«Белая Вежа» – уникальное издание Союзного государства

Глубокие знания, незыблемые духовные ценности, облагораживающие общественное сознание и социальное бытие – исходный пункт для любой цивилизации. Не удивительно, что энтузиасты-подвижники всегда проявляли заботу об образовании и просвещении. Например, гениальные писатели Николай Гоголь и Антон Чехов, всемирно известный академик Дмитрий Лихачев искренне радовались,  что указали многим дорогу к толстым журналам, расширяющим горизонты познания, открывающим идеалы свободы, добра и справедливости, без которых не может успешно развиваться ни одно государство.
Еще совсем недавно мы были очевидцами взлета художественной гуманистики. И по праву гордились тем, что она расцветала, а великая Советская страна являлась самой читающей в мире.

Но после перестроечных бурь и потрясений наступили лихие времена, отучавшие людей читать и думать. Опасная экспансия масскультуры заполоняла идейно-мировоззренческий вакуум, сеяла раздор и смуту. Утрачивались морально-этические ориентиры.

В тех непростых условиях был дальновидно образован Международный союз общественных объединений «Союз писателей Союзного государства», ставший важным звеном в воссоздании и сохранении духовного и культурного пространства нашей православно-славянской цивилизации. Этой же благородной цели служит и созданный в Минске семь лет назад литературно-художественный, духовно-просветительный, научный журнал Союза писателей Союзного государства «Белая Вежа». Сопредседатели редакционного совета Николай Иванович Чергинец (Беларусь) и Валерий Николаевич Ганичев (Россия) подчеркивали, что новый печатный орган творческого объединения обозначен как издание братских народов, где смогут публиковаться русские, белорусские и украинские писатели. Его ключевой вектор – «христианские ценности, дружба братских народов – основа основ, прочный фундамент настоящих и будущих успехов».

В рассказе белорусско-курдского поэта и прозаика Ганада Чарказяна «Белая вежа» главный герой мечтал построить «башню счастья, высокую, белую, как облака, чтобы с ее высоты каждый мог взглянуть на родную страну, восхититься красотой ее природы, трудолюбием ее людей». И наше издание ассоциируется не только с уникальным памятником конца XIII века,  возведенным талантливым зодчим Олексой, как архитектурный оборонительный объект внутри кольцевого вала на берегу прибугжской реки Лесная. Это еще и символ, пусть и неофициальный, нерушимости западных рубежей Союзного государства.

Мудро задумана концепция журнала. Его три раздела: литература, наука и духовность, словно три взаимосвязанных лучезарных источника, озаряют пониманием исторических и современных процессов, несут интеллектуальное преображение, выполняют культурологическую миссию. Похожих по тематическому диапазону изданий нет ни в наших, ни в зарубежных странах. К тому же у него прекрасный дизайн, высокое полиграфическое исполнение.

Уже вышло 45 номеров. В них были представлены почти 200 российских поэтов, прозаиков, искусствоведов и столько же белорусских деятелей литературы и культуры, а также труды видных ученых, в которых излагаются различные точки зрения на социально-экономические, интеграционные и другие актуальные проблемы. По мере поступления материалов в «Белой Веже» печатаются авторы из стран ближнего и дальнего зарубежья. Вызывают искренний интерес публикации о мастерах слова, театра и кино, о корифеях науки, видных государственных и общественных деятелях. Это укрепляет связи не только в духовной, но и в деловой сферах, что чрезвычайно важно в нынешнее разобщенное время.

На страницах журнала прописался такой востребованный сегодня жанр как публицистика. Только в этом году ее достойно представили россияне Валентин Лукьянин, Александр Разумихин, Василий Воронов, Александр Тарасов, белорус Михаил Кузьмич и другие. Их творческие изыскания стали украшением издания.

Вот и в шестом, июньском номере публикуются глубокие размышления на святую для всех нас тему белорусско-российского писателя, кандидата исторических наук Виталия Синенко. Его блестящий публицистический материал «Не победят ли «новые взгляды» Великую Отечественную войну?» получил широкий читательский резонанс и представляется, что он заслуживает внимания более широкой аудитории, чем способно охватить наше издание.

Большое значение мы уделяем поиску, творческой поддержке молодых талантов. Неоценимую помощь здесь нам оказывают российские писатели Геннадий Иванов, Николай Переяслов, Александр Казинцев, Иван Тимченко, их белорусские коллеги Михаил Поздняков, Георгий Марчук, Наталия Костюченко, Людмила Кебич.

Есть у журнала  проблемы, прежде всего связанные со сложным финансовым положением. Хочется надеяться, что на наши просьбы отзовется Постоянный комитет Союзного государства. Полагаю, что следовало бы создать фонд поддержки молодому, очень нужному и полезному изданию, выполняющему литературоведческие, образовательные и консолидирующие функции.

Владимир ВЕЛИЧКО,
главный редактор журнала «Белая Вежа»,
лауреат Государственной премии и
заслуженный деятель культуры Республики
Беларусь,  кандидат философских наук,
доцент

 

P.S. Подписные индексы издания для РБ в отделениях Белпочты и Белсоюзпечати: 74837 (индивидуальная), 748372 (ведомственная), 74882 (для учреждений и организаций министерств культуры и образования).
На территории РФ  журнал «Белая Вежа» включен в электронный подписной каталог «Роспечать», «Информнаука» и «Прессинформ» (С-Петербург).
Адрес редакции: 220034, г. Минск, ул. Фрунзе,5 к. 208. Контактный телефон: (+37517) 335-24-89, e-mail: belvezha@tut.by.

 

Виталий СИНЕНКО

НЕ ПОБЕДЯТ ЛИ «НОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ» ВЕЛИКУЮ ОТЕЧЕСТВЕННУЮ ВОЙНУ?

Один мой московский приятель из писательского сословия, узнав, что я собираю материал о войне, сказал, как приговорил: «Эта тема устарела и никого не интересует. Ты зря теряешь время и силы. Нужен новый взгляд на войну. Это поле занято  молодыми. Они свободны от совковых комплексов. У тебя ничего не получится».

Что такое «совковые комплексы»? Как мне их вытравить и начать соответствовать современным представлениям о советском прошлом?

Я родился ровно в середине века, через пять лет после Победы. Мы жили в Белорусской ССР, где пронесшийся смерч, не просто напоминал о себе, он пронизывал все вокруг, пульсировал в мыслях, воспоминаниях, разговорах людей. Еще долго кровоточили, не зарубцовывались телесные и душевные раны. Места жестоких боев, партизанских стоянок и показательных казней наших патриотов, военнопленных и тысяч советских граждан не заросли травой, еще не было и памятников. Эти места просто все знали и помнили.  Генетически во мне живет война. Она живет и в моей жене, в моих ровесниках. Мы не застали войну, но наши родители побывали в аду, достаточно хлебнули горя, знали истинную цену Победы.

Мой родной Борисов, как и сотни других городов России, Белоруссии, Украины навечно покрыл себя воинской славой. Рос я в среде фронтовиков, партизан Великой Отечественной, еще молодых, полных сил, жестких, прямых в суждениях и оценках, с их шумными застольями, шутками, ссорами, не всегда героическими рассказами о пережитом, забористыми байками, бодрыми песнями, зовущими в бой и высекавшими у крепких мужиков слезу. Уроки истории у нас продолжались дома в разговорах с близкими, на многочисленных школьных мероприятиях, куда обязательно приглашались ветераны. Тогда эти люди были полны сил, впечатления их были свежи и мы их видели совсем не такими, какими увидели их уже наши внуки – дряхлыми, седыми, порой затрапезно одетыми и чудаковатыми на вид. Тогда мы их слушали затаив дыхание и мечтали быть похожими на них

Может быть, сегодня кому-то уже и скучно читать и слышать про Великую Отечественную войну. Я понимаю современных служителей муз, которые, касаясь этой святой темы, бросаются вдруг рассказывать про штрафбаты, разведчиков, НКВД, культ личности, любовь среди смерти, пытаются лихо или натужно шутить. Хочется расшевелить читателя и зрителя, увлечь или развлечь его.

А война многонационального советского мира против фашистской Германии улетает. Нет, скорее она уходит, тяжело ступая изношенными кирзачами по растекающейся грязи, шурша плащ-палаткой, с выглянувшим дулом и круглым диском ППШ, оглядываясь усталым, укоризненным взглядом из-под выцветших бровей, смахивая то ли пот, то ли слезу, высеченную встречным ветром.

Из самодостаточного, сложного, трагического явления, начиная со времен «перестройки», война превращалась в аргумент против советской системы, Сталина, становилась приправой или фоном к занимательным самостоятельным сюжетам. Вымыслы, домыслы, поиски «нового языка», оригинального нестандартного содержания нередко приводили к карикатуре, а порой и к пасквилю на войну. Этого не могли не понимать и сами авторы, но продолжали творить в нужном ключе. Таков был социальный заказ эпохи развала. Великая Отечественная самим своим наличием мешала исторической концепции в показе Советского государства, как отжившей и неправильной системы. Между СССР и фашистской Германией уже нередко ставился знак равенства. Война, мешающая «новому взгляду» на историю, превращалась в миф. Все искали новую правду. При этом уже не только бесконечно ковырялись в старых ранах, но и безжалостно наносили новые. Сочинялось то, чего не было и быть не могло.

Вот когда я всерьез задумался о бесценности документальных свидетельств участников событий. Это первоисточник, голос эпохи, его уже не так просто зачеркнуть, изменить, сфальсифицировать. В виртуальном мире, когда правда задвигается и становится ненужной, важность свидетельств и летописей возрастает неизмеримо. История беззащитна перед насильниками, смехачами, коммерцией, политикой, конъюнктурой.

Глава I

Опыт катастрофы

1

О том, что началась война, стране объявил заместитель Председателя Совнаркома СССР, нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Помню, как меня впечатлил рассказ писателя Ивана Стаднюка о встрече с Молотовым, приведенный в книге Валерия Ганичева «Державница». Бывший нарком поделился своими ощущениями о тех мгновениях, когда он ехал в студию Радиокомитета в полдень 22 июня 1941 года, а потом возвращался после своего исторического выступления. Молотов увидел две Москвы. Сначала город был залит июньским солнцем. Выходной день. Нарядные люди, веселые лица, цветы, разноцветные шарики, толпящиеся у тележек с мороженым дети. «Они не знают, а я знаю, - с горечью думал он.- Война…» Когда он ехал обратно, сообщив по радио страшную новость, Москву уже было не узнать. Все померкло. Одиноко стояли мороженщицы. Детей будто сдуло с улиц. Спешили встревоженные, озабоченные люди. Радость, еще недавно наполнявшая город, в одно мгновение исчезла. В воздухе разлилась напряженность, суровость и тревога. Будто тумблер переключили. Это уже была совсем другая Москва. Прежний мир рухнул.

Гитлеровцы ударили мощно, нарушив все представления о рыцарстве, немецкой добропорядочности и чести. Они шли поперек всех правил и традиций. До них большие войны в цивилизованном мире никогда не начинались так внезапно. Всегда присутствовала напряженность между государствами, конфликт вызревал, следовали угрозы,  дипломатические ноты, переговоры, выяснение отношений, наконец, объявление войны. Нередко в основе лежали провокации, служившие поводом для начала боевых действий. Здесь же ничего этого не было. Действовал Договор о ненападении, обе стороны до последней минуты не прекращали контакты в экономической сфере, на политическом и дипломатическом уровнях все оставалось внешне спокойно. В этих условиях тревожные сигналы советских нелегалов-разведчиков и военных выглядели необоснованно и провокационно. Война ожидалась, но не сейчас и не сегодня. Тайна коварного замысла сохранялась до последней секунды. Германский посол в Москве фон Шуленбург сделал заявление о начале войны против СССР лишь в 5 часов 30 минут, когда военные действия уже развернулись на фронте от Баренцева до Черного моря и приняли широкий размах. Для нас это как глыба льда, которая сорвалась с крыши и влетела прямо в голову. Времени сообразить, что к чему не остается. Итог – морг или больница.

