Анатолий ШАЛИН (Новосибирск)

ПРОСТЫЕ ВОПРОСЫ

или заметки о литературе и искусстве

<<< Ранее

 

Почему великое велико?

Да, искусство – сфера духовного, сфера чувств. Этим оно прекрасно, этим же оно и опасно. Талантливое произведение порождает в читателях, в зрителях, в потребителях массу чувств. Великое способно породить бурю эмоций.

Вот и вышли на первое, что роднит между собой все великие произведения искусства – они создают в человеке, соприкасающемся с ними, бурю эмоций. Если вспомнить наше определение искусства как агрессии, то, несомненно, в великом произведении такая агрессия очень сильна и успешна. Художник здесь триумфально, точно какой-нибудь Александр Македонский, завоевывает души зрителей, читателей, любителей искусства. И чем значительнее произведение, тем прочнее такое завоевание. Однако это тривиально, опять топчемся на месте.

Ответить-то надо на вопрос: как и почему великое в искусстве становится великим? Отчего одно произведение вызывает эту бурю чувств, а другое (на ту же тему, на тот же сюжет, на те же мысли) оставляет вас равнодушными?

Тот же А.П. Чехов в одном из своих писем И.Л. Леонтьеву (Щеглову) признавался, что: «Все произведения я делю на два сорта: те, которые мне нравятся, и те, которые мне не нравятся. Другого критериума у меня нет, а если Вы спросите, почему мне нравится Шекспир и не нравится Златовратский, то я не сумею ответить».

Конечно, Антон Павлович лукавил, критериумы оценки у него были и, помимо, впечатления, интуиции. Однако классик был прав в том, что, когда у вас выработан хороший, безупречный вкус к произведениям искусства, нет необходимости осознавать, что и почему нравится. Механизм оценки работает на уровне подкорки, подсознания. Слова А.П. Чехова подводят к еще одному «критериуму» великого произведения. И проясняют, для меня, по крайней мере, пункт 9 (великое разит наповал). Да, великое в искусстве должно воздействовать на подсознание, должно обладать, если хотите, своеобразной гипнотической силой воздействия. Если вы способны разобрать его по косточкам, поверить алгеброй гармонию, разъять организм произведения и при этом выцедить суть произведения до дна, то перед вами нечто малое, не очень значительное. У него нет глубины, нет неисчерпаемости. Это случай Сальери, но не Моцарта.

Великое очаровывает.

Великое – неисчерпаемо.

При попытке добраться до сути великого вы получите набор мертвых истин, разъятый труп, в котором никакого величия не обнаружите. (Кстати, в силу этого учителя средней школы, анатомируя великие литературные произведения перед несчастными учениками, оказывают детям медвежью услугу. Они учат их препарировать искусство, убивают тягу к великому в искусстве. И в какой-то мере выращивают циников, в которых зреет самомнение, отвращение к настоящей литературе и уверенность, что они что-то постигли, например, в поэзии А.С. Пушкина или другого гения. Хотя единственное, чего так можно добиться – это заполнить свою память мертвыми, мумифицированными знаниями. Никакого же величия так не уловить.) Всю живую суть великого вы никогда не ухватите ясным, логическим рассудком, в лучшем случае, подцепите одну из граней этой сути, наиболее близкую именно вам. Остальное окажется или у вас в подсознании или минует вас совсем. До великого можно расти всю жизнь – и не дорасти. В этом, в его неисчерпаемости, залог величия произведения.

Великое литературное произведение можно читать и перечитывать всю жизнь. И каждый раз при новом прочтении вы будете делать новые удивительные открытия, которые будут обогащать вашу душу и раскрывать новые таинственные стороны души автора. Над великим произведением можно размышлять, а можно им просто наслаждаться. Пусть размышляет ваше подсознание.

То же и в живописи. Одну великую картину можно созерцать часами, годами...

То же верно и для любого вида искусства.

Иными словами: великое непостижимо.

Почему? В чем тут дело?

Почему его суть все время ускользает от исследователя?

Что мешает? Гипноз?

Да, гипнотическое воздействие возможно... Со стороны самого зрителя или читателя. Происходит нечто сродни возникновению влюбленности. Произведение искусства способно влюбить в себя зрителя, читателя... и своего создателя.

