На извилистом берегу спокойной, полной коварными омутами речушки, жило окруженное со всех сторон знойной степью небольшое, уютное село, из глубины которой, стремительно выбегая и не добежав до края горизонта, растворялась в зыбком туманном мареве, прямая, как натянутая струна, единственная дорога – шоссе, ведущее в таинственный и призрачный мир далекого большого города.

Находясь в сотне километров от невиданных им благ городской цивилизации, село беспечно и безмятежно отдыхало, по устоявшейся давно привычке предаваясь сладкому послеобеденному сну и таким образом прячась от невыносимой июльской жары.

Солнце стояло в самом зените и палило нещадно. Вся живность во дворе попряталась, кто куда мог и лишь пес Ориентир, чуть ли не до земли свесив свой длинный язык, хрипло дыша, привычно дремал на пыльной земле в тени у дощатого забора.

Иногда, лениво приоткрыв глаза, шершавым языком он слизывал сидящих у него на носу мух и снова впадал в прострацию. Пасть его бессильно опускалась, и новый рой мошек залеплял большой липучий язык бедной дворняжки.

Тень становилась короче и все линяющий, весь в скомкавшихся лохмотьях грязной и свалявшейся в пыли шерсти, Ориентир, сам того не замечая, все сильнее прижимался к забору.

Глядя на мучающуюся собаку, я и сам был готов скорее спрятаться куда-нибудь от жары. Однако, проспав до самого обеда и изнывая от безделья, я не знал, чем себя занять. Как и моя ленивая дворняжка, прячась от жары, я сидел в тенечке на крыльце летней кухни и ждал своего закадычного дружка, с которым еще с вечера договорились сходить искупаться на речку и попрыгать в воду с трамплина, а в простонародье называемого оврагом.

Со скрипом открывается калитка и во двор, озираясь по сторонам, несмело входит Максут, второй год, штурмующий шестой класс и никогда не унывающий по этому незначительному для него поводу.

– Здорово! – кричит он, остановившись. – Что загораешь?

– Жду Петьку, – отвечаю я. – Идем купаться.

Потоптавшись около калитки, Максут настороженно косится на дремлющего пса и, крадучись, пробирается ко мне.

– Не бойся! – говорю я. – Экзамены сдал?

– Нет, – хмуро отвечает он. – Сдам потом, все равно, на третий год не оставляют.

– Если не сдашь, будем учиться в одном классе!

Оставив мои слова без комментариев, Максут садится рядом со мной на крыльцо и с безразличием смотрит на изнывающую от жары собаку.

– Мучается, дура, – жалеет он.

– Не дура, а дурак! – поправляю я. – Это кобель.

– Какая разница? – он лениво сплевывает через зубы и, невзначай роняет из рук пачку сигарет «Ява» с фильтром и тут же, на лету, ловко схватывает их. – Хочешь попробовать?

– Не курю, – вру я, хотя уже не единожды сумел втайне от матери подымить сигаретой, но никакого удовольствия кроме головокружения и тошноты от этого занятия не испытал.

– Жаль…

Максут подозрительно замолчал, затем начал отрывать подошву на своих разношенных, но еще сносных босоножках.

– Зачем? – изумляюсь я.

– Быстрее порвутся – скорее купят новые штиблеты!

– Кто?

– Как кто? Родители! – говорит Максут, продолжая усердно ковыряться в своих пыльных сандалиях.

«Откуда он взялся?» – злюсь я и напряженно думаю, как бы мне быстрее от него избавиться. И Петька, как назло, долго не шел.

Я начинаю с грустью смотреть по сторонам, усиленно делая вид, что мне его общество безразлично.

– Не хочешь со мной на рыбалку? – вяло и небрежно закидывает он удочку.

Я насторожился. Все знают, что Максут был не только известным второгодником, но и первым по всей школе рыбаком. С кем попало, он не водился, и для меня было большой честью получить приглашение от самого профессионала.

– Хочу! – не раздумывая, соглашаюсь я, хотя и чувствовал, что за этим кроется какой-то подвох.

– Тогда завтра, в шесть утра и махнем, – говорит он, собираясь уходить. – Я зайду за тобой!