 

Вопрос о начальном этапе войны мне попал на вступительном экзамене в аспирантуру Академии Общественных наук. Шел 1986 год – время гласности, пересмотра и ревизии многих застоявшихся и закаменевших взглядов на историю. >Работал я тогда в центральной и весьма популярной (тираж 25 миллионов!) «Комсомольской правде», был членом редколлегии. Принимал экзамен заведующий кафедрой журналистики, профессор Б.М.Морозов. Вопрос я хорошо знал, отвечал без запинки, описывал катастрофу, постигшую нашу армию в начальный период войны. Перечислял промахи Ставки, ошибки Сталина и печальные результаты, к которым все это привело. Подробно говорил о преступной беспечности, о том, что политическое и военное руководство прозевало дату вторжения, хотя были предупреждения разведчиков и перебежчиков на этот счет, говорил о шапкозакидательстве, слабой готовности наших войск к войне. Я не ограничился учебником, приводил и новые, до этого неизвестные факты, о которых писала и еще собиралась написать наша газета. Старый профессор, в прошлом фронтовик, слушал молча, но неожиданно в глазах его я увидел не восторг от моего красноречия, а глубокую тоску. Он поеживался, будто ему было зябко от моих слов. Он молчал, но когда я сказал, что Красная армия терпела серьезное поражение на начальном этапе войны, сдавала территорию и бежала, отступая к Москве, тоска в глазах профессора выплеснулась наружу. Он прервал меня и достаточно резко сказал:

- Армия не терпела поражение, как вы выражаетесь… И не бежала…

- А что же это было!? – разогретый своей речью и готовый к спору, спросил я.

- Мы не бежали… У нас были временные неуспехи. Мы испытывали временные трудности и отходили на заранее подготовленные рубежи…

Профессор усмехнулся, и уже было непонятно, то ли он пошутил, озвучив еще сталинскую оценку начального этапа войны, то ли таким образом высказал свое личное несогласие с тем, что я учил по новым учебникам и впитывал из воздуха перемен.

 Нужную мне «пятерку» я получил, бойкий ответ был как по нотам, но реакцию профессора и формулу насчет «намеченных рубежей»  запомнил и задумался. И думаю до сих пор.

Были ли ростки будущей Победы в тех трагических днях 1941 года? Драпала наша армия или все-таки это были «временные трудности»? И что помогло преодолеть эти трудности? Ведь объективно говоря все было безнадежно. Немцы нанесли нокаутирующий удар. Они оказались сильней и опытней. Боксеры знают, как тяжело в таких случаях встать с колен и продолжить бой. Часто это бывает сделать невозможно.

Разве не видел, не понимал все это Сталин, обращаясь к народу 7 ноября 1941 года? Но прозвучавшие тогда слова о «временных неуспехах» еще можно понять, вождь хотел вселить оптимизм. А вот почему упорно держался за старые формулировки и концепции серьезный ученый, и не только он, причем, в период, когда новые данные, разоблачения полились, как из рога изобилия, когда ему самому, не только ученому, но  и академическому чиновнику следовало перестроиться и быть проводником гласности. Он ведь свидетель той эпохи, сам страдал, но продолжал цепляться за старое. Что это, привычка стариков приукрашивать прошлое, держаться за старый багаж, неспособность ориентироваться не только в меняющемся материальном мире, но и в новом мире идей? Неужели так тяжело отказаться от старого. А в период перестройки этого требовали и высшая власть, и близкое начальство, и издатели, и ученое сообщество, и само время. Быть консерватором в эпоху перемен невыгодно со всех сторон, да и опасно, по крайней мере, для личного благосостояния и карьеры. Что это, упрямство, заблуждение или отстаивание до конца правды, за которую и на костер не страшно.

За кем начало войны? Как увидеть победу в поражении? Можно ли отрывать июнь-декабрь 1941 года от мая 1945? А какие из всего этого сегодня стоит извлечь уроки? Или никаких? Ведь современные войны уже совсем другие.

2

В 1941 году мы отдали немцам значительную часть своей территории, враг дошел до Москвы. Не на высоте во многих случаях оказались и стратеги, и низовые командиры, и бойцы. На первые 6 месяцев войны приходится более трети всех наших потерь.

В моем домашнем архиве тома книг, папки вырезок со свидетельствами героизма, организованности  наших бойцов и командиров и тут же, толстеющие на глазах, тома и папки с доказательствами ошибок и просчетов, трусости, бездарности, преступной халатности. Я не раз перебирал все эти исследования и свидетельства, пытался соединить и сопоставить часто противоположные мнения специалистов и комментаторов на одни и те же события, встать на ту или другую сторону, вычленить истину. Однажды я увидел, что все это, как мне казалось, богатство в книжных шкафах самоуничтожилось. Плюс на минус, искра и все сгорело. Противоречащие друг другу мнения развалили цельную картину. Истина ушла. Остался хаос.

Громкий призыв «больше света» привел к темноте.

Как смотреть на этот начальный период войны: гордиться или осуждать действия власти, военачальников, армии? Могут ли нас чему-то научить пережитые испытания? На телевидении, в газетах шли шумные и яростные споры, но картина не оживала. Для того чтобы выйти из темноты мне нужны были новые впечатления, не из мира СМИ, науки и высокой политики. Далеко ходить не пришлось. Из Белоруссии, в Москву, в гости приехал отец жены, мой тесть Григорий Адамович Манжос.

Еще раз я убедился, что каждая семья – это бесценное хранилище истории. Ее сгусток. В армию он уходил в 1940 году из родного Брагина, что в Гомельской области, туда же и вернулся в 1946, только уже инвалидом. Здесь он прожил жизнь, построил дом, с женой растил детей, пока чернобыльская катастрофа не согнала местных жителей с родных мест. На старости лет, как и других брагинцов, их с женой переселили с зараженной территории в более безопасные места. Тянули жребий. Вытянули Минск. Долгое время, находясь в опасной зоне, они спасались от радионуклидов проверенными народными средствами. Лечебный источник – самогонный аппарат – переехал с кем-то из переселенцев в девятиэтажный дом в минском микрорайоне с красивым названием Малиновка. Аппарат кочевал из квартиры в квартиру. Погостил он и у моего тестя. Так что в Москву он прибыл с трехлитровой банкой, плотно  закатанной железной крышкой. Крышка тут же слетела, не задержалась. У нас было время вспомнить войну.

Первый день войны Григорий  Адамович встретил на границе, в литовском Алитусе. Их подразделение входило в 11 армию. Как он вспоминал, обстрел границы немцы начали в начале четвертого утра. Накануне была учебная боевая тревога. Подумали, может быть продолжаются учения? Но очень быстро поняли: сейчас все по-настоящему. Появились первые убитые и раненые. Бой приняли прямо на заставе. Отходить стали, когда увидели, и услышали, что их обошли, и сражение уже идет далеко в тылу. Около десяти дней они пробивались к своим. Вышли из окружения под Борисовом. Дошло человек 25, не больше. Отсюда их направили в Вязьму. Там недолго, но с пристрастием проверяли. «Что за фамилия Манжос? Литовец? – Нет, белорус. – А откуда фамилия такая? – Идите у батьки спросите».  Репрессий не последовало. Всю их выжившую группу определили в пехоту. До первого тяжелого ранения Григорий Адамович воевал под Москвой. Потом госпитали в Иваново, Новосибирске и Томске. После выздоровления, уже обстрелянного бойца, направили в Тульское оружейно-техническое училище, непродолжительная подготовка и звание младшего лейтенанта. Волховский фронт, бои под Ленинградом. Снова ранение. Госпиталь в Свердловске. Запись в военном билете: ограниченно годен в военное время. До конца войны сопровождал эшелоны с военными грузами.

Подобные воспоминания всегда заканчивались слезами. Так было и на этот раз. Потом тесть пел. Пел он здорово, был талант, не зря, работая киномехаником, по совместительству руководил мужской группой хора в Брагинском клубе. С особенным чувством исполнял «Артиллеристам Сталин дал приказ». Пел с надрывом. Я видел, как на шее у него вздувалась жила. Поразительно, но уже перед смертью, в 87 лет он забывал то, что говорил 15 минут назад, но в мельчайших подробностях вспоминал многие детали войны и без запинки пел военные песни.

Мой тесть, инвалид войны Григорий Адамович, награжденный медалями «За отвагу», "За Победу над Германией", орденами Великой Отечественной войны  первой и второй степени открыл мне не всю картину того страшного лета 41 года, но многое помог понять. Как свидетель и участник, он говорил о неразберихе, об ужасах окружения, обо всем, что ему пришлось пережить. Но я вдруг между строк его рассказов увидел, что на самом деле была страшная, неудержимая, свалившаяся на страну фашистская сила и была Красная армия, оглушенная, истекающая кровью, но устоявшая на ногах. Пограничники, в числе которых был и мой тесть, хоть и с большими потерями, смогли пробиться из окружения, догнали своих. Их отправили в резерв, обмундировали, вооружили, снова поставили в строй. Нашлось время и на проверку. После ранения молодого солдата не бросили на произвол судьбы, а отправили в тыл, где его не только поставили на ноги, но и выучили, подготовили из бойца офицера. Разве это бегство? Разве это поражение?

И может быть, прав был старый профессор истории, что не отказался, как это требовало новое время и новые взгляды, от старой формулировки. По крайней мере, не забыл ее и передал мне. Ведь я запомнил! Зародились сомнения в бесспорности новых формулировок и полной несостоятельности старых. Но где истина?

 

После захвата Польши немецко-фашистские войска оккупировали: в 1940 году – Данию, Норвегию, Францию, Бельгию, Голландию; в 1941 – Югославию, Грецию и другие государства. Всего за 1939-1941 годы фашистская Германия покорила 11 стран Европы с населением 130 миллионов человек, захватила крупнейшие военные заводы этих государств. Около 5 тысяч предприятий на оккупированных территориях, вооружали и обслуживали вермахт. Общий объем производимого Германией вооружения к лету 1941 года был на 75% выше, чем 1 сентября 1939 года.

К середине 1941 года возникла военная коалиция, главную роль в которой играли Германия, Япония и Италия. Для активного участия в агрессии против СССР Германия привлекла Румынию, Финляндию, Венгрию. Гитлеровцам оказывали помощь реакционные режимы Болгарии, а также марионеточных государств – Словакии и Хорватии. С фашистской Германией сотрудничали Испания, Вишистская Франция, Португалия и Турция. Гитлеровцы интенсивно использовали экономические и людские ресурсы захваченных и оккупированных европейских стран и территорий – Австрии, Чехословакии, Польши, Дании, Норвегии, Люксембурга, Голландии, Бельгии, Франции, Югославии, Греции. Интересам Германии, по существу была подчинена экономика и нейтральных стран Европы. Следовательно, на реализацию плана «Барбаросса» фашистская Германия фактически бросила ресурсы почти всех европейских государств, как своих прямых союзников, так и оккупированных, зависимых и нейтральных стран, население которых превышало 300 млн. человек.

К 22 июня 1941 года, в соответствии с планом «Барбаросса» у границ СССР было сосредоточено 190 дивизий, в том числе 19 танковых и 14 моторизованных. Их поддерживали 4 воздушных флота, а также финская и румынская авиация. Группировка насчитывала 5,5 млн. человек, около 4300 танков, свыше 47,2 тыс. полевых орудий и минометов, 4980 боевых самолетов. Таким образом, немецко-фашистские войска и соединения их союзников, развернутые к началу войны на границе, превосходили войска СССР более чем в два раза. Таковы неоспоримые факты истории. С такой силой нам пришлось столкнуться.

 

О том, что история начального этапа войны стала полем ожесточенных схваток, что развернута настоящая пропагандистская война, смысл которой развенчать в глазах народа этот период, превратить его в сплошной позор и неудачи, с нескрываемым гневом и озабоченностью не раз публично говорил фронтовик, Герой Советского Союза, маршал С.Ф.Ахромеев. Мне запомнилась пресс-конференция, которую он дал в июне 1991 года, накануне пятидесятилетия со дня черной даты начала войны, и за два месяца до путча и распада СССР.

Вот что он сказал о себе: «В войну я вступил в возрасте 18 лет младшим командиром, а закончил в 22 года командиром батальона. С 1945 года служил на различных командных и штабных должностях, включая должность начальника Генерального штаба. Всю свою жизнь я изучал и осмысливал предвоенный период и трагический 1941 год».

Действия армии оценивал не любитель, а высокий военный профессионал. Приступив к анализу обстановки на фронтах войны, маршал обратил внимание на ошибку многих журналистов, касающихся этой темы, особенно подчеркнув, что начальный этап войны – это не три самые трагические первые недели. Истина в том, что начальный этап четырехлетней битвы – это весь 1941 год. И это не только боевые действия. Это все 6 месяцев и они вместили в себя очень многое, в том числе и эпизод нападения, и Смоленск, где немцы были остановлены, и ожесточенные сражения за Москву и наступательную операцию наших войск, в результате которой фашисты были отброшены от столицы на 100-300 километров. Красная Армия потерпела ряд неудач, но в то же время был сорван гитлеровский план молниеносной войны, вермахт понес крупные потери.

Так характеризовал ситуацию Сергей Федорович Ахромеев, являвшийся тогда советником президента СССР Горбачева. До сих пор у меня перед глазами его сухопарое, строгое, волевое лицо, его стройная подтянутая фигура, форменный китель с маршальскими погонами. А потом как выстрел прозвучавшее сообщение, что он повесился на батарее у себя в кабинете в Кремле. Повесился или повесили? Это не выяснено. В самоубийство маршала поверили немногие из знавших его людей. К этому не было поводов у боевого офицера. Зато слишком активную позицию он занимал по принципиальным вопросам развития страны в тот период развала, слишком высок был его авторитет в войсках. А вот это уже нравилось не всем. Война с Советским Союзом продолжалась. И война нешуточная.

3

В 1941 году чаша весов могла склониться в любую сторону. Но факт, что раньше времени страна не собиралась умирать и сдаваться.

И гитлеровцы это почувствовали.

Где народ черпал силы для организации сопротивления на фронте и в тылу? Первый год войны – самый черный период. Со всего маху грохнули кувалдой по голове. Все было залито кровью. Все рушилось. Ведь сверхчеловеки, белокурые бестии надеялись прийти на своих танках, машинах, самолетах, со своими автоматами, пулеметами, пушками и увидеть страх и ужас в глазах дикарей, железной рукой навести свой порядок, продемонстрировать во всей широте могущество арийской расы. А попали вдруг в драку, натолкнулись на кулак, сопротивление, хотели воевать понарошку, а получилось всерьез. От того и неожиданное уныние в письмах фашистских солдат и офицеров, которые они посылали на родину своим женам и родителям вместе с трофеями во второй половине 1941 года.

Мою домашнюю библиотеку неожиданно пополнила очень любопытная, я бы сказал, уникальная книга – «Война» Ильи Эренбурга, издания «Гослитиздата» 1942 года. Томик карманного формата. Библиографическая редкость. Я ее нашел в груде книг, выложенных за ненадобностью в подъезде нашего московского дома. В книге писателя и фронтового корреспондента «Красной Звезды» собраны публикации с июня 1941 года по апрель 1942. Многие из них построены на письмах, дневниках убитых или взятых в плен немецких солдат и офицеров. Вот отрывок из очерка «Война нервов» 4 сентября 1941 года:

«На убитом ефрейторе Рузаме нашли три письма, он не успел их отправить. Первое письмо помечено 31 июля. В нем чувствуются первые сомнения:

«Прошло уже шесть недель, как мы находимся в чужой стране. Войну на востоке мы представляли себе иначе. Мы знали, что русские будут драться, но никто не предполагал, что они будут так отчаянно драться. Мы принимали участие в районе Орши. Надеемся увидеть скоро русскую столицу. Тогда эта ужасная война кончится…»

Прошла всего неделя, и 5 августа ефрейтор пишет:

«У нас одно желание – скорее бы кончилась эта ужасная война! Если Москва падет, русские увидят безнадежность своего состояния. Но я думаю, что лучше было бы не начинать этой войны. Во всяком случае, то, что мы пережили в России, нельзя сравнить с Францией и Польшей. Здесь в любой день можно потерять жизнь…»

 Ефрейтор ее потерял».

 А вот отрывок из материала «Варвар под Ленинградом» 9 октября 1941 года. Фельдфебель Эйген Кроненберг перед смертью получил письмо от супруги по имени Гильдегард из Дюссельдорфа. Она пишет:

«Хорошо, что ты сейчас с саперами. Хотелось бы, чтобы у вас все поскорее кончилось, только я боюсь, что Петербург так легко не сдастся…

Говорят, что русские стали крепко драться. Трудно себе представить, чтобы такой невоспитанный народ требовал от нас столько жертв! Но надо его раз и навсегда выкинуть из мировой истории – теперешние события это ясно показывают.

Будь осторожен и держи ухо востро. Хорошо, что ты невысок ростом».

23 сентября «невоспитанные» русские закончили земные труды фельдфебеля Эйгена Кроненберга. Я не хочу оскорблять горе его супруги, но она заслужила ответ: русский народ не выкинут из мировой истории, из жизни выкинут немецкий фельдфебель невысокого роста, Эйген Кроненберг»

Подобными откровениями завоевателей и их родственников наполнены все страницы книги. Здесь война глазами, наступающего во всю мочь, успешного противника. Мы «драпали», как пишут о том периоде некоторые современные историки и публицисты, а сами фашисты свидетельствуют, что впервые почувствовали мужественное, хорошо организованное сопротивление.

Гитлеровцы собирались завоевать Советский Союз за 4-5 месяцев. Был расчет на международную изоляцию СССР, на непрочность советского строя, на социальную, национальную рознь, на панику и дезорганизацию в тылу, на слабость вооруженных сил. Победоносный поход должен был закончиться еще до наступления зимы. И даже не до зимы, а до осенней слякоти! Немцы настолько были уверены в своем успехе, что даже не позаботились о зимней одежде, обуви, запасах горюче-смазочных материалов необходимых для эксплуатации техники в условиях морозов.

Теперь понятно, откуда нескрываемое уныние в письмах немецких солдат.

План молниеносной войны «Барбаросса» гитлеровцы тщательно разрабатывали и готовили в течение целого года. Это не был скороспелый продукт несерьезных малоквалифицированных людей. Его готовили, обсуждали и принимали лучшие военные стратеги Германии. Факт тот, что немцы не ожидали столь серьезного сопротивления. Они хотели лететь, а им пришлось ползти, топтаться у каждой переправы, каждого, более менее крупного населенного пункта, а под Смоленском вообще задержаться на 63 дня. Впервые за всю историю Второй мировой войны Гитлеру пришлось здесь отдать приказ о переходе группы армий «Центр» к обороне. И это на направлении главного удара!

То, что блицкриг не удался, позволило осажденной стране эвакуировать на восток промышленные предприятия, отмобилизовать резервы, провести первоочередные мероприятия по перестройки экономики на военный лад.

4

В «Комсомолке» было опубликовано интервью с офицером госбезопасности, который даже через много лет не раскрыл свое имя, ограничившись псевдонимом Михайлов. Этот человек был допущен к очень большим секретам. Он рассказал о том, как готовилась Москва к тайной войне, в случае, если немцы войдут в столицу. В то время, когда над городом шли воздушные бои, в кабинетах с затемненными окнами люди разных профессий получали новые паспорта, пароли, явки. Создавалась разветвленная нелегальная сеть. Вымышленные фамилии были вписаны в домовые книги, так что ни одна проверка не могла бы их раскрыть. В подполье должны были войти известные ученые, артисты, священники, члены религиозных сект. Свое согласие дали и многие из тех, кто до этого числился противником советской власти. В их квартирах спешно наводили лоск, на книжные полки ставили книги на немецком языке. В городе Чехове под Москвой в психиатрическую больницу вдруг поступил новый поток «больных». Это были тоже подпольщики. На каждого из них завели «историю болезни» – не подкопаешься. Хитроумным способом в городе минировались жилые помещения, аптеки, заводские цехи, вокзалы – все места, где могли быть скопления немцев, и где они могли наладить производство. Создавались тайники с оружием, подпольные типографии. Была разработана специальная операция по физическому устранению Гитлера во время уже объявленного на весь мир, готовящегося парада на Красной площади. Планировалось, что Гитлер будет приветствовать своих солдат. Нашелся человек, который, пользуясь родственными связями, был способен осуществить это покушение.

Из подготовленных в специальных учебных центрах, школах и на курсах создавались небольшие, в 30-50 человек группы, которые переправлялись за линию фронта. На местах они быстро росли за счет населения, попавших в окружение и бежавших из плена бойцов и командиров Красной Армии. Против «нового порядка» - режима массовых убийств, грабежа, угнетения и рабской эксплуатации поднимались сотни тысяч народных мстителей. Получало размах партизанское движение.

Столицу защищали из последних сил. Но запасной аэродром для руководящего центра страны был приготовлен не за границей, и даже не за Уральскими горами, а в Куйбышеве, сейчас Самаре. Сюда переехала из Москвы часть Советского руководства. Сценарий правительства в изгнании, как это было в Польше, Румынии, Франции и других европейских странах у нас не допускался и не рассматривался.

 Фашистам не удалось взять Москву, но даже при благоприятном для них исходе – все самое интересное их ждало впереди. Они бы оказались на пороховой бочке с зажженным фитилем. Французам однажды удалось войти в столицу России. Но это для них, как известно, плохо закончилось. Гитлер имел дело с тем же народом, который был готов к борьбе до конца. Этот народ имел руководителей, которые понимали это и не только тоже были готовы идти до конца, но были способны повести за собой.

Кстати, для сравнения: когда в конце 1944 года Красная Армия, вступила на территорию Германии, командование ждало нападения немецких партизан в своих тылах. Было испытано громадное недоумение, когда узнали, что немецких партизан просто не существует.

 

В тот период великих потрясений и испытаний было все: неразбериха, неумение, расстрелы дезертиров-солдат и провалившихся генералов, были потери, оставленные врагу территории, страшные муки и страдания, но была и первая, решающая для этого этапа победа – блицкриг у фашистов не получился. Масса подвигов, стойкости, героизма, преданности долгу, военная подготовка и смекалка оказалась выше массы ошибок, недостатков,  просчетов.

Кадровая армия встала насмерть, жертвовала собой, чтобы обеспечить мобилизацию, спасти, что можно, поднять резервы, суметь наладить хозяйство в условиях войны, перестроить экономику на военный лад. Победить или сгореть – другого не дано. И в тех условиях армия свое дело сделала, свою миссию выполнила. Она задержала поток, прорвавший границу, сбила его наступательный пыл и мощь. Потери были трагическими, напор чужой силы неудержим, но страна, народ не ощущали поражения. Поэтому и не случилось общенационального краха. А ведь проиграть можно еще до того, как все началось.

Популярный киносюжет: герой, окровавленный, оглушенный, почти убитый свирепым и сильным противником, встает с колен, чтобы, в конце концов, победить. Герой побеждает вопреки всем законам природы и человеческих возможностей. Мы переживаем, радуемся и хотим верить в победу героя, хотя и понимаем, что так в жизни быть не могло. Эту тему часто эксплуатирует Голливуд. Там понимают, на каких примерах надо воспитывать своих граждан.

Наши предки, отцы, деды и прадеды победили вопреки всем законам войны, вопреки всем расчетам немецких военных педантов, всем прогнозам, вопреки современным взглядам на ту эпоху.

Как найти в себе силы подняться после сокрушительного, почти смертельного удара – в этом пример на века начального этапа войны. Это сюжет, когда русский Иван, ошарашенный железным кастетом в лоб, в зубы,  медленно поднимался с земли. Детали происшедшего  можно мусолить, но при этом искривлять угол зрения и видеть исключительно выбитые зубы, значит всех вводить в заблуждение.

Сейчас много говорят, особенно на Западе, о неоценимом вкладе в Победу союзников по антигитлеровской коалиции. В середине сентября 1941 года,  когда немцы неуклонно и неудержимо стремились вперед, занимали наши территории, Москва умоляла помочь – открыть второй фронт в Северной Франции. При этом Сталин, исходя из опыта и расчетов, напомнил Черчиллю, что высадка в Нормандии способна оттянуть с Восточного фронта 30-40 немецких дивизий. Этого было бы достаточно, чтобы Красная Армия не отступала.

Обращения о помощи услышали лишь через три года, в 1944, когда уже мы шли к Берлину. В сентябре 1941 наше положение было критическим, и на мольбы никто не среагировал. Сталин выходил из себя, не позволяя оставлять Киев. Обе воюющие стороны очень хорошо понимали значение этого района. Падение Киева открывало фашистам путь и на Харьков, и на Донбасс – с углем, заводами, отрезало большой экономический потенциал. Через пять дней после отчаянного и безответного призыва Москвы к союзникам, немецкие войска взяли Киев, захлестнулась удушающая петля вокруг Ленинграда, там начались ужасы блокады. Этого могло бы не произойти. И Ленинград остался бы наш, и Харьков, где 22 июня 1941 года состоялся школьный выпускной вечер моих будущих отца и мамы, и многие другие разрушенные, сожженные города и поселки.  И мои родители, и родители моей жены, как и миллионы других  мирных людей не пережили бы всего того, что выпало на их долю. Стоило только союзникам не дожидаться, пока Красная Армия сама выпутается из трагической ситуации.

В 1941 оставалось надеяться только на себя.

Глава II

Фактор силы

1

Водоворот войны втягивал в свою безумную, беспощадную воронку молодых и старых, слабых и сильных, партийных и беспартийных – всех. Буквально вскочив на подножку последнего, уходящего из Харькова эвакопоезда, мой будущий отец. Школьный отличник, допризывник Георгий Синенко превратился в беженца. В те горькие и страшные недели, остававшиеся до оккупации города фашистами, он почти ежедневно ездил в военкомат, подолгу стоял там в очередях, но от него отмахивались, ссылаясь на то, что  пока он не подлежал призыву по возрасту, лишь в ноябре 1941 года ему должно было исполниться 18 лет. Все осложнялось тем, что его документы, еще до начала боевых действий, были посланы в военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинград, куда он собирался поступать после школы. Сейчас на подступах к городу шли бои, и судьба училища оставалась неясной. Оттуда должен был прийти вызов, а его не было. На вопрос: «Что мне делать?», в военкомате лишь строго говорили: «Жди повестку!». Железнодорожник-отец Дмитрий Иванович предлагал устраиваться в депо, получить бронь, но 17-летний комсомолец свое место видел только на фронте. Первой на восток, в Казахстан эвакуировалась его мама, моя бабушка Таня. Ей не удалось уговорить сына уехать с ней. Отъезд, как он считал, был бы дезертирством. После нее, тем же маршрутом, с эшелоном, на платформах которого стояли станки и другое оборудование депо, уезжал отец. Он возглавлял сопровождающую груз бригаду. На прощанье он назвал сыну номер маминого эшелона, и предупредил, чтобы в случае, если его не призовут в армию, и придется оправиться в эвакуацию, он на станциях узнавал, прошел ли эвакопоезд под этим номером. Так можно было определить, куда доехала, и где остановилась мама. В хаосе, неразберихе войны, сначала в Семипалатинске, а потом в Кзыл-Орде отцу удалось-таки отыскать своих родителей.

Замечательный французский писатель-гуманист Антуан де Сент-Экзюпери в своей книге «Военный летчик» пишет, как во время Второй мировой войны из самолета наблюдал французских беженцев, которые «будто сироп из опрокинутой бутылки медленно растекаются по дорогам». И в это мгновение перед ним внезапно возник жуткий образ его родной Франции, из которой вываливаются внутренности. Та же беда в 1941 году свалилась и на нашу страну. Франция сдалась через две  недели. СССР сопротивлялся уже пятый месяц. Незримо следуя вместе с отцом в эвакопоезде, я вижу, что при всех ужасах происходившего, у нас кишки не вывалились. Эвакуация проходила организованно и осмысленно. Я принялся искать материал по этой теме и вдруг открыл для себя, что государство и народ сотворили тогда невозможное, выходящее за пределы реальности. Переместить в считанные месяцы, на огромные расстояния миллионы людей, миллионы тонн грузов, целые отрасли, возродить, создать фактически новую страну на новом месте, причем в условиях жесточайших боевых действий – такое может быть только в сказках.

 

В последние годы жизни СССР набатом гремели напористые голоса, что стоит стране уменьшиться – развалиться, рассыпаться, раздробиться –  и все заживем весело и счастливо, почти,  как в Голландии. Тогда почему-то говорили о Голландии. Развалились, но не «зажили». Рост благосостояния, как оказалось, не связан с уменьшением территории. Необъятные российские просторы по-прежнему пугают Запад. И по-прежнему размеры страны многие относят к разряду непоправимых недостатков и причин многих российских бед. Хорошо ли, правильно ли быть большими?

В Великую Отечественную пространства стали спасением, надежным союзником для армии и народа. А ведь и в самом деле могли стать врагом. Так уже было в середине ХIХ века, в Крымской войне 1853-1856 годов, когда бездорожье, беспомощность военного и гражданского начальства не позволили оперативно перебрасывать на передовую войска, боеприпасы, подкрепление. Море и пароходы служили туркам лучше, чем русским их телеги и разбитые дороги.

Фактором нашей силы, а не слабости в середине ХХ века  пространства во многом стали благодаря отлаженной, работающей как часы, железной дороге. Не зря, готовя нападение на Советский Союз, гитлеровские стратеги предусматривали в числе первоочередных задач нанесение концентрированных ударов по железнодорожным магистралям. Об этом прямо говорится в директиве №Ц21 (план «Барбаросса»). В первые часы войны бомбардировкам целенаправленно подверглись Литовская, Латвийская, Эстонская, Белорусская, Брест-Литовская, Белостокская железные дороги. Особенно сильный удар пришелся по крупным железнодорожным станциям и узлам.

Известно, что Г.Жуков, другие военачальники предлагали стратегию организованного отвода войск вглубь территории, чтобы сохранить, в соответствии с военной наукой, кадровую армию. Так когда-то сделал Кутузов. Сталин, как Верховный главнокомандующий, не пошел на это, безжалостно и часто жестоко, заставляя армию драться, выполнять предписанную ей судьбой и воинским долгом роль. В то же время все силы и возможности были брошены на эвакуацию гражданского населения, специалистов, спасение всего самого ценного, возрождение промышленного потенциала и подготовку резерва в тылу. Кадровую армию сжигали, но сжигали во имя тыла, и организации жизни в условиях войны.

Туркестано-Сибирская железная дорога входила в число самых известных строек первой советской пятилетки. Эта дорога дала импульс развитию Средней Азии. По ней передвигался из Харькова в тыл эшелон с оборудованием Харьковского депо, по ней тем же маршрутом спасался от немцев мой будущий отец, эвакуировались миллионы семей.

Для железной дороги операции по перемещению не то, что отраслей, просто отдельных заводов были исключительно сложны. Например, только для перевозки металлургического комбината «Запорожсталь» из Днепропетровска в Магнитогорск потребовалось 8 тысяч вагонов. А ведь это еще демонтаж оборудования, доставка, погрузка, обеспечение сохранности, затем разгрузка, складирование. Уже в первый год войны, с лета из фронтовой зоны было вывезено 2 593 предприятия (в т.ч. 1.560 оборонных), эвакуировано 11 миллионов человек. Но эти цифры, взятые историками из сводок Комиссариата путей сообщения, не отражают всей картины. Здесь не учтены, так называемые, бездокументные грузы, спасенные от врага часто в последнюю минуту. В эти, сами по себе огромные цифры, входит лишь часть того, что было переброшено в глубокий тыл и восстановлено в интересах фронта. Одновременно, в обратном направлении за первое полугодие железные дороги доставили на запад, в пункты сосредоточения войск, 291 дивизию, 94 бригады и свыше двух миллионов человек маршевых пополнений.

Армия истекала кровью на поле боя, сдерживая из последних сил напор врага, тыл надрывался, но не упустил свой шанс на возрождение и не поддался хаосу. Огромные  производства оказались за тысячи километров от места своего рождения и начали новую жизнь. Уже в марте 1942 г. промышленность восточных районов, с учетом восстановленных здесь эвакуированных предприятий, произвела военной продукции столько, сколько в начале войны выпускалось на всей территории СССР.

Народ защищал пространство – пространство спасало народ от уготованных порабощения и виселиц.

Железная дорога для России – это не просто отрасль, это – жизненная необходимость. Как воздух, вода, тепло. Советское государство это понимало. С 90-х годов либеральная экономическая мысль на просторах бывшего СССР изо всех сил бьется в превращение государства в обслугу частного интереса. Крепнущий промышленный, финансовый капитал отодвигают государство на периферию жизни, как конкурента за обладание властью стремится  потеснить и ослабить его. Первична личность, государство вторично – это большими буквами написано на знамени либералов. Посторонись – государство! Приватизация всего и вся – как главный экономический постулат. Железная дорога – не исключение. Но вопросы экономической теории в годы войн, катастроф превращаются в вопросы жизни и смерти. Станет частник с риском для собственной жизни и без видимой прибыли заниматься эвакуацией, спасать «других», а не только себя, свою семью и своих близких, смогут ли владельцы вагонов договориться с владельцами тепловозов и электровозов, а они оба с владельцами рельс –  вопрос остается открытым. Хватит ли у частника патриотизма? Да и кто управлял бы всем процессом при отодвинутом на задворки государстве тоже непонятно. В таком случае приказы отдают финансовая и бизнес-мафия, «пятая колонна», сплоченные националистические группировки, бандиты, все, кто угодно, преследуя свои интересы и цели. В ту войну это проверить не удалось. Тогда этих вопросов не возникало. Государство держало в своих руках все ключевые отрасли экономики, в том числе и транспорт.

2

У Карамзина в «Истории Государства Российского» проходит мысль, что всем большим войнам на Руси предшествовали природные катаклизмы, будто посылались какие-то знамения, знаки с неба. Это все фиксировали летописи. То буря невиданной силы, то град с куриное яйцо, то солнечное затмение, то летом, в жару – снег, а зимой, в лютый мороз – дождь. Я донимал отца вопросами о знаках, каких-то мистических проявлениях.

- Моя память каких-то особенных природных знаков не зафиксировала. Перед вторжением фашистов вместо знамений были сообщения с театра военных действий в Европе. Война все время была рядом. Но если брать в целом начальный этап войны, то знаковым событием явились обращения Сталина к народу 3 июля и его речь на параде 7 ноября 1941 года. Это хорошо помню…

Мой отец-фронтовик, после войны школьный учитель, ученый-литературовед по моей просьбе написал и оставил мне воспоминания о том огненном времени.

Из воспоминаний отца 

Встретившись в Семипалатинске с отцом, я ехал назад, на запад, из Семипалатинска в Кзыл-Орду, где находилась мама. Это было осеннее время, начало ноября.  На станции Арысь меня ждала пересадка. Отсюда железнодорожные пути расходились на Алма-Ату и Ташкент. Попасть в поезд, в сторону Кзыл-Орды, оказалось невозможным. Небольшой вокзал и привокзальная площадь были забиты эвакуированными. Творилось что-то страшное. В основном женщины с детишками, старики, болезненного вида, измученные пожилые мужчины заполняли скамейки, подоконники, валялись прямо на бетонном полу и на земле вокруг вокзала. Это была предельно угнетающая картина, полная отчаяния. Оставив насиженные гнезда, люди ехали в пугающую невзгодами и лишениями неизвестность. Застывшие, ушедшие в себя, лица стариков и женщин, раздирающий душу истошный плач голодных детей, антисанитария переполненного людьми помещения и сбившаяся у кассы в ожидании билетов толпа с длинным хвостом очереди, обескуражили меня. Транспорт был перегружен, без конца шли воинские эшелоны. Я понял, что выбраться отсюда у меня нет никаких шансов.

Я уже был на грани отчаяния, когда  вдруг в стройном, подтянутом пожилом человеке в железнодорожной форме узнал Ивана Спиридоновича Харченко – директора нашей Основянской школы. Он пришел к нам за год до войны. Когда мы впервые увиделись, ему было под шестьдесят, железнодорожный костюм, новый, отутюженный удачно подчеркивал моложавую стройность и серьезно-сосредоточенное, без улыбки лицо. У него была аристократичная внешность, в его облике оживал портрет революционера-интеллигента, декабриста из иллюстраций в учебниках истории. Дополняло это сходство и необычное в нашем быту пенсне в золотой оправе.

Поскольку я стал секретарем комитета комсомола школы, мне довольно часто приходилось общаться с новым директором. К тому же в нашем десятом классе он вел историю.

Сейчас я бросился к Ивану Спиридоновичу как к родному человеку, он не обнял, а по-отцовски прижал меня к себе, и, видимо, успокаиваясь, долго не отпускал… Я наспех, рукавом вытирал позорные, как мне тогда казалось, слезы. Он уже взял себя в руки и очень спокойно, раздумчиво проговорил:

- Ничего… все будет хорошо… Бил наш народ псов-рыцарей не однажды, справимся и с фашистами… Так-то, дорогой мой вожак комсомолии.

Я рассказал Ивану Спиридоновичу о встрече с отцом, о моем желании идти на фронт, пожаловался, что вторые сутки нахожусь на вокзале без всяких надежд на получение билета. Он на мгновение задумался, взгляд его упал на яркий, напоминающий орден Красного Знамени значок «Активист оборонной работы», который украшал лацкан моего парадного, первого в жизни суконного пиджака, подаренного родителями к окончанию школы. Что-то про себя решив, Иван Спиридонович взял меня под локоть, подвел к военному патрулю с красной повязкой на рукаве и внушительно, как это умел только наш директор, произнес:

- Вторые сутки допризывник, активист оборонной работы не может уехать.

 Лейтенант внимательно посмотрел на меня, скользнул взглядом по моей груди и произнес:

- Следуйте за мной.

Через пять минут я держал в руках заветный билет. Я был счастлив, моя радость звучала и в словах благодарности Ивану Спиридоновичу.

Мы еще не успели попрощаться, когда беспрерывно гремящий маршами привокзальный репродуктор неожиданно замолчал. Мы тоже застыли в ожидании. И вдруг все услышали пробивающийся сквозь треск и помехи, спокойный, хорошо знакомый, с кавказским акцентом голос Сталина. Его речь транслировалась с осажденной немцами Москвы, с Красной площади, где состоялся парад в честь 24-й годовщины Октябрьской революции. Помехи становились настолько сильными, что улавливались лишь отдельные слова, но на лицах, сбившихся у репродуктора людей, сосредоточилось ожидание, никто не уходил, стояли и мы.

В памяти моей запечатлелась не столько содержание речи вождя, сколько ощущение появляющихся сил, уверенности в преодолении как больших народных бед (в разгроме фашистов я ни на минуту не сомневался), но и тех, возведенных мною в степень и казавшихся непреодолимыми, личных жизненных неурядиц. Встреча с Иваном Спиридоновичем, речь Сталина, весь этот полный отчаяния и неожиданно обретенной надежды день оставили глубокий след в моей душе. Я понял главное: жизнь сложна, но слабость, отчаяние, пассивность нужно преодолевать терпеливо и мужественно, не раскисать, не падать духом. И еще, как важно в трудную минуту иметь рядом надежного друга, единомышленника, способного поддержать тебя. Этот урок преподал мне Иван Спиридонович, встреча с которым на далекой станции Арысь стала для меня переломной – я вступал в настоящую зрелость.

Прощаясь со мной, наш школьный директор долго всматривался в меня, а затем достал кисет, отсыпал половину табака, завернул и протянул мне. От неожиданности я растерялся и покраснел. Еще совсем недавно такого даже представить себе было невозможным. Впервые за время общения с Иваном Спиридоновичем я увидел, что он улыбался. Как бесконечно много выражала для меня эта улыбка.

 

В тот памятный для отца и для всей страны день 7 ноября 1941 года, над Москвой разыгралась пурга. Немецким бомбардировщикам отрезали дорогу к Красной площади не только зенитки, но и само небо. Покров Божьей Матери будто укутал русскую столицу. Парады в честь 23 годовщины Октябрьской революции прошли в Куйбышеве, Воронеже, Иваново, демонстрации в  Алма-Ате, Ташкенте, Улан-Удэ, Саратове, торжественные заседания и митинги в Ленинграде, Горьком. Их принимали Калинин, Ворошилов, Вознесенский, другие известные деятели того периода. Вся страна отмечала этот день.

Сегодня, с современных позиций, когда праздник 7 ноября утратил свое былое значение, кому-то может показаться странным, вызвать недоумение сам факт такого парада  в Москве: враг у ворот, даже уже открыл калитку, а здесь, с учетом возможных налетов с воздуха,  устроили рискованное мероприятие, совсем не ко времени, зачем-то солдаты маршируют по Красной площади, тянут технику. Колонны отсюда шли прямо в бой, многие на смерть. Суть того парада все дальше отлетает от современного сознания. Он теряет свое сакральное и одновременно  мобилизующее значение.

Речь Сталина 7 ноября, и его обращение к народу 3 июля отец назвал знаковыми.

Я попытался вспомнить, что же такого необыкновенного говорил в своих речах Сталин, и вдруг с удивлением обнаружил, что зная детали парада на Красной площади, сами выступления помнил смутно. В моей памяти они не оставила следа, разве что обращением «Братья и сестры!»,  да крылатой фразой о том, «что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить». Эти речи обходили на уроках в школе и экзаменах в ВУЗе. О факте говорилось, но что внутри – нет. На них не ссылались историки, публицисты. Они вообще были выведены из исторического оборота.

Сегодня, благодаря Интернету, эти исторические тексты легко можно найти. Перечитываю их еще и еще раз. Сразу обращаю внимание, что Сталин уже тогда давал ответы на многие, до сих пор дискутируемые вопросы, в том числе насчет заключенного с Германией пакта и кто на кого напал. Наша же публицистика, либеральная наука, СМИ почему-то не обращали на это внимание, в оценках больше опирались на то, что говорила в то время немецкая, а после западная пропаганда. Все, что исходило от Сталина, считалось неправильным.

Что меня еще удивило в речах вождя? Например, сравнение сложившейся в 41-м году ситуации с 1918 годом, когда «было еще хуже». «Теперь положение нашей страны куда лучше», - сказал Сталин. И это в тот момент, когда немец дошел до Москвы, окружил Ленинград, взял Киев и оккупировал значительную часть страны.

И еще пассаж о том, что Германия не сможет долго выдержать такого напряжения и «должна лопнуть под тяжестью своих преступлений». Откуда это предвидение? Ведь оно было произнесено, когда впору было говорить о своей собственной кончине. В его речах никакого внутреннего ощущения обреченности. Даже тени сомнения вождь не допускал насчет будущей победы. В его текстах ясно прочитывается вера в народ, в его силу, мужество, стойкость, талант. Обращает на себя внимание то, что Сталин почти не говорил об армии, о тяжелых боях, он почти не комментировал текущую ситуацию. Его мысль больше про тыл, а не про фронт. Он говорил о жизни, когда вокруг все рушилось.

 

И все же, перечитав речи Сталина, я не почувствовал подъема, который, очевидно, ощущали отец и его современники. В России отвыкли, что речи высших государственных лиц производят хоть какое-то впечатление, и могут что-то серьезно изменить в реальной жизни.

По-разному можно относиться к Сталину, но волей рока ему пришлось встретить войну, находясь во главе государства. Слишком велика роль лидера в период катастроф, чтобы бездумно выбросить опыт человека, стоявшего у власти в трагическом 1941 году. Публицистикой, да и исторической наукой много говорится о растерянности «вождя народов», о потери времени, просчетах в начальный этап войны и уже как-то смутно осознается, что сразу же активно заработал Государственный комитет обороны под началом Сталина. Армия не разбежалась и не утратила управляемости, было организовано сопротивление в тылу фашистов, и паника не охватила собственный тыл. А ведь это было то, с чем немцы не сталкивались до сих пор, победно прошагав по Европе. Правительства оккупированных стран фактически сразу же перестали существовать, никак не влияя на ситуацию. У нас же, уже через два дня после вторжения, был создан Совет по эвакуации, а 27 июня вышло постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества». Это был конкретный документ. Перечислялись материальные ценности, которые следовало вывезти в первую очередь, указаны государственные органы, ответственные за эвакуацию. И за всем этим видна рука первого лица в государстве.

Уже на второй день после обращения Сталина к народу 3 июля 1941 года Государственный Комитет обороны отдал директиву, предусматривавшую перевод всего народного хозяйства на военные рельсы, имея в виду использование ресурсов и предприятий, существующих на Волге, в Западной Сибири и на Урале, а также эвакуируемых в тыл.

В первые недели войны среди рабочих возникло движение двухсотников и трехсотников, выполняющих 2-3 нормы за себя и за товарищей, ушедших на фронт. Тогда же родились такие формы соревнования, как фронтовые комсомольско-молодежные бригады, движение многостаночников, совмещение и овладение новыми профессиями, движение женщин за переход на «мужские профессии». Во многих случаях монтаж на новом месте крупных цехов и заводов завершался в течение нескольких недель,  а уже через 3-4 месяца предприятие достигало довоенного уровня производства. Все ценные инициативы, примеры трудового героизма становились известными стране, они пропагандировались всеми возможными средствами.

Сталин в своих обращениях к народу говорил о необходимости перестроить всю работу на военный лад, о спасении всего самого ценного, о том, чтобы «не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона… ни килограмма хлеба, ни литра горючего», говорил об эвакуации, роли железной дороги. Это непосредственно касалось семей моих родителей. Оба мои деда дневали и ночевали в депо, как и все их друзья и коллеги. Не зря.

Вот лишь один факт, из которых слагалась большая будущая победа. Всем хорошо известно, какую роль сыграли в войне танки Т-34. С первых боев это новая машина ошеломила немецких военачальников, посеяла тревогу в не знавших до того поражений танковых войсках Германии. Уральский танковый завод, выпускавший знаменитые «тридцатьчетверки» был создан на базе эвакуированного туда Харьковского завода, где эти танки собственно и родились. А ведь этой грозной для фашистов силы могло и не быть, если бы оборудование и документация остались под развалинами заводских корпусов в захваченном врагом Харькове.

Что было бы, если бы железная дорога и ее работники оказались не в состоянии вовремя эвакуировать предприятия и жизненно важные организации? Что было бы, если бы коллективы этих предприятий и организаций не сумели организоваться и в считанные месяцы наладить производство на новом месте? Я видел, как в Москве, в мирное время самоуничтожался целый завод, гигант, известный всей стране, выпускавший популярные, еще недавно пользовавшиеся фантастическим спросом автомобили «Москвич». Завезенное сюда из-за границы перед развалом страны уникальное оборудование, которое во многом должно было изменить и облик завода и качество машины, осталось нераспечатанным на складах, и там сгнило или было растащено. Все это происходило в буквальном смысле на глазах миллионов москвичей – как раз  рядом с забором автозавода – знаменитого в прошлом на всю страну  АЗЛК – поезд метро выныривает из туннеля и движется вдоль гигантских корпусов, когда-то ярко освещенных, а сейчас траурно черных, вдоль огромной территории, когда-то заставленной новенькими машинами, а сейчас пугающе пустынной. И от корпусов, и от двора веяло жутью. Так долго длилось, пока на одном из корпусов не появилась гигантская вывеска на чужом языке с изображением французского «Рено». Вывеска веселила глаз, но корпуса оставались мертвыми.

В 1991 году, также как и в 1941, тоже случился катаклизм, но завод пропал, в целом обществу нанесен колоссальный материальный ущерб, пущены на ветер огромные  материальные средства и ресурсы. Нельзя сказать, что новая власть спала или была насквозь коррумпирована. Власть пыталась что-то сделать. Но у нее ничего не получилось.

В 1941 году задача перевода народного хозяйства на военные рельсы решалась в труднейших условиях оборонительных боев, в условиях, когда более сильный на первом этапе враг топтал нашу землю и грозил всех раздавить. В условиях войны налаживалась жизнь! Вот гениальное открытие и верно избранный властью и Сталиным путь. В тех условиях это оказался единственно верный ответ на немецкие планы блицкрига. Фашистам хотелось свалить нас с первого удара, а им предлагался длительный, изматывающий, затяжной бой. При такой стратегии советского руководства обесценивались все текущие победы, даже самые эффектные и громкие – они становились временными, также как и наши отступления.

Этот курс, философия сопротивления были объявлены и очерчены Сталиным в двух его судьбоносных выступлениях 3 июля и 7 ноября 1941 года. Стоит ли его упрекать за то, что он не поторопился к микрофону 22 июня и не выдал пустышку? Речь лидера страны имеет материальную силу. Она может придать мужества, энергии, а может рассмешить, вызвать досаду, а то и презрение. Перед тем как выйти на люди и что-то громко сказать вождю стоит трижды подумать. Речь Сталина слушала вся страна. Её зачитывали бойцам на фронте, в партизанских отрядах, распространяли всеми возможными способами на оккупированных территориях и за границей.

3

Пытаясь понять, каков он «новый взгляд» на войну, о котором говорил мой московский приятель-коллега, я полез в архивы, стал целенаправленно внимательно сравнивать, что писалось на эту тему  до 1991 года и после. Я хотел, как старатель, вымыть этот драгоценный кристалл. Я искал отличия в показе, но вдруг с удивлением обнаружил одну общую нить, общий концептуальный подход, связывающий разные по форме, манере изложения, казалось бы, отжившие советские и продвинутые современные публикации в самых разных жанрах. Все они, внешне такие разные, будто родились из одного корня, расцвели, как ответвления одного и того же вида. Что же их так роднит и объединяет? Я рассчитывал на открытие, но с разочарованием увидел, что и тогда и сейчас в основе большинства литературных и публицистических произведений лежит антисталинизм. Это как обязательный элемент, как пропуск «в свет». И тогда, и сейчас.  В чем же здесь новизна!? В нынешнее время подходы стали более заостренными, переросшими в антисоветизм, сдобренный компьютерными спецэффектами в кино,  матом в литературе, но суть, система доказательств, основа, фундамент умопостроений авторов остались прежними. Получается, что «новый взгляд» - это все тот же замшелый, односторонний, тысячу раз перепетый в самых разных вариациях и ремейках, хрущевский взгляд, впервые прозвучавший еще в 1956 году на ХХ съезде КПСС и развитый в период последующих разоблачений культа личности. Что касается фактов, доклад Н.С.Хрущева оказался насыщен натяжками, а то и прямой ложью. Это сегодня уже утверждается и российскими и зарубежными специалистами. А вот сущность, причины, как репрессий, так и культа личности в том сенсационном, перевернувшем многим сознание докладе, к величайшей беде для страны, не были проанализированы и вскрыты, истинные инициаторы и организаторы преступлений не объявлены, уроки так и не извлечены. Самого Н.С.Хрущева, в конце концов, обвинили в волюнтаризме и сняли с высокого поста.

 

В Москве стало хорошей традицией отмечать годовщину парада 1941 года. А ведь сам по себе парад для мобилизации общества на отпор врагу тогда был не самым главным. Телевидения, чтобы показывать впечатляющую картинку на всю страну, тогда не существовало в природе. Главным было не то, что покажут, а то, что люди услышат.

Речь Сталина убрали из сценариев современных имитаций парада на Красной площади. И все сразу рушится, из величественной оды превращается в  костюмированное представление, в шоу, типа новогоднего катка, устраиваемого здесь же. Не спасает даже присутствие ветеранов. Они ёжатся, мнутся, хорошо понимая, что из современного действа вынули душу, стержень, смысл. Убирая сегодня из парада Сталина, убирая его речь, убирают и тот дух, который снизошел на Красную площадь вместе с произнесенными здесь словами 7 ноября 1941 года. В  исторической речи, прозвучали имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Произошло соединение эпох, веков, герои прошлого вошли в настоящее и поддержали это настоящее.

Меня не отпускает вопрос: почему сегодня так упорно отрицается и замалчивается, совсем игнорируется роль первого лица в государстве, в те трагические для страны дни? На виду штрафники, стихия сопротивления, неразбериха, какие-то опереточные факты. Почему в год 65-летия Победы в Москве происходила такая отчаянная схватка за то, чтобы вывешивать или не вывешивать портреты Сталина. Причем речь шла о двух десятках – не более портретов. Инициаторы из городских официальных структур, как они объясняли, хотели сделать приятное ветеранам. Портреты так и не появились, но зато очень неприятно стало инициаторам.

Ненависть к Сталину возведена в ранг абсолютной истины и прямо таки религиозного символа. Все, к чему прикасался Сталин, несет на себе печать зла. Монстр не мог быть прав. На отрицании Сталина, его демонизации строится вся антисоветская,  антироссийская  пирамида. Мы никогда не поймем своей истории, мы всегда будем в тупике, мы всегда будем стыдиться себя. Ненависть к Сталину дала пропуск в наше духовное пространство не просто антикоммунистам, но и ненавистникам России, предателям, сбежавшим из страны и вещающим из теплого для них далека. Антисталинский миф сам по себе стал вреден, он мешает понять и оценить опыт, приобретенный в условиях катастрофы. Отказываться от этого опыта, не учитывать находки, прозрения, практические действия, старательно подгоняя ту жизнь под концепцию, что все, идущее от Сталина – плохо, значит обкрадывать самих себя. Опыт – это тоже богатство и немалое в условиях современных, все чаще повторяющихся кризисов и угроз.

Иосиф Сталин в страшные дни 1941 года – это не сегодняшние победные фейерверки на Красной площади, не бутафорские автомобили и одежда, не праздничные торжества по случаю круглой даты. В головах потомков рождается иллюзия, что тогда все происходило само собой, без верховной власти, организующей силы партии и государства. Слова патернализм, вождь звучат как ругательство. Через семь десятков лет после Победы без Сталина можно обойтись, даже отрезать его от «правильных» Черчилля и Рузвельта на известном фото. Но в то время – никуда. Я с ужасом представляю, что в Кремле в 1941 году оказался не Сталин, а его яростный критик, «гуманист» Горбачев.

 

Либеральная идеология по-своему понимает суть власти. Она не хочет знать понятия ответственности. Она хочет знать только понятие собственности. Безответственность власти в постсоветской России долго оставалась нормой. В процессе всех перестроек, реформ и либерализации обществом оказался утрачен контроль за властью. Она оторвалась от людей и стала обслуживать исключительно себя. Рыхлая, безответственная, пустая.

 «Лучше бы нами правили немцы!», - сколько безысходности в этой рожденной перестройкой и популярной в 90-е годы фразе. Это не смердяковщина, как мне тогда казалось, это крик души и страшное обличение власти.  Если бы полвека назад внедрили этот лозунг в сознание людей, о победе можно было бы забыть.

В периоды катастроф, серьезных общественных катаклизмов проблема сильного лидера приобретает судьбоносное для всех значение. Мы видели, что происходило в России, во многих республиках в период распада СССР, знаем, кто там был у руля. Лишенный собственной воли лидер, имитатор власти стал образцом правителя. И только в Белоруссии, всегда первой встречавшей завоевателей и особенно пострадавшей в годы Второй мировой войны, одумались раньше других, избрали Александра Лукашенко, стали как-то естественно называть его Батька и как бы не давили извне, не угрожали санкциями, не прельщали щедрыми посулами, не строили козни, народ не дрогнул и лидера своего не сдавал. А ведь к белорусскому президенту одно время прочно приклеилось определение: «Последний диктатор Европы». Но как говаривал известный литературный персонаж: «Шутки здесь неуместны». У общества сработал инстинкт самосохранения.

Слишком дорого может стоить для народа безволие лидера, отсутствие жизненных и политических принципов, корысть, беспечность. Съеденные в 1991 году вклады, разрушенная экономика, социальная сфера, разъевшая все коррупция, дефолт 1998 года, катастрофическая убыль населения, презрение и насмешки всего мира – это то, что коснулось россиян. Каждый может продолжить этот печальный список дальше – прелести безвластия испытали на себе все. На Украине падение оказалось еще глубже, дошло до гражданской войны и фактического развала государства. Все это не свалилось само собой с неба. Это результат политических, экономических, организационных, кадровых ошибок и просчетов власти. Но при этом горят дома рядовых граждан.

С приходом во власть Владимира Путина проснулась и Россия. Голос Державы вновь стал слышен в мире. Но это пока начало пути. Требуется развитие страны, рывок вперед, катастрофически много времени потеряно в метаниях и поисках призрачного рыночного счастья. Впору проводить нечто равное по масштабам индустриализации и коллективизации, объявлять мобилизацию на всенародную битву с проевшей все этажи власти и общественной жизни коррупцией. Надежды на инвестиции, приватизацию, то, что рынок все сам собой урегулирует, и каждый желающий станет хозяином, собственником и будет работать исключительно на себя, непрестанно богатея, уже не помогают и не зажигают.

4

В 1941 году все было совсем плохо. И речь Сталина могла попасть в пустоту. Как запустить в условиях катастрофы механизм сопротивления, как мобилизовать миллионы людей, нацелить их на созидание? Как это получилось тогда? Сегодня в ходу один ответ: людей держал в узде страх перед властью и НКВД. Но известно, что страхом можно усмирить, пристукнуть, обозлить, но уж никак не вдохновить. Здесь же требовалось организовать огромные массы на сверхусилие, на подвиг. Ни США, ни Англии, ни Германии, ни Японии, никому еще в мире не приходилось перестраивать свою экономику и все хозяйство в таких суровых обстоятельствах.

У нас была сила, которая оказалась способна объединить людей и повести за собой. Почему разбежались при одном виде фашистских танковых колонн, отдали на поругание врагу свои земли французы, поляки, бельгийцы, другие европейцы. У Франции была сильная армия, как утверждают специалисты, по каким-то параметрам сильнее немецкой. В недостатке патриотизма, трусости обвинять французов язык не повернется. И к войне они готовились. Чего стоит одна линия Мажино! Но на них цыкнули – и они побежали.

 Как превратить растерянных, ошарашенных, разъединенных людей в способную к сопротивлению силу. Индивидуальный героизм, высокая ответственность и сознательность – это явления спонтанные – может, быть, может, не быть. Государство с его мерами принуждения, структурами может сработать, может не сработать, а самый достойный лидер оказаться в изоляции. Сверхсила нашей страны в то время – это ВКП(б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков). Она все пронизывала. Она явилась стержнем сопротивления. Она собирала атомы, индивидуумы в единый кулак, цементировала народ, организовывала отпор врагу. ВКП(б) иногда называют орденом  меченосцев, но это неправильно в корне. Партия не была тайной силой, закрытым орденом, она не была клубом по интересам, не являлась сборищем номенклатуры, служащей только своим. Это была партия всего народа. В ней состояли представители всех социальных слоев общества.

Существовала система, приводившая в действие все колесики и механизмы движения огромной страны. Импульс шел сверху донизу. Много говорится об издержках сталинской сверхцентрализации. Но тогда она обернулась благом. Все передаточные звенья, исправно крутились, передавая команды сверху вниз. Единая воля управляла страной. Благодаря партии власть доходила до каждого человека, связывала всех в единую силу.

В разные периоды своей истории партия была разной. У кого-то слово партком вызывает усмешку или зубовный скрежет. Партия – это живой организм. В период катастрофы, мобилизации общих усилий ее роль трудно переоценить. В партии состояла элита общества без деления на социальное положение, национальность, профессию, должность, образование, возраст. Это было ядро, способное сплотить и повести за собой.

Партия везде и всюду вносила свое организующее начало.

Однако этот опыт, раздувая антисоветизм, все глубже и глубже закапывают в землю, заливают его серной кислотой, превращая в страшилку.

Если антисталинизм забрал у нас  опыт действий лидера и руководства страны, то антисоветизм и антикоммунизм забирают опыт элит по организации народа в чрезвычайных обстоятельствах. А партия представляла авангард, элиту общества. Элита была спрессована в партию. Мы пытаемся изучать войну, понять ее, извлечь уроки, а рассматриваем лишь фрагменты. Это все равно, что понять, как летит космическая ракета, разглядывая ее обожженный, но выстоявший в неимоверных температурах корпус, в музее космонавтики.

В День парада 7 ноября 1941 года 28 тысяч бойцов прошли по брусчатке Красной площади. Выдвинутые из резерва свежие сибирские дивизии уходили с парада прямо в бой. Это не метафора. Москву отстояли. Наши резервы оказались неисчерпаемы. Будущие дивизии рождались по всей стране.

Выступая с речью на параде, вождь говорил не в безвоздушное пространство. Он обращался лично к каждому гражданину необъятной страны. И слова, прорывавшиеся на волю из дрянного трескучего репродуктора, на забитой эвакуированными, далекой казахстанской станции Арысь, ложились на сердце, заставляли воспринимать их как просьбу, приказ, зов о помощи. Речь Сталина еще больше укрепила решение отца идти на фронт. До 18 лет ему оставалось три дня.

Глава III

Живая вода

1

Запись в сохранившемся военном билете отца свидетельствует, что уже 12 ноября 1941 года он стал курсантом Гомельского военно-пехотного училища – на третий день после своего восемнадцатилетия. Училище сумело выжить в тяжелые первые месяцы войны, когда враг стремительно продвигался по территории Белоруссии. Поначалу часть училища эвакуировалась в город Кирсанов Тамбовской области, часть оказалась в Великих Луках. В сентябре 1941 года вышел приказ НКО о передислокации училища в Катта-Курган Узбекистана. Разбитое, покалеченное, чудом выбравшееся из-под обломков своих собственных корпусов, без должной материальной и учебной базы, с большим недобором преподавателей оно продолжало функционировать, готовить для истекающей кровью армии офицерские кадры.

Нехватку офицерских кадров после первых месяцев кровопролитных боев стали испытывать обе воюющие стороны, только в СССР сумели оперативно организовать их подготовку, а в Германии нет. В вопросе обучения и воспитания солдат, унтер-офицеров и офицеров немцы ориентировались на доктрину «молниеносной войны». Ставка делалась на практическую подготовку офицерского состава непосредственно в войсках. Как показало время, наши резервы оказались прочнее.

 

Система подготовки офицерских кадров в Советском Союзе получила мощный толчок в 1937 году. Именно в этот год были открыты почти все наши военные академии и военные училища. Их вызвали к жизни резкое количественное расширение армии, ее реорганизация, необходимость прилива свежей крови в командирский корпус.

К началу войны командные, военно-инженерные и технические кадры для Вооруженных Сил СССР готовили 19 военных академий, 10 военных факультетов при гражданских ВУЗах, 7 высших и 203 средних военных училища, 68 курсов усовершенствования офицерского состава. Сложная и быстро меняющаяся обстановка первых месяцев боевых действий, стремительное продвижение противника поставили военные учебные заведения в крайне тяжелое положение. Не прекращая учебного процесса, по указанию Генерального штаба, здесь формировали и отправляли на фронт боевое пополнение. Большинство военных училищ эвакуировали вглубь страны, в неподготовленные помещения. Они имели крайне скудную учебно-материальную базу. Почти вся боевая техника и вооружение были изъяты для нужд фронта. Положение усугублялось значительным оттоком преподавателей и командиров при формировании новых частей. На замену им поступали люди, не имевшие ни навыков преподавательской работы, ни опыта боевых действий. Тем не менее, несмотря на все трудности и издержки, систему сохраняли и не отказались от нее даже в самые трудные времена.

Отец попал в училище в очень сложный период, в середине ноября 1941 года. Его воспоминания относятся к этому времени. Училища 1943, а тем более 1944 года – это уже совсем другое дело. Система подготовки офицерских кадров в условиях войны развивалась и крепла.

Из воспоминаний отца

Вскоре я был в Кзыл-Орде у мамы. Мне исполнилось 18 лет, и на следующее утро я пошел в Кзыл-Ординский военкомат. Там посмотрели документы, что были со мной, аттестат и сказали, что направляют не на фронт, а в очень хорошее училище, так как у меня среднее образование, и я отличник, но в какое училище – военная тайна, узнаю на месте. Мне дали пакет и назначили старшим в группе из 6 или 7 человек. Ехать предстояло из Казахстана в соседний Узбекистан.

Эвакуированное в Катта-Курган Гомельское пехотное училище расположилось в приспособленных помещениях барачного типа с казармами, учебными классами и подсобками. Казарму заполняли сплошные трехэтажные деревянные нары, густо забитые нами, курсантами. Мы терпеливо относились к бытовым неудобствам, понимая временность пребывания в этих условиях, и все без исключения ждали скорейшей отправки на фронт.

Время в училище летело быстро. С утра до ночи мы овладевали навыками ведения боя и другими премудростями. Особенно тяжелы были марш-броски при полной боевой выкладке по долине к реке Заравшан. Мы шли, изнывая от жажды, переступая через раздавленных орудиями черепах. Отдельные курсанты, ослабленные от недоедания, поначалу не выдерживали, падали, даже теряли сознание.

Выжженная солнцем растительность не ласкала глаз, глинистая почва местами была усеяна колючей травой. Мы привыкли и к пасущемуся здесь ослику, который каждый день в одно и то же время протяжно громогласно всхлипывал-кричал. Мы, как по сигналу, обычно делали перерыв. Это была редкая возможность улыбнуться.

Тактические занятия проводились на макетах в классах и на открытой местности за городом. Здесь можно было пообщаться с местным населением. У небольшой прямоугольной саманной мазанки часто сидела женщина и курила чилим – большую глиняную трубку,  вдыхая через чубук дым прямо в легкие, не задерживая его во рту. Я как-то заглянул в ее жилище. В пустой, тускло освещенной комнате в углу возвышалась пирамида аккуратно сложенных ковров, а в другом углу сдвинута какая-то утварь. На стенах висели пучки высохших трав. Это было в зимнее время – хозяйка с кучей детишек сидела, опустив ноги в потухший, но теплый очаг. На колени был наброшен небольшой коврик.

У нас в училище было не просто голодновато, а по-настоящему голодно. Выручали местные торговцы орехами. Я обычно покупал двадцать штук (родители мне регулярно присылали небольшие суммы денег), на время утоляя постоянное желание есть.

С большой радостью мы заступали в наряд по училищу. Появлялась возможность в завтрак, обед и ужин наедаться досыта. Часто это кончалось бедой: мы объедались, а затем всю ночь маялись животами.

У нас в отделении был курсант с Алтая. Присадистый, широкоплечий, с рыжей огромной головой, выпукло резкими чертами лица – он особенно страдал от ежедневного недоедания. Парень отказывался от трехразового питания, просил, чтобы его кормили один раз в сутки, но досыта. В обед он сливал в одну большую алюминиевую миску первое, второе и чай, крошил туда хлеб (мы иногда давали ему лишний кусок) и жадно все это поглощал.

Занятия проводились по ускоренной программе. С теоретическим курсом у меня было все благополучно, преуспевал я и в строевой подготовке, считался самым метким стрелком в роте. Труднее давалось соблюдение уставных предписаний, бездумное подчинение и выполнение, как иногда казалось, ненужных, а порою и нелепых команд и распоряжений младших командиров. Происшедшая конфликтная ситуация со старшим сержантом, нашим помкомвзвода, который придирался, был несправедлив ко мне, «антиллегенту», как он с пренебрежением произносил,  – несколько отрезвила меня, положила конец моему гражданскому анархизму. Эта стычка с помкомвзвода перевернула многое в сознании.

А дело было так. Через Катта-Курган проходил канал – что-то наподобие противотанкового рва, только гораздо шире и глубже. На дне этого канала протекал небольшой ручей. Это было местом наших занятий – постоянных штурмов, осад, атак с ходу и других видов упражнений. Для меня не составляло большой сложности спуститься или взобраться по крутому глиняному склону канала со своим отделением или взводом, которыми мы попеременно на учениях командовали, и выполнить учебное задание. Беда была в другом. Я унаследовал от предков большой размер ноги. Отец, глядя на мою ногу, однажды пошутил:

- Как у Нахимова на памятнике в Севастополе…

А дедушка удовлетворенно улыбнулся и добавил:

- Это хорошо, крепче на земле стоять будет.

В училище нас одели в ярко-желтую иранскую форму, обули в ботинки с обмотками, стягивавшими ногу вместо голенища привычного сапога. Обычно после штурма канала мы возвращались в училище вымокшими и грязными. Немного тесноватые мои ботинки к подъему не успевали высохнуть и полусырые не лезли на мою «нахимовскую» ногу.

Однажды утром, как всегда, помкомвзвода дал команду подъем и засек время. Я быстро оделся, но с ботинком замешкался – нога не лезла в него. Помкомвзвода переместился ко мне, и я услышал: «Отбой!». Я мигом разделся и укрылся одеялом. «Подъем!» - я вновь вскочил, мгновенно оделся, попытался без портянок натянуть ботинки. Мой мучитель, старший сержант позволял зашнуровать их, а затем вновь давал команду «отбой».

Так продолжалось несколько раз. Мое первоначальное отчаяние постепенно переходило в безразличие, я перестал торопиться, заворачивал ногу в портянку и медленно, с усилием проталкивал ее в ботинок… Наконец, терпение сержанта лопнуло, он бросил что-то презрительно грубое в мой адрес, а я не сдержался и ответил ему тем же. К моему несчастью, свидетелем этой сцены оказался его приятель – помкомвзвода соседнего подразделения.

После занятий меня вызвал командир роты. Это был пожилой капитан, опытный командир, разумный и добрый человек. Он ценил меня за мою общую подготовку, считал примерным курсантом, я постоянно чувствовал его расположение. На этот раз он был неузнаваем. Мне показалось, что лицо его выражало испуг и негодование. Он несколько минут полушепотом отчитывал меня, то и дело, спрашивая: «жить надоело?», «в штрафники захотел?». Но заряд гнева постепенно таял в его доброй душе и он совсем не по-военному, а скорее по-отцовски спросил:

- Рассказывай, почему не выполнил приказ командира и оскорбил его?

Он внимательно меня выслушал и произнес:

- Это несколько меняет дело, хотя не знаю, удастся ли мне тебя спасти…

Тон, поза, сомнение и неподдельная тревога в его голосе буквально убили меня: я понял, что влип в крайне неприятную не только для себя, но и для командира историю.

Так произошел переломный момент в моей курсантской судьбе. Я понял главное: приказ командира для тебя закон независимо ни от чего, твои воля, ум и жизнь в его власти, ты перестаешь быть личностью и превращаешься в орудие в его руках, в слепого исполнителя команды. Независимо ни от чего – прав ты или нет – он может покарать тебя своей властью.

Воинская дисциплина не укладывалась в рамки здравого смысла гражданского человека. После беседы с командиром роты я был в отчаянии, готовился к плохому. Вскоре меня вызвал командир батальона. Он расспрашивал о родителях, о школе. О моих увлечениях. Коротко и ясно он объяснил мне степень моего проступка, видимо, убедился в том, что я осознал и понял свою вину. Он обратил внимание на знак «Активист оборонной работы» и попросил подробнее рассказать, за что я его получил. Я ушел в казарму еще более обескураженным, чем после беседы с командиром роты.

А через несколько дней нашего помкомвзвода перевели в соседний батальон. Дело в том, что на его счету это был не первый конфликт с курсантом. Старший сержант представлял собой вымуштрованного исполнителя, службиста. Мы знали, что он боится отправки на фронт и поэтому из кожи лезет, чтобы выслужиться перед начальством. И все же я в своем озлоблении не совсем был прав по отношению к нему. Наблюдая за ним и другими командирами, потом я понял, что его излишняя строгость и промахи по отношению к нам были связаны не столько с желанием проявить и насладиться своей властью, сколько со стремлением подготовить нас к безупречной службе. Но в его исполнении добро превращалось во зло.

Нас готовили к еще более страшным испытаниям. Мой конфликт с помкомвзвода – это не совсем конфликт двух индивидуальностей. Скорее это конфликт двух форм и принципов жизни, мирной, где я еще находился, и военной, где я оказался, и в которой мне еще предстояло освоиться. И все же, из стычки со старшим сержантом я извлек, как мне кажется, очень важный для себя урок: командир в отношении к подчиненным не взирая ни на что, должен оставаться человеком – совестливым, честным, справедливым…

Короче говоря, мы успешно продвигались в командирской подготовке, в овладении воинскими знаниями и рвались на фронт.

2

Мы сидим с отцом за столом, в зале, в нашем Борисовском деревянном доме по улице Батарейной. Отец достал со дна шкафа простую картонную коробку из-под какого-то канцелярского набора с надорванной крышкой и перевязанную крест-накрест тонкой бечевкой. Коробку давно не доставали. Здесь военный архив отца, награды. Материальные свидетельства той страшной поры. Сверху сохранившиеся треугольники фронтовых писем.

По военной статистике пехотный лейтенант жил на войне не больше недели, комбат чуть больше. Это в среднем, а так – кому как повезет. Но что ни говори, а пехотные училища готовили камикадзе. Только в Японии будущих смертников, пока их учили, всячески облизывали, укрепляя их дух, и вселяли веру в собственное предназначение и значительность. В Катта-Кургане, как я понял из рассказов отца, с курсантами не очень церемонились, их заставляли, что говорится, спать на гвоздях. Сыновние комплексы  охватили меня, вытесняли все остальное.

Отец прикрыл ладонью письма. А я спросил:

- Вы сами разве не понимали, не видели, что попали в школу смертников? Вы же  камикадзе… Только тех перед смертью шоколадом поили… 

Отец вскинул голову, вздохнул, плечи его опустились.

- Если бы мы тогда об этом думали, война бы закончилась еще в 41-м. Как Гитлер и предполагал. Мы думали, как бы найти лишнюю краюшку хлеба, да поскорее попасть на фронт… Мы не жаловались. Мы думали, как будем бить немцев и отомстим за все. Из нас делали не смертников, а смерть фашистам…

Последние слова отец произнес устало, без всякого пафоса, но я и не смог удержаться, чтобы не задать давно вертевшиеся на языке вопросы.

- Но вам же в училище организовали ад. Голодали по-черному, жили в бараках, терпели издевательства, муштру, предвзятость сержанта и еще кучу всяких лишений.

- Ада не было. Ад был на фронте, особенно для тех, кто к нему оказался не готов. В училище нам сопли не подтирали, некому там было это делать, но и не бросили без подготовки на заклание, на бойню. Нас учили жить в условиях ада. Училища превратились в неиссякаемый источник пополнения офицерского корпуса. Живая вода для истекающей кровью армии. На немцев вот эта неиссякаемость резервов наводила просто мистический ужас. Они увидели, что эта война никогда не закончится. Просто не может закончиться. Победа над русскими невозможна в принципе… Ты, вот, я чувствую, хочешь меня пожалеть. А знаешь, что я хочу?

- Что?

- Чтобы вам, вашим детям, моим внукам и правнукам польза была от наших страданий, стойко перенесенных трудностей, в том числе и во время учебы в училище. Не жалость, не сочувствие мне и моим ровесникам уже нужны – на скорую слезу мы стали к нашим годам мягкими – нам нужны надежда и уверенность, что опыт нашей жизни не пропал зря. Что он вам пригодился и еще сослужит службу.

… Я слушал отца и думал, как мне не заблудиться в дебрях истории. Как найти ветер в паруса сюжета? А может быть и искать не надо. Этот ветер дует из Москвы, Борисова, Харькова, Кзыл-Орды, Брагина, Катта-Кургана – всех городов и поселков, встретивших войну. Я снова и снова погружаюсь в прошлое. Голос отца – это голос навсегда уходящего поколения. Я пытаюсь его задержать, воскресить, сохранить и расслышать.

3

Военные училища не могут похвастаться вниманием к себе творцов. В этом смысле событием стал 12-серийный фильм «Курсанты», который прошел по второму телеканалу в начале 2005 года. В аннотации к фильму говорилось: «Действие происходит зимой 1942 года в одном из тыловых артиллерийских училищ, где готовят новобранцев для отправки на фронт. Это история мальчишек, которым суждено стать «пушечным мясом», но они об этом еще не знают, но инстинктивно чувствуют, что им осталось жить совсем немного». Сюжет фильма закручен вокруг кражи двух мешков овса курсантом Рэмом и лейтенантом Добровым. Воровали они для девушки Яны и ее мамы. В дочку влюблен Рэм. В маму Добров. Начинается расследование, сотрудники НКВД свирепствуют. Училище лихорадит, летят головы невинных. И всех сковывает страх – и мальчишек-курсантов и закаленных в боях командиров. Антисталинская тема, снова, в который раз вышла вперед, все собой заслонила. Были в кино и «шутки», типа взрыва в уборной, куда зашел нелюбимый молодыми людьми офицер, были «самоволки», опоздания из увольнения, пьяные преподаватели и много чего интересного. Накручено. Моментами я вспоминал жизнь в палатках под Деревной, близ Барановичей, на университетских военных сборах. Казалось, что и вся творческая группа, работая над фильмом, опиралась на подобный опыт. Воспоминания отца и его конфликт со старшим сержантом на этом фоне не впечатляют и выглядят даже наивно.

Мне было интересно мнение отца об этом фильме.

- Не видел… Последнее время не смотрю кино о войне, - ответил отец. – Жалко времени и нервов.

Я кратко рассказал ему содержание.

Отец пожал плечами.

- Кино не про нас. В училище таких страстей не могло быть в принципе. Жизнь наша строилась по законам военного времени. Самоволки и «шутки» исключались. Мы были загружены с утра до ночи. Программа подготовки настолько плотная, настолько насыщенная, что на выходы в город, любовь и дружбу с местными жителями физически не оставалось времени, да и сил. Я не помню, чтобы я там художественную книжку почитал, хотя был большой любитель этого дела. Подъем и все до самого отбоя расписывалось по минутам. То, что в мирное время в училищах проходили за 4-5 лет, в нас пытались вложить за 5-6 месяцев. А это 12-часовой учебный день, включавший 8 часов занятий в классах и в поле, и 4 часа обязательной самостоятельной подготовки. Здесь не поскачешь…

Сценарий фильма по мотивам автобиографической повести фронтовика, кинорежиссера Петра Тодоровского «Вспоминай-не вспоминай» написала опытный и популярный сценарист Зоя Кудря. Оговорка «по мотивам» дает широкий простор для фантазий. Но и сам автор первоисточника в интервью журналу «Искусство кино» признавался, что многих описанных в повести персонажей и событий в Саратовском училище, курсантом которого он являлся в 1943 году, на самом деле не было. Это художественное обобщение, собирательный образ, переплавленный в художественное произведение. Наша современница «переплавила» еще раз. Я читал отзывы ветеранов, которые фильм посмотрели, они выражали свое резкое неприятие. Слишком выпирающий в фильме антисталинизм и придуманная интрига заслонили правду, которую знали они. Но фильм понравился моему старшему сыну. Ему было интересно.

- А разве художнику нельзя менять, подправлять, перекраивать правду факта в пользу интереса? – спросил я отца. – Законы творчества и реальная жизнь часто расходятся. Не вызвав интерес, потеряешь и читателя и зрителя.

Отец ответил, не скрывая эмоций:

- В творчестве все можно. Но зачем для этого брать войну!? Разве мало других тем? В современном кино часто играет не только интерес, но и политика. Заказ. Искажаются не только факты, искажается суть, внутреннее содержание той правды, которая была на самом деле.

Я не соглашался с отцом и пытался защитить своих коллег:

- Идет поиск форм, изобразительных, художественных средств. Все-таки современное кино про войну не дает нынешнему поколению забыть ту эпоху. О войне говорят, спорят. Это лучше чем забвение. Так войну могут совсем забыть.

- Ну и забудьте! – резко сказал отец. – Только не издевайтесь над памятью. Спорьте о своей армии, своих вождях. Самовыражайтесь и самоутверждайтесь, но на своем жизненном материале. Пишите о том, что хорошо знаете… Нужда придет, и о войне вспомнят. Но сейчас очень часто происходит подмена. Меняется матрица. Настоящую войну скоро не смогут понять. Оригинал основательно уродуется. Творцы, гоняясь за интересом, популярностью, деньгами, политическим запросом только  углубляют пропасть между эпохами…

- Не кипятись, - остановил я отца. – Вопрос, как показывать войну сегодня – не праздный. Не все конъюнктурщики и циники. Нужна помощь, а не нотации и отповедь.

- Поймите же! – отец не внял моей просьбе не кипятиться. – Я говорю не о форме, и не об изобразительных средствах. Угол зрения хранит в себе тайну воссозданного художником мира. Под каким углом, через призму чего смотреть на жизнь того же военного училища!? Если через неустроенность быта, глазами активистов «Клуба солдатских матерей» - это одно кино. Через «сталинщину», которой пронизали, как ты говоришь, «Курсантов» - другое. Что во главе угла авторского видения мира: великая Победа или «лучше бы нами правили немцы»? Смотря что сияет путеводной звездой. Какая звезда – такое и кино… Наша жизнь была совсем не похожа на вашу жизнь в брежневские, горбачевские или нынешние времена. Мы голодали, но просо с воинского склада не воровали. Даже мысли такой не возникало. И проклинали мы тогда Гитлера, а не Сталина. И НКВД мы не боялись так, как его часто бояться в кино. Вот почему старики, большинство, и не принимают современный показ войны. Кино ведь не про нас. Нельзя, чтобы за новыми представлениями о жизни уходила суть  того, чем жили люди прежде.

- А в чем суть?

- А в том, что через лишения, муки, слезы, поджатые от голода животы, мы шли к победе.

Я снова не удержался, чтобы не подначить отца:

- Может быть, и во время твоей стычки со старшим сержантом ковалась эта победа? Антиллегент…

- Понимаешь, осмысление внутренней сути случившегося пришло ко мне очень скоро, когда я попал на фронт. Сержант открыто, не считаясь с моими чувствами, проявил свою власть. Но глубинная правда этого эпизода в том, что умение быстро натянуть мокрый сапог на фронте может спасти жизнь. Это не философия Гегеля, не теорема Ферма, не теория относительности. Это сапог. Я знал много стихов, и много того, чего, наверное, не знал старший сержант, но он меня опустил на землю. Истина в том, что в училище мальчишек готовили к страшной взрослой жизни. Морально, физически. Меня за шкирку, не церемонясь, потащил туда старший сержант.

4

Как-то довелось прочитать мнение зарубежного исследователя, что «русские воевали нецивилизованно». Особенно досталось партизанам, именно за эту самую «нецивилизованность». Но что такое «правильная» война? Как же воюют цивилизованно? А вот как: сошлись две армии, стукнулись лбами. Более сильный победил, забрал трофеи, дом, землю побежденного, принялся властвовать. Проигравший утерся, съехал с пожитками в сарай или баню в конце огорода и стал работать на более сильного победителя. Таковы правила «правильной» войны, где роли распределены. Чего непонятно – все решает сила. Кто сильней, тот и сверху. Объективно более сильные немцы хотели в 1941 году победить, а еще лучше, совсем уничтожить неполноценную расу, и зажить. Расширить и свои границы, и границы своей цивилизации.

В плане «молниеносной войны» все было с педантичной немецкой скрупулезностью подсчитано и учтено. Даже про заключительный победный парад на Красной площади не забыли. Составили сценарий, расписали роли, пофамильно исполнителей, участников и тех, кто потом должен был взорвать Кремль и другие святыни побежденных. Все грамотно, как положено в цивилизованном мире. Но в России, в Белоруссии, на Украине они столкнулись с партизанами. Казалось бы, обреченный и уже покоренный народ смотрел на войну не как на цепь сражений, где следует по правилам покориться сильному, а готовился жить и бороться в условиях катастрофы.

А ведь это величайший пример и опыт, который нам завещали предки. Нет победы врага. Есть этап, временные неудачи, временные трудности. Нам важно сохранить это ощущение в борющемся мире. Ведь не зря на Западе сочиняются философско-социологические труды о конце истории. Что же в России во все тяжелые времена рождало это ощущение перспективы, будущего даже в безвыходных, как, казалось бы, для страны ситуациях? Наши пространства. Никто не способен их за один раз проглотить, поставить под контроль. Не получается властвовать над всей землей. Вот почему в борьбе с СССР, а сейчас и Россией на первое место вышли развал, раздел, расчлененка. Порезать территории на куски. Разделить границами, укрепить эти границы, возвести заборы, поставить своих управителей. При этом очень важно всех соседей перессорить, или хотя бы не позволять им слишком сближаться. Только так можно победить. Вот почему строительство Союзного государства Беларуси и России, Евразийский Союз вызывали и вызывают такое яростное сопротивление явных и тайных внешних врагов, «пятой колонны» внутри государств. Сценарии очередного распада отрабатываются с 1991 года. И у России будут отщипывать, или пытаться отщипнуть куски территории, будут изо всех сил дробить, не позволять снова объединиться и даже наладить прочные отношения с соседями, братскими странами, с которыми у нас общая трудная и такая славная история. Пришел ли конец этой истории?

Очень хочется верить, что даже события на Украине это еще не финиш.

Война, как форма бытия. В годы Великой Отечественной такой подход не оставлял шансов захватчикам. Гомельское пехотное училище в Катта-Кургане продолжало выпускать кадры для фронта. Каждый уголок необъятной страны был способен производить для сражающейся и истекающей кровью армии живую воду. Это неиссякаемый источник. Он рождался в народной почве, в глубинах земли.

У «цивилизованных» немцев в конце войны, когда пластинка коренным образом поменялась, безжалостно стали гнать на фронт, в бой стариков, инвалидов и необученных мальчишек из гитлерюгенда. Их просто бросали в топку войны. Это к вопросу о «цивилизованности», «пушечном мясе» и цене победы.

В 1942 году Красная Армия дополнительно получила более 135 тысяч молодых офицеров – выпускников военных училищ. На месяц раньше срока 13 апреля 1942 года состоялся очередной выпуск Гомельского военно-пехотного училища в Катта-Кургане. Свежие резервы были крайне нужны фронту. Среди новоиспеченных лейтенантов был и мой будущий отец. Впереди его ждала кровавая Ржевская битва.

* * *

В секретной фашистской Инструкции о поведении должностных лиц на территории СССР, подписанной 1 июня 1941 года и получившей название  «Двенадцать заповедей поведения немцев на Востоке и их обращения с русскими» говорится:

Пункт 6: «Ввиду того, что вновь присоединенные территории должны быть надолго закреплены за Германией и Европой, многое будет зависеть от того, как вы поставите себя там. Вы должны уяснить себе, что вы на целые столетия являетесь представителями великой Германии и знаменосцами национал-социалистической революции и новой Европы. Поэтому вы должны с сознанием своего достоинства проводить самые жестокие и самые беспощадные мероприятия, которые потребует от вас государство. Слабость характера у отдельных лиц, безусловно, явится поводом  к снятию их с работы. Тот, кто на этом основании будет отозван обратно, не сможет больше занимать ответственных постов и в пределах самого рейха».

Пункт 11: «В течение столетий испытывает русский человек нищету, голод и лишения. Его желудок растяжим, поэтому никакого ложного сочувствия к нему. Не пытайтесь вносить изменения в образ жизни русских, приспосабливая его к немецкому жизненному стандарту».

Сколько самомнения, цинизма, презрения в этих посылах. Одно слово – высшая раса. Этим духом проникнут каждый пункт «заповедей». «Знаменосцы» со своим «новым порядком» планировали задержаться у нас на столетия.

По свидетельствам Кальтенбруннера и Геринга на Нюрнбергском процессе в 1946 году, за несколько минут до самоубийства 30 апреля 1945 года, Гитлер произнес: «Новые поколения начнут там, где мы остановились…»

Синенко Виталий Георгиевич родился в 1950 году, в городе Харькове. В этом же году семья переехала на постоянное место жительства в Белоруссию, город Борисов. Минской области. Окончил факультет журналистики Белорусского государственного университета. Работал в газетах «Гомельская правда», «Советская Белоруссия», собкором «Комсомольской правды» по Белорусской ССР, затем в Москве – членом редколлегии, редактором по отделам «Комсомолки». После окончания аспирантуры Академии общественных наук – обозреватель «Правды», работал в ряде центральных и федеральных изданий. Возглавлял московскую редакцию газеты Парламентского собрания Союза Беларуси и России «Союзное вече». Член Союза писателей России, кандидат исторических наук, входит в состав Редакционного совета журнала Союза писателей Союзного государства «Белая вежа».

Опубликовано в журнале "Белая Вежа" №6(45)2017

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную