика осиновый лист.

Уже перестав всхлипывать, Арман, согнувшись и уперев подбородок в свои острые коленки, неподвижно сидел на суку, его отрешенный, безразличный взгляд был устремлен куда-то вдаль…

Домой возвращаться не хотелось. Было страшно представить, что там происходило сейчас. Снова вспомнилась мама…

Прав, оказался, соседский Витька. От боли и жалости за маму, братьев и сестренок, давней обиды на отца сжалось, скрутилось и сильно защемило у Армана сердце.

Слезы снова начали душить его и, от осознания собственного бессилия и невысказанной и не понятой никем обиды, худенькие плечи мальчика затряслись в немом плаче. И Арман, больше не в силах совладеть собой, обхватив ручонками шершавый осиновый ствол, дал волю своим чувствам…

Пусть только эти старые, вековые деревья видят его горькие слезы. Если бы, он мог рассказать кому-нибудь о своем горе, о боли, глубоко засевшей в его душе и не дающей ему больше жить…

Если б этим старым осинам или птицам, или поющей, зеленой степи, мог поведать Арман, как горько и одиноко у него на душе. Если бы кто-то смог понять его душевную боль, облегчить неподъемную для хрупких детских плеч тяжелую ношу…

«Как теперь я пойду в школу? – в отчаянии, спрашивает он сам себя. – Витька, наверняка, снова будет дразнить и не даст проходу, и мне нечем будет ответить своему обидчику, разве что только кулаками…»

Что же ты сделал с нами и с мамой, папа?..

Тонкие детские руки все крепче обнимали корявый осиновый ствол, жгучие слезы капали на толстую, шершавую кору дерева и совсем недетские рыдания мальчика тонули в шуме листвы…

1982 г.

Вернуться на главную