|
Александру Вампилову,
драматургу, автору пьес
«Валентина» и «Утиная охота»
Откуда твой опыт? Из детства?
Из песен в родимом краю?
Наверно, Господь пригляделся
И высветил душу твою.
Ума вековое наследство
Ты принял и тайну постиг.
С Эвтерпою жил по соседству
В сибирском селе Кутулик.
Поэзия русская билась,
Как пульс на запястье, точь-в-точь.
Потом Мельпомена явилась
Из памяти древней, как ночь.
С какою невиданной силой
Ты выразил жизни раскол.
Ты сам - Валентина и Зилов,
Ты - сцены звучащий глагол.
Как верно, как больно, как точно
Увидел ты жизнь и любовь.
Не зря в тебе с кровью восточной
Слилась святорусская кровь.
1971
Геннадию Красникову,
автору книги «Птичьи светофоры»
Опять нас поглотили коридоры
Из тьмы и дыма. Дьявола игра!
Вверху мигают птичьи светофоры:
Пора спасаться и спасать пора!
Нам снится край нетронутый, весенний,
Где тает снег, буравится ручей.
Мы оживаем. Вот оно, спасенье,
От суеты и дьявольских речей.
Спешим туда! Но те же коридоры
Встречают нас в том месте, где цвело
Сверло ручья, где тропки и заборы
Привязывали к Вечности – село!
Там нет уже ни аиста, ни друга.
В умершем доме рухнул потолок.
Истлевшая валяется подпруга
И колокольчик – лошади брелок.
Мы в тупике – колумбы христофоры,
В какие дали пробиваем след?
Вверху погасли птичьи светофоры,
И мир пустынен, безобразен, слеп.
…Среди пожаров с думаю о хлебе
Глаза друг другу силимся открыть…
А Малая Медведица на небе
Земле могилу начинает рыть.
1984
Марии Аввакумовой,
автору книги «Зимующие птицы»
В ночи пылают круглые зарницы.
Мария Аввакумова, привет!
Меня твои «Зимующие птицы»
Призвали на торжественный совет.
Уж скоро осень. Склянкою аптечной
Запела льдинка. Маки отцвели.
Скажи, Мария! Может быть, навечно
Из сердца улетают журавли?
Россию мы содержим в запустенье...
Тайгу и поле поразил недуг.
Средь веток прячут редкие растенья
Кочующих зимующих пичуг.
И больно в это миг не потому ли,
Что в темень — уголёк за угольком —
Российские деревни потонули,
Как в зоне затопленья — целиком.
И не спасти высокого доверья
Зверей и птиц, речушек и цветов...
Вон догнивают жизнь свою деревья
На море Братском в связках из плотов.
С печалью в небо поднимаем лица,
Где на последнем умершем стволе
Ещё поют зимующие птицы,
Но тени их исчезли на земле.
1985
Владимиру Гуркину, земляку
черемховцу, автору киносценария
«Любовь и голуби»
Пили мы деревенскую брагу –
В рот лилось и текло по усам.
Ты свою «черемховскую сагу»,
Словно женщина, выносил сам.
Слышал ты – да имеющий уши,
Видел ты – да имеющий глаз,
Неподдельную русскую душу
И сибирскую жизнь без прикрас.
В тихой горенке,
в спаленке,
в сенцах,
То грустя, то светлея лицом,
Ты, как мёдом, питал своё сердце
Искромётным сибирским словцом.
Мир любви,
неподдельный и хрупкий,
Начинался за первым углом,
А в окне ворковали голубки,
Твой сюжет задевая крылом.
Так летели за сутками сутки,
Ты сказал: – На себя положись! –
Вспоминал черемховские шутки
И писал черемховскую жизнь.
…Пили мы самогонку и брагу.
Фильм снимался.
В нём Юрский играл.
Завершив «черемховскую сагу»,
Ты от сердца её отдирал.
1986
Григорию Калюжному,
автору книги «Открой поэта»
Как живое высветится слово
В полуночной комнате пустой,
Звонкое и тоненькое, словно
Народится месяц молодой.
Запоёт подковкой золотою,
А другое звякнет серебром.
Потому – занятье, непростое –
Скань словес вычерчивать пером.
Только помни об одном, ваятель,
Найденное слово береги!
Пережмёшь, надавишь –
и некстати
Хрупнет слово посреди строки.
Потому сподручнее полмира
Брать тебе в подельники, поэт.
Ты сегодня в роли ювелира –
Златотканный создаёшь сонет.
Алфавит, как холст. Его основа
Радугой метафор загорит.
Приходи, неведомое слово,
Твой поэт с тобою говорит.
1991
Василию Белову
автору книг «Привычное дело»,
«Кануны», «Год великого перелома»
Вы твердите о судьбе и воле,
О своей истерзанной земле.
Русское немереное поле
Светлячками светится во мгле.
Поле, поле с терпкою травою,
Крапленое оспою войны,
Как лицо Отчизны роковое
С ковылём и былью старины.
Видится мне, как Белов Василий –
Бьётся за хозяина земли!
…Вотчину обугленной России
Бесы по кускам разволокли.