– Договорились! – радуюсь я.

И тут же вспоминаю про своего закадычного дружка.

– А может, взять и Петьку? – нерешительно предлагаю я.

– Ладно, возьми и Петуха, – великодушно разрешает Максут.

– Ура! – рву я с места к Петьке.

– Погоди, – останавливает он.

– Что? – недовольно оборачиваюсь я к нему.

Максут хочет что-то мне сказать и, чего за ним никогда не наблюдалось, неловко мнется.

– Знаешь, на прошлой рыбалке огромная щука случайно оборвала мою блесну прямо у самого берега, – кисло улыбается он. – И сбежала. Представляешь?

Знатный второгодник разводит руками и показывает мне размер ускользнувшей от него рыбины и, сделав жалостливое лицо, смотрит на меня.

– И теперь, я даже не знаю, как завтра буду блеснить…

Я мгновенно представляю себе огромную черненную серебром щуку, которая у самого берега ударом мощного хвоста взмутив воду, уходит в глубину. От этой яркой и животрепещущей картины у меня перехватывает дух…

– Я сделал блесну из столовой ложки, но она плохо вертится, не играет на солнце и не блестит, – говорит Максут, хитро посмотрев на меня. – Ты б не мог мне на время одолжить какую-нибудь блесну?

Продолжая думать о сбежавшей от него огромной речной хищнице, я ничего не слышу и почти не соображаю.

– Сейчас!

Забежав в дом, я стремительно вылетаю с известным всему нашему селу и памятным для нашей семьи отцовским набором блесен.

– На, сам выбирай! – раскрываю я коробку.

Прищурившись лукаво, Максут долго разглядывает и перебирает блесна и, как бы с неохотой ухватившись за самую лучшую вертушку, в самый раз для летнего лова, вопросительно глядит на меня.

– Бери, бери! – легкомысленно разрешаю я.

– Ты настоящий мужик, молодец! – подбадривает меня Максут, хорошо знающий цену моей щедрости и, махом зацепив блесну за ворот своей рубахи, исчезает. – До завтра!

Его сдувает словно ветром.

Я грустнею, представив себе, что о моем подарке узнала мама, но все равно, безмерно счастливый через улицу я бегу к Петьке и, с ходу преодолев невысокий дощатый забор, оказываюсь у него во дворе.

Гремя длинной цепью, кидается на меня огромный, лохматый пес по кличке Волк, но, опознав дружка своего хозяина, перестает лаять и уже миролюбиво, тихо поскуливая, виляет мне хвостом.

На шум из летней веранды выглядывает мать Петьки.

– В сарае твой дружок. Опять с голубями, – увидев меня, недовольно бурчит тетя Зина. – И когда только повзрослеете…

Я бегу на задний двор к Петьке.

– Как дела, малыш? – окликает меня Женя, выходя из веранды.

Женя это Петькина сестра, она перешла в десятый класс, является потенциальной золотой медалисткой и первой красавицей нашей школы.

Черноокая и большеглазая красавица Женя любила при встрече пошутить со мной и всегда, поймав и скрутив меня, мучила и щекотала. На этот раз ее руки были заняты пустыми банками для варенья и я, подойдя к ней, смело здороваюсь.

– Нормально! – вытянувшись, шепчу я ей в ухо. – Эй, как поймаю и зажму тебя сейчас! Запищишь сразу!

Мне хочется ее подразнить, но от налитого ядреным здоровьем девичьего тела отдает жаром и решимостью немедленно поймать меня, что я, не раздумывая и не рискуя, быстро исчезаю за калитку.

Открыв дверь, я забегаю в грязный и невысокий саманный сарай под мазаной крышей. В нос сразу бьет запах влажного сопревшего навоза, куриного помета и сырости.

Я жду, пока глаза мои привыкнут к темноте и, постояв немного в смрадном полумраке, не сразу замечаю копошившегося около клетки с голубями Петьку.

– Петька, – шепотом окликаю я друга.

Услышав мой голос, он торопливо вытаскивает руки из клетки и, захлопнув дверцу, поднимает на меня свое вспотевшее красное лицо, его волосы взмокли и сбились в сторону.

По клетке летал пух, Петькина любимая белая голубка, воркуя, бегала по кругу, а черный со светлыми крапинками замызганный жиган, испуганно забившись в угол и не желая ничего понимать, тупо глазел на свою суженую.

– Вот скрещиваю с этим красавцем, – деловито объясняет мне Петька. – Хочу, чтоб голубята пошли в Славкиного турмана, если у меня получится…

Лицо Петьки расплывается в улыбке, глаза мечтательно горят.

– А получится?

– Получится! – отвечает он. – Только от меня это мало зависит, да и женишок попался какой-то трусливый. У Славки жигана выпросил на пару часов, а промучился с ним уже полдня…

Закатав рукава на рубашке, Петька показывает мне кровоточащие ссадины на своих руках.

– Оставь на пару часов их наедине, – советую я. – Сами разберутся.

– Ладно, так и сделаю, – соглашается он. – Надоело уже, поди, не маленькие.

Мы с ним идем на речку купаться. Предвкушение предстоящей рыбалки не дает нам покоя, и мы с Петькой строим различные планы насчет завтрашнего дня.

– Может еще и удочку захватить? – с наслаждением, зажмурив глаза, говорит он.

Петька лежит на спине, подставляя лицо, нещадным солнечным лучам и жаркому южному ветру. Его крупный мясистый нос обгорел и светлая кожа, отслаиваясь, слазила до щек и от шеи до плеч.

– Будет время! – говорю я. – Там только и успевай бросать блесну и ловить!

– Ладно, оставим удочки дома.

Приятель мечтательно молчит, задумавшись о чем-то своем.

– Рыбу поделим, крупняк возьмем на жарину, а всю мелочевку пустим на сушенку, – продолжает он строить планы.

Закрыв глаза, я мечтаю о том, как приятно удивлю своим уловом маму.

– Или прожарить все вместе с косточками? – спрашивает Петька, приподнимаясь на локтях, и таращит на меня свои зеленоватые как у кота горящие глаза. – Как думаешь, сколько мы завтра наловим?..

И ночью мне снится сон. На мою блесну попалась огромная щука и я, упираясь ногами во влажную землю и быстро перебирая руками, тяну леску. Сильными рывками рыбина сопротивляется мне и водит леску из стороны в сторону, яростно бьется, пытаясь уйти, однако и я промах и решительно подвожу ее все ближе к берегу…

В этот момент у меня невыносимо начинает чесаться левая пятка, я поднимаю ногу, чтобы почесать, здесь леска выпадает из рук и рыба, сильно ударив хвостом по воде, уходит в глубину…

Я отчаянно кричу, зову на помощь Петьку и прыгаю в воду вслед за щукой и, дрыгнув ногой, больно ударяюсь пальцами обо что-то жесткое, как потом оказалось, это были металлические прутья кроватной спинки.

Открыв глаза, я вижу у своей кровати ухмыляющегося Максута с тонкой хворостинкой в руках.

– Ну, ты и спать! – смеется он. – Время уже половина шестого! Надо бежать!

Пошатываясь, я тихо одеваюсь и выхожу во двор. На улице еще свежо, слабо клубясь, сизый туман цепляется за телеграфные столбы, изгородь, спящие еще дома, сараи …

Мама, подоив корову, уже процеживает через сито молоко. Возле калитки, протирая заспанные глаза, нас караулил мой дружок Петька.

– Петух – на яйцах протух! – увидев его, острит Максут и самодовольно смеется сам своей шутке.

Петька терпеливо сносит его глупую выходку и кисло улыбается, боясь, что тот оставит его без рыбалки.

Мы выходим за село. Отдаленно слышны крики женщин, топот и мычанье коров, неохотно сбивающихся в кучу – молодецки гарцуя на лошади, громко бранясь и зычно выстреливая кнутом по пыльной земле, собирал пастух свое стадо.

Утренний воздух прохладен и свеж, привычно отдает сыростью и запахами камышей, влажной сочной травы из низин. Мы идем пешком вдоль невысокого берега реки, покрытого густыми зарослями камыша.

Справа от нас уходит в сторону неглубокая лощина, заливаемая в весеннюю пору половодья выходящей из берегов Чижинкой, и в начале или середине мае, когда спадает со степи талая и речная вода много всякой рыбы, видимо и невидимо, остается в этих прибрежных ямах и ложбинках – хоть руками лови или вилами.

Из-за горизонта медленно поднимется красно-золотое солнышко, туман вскоре рассеивается, и в зыбкой парящейся слабым дымком дали, за спеющими хлебными полями постепенно вырисовывается своими угловатыми очертаниями темнеющая вдали роща. На небосводе искрятся и играют солнечные лучи и начавшаяся уже иссыхать из-за скудных летних дождей желтая выгоревшая степь, наливаясь золотистым красноватым отливом, медленно пробуждалась ото сна.

Забросив за плечи свой бамбуковый спиннинг, бодро вышагивал впереди Максут, рядом почти вприпрыжку, зажав под мышку дощечки с намотанной на нее леской и блесной, зябко поеживаясь от утренней прохлады, семенили мы с Петькой. Пес Ориентир, увязавшийся было за нами, немного поскулив, приотстал, а затем и вовсе исчез из виду.

Петляя по узкой тропинке меж делянок плантации, Максут как и обещал, вел нас на свое коронное место. Мне кажется, он это делал только из-за того, что взял у меня блесну. Боясь поверить нежданному счастью, завороженные предчувствием удачной рыбалки, мы с Петькой идем молча, каждый погруженный в свои радостные раздумья.

– Немного осталось! – подбадривает нас Максут и, посмотрев на наши сосредоточенные лица, шутливо добавляет:

– Что, молчите, будто в штаны наложили?

Мы не реагируем на его плоские выпады, нам совсем не хочется разговаривать.

Запахло потухшим костром, преющей картофельной ботвой и пыльной лебедой. Услышав наши голоса, выходит из своей будки весь помятый и заспанный сторож, долго и бессмысленно сопровождает нас своим мутным взглядом.

Он долго думает, остановить нас или нет и, наконец, опознав Максута, радуется.

– Ну, черти! – ворчит он. – Шляются с утра пораньше, рыбаки хреновы…

Ветер доносит до нас крутой запах винного перегара, не иначе как этой ночью сторож вновь провернул какое-то хорошенькое дельце и теперь отходил. Лениво зевнув и разминаясь, он пару раз взмахивает худыми руками, свисающая до колен неприлично грязная белая майка наполовину закрывает его семейные трусы.

Максут, издали, здороваясь, машет руками сторожу и мы, не задерживаясь, идем дальше. Пройдя широкий лог, заросший низким, приземистым кустарником, мы, наконец, снова выходим к реке.

– Здесь! – останавливает нас Максут.

Осторожно, стараясь не спугнуть рыбу, мы тихо спускаемся к темной воде. Непонятно из каких соображений, Максут располагает нас с Петькой по берегу метрах в десяти по обе стороны от себя.

– Спокойно блесним и друг другу не мешаем! – наставляет он.

Пока мы разматываем свои лески, Максут успевает несколько раз забросить спиннингом свою блесну. Ему хорошо, спиннинг – это действительно вещь! Забросил подальше – и крути катушку себе в удовольствие.

Мы с Петькой тоже мечтаем купить когда-нибудь себе спиннинг, а пока, придавив ногой свои дощечки, соревнуемся в метании блесен.

Раскрутив до свиста над головой грузило с блесной, Петька изо всех сил бросает его вперед. Блесна птицей взмывает вверх и тут же, не долетев даже и до середины реки, стремительно падает в прибрежные камыши, леска запутывается у самых ног.

Петька еле слышно матерится. Боясь залазить в темную глубину реки, полную водорослей, змеи и возможно черепах, отчаянно ругаясь и чуть не плача, он дергает за леску.

Старания его не проходят даром, леска рвется, оставляя блесну в воде где-то в корнях камышей, а грузило, пулей пролетев мимо, чуть не лишает Петьки глаза.