Кстати, (опять побочная мысль) и в этом, видимо, частая причина возникновения авторской слепоты. Сам создатель искусства в ходе акта творчества влюбляется в свое детище и уже не может оценить его адекватно, взглянуть на произведение глазами постороннего. Влюбленный всегда ослеплен своей любовью, на что бы эта любовь его ни была направлена – он очарован, околдован. Его глаза видят то, чего не способны обнаружить глаза других. И думается, именно в этом спрятаны корни такого явления, как графомания...

Любая чепуха творцом этой чепухи воспринимается, как нечто великое.

Это типичная аберрация близости. Любое наше творчество мы воспринимаем с благоговением. Это наше, родное, это часть нашей души. А своя душа – единственная ценность, которой обладает человек. И беда часто в том, что размеров этой ценности человек оценить не в силах. Как бы мелка, глупа и незначительна ни была эта его душа, ему-то она кажется размером со Вселенную, и все, что производится этой душой, представляется столь же значительным, громадным, великим. Увы, трагедия и часто в том, что чужую критику любой как самый слабый, так и Великий Художник не приемлет, отторгает. Он жаждет похвалы и в том случае, когда хвалить его не за что. Реальную же величину своих творений человек способен ощутить лишь на расстоянии, как бы выскользнув за пределы этой своей души и взглянув на себя и свое творчество со стороны.

Придуманы для этого разные приемы. Марк Твен предлагал давать вылеживаться своим творениям – время отдаляет, гасит влюбленность. Другие авторы (Джек Лондон) считали, что лучше уводить себя из своих произведений, стараться уже в ходе творчества отойти в сторонку, прикинуться чужим дядей для них. И т. д. Впрочем, эти трюки не каждому способны помочь. Для их реализации тоже нужен талант и не каждому удается их исполнить.

Большие художники, обладающие творческой дерзостью, на такое способны. Они могут подняться над собой. И способны смеяться над собой-вчерашним в своем устремлении к себе-будущему. Это редкий дар.

В великом художник поднимается над собой.

Неплохой пример, иллюстрирующий эту мысль, притча о бароне Мюнхгаузене, поднявшем себя за волосы, кажется, еще и вместе с конем – из трясины. И это в самом деле так. И только так... надрываясь... художник в своем творчестве, что способно перевесить доводы рассудка, вытаскивает себя из трясины повседневности, из своего загаженного быта. А если при этом возникает великое, это великое вытаскивает из той же трясины хоть на мгновения и его зрителей, читателей, слушателей...

Однако вернемся к теме влюбленности в искусстве и жизни.

Влюбленность в искусстве

Тему эту искусствоведы потрепали уже изрядно:

Петрарка и Лаура.
Шекспир и смуглая леди.
Пушкин и...
Лермонтов и...
Гете и...
Микеланджело и...

Этому посвящены тома, фолианты. Отношения гениев и их возлюбленных смакуются на все лады. Причина тому проста – сплетничать о гениях легче, чем понять глубины их творений. Сплетни о гениях уравнивают нас – с ними, а их – с толпой. Такое равенство – всего лишь иллюзия, поэтому оставим в покое предметы страсти безнадежной, то есть, если обобщать это явление, «раздражители Мира Внешнего» и обратимся к Внутреннему Миру Художника. Вы еще не забыли формулу, к которой мы пришли? Ну, что-то об агрессии... Я, честно говоря, забыл, она меня уже, пожалуй, не устраивает.

Безнадежная любовь, говорят, рождает поэтов. Особой необходимости пояснять, почему так происходит, не вижу, но все же... Ясно, что трещины в гармонии между Внешним Миром и своим Внутренним люди пытаются заполнить. И если слабые души, не пробудившиеся к творчеству, устраняют этот диссонанс самым простым, примитивным путем – ломают свой внутренний мир, используя для этого пьянство, наркотики, суррогаты любви и т. п.

То художник, поэт уходит в свое творчество, расширяет границы Внутренней Вселенной до размеров Вселенной Внешней. И в этой попытке расширения, агрессии он обретает вновь в своей Внутренней Вселенной все, утраченное им во Внешнем Мире.

Отсюда ещё один вывод, еще одно условие для создания великого в искусстве: неудовлетворенность собой во Внешнем Мире или просто недовольство миром, обществом, в котором Художник живет. Вот, кстати, почему с великими поэтами, пророками обществу так трудно. И их убивают на дуэлях, расстреливают, высылают...

Упрощенно, для менее трагических случаев, в народе это формулируется еще и так: «Талант должен ходить голодным».