Кажут бесы зеркало кривое,
Чтобы нас от поля отпугнуть.
Как же нам наследство вековое
Русскому крестьянину вернуть?
Чёрный ворон над Россией кружит,
Слышен клёкот, как во тьме веков.
В тёмном поле шевелятся души
Убиенных русских мужиков.
1992
Владимиру Кострову
автору книги «Открылось взору…»
Приходит истинное зренье
К поэту с четырёх сторон.
И он своё стихотворенье
Прокаливает над костром.
Дымит душа стихотворенья,
Летит окалина с неё.
Так стрелам ладят оперенье,
Так отливается ружьё.
Поэт – он, словно
тульский мастер:
Имеет точный глазомер.
Он – паства сам себе, и пастырь,
Творить алкающий в размер.
Он пишет, будто бы играет,
К столу прижатый, к верстаку.
Слова, как порох, собирает,
Вгоняя в точную строку.
В ствол подсознанья засылает
Строфы патрон.
Попробуй, тронь,
Спусти курок – и запылает
Живой метафоры огонь.
Прозренье, равное горенью,
Сверкнёт, как выстрел
или взрыв –
И потечёт стихотворенье
Века и жилы отворив.
1992
Юрию Беличенко, русскому офицеру,
автору книги «Полынь зацвела»
Привела тропа росистая
Оборону в русский тыл,
Где цветёт полынь российская –
Чернобыльник, чернобыл.
В обороне той – дружинники,
Песнопевцы – ты да я,
Да ещё отцы-пустынники,
Да родимые края.
Хлопья падают чугунные
На чернобыльскую рожь…
Под Ордою и под гуннами
Не косил такой падёж
Моего народа грустного,
Бравшего Берлин, Париж!
Оборона святорусская,
Почему же ты молчишь?
Прогремевшие победами –
Офицеры – где вы есть?
Многие Отчизну предали,
За алтын продали честь.
Беличенко Юра мается –
Офицер и гражданин,
Кровью-словом отмывается
Он за вас за всех – один!
Эй, вы, нелюди упёртые!
Змеи с тысячами жал!
Он своей рукою твёрдою
Раны Родины зажал.
Произнёс слова прогорклые,
Душегубов удивил
И во тьме полынью горькою
Кровь-руду остановил.
1993
Николаю Бурляеву,
актёру и режиссёру,
создателю кинофильма «Лермонтов»
Как мы глупо подставили выи!
Словно лес — наш народ поредел.
А у пультов сидят рулевые
И ведут Мировой Передел.
Над страной бесконечно, бессонно
То в ермолках, то в кепках кружáт,
Словно чёрные птицы — масоны —
И кровавое дело вершат.
Величавая наша Россия
Над Европой, как верба цвела.
И её неоглядная сила
Для масонов смертельной была.
Мы Россию свою просмотрели,
И теперь её жрут изнутри
Упыри.
Растлевают «Апрели».
Убивают в упор Октябри.
И от Франции до Аризоны,
От Израиля до Васюков
На Россию сползают масоны,
Словно оползни тёмных веков.
Мрёт во тьме Средне-Русская чаша,
Но среди безутешных равнин
Поднимаются витязи наши —
И Бурляев уже не один.
Средь просторов, пропитанных ядом,
Средь заморских дешёвых украс
И Бурляев, и Лермонтов рядом
Заслоняют от оползней нас.
1994
Татьяне Петровой,
русской певице
Весомо и зримо Библейское Слово!
ГОСПОДНЕЕ СЛОВО не раз повторю.
Со страждущим словом Татьяна Петрова
Слетела, как птица, к душе, к алтарю.
О, высшее благо! О, цели святые:
К любви призывать, о народе скорбеть.
Господь ли принёс на подмостки России
Татьяну Петрову и плакать, и петь.
Вот смотрит она в обмелевшие души,
В усталые лица, в немые глаза...
Сегодня и вправду народ занедужил,
В душе у народа скопилась слеза.
Земля, словно в колокол — зримо, огромно —
Ударила в небо... Звенит и горит.
Слезами и кровью Татьяна Петрова
С заблудшим народом своим говорит.
Вот вышла на сцену в кокошнике белом,
Надежду в сердцах,
словно гнёздышко вьёт.
И Родина-матушка словом и делом
С колен поднимается, песню поёт.
На небе качается отсвет багрово,
И крестная сила возникла уже...
В багряном наряде Татьяна Петрова
На сцене, как пламя,
как знамя в душе!
1994
Александру Проханову,
автору книги «Последний солдат Империи»,
главному редактору газеты «Завтра»
Со скал, с крутого берега
Кричу тебе: «Виват,
Достойный сын Империи
И доблестный солдат!»
Ах, как мы слепо верили
В партийный День и Час.
Но рухнула Империя
И придавила нас.
Большое Зло намеренно
Россию разнесло.
Ты — чуткий сын Империи,
Ты взял свое стило.
Свалилось бед — немеренно
И зряшно — видит Бог!
Ты — мудрый сын Империи,
Ты — Нестор двух эпох.
Исследовал уверенно
Ты в мире — Свет и Тень.
Над горькою Империей
Взошла газета «ДЕНЬ».
Твои враги в истерике
В салонах золотых:
Тебя твоя Империя
Ударила под дых!
Потеря — за потерею...
Но только «ДЕНЬ» ушёл,
Назавтра вся Империя
От «ЗАВТРА» впала в шок.
Моя судьба примерилась,
Сошлась с твоей судьбой.
Ты — верный сын Империи!
И я пойду с тобой!
1996
Галине Егоровой,
русской народной певице
У русской песни есть святое право
О самом сокровенном не молчать.
У русской песни – вековая слава,
Какую невозможно развенчать.
Живых стихов и музыки слиянье,
Как будто солнцем обновляет кровь.
Родная песня, ты – моё дыханье,
Моя не проходящая любовь.
Восходит песня над тропою узкой
Сквозь наши неприветливые дни.
Я с русской песней
самый новый русский,
Поскольку я богаче, чем они.
Какая радость в нашей русской песне!
Какая боль на дне души лежит!
Вон жаворонок в тяжком поднебесье
Слезинкою российскою дрожит.
Народ в судьбе окошечко продышит
И, посреди осеннего жнивья,
Как бусы – песни –
на себя нанижет
Отчизна Возрождённая моя!
1996
Владимиру Бондаренко,
автору книги «Крах интеллигенции»
(«Злые заметки Зоила»)
Снова грусти волна накатила,
Но, махнув на себя: «Не скули!»,
Я приветствую брата Зоила
Из далёкой-далёкой дали.
Твою звонкую книгу читаю,
Книгу мужества, книгу борьбы.
На Байкале тебя не хватает:
Вот бы взять и сходить по грибы!
Но ты времени нашему ссужен,
Твоё слово прибилось к молве.
Ты такой вот — неистовый — нужен
И Байкалу, и прежде — Москве.
Для врагов твоё слово, как плазма,
Обжигает, преследует их.
Сколько смелости, сколько сарказма,
Русской правды в заметах твоих.
Где, откуда берёшь свои силы,
Чтоб отточенным словом сиять,
И оплакать родные могилы,
И российскую честь отстоять?
От Архангельска до Приазовья
Ты большую Отчизну объял
И по-тютчевски чистой любовью
Наши русские души спаял.
1996
Владимиру Толстому,
хранителю Государственного
мемориального и природного заповедника
«Музей-усадьба Л. Н. Толстого
«Ясная поляна»
Яснополянское утро:
Сеется ласковый свет,
Светит толстовская утварь,
Светит пустой кабинет.
Светят зимою и летом
Дом величавый и двор,
Трепетным внутренним светом
Письменный светит прибор.
Светят дороги и пашни,
Светит сквозь дрёмную звень
День отошедший вчерашний
И наступающий день.
Светит проезжий-прохожий,
Росный мерцает покос,
Светятся глянцевой кожей
Листья могучих берёз.
В центре России светлеет
Вечности младшая дочь
Над «приешпектом»-аллеей
Яснополянская ночь.
Светит высокое Слово!
Из темноты бытия
Отсветом лика Толстого
Светит Россия моя.
Светит прекрасно и мудро,
Словно библейский завет,
Яснополянское утро
Яснополянский рассвет.
1996
Евгении Смольяниновой,
русской певице, актрисе,
автору музыки и стихов
Зазвучал тоской рябиновой,
Светлой болью тростника
Голос Жени Смольяниновой,
Сквозь гнетущие века.
Снежно-тающий, взлетающий
Над распутьями дорог,
В наших душах расцветающий,
Словно аленький цветок.
Опадает лист осиновый.
Тихо слушает земля
Голос Жени Смольяниновой —
Из живого хрусталя.
Голос слушая божественный,
Русский молодец притих:
Видит черное нашествие
Вечных ворогов своих.
Видит кровушку солёную,
Видит русский непокой
И Отчизну полонённую
С минным полем за рекой.
Слышит голос Смольяниновой —
И спасает русский стан,
И ведёт сквозь поле минное
Неубитых россиян.
1997
Геннадию Касмынину,
автору книги «Гнездо перепёлки»
Землю живые пробили осколки,
Землю, политую потом и кровью.
Взорвано миной гнездо перепёлки,
Взорвано русское наше гнездовье.
Взрывом разбило деревни, посёлки,
Судьбы людские, как стог, разметало.
Отзвуки взрыва несутся по Волге
И достигают родного Байкала.
Боже! Как горестно, как нестерпимо
Видеть Россию, текущую в небыль.
Русскую нацию видеть гонимой
Под православным, взыскующим небом.
Чаша горчайшая разве нас минет?
Выпьем до дна и завоем, как волки.
Мне за Державу обидно, Касмынин,
И за убитых птенцов перепёлки.
Как они крылья стремили к полёту!
Как они в росную тропку ступали!
И, желторототые, с маху и с лёту
В неистребимой Чечне погибали.
Помни, Россия, всей болью сердечной
Русских птенцов молодые затылки.
Пусть им воздвигнется памятник Вечный –
Каменный Крест на российской развилке!
1997
Валентину Распутину,
великому русскому писателю
Продавит русская весна
Плотину вражеского круга.
Россия будет спасена –
И в этом есть твоя заслуга.
Борьбы невиданной накал
Очистит Родину от смога.
Задышат Волга и Байкал –
И в этом есть твоя подмога.
Излечит русская душа
Народ от горечи и гнёта
Из православного ковша –
И в этом есть твоя забота.
Господь Великий как-нибудь
Нас отведёт от замогилья.
Осветит солнце Русский Путь –
И в этом есть твои усилья.
1997
Отцу Калиннику,
настоятелю Михаило-Архангельской
православной церкви в Иркутске
Стало горестно жить в полонённой России,
Стало не на что есть в обнищавшей стране.
Боже! Кровью какой её лик оросили –
Не увидишь и в страшном, мистическом сне.
Разорвали страну, на куски растащили,
И Россия теперь не Россия – скопец.
Словно дьявольским зельем народ опоили,
И народ – не народ, а безгласный слепец.
Умирают селенья, деревни, станицы…
Управителей нет, просветителей нет!
Только верится: есть
в поднебесье светлица,
Где горит и горит несгораемый свет.
Наш Господь с высоты зрит Великое горе,
Зрит Россию мою, бессловесный народ,
Вдовьих, горестных слез разливанное море,
Видит русских людей вымирающий род.
Я к Калиннику в церковь приду и воскликну:
– Видно, Отче, стране суждено умереть?
И ответит Калинник: – Спасёмся молитвой!
Православного мира с земли не стереть!
1997
Письмо правительству
Наше странное правительство
Выполняет, как наказ:
Погубить по месту жительства
Нынче каждого из нас.
Изнемогшее учительство
И студентов, и врачей
Погубить по месту жительства -
И не надо палачей.
Бесноватое правительство
Не становится добрей:
Всех убить по месту жительства -
И не надо лагерей.
Будто бы доктрину Даллеса
Выполняет с неких пор,
Убивает и не сжалится
Над убитыми в упор.
Вон упал и кровью вытерся
Русский парень на войне.
Убивать по месту жительства
Нынче принято в стране.
Вон поэт лежит, подкошенный,
Вон, в убогости жилья,
Умирает бомж, заброшенный
На задворки бытия.
Знай, безумное правительство
С президентом во главе:
Всех возьмём по месту жительства -
За границей и в Москве.
1997
Юрию Кузнецову,
автору книги «Русский узел»
Твоему закалённому духу
Молчаливо внимает страна.
Твоему абсолютному слуху
Боль грядущего века слышна.
Ты уходишь на стороны света,
Оставаясь на месте своём,
Понимая, что им Поэта
И душа не сдаются внаём.
Для высокого русского СЛОВА
Ты на грешную землюд пришёл.
Чтоб до мёртвого и до живого
Достучался твой зримый глагол.
Православный и нехристь, и выкрест
Все нашли себя в русском краю,
Но извечною злобой антихрист
Прожигает Отчизну мою.
Полумёртвые падают птицы
Над пустым, обгоревшим жнивьём.
Ты выходишь с антихристом биться –
Русский ангел с последним копьём.
1998
Татьяне Глушковой,
автору книги «Всю смерть поправ»
В этой книге меж смертью и жизнью,
Между строчек о русской судьбе
Обострённое чувство Отчизны
Прорастает всей кровью в тебе.
В этой книге – и правда, и сила,
Запах битвы и запах дождя.
Ты в себе эти строки носила,
Как под сердцем родное дитя.
Так Россию до веточки вызнать,
Так её приголубить к душе
Может тот, в ком дыханье Отчизны
Стало собственным, кровным уже.
Наши недруги злы и капризны,
Их снедают то алчность, то грусть.
Им картины и сны ненавистны,
Где встаёт Возрождённая Русь.
Их мятежные души лелеют
Дуло танка и тело свинца,
И Россию, как будто лилею,
Они будут топтать до конца.
Ждать российского смертного часа,
Ждать последней слезы бубенцов,
Угасания иконостаса,
Умирания наших отцов.
Нет у них назначенья другого.
Им в глаза, что от злобы темны,
Горько смотрит Татьяна Глушкова –
Очевидец их тяжкой вины.
И встают из оплаканной тверди
Средь Москвы и рязанских дубрав
Наши мальчики, – страшною смертью
Все грядущие смерти поправ!
1998
Станиславу Куняеву,
автору книг "Пространство и время"
и "Русские сны"
Догорает осени убранство,
Грач осенний над землей кричит.
Бьётся пульсом времени пространство,
Или сердце Родины стучит.
Вьются листья золотою вьюгой,
Засыпают утлые дома.
Ты проходишь древнею Калугой,
Где прошла История сама.
Над Калугой облако пасётся,
Распуская космы по воде…
Только в русском сне народ спасётся
От шальных коней НКВД.
…Хлопьями разорванного флага
Опадает рухнувший Союз.
Наше благо — вóроны ГУЛАГа
И в награду — Алешковский Юз.
Неужели прошлое, как вата,
Провалилось в чёрную дыру?
Вспоминаешь юного солдата
У знакомой церкви на юру.
Что он держит в онемевшей длани?
На какой скитается войне?
Может быть, пропал в Афганистане,
Может, умер в прóклятой Чечне?
… Под ногою лёд сломался звонко.
Спит Калуга. Мается Москва.
Мировая крутится воронка,
Ухает пространство, как сова.
Ночью бесы двигают заслонку,
Раздирают русские поля.
Рушится в смертельную воронку
Бедная российская земля.
1999
|
Письмо моему
светлому дому
Вдохновенья зёрнами
Позасею дом.
Буду спать, обёрнутый
Благодатным сном.
В доме нету сырости,
Чернушенок – нет.
Вдохновенье вырастет,
Превратится в свет.
Светом очарованный,
На заре проснусь,
К жизни, мне дарованной,
С радостью вернусь.
Дружески потискаю
Добрый белый свет.
В доме нету диксонов,
Тараканов нет.
А ведь раньше грезили,
Прятались в полах.
Как сверчки – зангезины
Ширкали в углах.
Видно, место выбрали
Потеплей – навоз!
Или их повытравил
Русский дихлофос.
1999
Письмо
моей полонённой Родине
Назад, наверно, время катится…
У мира лопнули края.
Небесная упала матица.
Пропала Родина моя.
Над перелесками и пашнями
Господь лампаду погасил.
Народу павшему и падшему
Подняться не хватает сил.
Земля пытается былинками
Свой рот рыдающий зажать.
В горах, заколотые финками,
Родные витязи лежат.
И видно русичу бездомному
У застеклённого пруда:
В разбитый храм по небу тёмному
Слезою катится звезда.
Моя Россия! Водосвятица,
Оборонённая крестом!
Не умирай ни в лёгком платьице,
Ни в тяжком шлеме золотом!
Воспрянь – смолёная, зелёная!
Промой глаза и облака!
И, как душа незамутнённая,
Иди в грядущие века!
1999
Письмо сербским братьям
В преддверье Пасхи – вербы
Слезами налились.
Быть рядом с вами, сербы,
Мы жизнью поклялись.
Сегодня мы не можем
Спокойно спать и жить.
Как позволяешь, Боже,
Великий грех вершить?
Скажи, людская совесть,
Неужто кровь – бальзам?
Нас поразила новость,
Как бритвой по глазам.
Откуда вы? Из ада,
Налётчики небес?
Горит среди Белграда
Наш православный крест.
Вот так же христианство
Они сомнут, губя…
Смотри, смотри, славянство,
Как в клочья рвут тебя!
Мы всё на свете терпим,
Глотаем кровь и яд.
И только насмерть сербы
За Родину стоят.
Простите русских, сербы!
В народе нет вины,
Но плачут, плачут вербы
У храмовой стены.
Кровит России сердце,
И мы издалека
Кричим вам, братья-сербы:
– Мы с вами на века!
1999
Письмо уходящему веку
Уходит век. С его уходом
Исчезнет смута, месть ножа.
Под святорусским небосводом
Воспрянет русская душа.
Уходит век. Его стремленье –
У мира подпалить углы –
Горит во тьме, как оперенье
Вонзённой в Сербию стрелы.
Уходит век. Воронки оспой
Зияют на земном лице,
Её седеющие космы
В кровавом запеклись венце.
Уходит век. И клёкот дальний
Орла – уносится в зенит.
По веку колокол прощальный
По уходящему – звонит…
Уходит век в смертельном танце.
Его закрестит пономарь.
Уходит век и в чёрном ранце
Уносит дьявола букварь.
Он жаркий воздух ртом глотает.
Пылает тиглем грань веков.
Лишь ворон – грань перелетает:
Клевать глаза материков.
2000
Валерию Золотухину,
актёру «Театра на Таганке»,
автору книг «Печаль и смех
моих крылечек» и «На плахе Таганки»
Как я рад был той встрече далёкой,
Той «Таганке» – ещё молодой.
И девчонке своей волоокой,
На спектакли ходившей со мной.
Мы с тобою, по сути, поэты!
Мы могли говорить о судьбе
Нашей Родины, чувством согреты,
Что она есть во мне и в тебе.
Сколько творческой было «присухи»
В той «Таганке»! Игры! Красоты!
Помню шёпот в рядах: – Золотухин!
И на сцену являешься ты!
А ещё не забудется встреча
Невозвратностью песен былых,
И «печалью и смехом крылечек»,
Что аукались в песнях твоих.
Ты и молод, и ветрен, и вечен,
Уходящего времени страж,
Сцены-паперти истовый певчий,
Сцены-плахи казнённый мираж.
1975, 2000
Леониду Филатову,
актёру «Театра на Таганке»,
киноартисту, поэту
Вот улетишь –
Крылья наладишь.
Врач был латыш,
Светлый, как ландыш.
Ангел стоял
Возле кровати,
Как санитар
В белом халате.
Леонид Филатов
Вот мы стоим
В лифте пространства
И говорим
Долго и странно
То о врагах
И секундантах,
То о кругах
Адовых Данта.
(Водка – в разлив),
Мы – о пиитах
Русской земли,
Русью забытых.
Ты рубанёшь
Воздух в застолье:
«С истиной ложь
В сговоре, что ли?»
Время, как нож
Режет по коже.
Всё-таки, ложь
Истину гложет.
Вот ты летишь
В буйный Тирасполь.
Врач твой – латыш –
Где потерялся?
Болью пронзён,
Скажешь без фальши:
«Кто понесёт
Истину дальше?»
В космосе – тишь:
Дух не надсадишь.
Вот улетишь –
Крылья наладишь…
1985, 2001
Леониду Бородину,
автору повести «Третья правда»
Трижды светел твой лик на Байкале!
Посреди не свершённых идей
Третью правду всем миром искали,
Ты нашёл её в сердце людей.
Ты нашел её не на парадах,
А в простой православной избе.
Эта третья — народная правда —
Путеводная в русской судьбе.
О вершителях зла памятуя,
Ты за Веру и Крест воевал.
Третью правду, как свет Маритуя,
Ты в застенках к себе призывал.
И на голос сыновнего зова
Из души, из народных глубин
Приходило Высокое Слово,
Как сиянье байкальских рябин.
И с тобою свиданию рада,
Раскрывала объятья свои
Третья правда — великая правда,
Бородинская правда любви.
2002
Николаю Старшинову,
поэту, редактору альманаха «Поэзия»
Неподражаем, духом светел,
В глазах - по ясной синеве.
Ты первый, кто меня заметил
В «слезам не верящей Москве».
В Москве, под сводом альманаха
«Поэзия», ты бытовал.
Там не испытывал я страха,
Корней сибирских не скрывал.
Ты – первый – исподволь, помалу,
Меня премудрости учил
Искоренять в стихах провалы,
Поменьше изводить «чернил».
В строфе отыскивал зернинки
Вполне достойных чувств и дум,
Читал письмо Красновой Нины
И наставлял мой юный ум.
О сколько нужных и ненужных
Часов ты с нами просидел!
Урусов, Красников, Калюжный -
Поэт российский не редел.
Никологорская, Реброва
Раздумчиво, не впопыхах,
Искали дружеского слова
И понимания в стихах
День Старшинóва вправду длинен:
Все душу мыкались излить.
Там Мища Зайцев и Касмынин
Стихов увязывали нить.
Самим себе не изменяя,
Державный распалив огонь,
Костров, Горбовский и Куняев
С тобою пели под гармонь.
Пишу и хочется мне снова
Себя на слове оборвать
И в альманахе Старшинóва,
И в прошлом веке побывать.
1980, 2004
Евгению Семичеву,
автору книги «Великий верх»
В судьбе нашей русской высокой,
Где вороги - вран или бес,
Поэт - это истинный сокол,
Пронзающий волю небес.
Поэт - соколиная верность
Державе и сердцу - не зря
В нём буйствует
света безмерность,
Откуда исходит заря.
И ты, поднимающий крылья,
Парящий в глуби, вдалеке,
До Верха летишь без усилья,
Стремительно входишь в пике.
Ты в прах разбиваешь неправду,
Бьёшь рифмою в глаз, а не в бровь.
…Горгочет Орда за Непрядвой,
Несущей ордынскую кровь…
Никто не уйдёт от пожара
Твоей неуёмной души,
Никто не избегнет удара,
Стремглав упадёт в камыши.
А ты, поднимаясь, как сокол,
Над русским простором царишь,
И в небе библейском, высоком
С Великим Творцом говоришь.
2011
Диане Кан, автору книги
«Високосная весна»
Так странно в тебе обозначились,
Связались в единый поток -
Гремучее наше казачество
И неудержимый восток.
Восток то обнимет, то выстелит
Собой твою женскую грусть,
А в слове железном, как истина,
Звенит православная Русь.
То Волга, то тропочка узкая
Тебя вдоль России несут.
Восточная и святорусская
В тебе проявляется суть.
В тумане ли,
в сумрачной роздыми,
Молве отмутузив бока,
Японка, казачка ли грозная
Спешит, прошибая века.
Так ветрено
чувства разбрасывать,
Так твёрдо стоять на земле
Лишь может Диана прекрасная,
Летящая в русском седле!
А рядом - телега двухосная
Грохочет по рёбрам невзгод.
…В поэзии - ты високосная,
Как самый раскидистый год.
2011
Игорю Тюленеву, автору книги
«Русский бумеранг»
Мой друг полмира обживал,
Во многих странах побывал
Но не был на святом Байкале.
Он на Севане пировал
И грудь у Волги целовал,
Как будто у волжанки-крали.
Култук, Ольхон, залив Провал,
И Баргузина мощный вал,
А Чивыркуйские красоты!
И я его в Сибирь позвал,
Чтоб он почувствовал Байкал
И рая ощутил высоты.
Несправедливо, чёрт возьми,
Мой друг с восьми и до восьми,
Как раб, прикованный к галере
Сидит в какой-то там Перми
А я ему: - В Иркутск ломи!
Он вышибает рифмой двери!
И от волненья - весь горит,
Он о Байкале говорит,
Стихами приближая встречу.
Байкал - не Крит, не Уолл-Стрит,
Не мексиканский колорит.
Байкал - он космоса предтеча.
Здесь тонут солнце и звезда,
Столкнулись лава и вода,
И волны бьют до Хубсугула.
Мой друг забыл про все года,
И в ночь метнулась борода,
И до Байкала досягнула.
2011
Аркадию Елфимову,
историку, писателю, фотохудожнику,
председателю Благотворительного фонда
«Возрождение Тобольска»
Ах, Аркадий Григорьевич!
Свет неизбывный
Возникает, когда с тобой рядом стою.
Русский книжный король,
фотомученик дивный,
Ты в Тобольске несёшь службу-верность свою.
По стране, как по льдý,
и опасно и скользко
В наше время идти и Россию искать…
Но уже началось Возрожденье Тобольска,
Значит мы возродим нашу землю опять.
А пока она мрёт в нищете и в тенётах.
Мать-землица упала в беспамятство дней.
Уже мало над ней даже птиц перелётных,
Сенокосного шума, гривастых коней.
Что ж так сердце болит
среди вотчин любимых,
Среди рухнувших сёл и убитых полей?
…Помним дедов и прадедов неистребимых…
Что нам делать с тобой?
Чарку горя налей!
Выпьем и, – может быть, – поубавим печали.
Ведь ещё сохранился Великий Байкал!
В воспалённой Отчизне не все одичали,
Есть творцы и герои – их Бог обласкал.
Ты стоишь не один среди крови и дыма…
Мы с тобой – сыновья Всевеликой Руси.
Поднимай же, как щит,
объектив свой, Елфимов,
И Державную Память и Правду спаси!
2013
Юрию Перминову, поэту,
Главному редактору альманаха
«Тобольск и вся Сибирь»
– Вот тебе хляби, а вот – острый скальник, –
Скажет судьба, – хочешь вой, хочешь пой.
…Как бы то ни было, мы отыскали,
Юра, как братья, друг друга с тобой.
Можно вдвоём нам идти по пустыне,
Можно по снежному полю брести.
Только бы близкие люди простили
Наши метанья и наши пути.
В наших сердцах мы заставы воздвигли,
Носим заботы о ближнем своём…
Знаю: мы цели ещё не достигли,
Но мы заветные рифмы поём.
Мы обнимаем Святую Россию,
Будто бы чадо родное своё.
Нам бы все беды России осилить,
Нам бы целёхонькой видеть её.
– Вот вам терновник, а вот – подорожник, –
Скажет Всевышний, – дерзать и лечить.
Встанем в терновых венцах.
Да поможет
Это – заблудших – любви научить.
2013
Николаю Рачкову, поэту,
автору книги «Рябиновая Русь»
Этот мир разделился в тебе,
Ничему, в основном, не переча.
То одна, то друга в судьбе
Возникает нежданная встреча.
Видно, Бог нам прощает грехи,
Видно, многое мы отрыдали,
Если наши звенели стихи
Над Саянской грядой на Байкале!
Николай Рачков «Владимиру Скифу»
17. 02 2002 г.
Настоящий талант несомненно от Бога,
Русской веры поэт, словно солнце, лучист.
Ведь не зря же в миру называл тебя Боков
«Жаворóнком России». Ты звонок и чист.
Вдохновенно стихи мы друг другу читали
Над байкальской водой, на осеннем пиру.
Ленинградские рифмы купались в Байкале,
С ними нерпы играли в волнах поутру.
Ты рябиной в байкальском лесу угощался,
Пел живые творенья, поэт-соловей.
И так искренне строчкой моей восхищался,
Там, где лето на ключ запирал муравей.
Над Байкалом звенели благие молитвы,
Проплывал в небесах белых Ангелов строй.
А в стране назревали грядущие битвы
И вставали несчастья за дальней горой.
Нам ещё предстоит с тёмной силою биться,
Придавить её – русским своим сапогом.
Наша встреча с тобою ещё состоится
В День Победы
над самым заклятым врагом.
Светлане Сырневой,
автору книги «Белая дудка»
Утром рано сыграли побудку
Снегири у меня во дворе
В поднебесную белую дудку
На сибирской байкальской заре.
Я проснулся и вышел к Байкалу,
Он стамесками скалы тесал,
Осыпая стеклярусом алым
Полпланеты и не замерзал.
Льдистый берег скрипел под ногами,
Как земная усталая ось,
Где и вправду подпрыгивал камень,
Утром землю пробивший насквозь.
Я вернулся на дачу. Не шутка
Ощущать колебанья земли.
На столе пела «Белая дудка» –
И из книги мелодии шли.
Наш Байкал замерзает на святки…
Я подумал: – А знает Байкал,
Где находится древняя Вятка?
И наполнил шампанским бокал.
Выпил за снегирей, за побудку,
За байкальский бессмертный рассвет
И, конечно, за «Белую дудку»,
Что прислала мне – русский поэт!
Снегири среди белого света
Не убавили яркий накал.
Я сказал: – Вот и Сырнева Света
Увидала наш зимний Байкал.
2013
Владимиру Шемшученко,
автору книги
«…И рука превратится в крыло»
Я тебя пригласил на «Сиянье России»
В светоносный той осенью
древний Иркутск.
С нами жили стихи, мы улыбки косили
Юных дев и соратниц, имеющих вкус
К дерзкой рифме, что мы раздавали в угаре,
К высоте пролетающих наших миров
И к твоей, словно лира, звучащей гитаре,
К тесноте, не стихающих ночью пиров.
Может быть, и минует нас вышняя кара,
Только б ворога с нашей дороги смело.
Над Иркутском всю ночь
не смолкала гитара,
Ты играл – и рука превращалась в крыло.
Ты талантом зиял, ты душою светился,
Как Боян – свои песни летучие пел.
И сияла Россия, и пульс наш двоился,
Быть ей нужным сегодня не каждый сумел.
Ну, а мы-то сумели?
Мы, всё же, пытались
Ей сказать, чтоб очистила душу от пут.
Есть «Сиянье России»!
И мы с ним остались.
А другие к «Сиянью» едва ли придут.
2013
Валерию Михайлову, поэту,
Главному редактору журнала «Простор»
Из Алматы в Сибирь Михайлов прибыл,
Он из «Простора» вдруг попал в простор,
Которого на всей земле не видел,
Где жил Байкал среди раздольных гор.
Где кедры с неба смахивали звёзды
И долетал до Ангелов прибой.
Михайлов знал, что есть на свете воздух,
Но чтобы исцеляющий такой,
Такого воздуха он вовсе не предвидел!
Такой аквамариновой воды
Не чаял зреть.
Байкал волной копытил,
Как дикий конь… Казалось, с высоты,
Из космоса он падал к побережьям,
Бугрился, волновался великан,
Где Ангара могучим валом-стрежнем
Стремительно летела в океан.
Смотрел Михайлов на Байкал, на осень,
Что по распадкам билась багрецом,
Как пламенем, между зелёных сосен –
И воссиял улыбчивым лицом.
Звенел байкальский драгоценный воздух
С кедровой смолью, вереском, листвой
Рябины алой, свежим ветром в соснах,
Кругобайкалкой всё ещё живой.
…И знал Михайлов: он ещё приедет
Сюда не раз, чтобы приблизить даль,
Дышать и петь, и покрываться медью
И окунаться в голубой хрусталь.
2013
Вячеславу Лютому, критику,
автору книги «Терпение земли и воды»
Кому-то близкú уравненья и числа,
Кому-то – в Тибет бесконечный подъём.
Я вижу высокие русские смыслы
Во всех твоих книгах и в слове твоём.
А книги твои, как и ты, неподдельны,
В них слово напомнит резец и иглу.
Исследуешь ты тайну прозы метельной
И русской поэзии вещую глубь.
Здесь светочи наши, над ними нависла
Дорога забвенья, где полог свинцов.
Поэты высокого русского смысла –
Есенин, Цветаева и Кузнецов.
Здесь проза великая песен и стонов,
Огня, революций, упавших миров.
Таким для тебя обернулся Платонов,
Теряющий Родину, будто бы кров.
Будь истинным, Лютый!
Пребудь словотворцем,
Чтоб слово нетленное в мире сказать.
Я вслед за тобою пойду ратоборцем
Великое Русское Слово спасать.
2013
Сергею Куняеву,
автору книги «Николай Клюев»
Не в смерть, а в жизнь введи меня…
Николай Клюев
С дождём или снегом,
с громóвым раскатом
Ты в клюевский мир опускался,
как в шторм.
Сегодня был Клюев тобою разгадан,
Раздёрнута тайна загадочных штор,
В веках, за которыми слово поэта
Горело, как солнце, как золото смол,
И голос его, будто с этого света,
А, может, с того – зазвучал и не смолк.
И ты – этот голос – воочию слышал,
Когда прорывался к нему из времён,
Упавших в тебя,
поднимавших всё выше
Твой дух, твоё сердце
меж дней и племён,
Страну населяющих, зримых, незримых,
Варягов и варваров, властных шутов,
Священников, бардов, скопцов, пилигримов,
Всех тех,
с кем был Клюев встречаться готов.
И ты с ним беседовал с истовой жаждой,
Узнал его тайны и высверки дней,
И в память впечатал завет его каждый,
И Слово взнуздал, будто вольных коней.
Ты рвался в Нарым и бросался отважно
В разломы страны, дураков не забыл,
Разрушивших в Томске
тот дом, где однажды
Китаец-жестянщик его приютил.
И книга твоя восходила, как чудо…
В ней Клюев звучал, оживал Песнослов.
И рухнула в бездну забвенья запруда,
И жизнь расплеталась из тайных узлов
На тысячи строк –
золотых, вдохновенных,
Которыми баял оживший Поэт.
…Есенин кутил, не порезавший вены,
Во цвете своих молодеческих лет.
Дыханием вещего слова согретый,
Клубился народ от села до села…
…Забвенье и смерть миновали Поэта,
И книга о Клюеве в вечность легла.
2014 |