Максут, не обращая на нас никакого внимания, словно позабыв о нашем рядом с ним существовании, сосредоточенно накручивает свою катушку. Я все ближе жмусь к Максуту, подсознательно чувствуя, что и в этом он обошел нас, выбрав себе самое лучшее на берегу место.

– Есть! – коротко выдыхает Максут и весь напрягается.

Мы замираем, бамбуковое удилище Максута гнется и изгибается, могучая и неведомая таинственная сила начинает водить ее из стороны в сторону. Раздается серия тяжеленных всплесков и у самого берега черненым серебром взблескивает тело мощной щуки, резкий рывок – и огромная речная хищница, грузно пролетев по воздуху, уже прыгает и трепыхается на земле, стараясь снова ускользнуть в воду.

Счастливый Петька, опережая нас, плашмя падает на бьющуюся рыбину, но та, обмазав его липкой неприятной слизью, выбивается из рук в сторону.

– Уйдет! – кричу я и тоже собираюсь броситься на щуку.

– Стой! – Максут опережает меня.

Неожиданно быстро поймав свою добычу, на наших изумленных глазах он с хрустом переламывает ей хребет и небрежно отбрасывает рыбу на траву.

– Ну ты и живодер! – не выдерживает Петька.

Максут не реагирует на его реплику, с видом победителя, он моет в реке руки, щука, жадно глотая воздух и шевеля жабрами, постепенно затихает.

Меня захватывает азарт и я, сам того не замечая, начинаю кидать свою блесну в то самое место, где Максут выудил щуку.

Петька, смирившись со своей участью, придумал себе новое занятие. Сняв с себя майку, он мочит ее в реке, а затем выжимает из нее воду над засыхающей на солнцепеке большущей щукой.

Страшная боль вдруг пронизывает меня и резко отбрасывает в сторону. Упав на траву, я не могу понять, в чем дело, от адской боли в голове мутит в глазах. Я взвываю, пугая друзей.

– Извини, извини! – слышу я над самым ухом перепуганный голос Максута. – Я же не специально…

Осторожно ощупав волосы, я обнаруживаю на своей макушке ту самую отцовскую вертушку, трех якорный крючок, которого под корень впился мне в голову. Приоткрыв глаза, я вижу склонившееся надо мной, испуганное и бледное лицо Максута.

– Больно? – участливо спрашивает он дрожащими губами.

Таким напуганным и виноватым этого рыбака и второгодника я никогда не видел.

– Больно, но не очень, – я стараюсь подбодрить и пытаюсь встать вместе с блесной на голове.

– Полежи, – просит Максут. – Все еще больно?

Он растерян и совсем не знает, что делать.

– Сейчас будем вытаскивать! – радуется Петька, довольный, что и ему нашлось хоть какое-то дело. С рыбой возиться ему давно надоело.

Максут, внимательно посмотрев, на впившийся в мою макушку трех якорный крючок, грустно отходит в сторону.

– Не получится вытащить, – говорит он и чуть не плачет. – Надо идти в больницу. Все, теперь мне придет конец…

Петька пытается взять инициативу в свои руки.

– Ложись на живот! – приказывает он мне. – А ты, – Петька строго глядит на Максута. – Держи его за руки!

Он начинает своим перочинным ножиком выковыривать из моей макушки якорь, от дикой боли я взвываю как медведь, на которого собираются напустить охотничьих собак и, изо всех сил пытаюсь сбросить с себя сидящего на мне Петьку.

– Все! – поникнув, говорит Максут и отпускает мне руки. – Надо идти в больницу. Немедленно.

– Как? – пугаюсь я. – Я не дойду.

– Дойдешь, – говорит Максут. – Я отдам тебе свою щуку.

Предложение Максута оказалось очень уж заманчивым, что я сразу же присел и призадумался, представляя, как с огромной черненой щукой в руках прихожу домой.

– А как я пойду? – спрашиваю я. – С крючком на голове?

– Выхода нет, придется идти так, – в один голос говорят мне Максут и Петька. – Потерпишь…

Боль не отпускала меня, наоборот, все усиливалась, немного кружилась голова, и я чувствовал, как кровь, теплой струйкой стекает по затылку и, пачкая воротник рубашки, свертывается на спине.

Увидев на мне кровь, Максут пугается еще больше и, чтобы рана не кровоточила, не спрашивая ничего у меня, залепляет ее вместе с крючком куском глины.

– Пошли, – просит он.

Посадив на кукан щуку, Максут вручает ее мне:

– Бери, она твоя!

– Не жалко? – спрашивает Петька.

Максут угрюмо молчит, не зная, как теперь поступить с блесной. Идти, ведя меня на крючке, он не хочет и леску боится отрезать, чтобы затем вместе со щукой не лишиться и дареной блесны.

Я осторожно поднимаюсь с залепленным куском грязи крючком на макушке. Слегка кружится голова, меня немного пошатывает.

– Пойдем, – говорю я, взяв в руки рыбину. – Голова болит…

Максут смотрит на крючок, все еще не решаясь отрезать леску. Со своим спиннингом он пристраивается рядом и все боится лишиться своей новой блесны.

– Ты будто поймал не щуку, а человека-рыбу! – хохочет Петька, показывая Максуту на меня.

– Заткнись! – злится Максут и хочет дать ему пинка.

Петька отбегает в сторону.

– Мне больно, – говорю я.

Мы останавливаемся. Максут зло смотрит на Петьку и, тяжело вздохнув, откусывает зубами леску, оставшись на моей голове, блесна легонько тренькает при каждом шаге.

– Теперь ты ее заберешь назад? – наконец-то, после долгого молчания, спрашивает Максут.

– Я не знаю, – честно отвечаю я.

Закинув за плечи спиннинг, он идет рядом. Отошедшая подошва на его левых сандалиях при каждом шаге, как из пушки, выстреливает сноп рыже-бурой пыли. Я невольно начинаю считать каждый выхлоп и, увлекшись, забываю про свою рану.

И вот, мы уже заходим в село, путь в больницу предстоит пройти нам по самой длинной центральной улице. Совсем неожиданно я вдруг вспоминаю, что мы пойдем мимо обложенного саратовским кирпичом, опрятного домика, где живет Динара – самая красивая девочка нашего класса и отличница с толстой русой косой, огромными белыми бантами и большущими черными глазищами.

Воображая себе Динару, я незаметно любуюсь оттягивающей мне руку большой щукой и, набрав в легкие побольше воздуха, поднимаю выше голову, а плечи мои распрямляются сами собой.

Мне очень хочется, чтобы моя Динара обязательно увидела, как я с огромной рыбиной в руках случайно прохожу по улице мимо ее дома. Позабыв обо всем на свете, я без конца поглядываю в сторону домика с голубой резной калиткой, представляя, как самая красивая девушка нашего класса восхищается пойманной рыбой и, естественно, мной…

– А ты оказался самым хитрым, – вдруг говорит Максут.

И сбавив шаг, он приостанавливается и недовольно поворачивается ко мне. Ему кажется, что его обделили и обманули.

– И щуку мою забрал, и блесну свою вернул!

Но я уже не хочу его слушать, хотя для себя решил твердо, что блесну не возьму, оставлю ему на память, лишь бы он помолчал и не сильно мешал мне увидеться со своей любимой.

Позабыв про засохший на макушке в волосах комочек глины и впившийся мне в голову трех якорный крючок и блесну, больно тренькающую при каждом шаге, я будто не шел, а гордо парил над землей, словно в руках у меня была не самая обыкновенная речная щука, а сама волшебная и таинственная царь-рыба…

И казалось мне в тот миг, что среди всех мальчишек нашего села, а возможно и всего мира, нет человека, счастливее меня…

И вот, спустя годы, я не перестаю поражаться: как очень мало иногда надо человеку для счастья и что только в детстве или ранней юности он может быть счастлив так искренне, безмерно и безрассудно.

И то мимолетное, восторженно-радостное состояние осознания своего первого, пусть очень незначительного и даже мнимого успеха в глазах понравившейся девочки, так окрылявшее и возвышавшее тогда мою не пораненную еще детскую душу, живо во мне и по сей день…

1981 г .