Поясняю для особо умных: не обязательно морить гениев голодом и нищетой. Под словом «голод» понимается, скорее, голод духовный, нежели физиологический. Вспомните «Пророк» А.С. Пушкина: «духовной жаждою томим...». Как раз об этом состоянии.

Сытые, заевшиеся таланты редко становятся гениями и тем более пророками. И отсюда вывод: «самоуспокоение, состояние сытого довольства часто губительно для Художника».

«Лучшие вещи написаны на чердаках».

Классические примеры:

Сервантес писал «Дон Кихота» в арабской тюрьме.

Ф.М. Достоевский, пережив ожидание казни и каторгу, поднялся в своем творчестве до гениальных произведений, заглянул в бездонные глубины душ человеческих.

А вот граф Л. Н. Толстой сумел обойтись без этой шоковой терапии. Впрочем, неудовлетворенность собой мучила его всю жизнь.

Так в чем же дело?

Может быть, вечная неудовлетворенность собой, своими достижениями, одно из свойств, необходимых Художнику?

 

Вы заметили, в каком возрасте люди начинают сочинять стихи? Тяга к поэзии у нас пробуждается обычно вместе с первыми влюбленностями. Мы уходим из детства, но еще не стали стопроцентно взрослыми, еще не успели превратиться в биологических автоматов, в чиновников... Души еще не окоченели.

Это не зависит от наличия таланта. Состояние влюбленности – это состояние разбуженной, расцветающей души. Весна духа. Возникает состояние гармонии между Внутренним Миром человека и тем самым Внешним Миром, в котором все мы ходим и спотыкаемся. Внутренняя Вселенная человека и Вселенная Внешняя при этом сливаются в одно целое. Все наши чувства обостряются в сотни и тысячи раз, мы начинаем замечать краски мира, цвета радуги, оттенки ночного неба и магию луны, доброту и свежесть солнечного утра. И мы обретаем крылья... Становимся поэтами на миг, калифами на час...

Затем происходит чаще всего следующее – возвращение на землю. Влюбленность трансформируется в любовь земную, в семейные отношения. И Внутренний и Внешний Миры вновь разъединяются. И души большинства людей впадают в длительную летаргию. Люди обычно мирятся с этим сном души. Быт есть быт. Дела, текучка будней, борьба за существование во Внешнем Мире – все это заставляет нас крепко захлопнуть створки души-раковины. И мы забываем, что душа – не ракушка, она умеет летать, это, скорее, душа-бабочка. Правда, кое-кто с таким положением смириться не желает, возникает то самое недовольство, неудовлетворенность внешним. И люди порой придумывают разные приемы, чтобы вернуться в нирвану влюбленности.

Так появляются донжуаны.

Изредка прибегают к противоположному приему – воздержанию, чтобы лелеять это свое состояние влюбленности (Петрарка) или перенести его на другой идеализированный объект – Бога, когда «уходят в монастырь». Впрочем, влюбленность все равно ускользает у них между пальцами, превращается в нечто иллюзорное, в привычку. И...

Здесь можно вспомнить замечательный рассказ Джека Лондона «Когда боги смеются». Это об одной парочке, которая пыталась продлить состояние влюбленности до бесконечности, и о том, что из этого вышло. Почитайте, рекомендую.

Да, боги смеются над человеком.

И лишь в одном случае сам человек способен смеяться над богами, когда он становится Художником, становится родней богам в своем творчестве. Лишь тогда, в непрерывном творческом экстазе человек раскрывает крылья души и поднимается над Внешним Миром. И сам становится небожителем.

У Бальзака это состояние продолжалось, кажется, годами. У Бетховена, у Пушкина длилось почти всю жизнь. У других Великих Художников, полагаю, эти периоды полета, вдохновения были тоже очень значительны.

Так вот, творчество – это не создание культурных, духовных или материальных ценностей. И я прошу вас забыть эту ахинею.

Творчество – это способ существования души.

Творчество – это еще и пробуждение, и цветение, и полет души в беспредельность.

