|
Пока делались какие-то робкие попытки сблизить Пушкина и Рубцова, хотя сейчас уже очевидно, что Николай Рубцов – подлинный пушкинианец, много и внимательно изучавший творческое наследие нашего главного гения. Скажем, «Бесы» Пушкина и «Поезд» Рубцова – тому явное подтверждение. Об этом уже писал Вячеслав Белков. Он же обратил внимание и на явную идейную перекличку стихотворений «Брожу ли я вдоль улиц шумных» Пушкина и «Кружусь ли я в Москве бурливой» у Николая Рубцова. Но вот профессор И.Шайтанов довольно часто говорит о том, что «кто-то» стал считать Рубцова «современным Пушкиным», хотя, думается, в здравом уме ни один литератор подобной мысли не выскажет. Верно у Шайтанова лишь то, что «традиция продолжается не в совпадении решений, философских или художественных, а тождестве вопросов, осознанных в своей насущности, возможно, подсказанные опытом прошлого, который притягивает к себе». И.Шайтанов, правда, «приводит» Рубцова только к Тютчеву, словно опровергая свой же тезис, что у Пушкина каждый найдёт своё направление, ибо он «наше всё». Почему тут исключением стал Рубцов? В теме «Пушкин и Рубцов» много точек пересечения, но есть случаи и не такие очевидные, но в сути своей ещё более красноречивые, чем приводил В.Белков. Например, «Осенние этюды» Николая Рубцова! ОСЕННИЕ ЭТЮДЫ «Осенние этюды» и всегда-то стояли несколько особняком в творчестве Рубцова-поэта. Находились даже скептики, утверждавшие, что он не мог создать подобное стихотворение, хотя история его создания хорошо отражена в мемуаристике. Но прежде всего мы должны вспомнить подобный «аналог» у Пушкина. Почти сразу приходит на память тоже довольно не «пушкинское» произведение «Вновь я посетил…». Смысловое сближение «Вновь я посетил» и «Осенних этюдов» можно понять лишь по опорным словам, вынесенных в развязку каждого стихотворения – у Пушкина: «И обо мне вспомянет…», у Рубцова: «Не будет даже памяти о нас». Как видим, тут явно выкристаллизовывается тема памяти, а точнее – «посмертной судьбы». Пушкин, правда, что ему почти и всегда было присуще, в «содержательной части» своего стихотворения скрывает что-то лично-метафорическое, ибо всё-таки требуется расшифровка символики этих трёх сосен, что «стоят – одна поодаль, две другие друг к дружке близко», ведь зачем-то ему потребовалась тут очевидная конкретика, конечно, не случайная, а обдуманная. Но зато: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» – помнят все еще со школьной скамьи. Николай Рубцов же, как и положено художнику-реалисту, полностью отказывается от всякой метафористики, за исключением, быть может, этой «огненной бури», желая хоть как-то придать поэтическую возвышенность своему сюжету. Его творческая задача показать «картины нашей жизни», хотя тут ощущается и сильный автобиографический момент. Всё это вписывается в устоявшиеся каноны «исповедальной литературы», модной в те годы, и если бы сюжет был изложен настоящей прозой, то это стало бы ещё очевидней. Всё бы это было «просто», вполне даже убедительно, если бы не знали, что любой художественный образ не является чем-то одномерным и статичным. И опять вспомним Пушкина: Вращается весь мир вкруг человека, Тут ещё немного в сторону. Если попытаться снова осмыслить Рубцова «вообще», то этот афоризм надо поставить чуть ли не основным эпиграфом к его творчеству. Он рано, совсем ещё молодым, об этом заявил почти своим «манифестом»: Поэт вокруг своей оси А потом уже ещё много раз утвердит в своём художественном мировоззрении: И вокруг любви непобедимой Из второй части пушкинского афоризма берёт начало и самая заметная тема Николая Рубцова – «движения», но это хорошо отражено в работах В.Кожинова, В.Редькина, Ю.Чернова, А.Новикова и других, поэтому нет смысла говорить тут о ней подробно. В «Осенних этюдах» «круг» лирического героя Николая Рубцова достаточно локален, как, впрочем, и «круг» пушкинского персонажа в стихотворении «Вновь я посетил…». Это, по-видимому, не случайно. Если у Пушкина лирический герой» остаётся скорее «созерцателем» бытия, то рубцовский персонаж всё-таки пытается проникнуть в «круг» другого человека – «девочки-малютки», но делает это как-то безуспешно. Но я нарушил их уединение, Примечательна эта строфа другим, и вовсе не тем, что «всё будет хорошо», хотя и это важно. Что же это за образ «девочки-малютки», который многих ставил в тупик, ибо не сильно вяжется с дальнейшим сюжетом этого стихотворения? А речь-то идёт о главном: о совести! В том-то и дело, что мы научились гасить в себе угрызения совести, даже если кому-то рядом плохо. И всё потому, что нет видимых причин для слёз, и, кажется, что в «наше время» многие напасти ХХ века схлынули: нет ни войны, ни голода, ни раннего сиротства! Без ощущения большой трагедии «вкруг человека», стала притупляться и совесть, тогда мы и успокаиваем себя вот этим «всё будет хорошо», проявляя явное бессердечие. Кстати, близкий друг Рубцова Сергей Чухин хорошо это понял, когда писал: Но легче будет писать Редакторы, к сожалению, убрали потом эту «девочку», что, на мой взгляд, обеднило несколько стихотворение, но доводилось слышать эту строфу именно в таком виде, как говорится, «из первых уст», то есть в исполнении Сергея Чухина. Тогда сразу виделась «связка» с рубцовской «девочкой-малюткой». Ведь и правда, совесть – есть что-то самое слабосильное, незащищённое, уязвимое, ранимое, что присуще маленькой девочке по преимуществу. А у Рубцова человек попытался своё состояние «бессовестности» сделать нормой. И он за это ещё поплатится, когда отправится на болото за клюквой. От всех чудес всемирного потопа Много и справедливо критики говорили о том, что тут отражена глубина исторической памяти, «связь времён», ощущение поэтом «безбрежности» самой жизни, уходящей своими корнями в крестьянскую «Россию-Русь», это действительно идёт фоном мировосприятия лирического героя. Но кажется, так никто и не обратил внимания, что центральная часть «Осенних этюдов» – невольно или невольно, но ощутимо развивает тему «Пророка» Александра Сергеевича Пушкина. Духовной жаждою томим, Ну да, «болото» – «пустыня», конкретная «гадюка» – аллегорический «гад морских», «яростные птицы», конечно, же «орлица», а «сон» у Пушкина – «уснёт могучее сознание» у Рубцова. А «шестикрылый серафим» у Пушкина, это, конечно, «девочка-малютка» у Рубцова. Тут надо опять вернуться к пониманию Пушкина «массовым читателем», и едва ли можно услышать внятное мнение о том, что такое «глаголом жги сердца людей»? При всей усложненной аллегоричности образов «Пророка», всегда, конечно, полисемантичных и сложных в разгадке, при почти искусственной накрутке анафоры «и», повторённой аж четырнадцать раз, мы всё равно чувствуем, что где-то есть опорное словосочетание, самое важное для поэта. И находим его только в самом конце текста: «сердца людей»! Все испытания, которые должно пройти «пророку» - всегда обращение к «сердцу», но никак не к уму, ни к достижениям этого ума, ни даже к разуму (Рубцов помнил об этом, что рассудок и душа – есть разум). Всё обращено к «сердцу», которому только и даны «угрызения совести»! Вот и рубцовский герой, отторгнув от себя «угрызения совести» при виде слёз «девочки-малютки», не включил свою «со-весть» с другими людьми. И эта «бессовестность» всегда приводит к одиночеству, даже посреди природы, которая изначально не была настроена к человеку враждебно, ибо человек из этой самой природы и вышел: И понял я, что это не случайно, В третьей части «Осенних этюдов» многих смущал «почтовый трактор», который «туда-сюда мотается чуть свет». И вроде бы он тоже мало вписывался в «архитектонику» стихотворения, являясь вроде приметой осени: полевые работы закончены, пора заняться и своим хозяйством. Но если увидеть в «почтовом тракторе» иное, а увидеть надо главное: это же образ «вести» или «со-вести», иначе говоря, то, что и соединяет людей в единое целое, что и можно назвать единым народом, в данном случае – русским народом! Вспомним тут и Валентина Распутина: «Совесть… Из общего и пустынного своего состояния и неясного далёка её необходимо переводить в людей, жизненные правила которых составлялись ею от начала и до конца, – с теми неизбежными мучениями, которые только одна она и способна доставлять. Идеальных людей не бывает, все мы сотканы из множества противоречий; корень слова «совесть» – «весть», та весть, тот голос, который подаётся в нас правым человеком, имеющим слабое выражение, но его-то и необходимо искать». И только я с поникшей головою, Спора нет о том, что «Осенние этюды», как и каждое выдающееся стихотворение, конечно, несёт в себе много смыслов, например, как в этой строфе: «прощание с родиной». Правы и те критики, кто видел в нём «времён связующую нить», и те, кто поднимал проблему «человек и природа»: действительно, «природе» не нужен гость, тем более – её «покоритель». Ну, и «болото» тоже ведь не просто гидроним, это ещё и символ засасывающей тоски и однообразия деревенской повседневности. Всё это и создаёт художественный мир одного лишь произведения. Но многие, опять-таки, споткнулись на этом: «когда не будет памяти о нас…». Ведь «память», как помним, в стихотворении ключевое слово. В каком же смысле не будет «памяти о нас»? В самом что ни на есть пушкинском! «Внук» вспомянет, это у Пушкина. Речь идёт о памяти «живой», памяти трёх поколений по преимуществу – редко кому из правнуков удаётся пообщаться с прадедом (или прабабушкой), а потом сохранить их живой облик. Николай Рубцов ведь, как и Пушкин, тоже не о себе говорил (им-то память уготовлена до тех пор, пока «будет жив хоть один пиит»), он весь народ объединяет местоимением «нас», каждого в отдельности и всех вместе. Нынче есть мода на всякие «родословные» или «генеалогические древа», но это не отменяет того, что «посмертная» судьба почти всех будет когда-нибудь пресечена временем. Впрочем, тут есть и более глубокая мысль: не сама память о нас драгоценна, а сама «наша жизнь» и есть подлинная ценность. Поэтому каждому и нужна путеводная «звезда труда, поэзии, покоя»! И нам, и будущим поколениям, без этого нет смысла жизни. Январь 2016 года |
||