 

И в связи с этими определениями опять маленькая побочная мысль. Кажется, кто-то из классиков утверждал, что «труд превратил обезьяну в человека». Ни в коей мере не покушаясь на теорию Ч. Дарвина, позволю себе одно маленькое уточнение – это был творческий труд. Ибо если рассматривать обычный, тяжелый, монотонный труд, то, увы, он, скорее, доводит людей до скотского состояния. Некоторые крупные животные, как-то: лошади, ослы, верблюды, буйволы – трудятся из поколения в поколение, из века в век, но и при всем моем уважении к этим видам животных, этот их монотонный труд никак не добавляет им разумности. Поэтому-то, видимо, и трудовое перевоспитание ни в лагерях, ни в наших зонах никого никогда не перевоспитывало, отсутствуют элементы творчества, а потому результат нулевой.

По этой же причине, кажется, лопнула затея и с диктатурой пролетариата. Сапожник и кухарка способны проявлять только те элементы творчества, к которым их души приучены с детства, и не более, поставленные же управлять государством они и управляют им с позиций сапога и горшка с кашей.

В связи с этим:

О трудолюбии – его не существует. Мы любим не труд, а наше творчество в труде.

Маленькое пояснение. Почему я излагаю так запутано, то и дело отвлекаюсь от основной темы, затем вновь возвращаюсь к ней уже с другого боку? Когда я начинал писать эти заметки, я дал себе слово никак и ничем не сдерживать себя в этом еще малопонятном мне виде творчества. Что получится – то получится. Пытаюсь разобраться в том, что меня интересует. Если рождается какая-то мыслишка, вроде бы и не относящаяся к теме, следуем за ней, ведь неизвестно, куда она приведет. Даже если заведомая глупость, это мое, родное, идём дальше... Никакого планирования, никаких схем. Я даю путь мысли и ничем стараюсь ее движение не ограничить. Начал с пустяков, со всем известного, поиграл с ним и ушёл дальше... Что-то не получается, подходим с другой стороны. Мысли, чувства сами рождаются и сами умирают. Никакого насилия со стороны моей личности. Я пытаюсь добраться до сути... до своей сущности и до сущности искусства. Пока пишу – все авторитеты для меня исчезают. Их нет. Они есть – и их нет. Я пытаюсь понять великое в искусстве. Я пишу в первую очередь для себя. Хотя, естественно, буду рад, если что-то из этого еще хоть кому-то принесет пользу, поможет разобраться в себе и своем отношении к искусству, к миру. Я теперь даже не знаю, что это у меня – теория искусства, философия творчества или еще какой-то зверь, которого мне предстоит ухватить за хвост.

 

После этих лирических отступлений вернемся вновь к теме влюбленности в искусстве. Итак, великое произведение очаровывает, «влюбляет в себя». Почему же так происходит? Да, великое – неисчерпаемо, непознаваемо. Пусть, но это не причина, почему я должен в него влюбиться. Бесконечность космоса, бездонная пропасть – это, скорее, пугает обычные души, чем притягивает. В чем же тогда очарование великого? В сложности? Нет, если что-то слишком сложно для вас, это породит непонимание и отталкивание. В простоте? Да, великие произведения устроены очень просто, что и подводит многомудрых критиков, часто блуждающих в трех соснах.

Простота великого обманчива.

Простота в искусстве – высшая, максимальная степень сложности. Простота многозначна, а потому бесконечно сложна. О чем речь? О простоте океана. О зеркальности. В бесконечно-сложном простом великого произведения каждый видит себя, отражение своей души, а себя-то мы почти все любим...

Вот вам и эффект очарования, влюбленности. Да, пожалуй, ведь говорят же психологи, что и в своих возлюбленных мы чаще всего любим себя, а если бы это было не так, стал бы у Шекспира Отелло душить Дездемону?

Великое просто и многозначно.

(Продожение следует)

Шалин Анатолий Борисович родился 28.12.1952 в г. Новосибирске. Окончил Новосибирский государственный университет в 1975 г. Работал до 1982 года в Научно-исследовательских институтах: НИАТ и Институте неорганической химии (ИНХ СО АН СССР).
С 1982 г. работал в Западно-Сибирском книжном издательстве редактором художественной литературы. С 1999 г. ответственным секретарем журнала "Сибирская горница". С апреля 2000 г. избран председателем правления Новосибирского отделения Союза писателей России.
Главный редактор литературного журнала "Новосибирск". Секретарь правления Союза писателей  России.
Печататься начал с 1978 г. Рассказы и повести публиковались в журналах, газетах, коллективных сборниках. В 1984 году в Западно-Сибирском книжном издательстве вышла первая книга фантастических рассказов "Редкая профессия". С того времени издано более десятка авторских сборников. C 1989 года принят в Союз писателей СССР (России).

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную