|
Много лет читая поэтов Вологодчины, замечаю, что их имена все меньше известны широкому читателю в России. Как хочется восполнить этот пробел своим экспресс- портретами своих коллег по русской литературе.
* * *
Итак, имя первое – Александр Швецов . Он родился 30 июня 1951 года в деревне Поповская Сокольского района.
Судьба его не казалась со стороны такой уж трагичной. В Вологде его друзья и коллеги-писатели звали Сашу «сокольский отшельник». Хотя, как потом стало известно, затворническая жизнь была ему и в тягость.
А ведь его очень рано заметили. Ещё, будучи студентом Вологодского пединститута, он стал публиковать стихи в районных и областных газетах. Его творчество по достоинству оценили Виктор Астафьев, Сергей Чухин, Василий Оботуров, Вячеслав Белков, а потом – в Москве – Николай Старшинов, Александр Бобров…
Было Швецову тогда чуть за двадцать. Известно, что по итогам семинара молодых писателей Вологодчины ещё 1973 года его имя – главное открытие того года. Первые книжки стихов тоже вышли рано. «Крылатый снег» аж в Москве, в 1979 году. И всё: широкая дорога в поэзию была Александру Швецову открыта. Но многое оказалось далеко не так обещающе, как виделось ему в самом начале «творческого пути».
В итоге – несколько тоненьких стихотворных сборников… Да, историческое исследование о Климентье Смолятиче. По мнению А.Швецова – это автор «Слова о полку Игореве». Всё может быть, пусть учёные теперь об этом спорят.
После него остался огромный архив, до сих пор практически неизвестный. По его же словам, там – проза, эссеистика, «множество стихов», дневники, огромная переписка.
Тут стоит обратить внимание, что Александр Швецов был одним из немногих в его поколении, кого можно назвать – истинный писатель, подлинный человек культуры. По нынешним временам это огромная редкость. Даже писателям как-то не до остальной литературы, кроме, понятно, своего творчества.
Александр был другой. Он, похоже, меньше всего и себя-то числил поэтом. Зато иные имена (и многие-многие) знал очень глубоко и тонко. Могу об этом судить по нашей переписке... Ну да, ладно: это внешняя канва биографии Александра Швецова.
Поэзия, конечно, важней.
С первых стихотворений, опубликованных ещё в газетах, многих сразу стала поражать его какая-то серьёзность и обстоятельность, без младенческого лепета. Без этого мало кто в начале обходится. Саша счастливо избежал «детской болезни» поэта.
Наверное, не меня одного когда-то поразила строфа, испугавшая даже редактора его первой книжки, заменившего «до безобразия» на «до изумления»:
Сошли сугробы, обнажая
канавы, рытвины, поля…
До безобразия живая
прекрасно выглядит земля.
Сразу задевает этот вот оксюморон – «безобразия… прекрасно», тут далеко не нарочитость, а именно искренняя правдивость метафоры будущей жизни. Так может видеть только – поэт! Точнее, даже не только увидеть, а отобразить в стихах.
Швецов всегда выделялся именно этим: лаконичная простота поэтических средств в каждом стихотворении. Обычно это даётся только зрелым мастерам поэзии. А тут ничего лишнего, всё на месте. Но главное: глубинное знание самой жизни.
Жил в деревне мужичок,
Нетужилом звали.
Всё хозяйство – верстачок,
Всё добро – медали.
Раздувал худой живот
Раздеваясь в бане:
«Хорошо мужик живёт
При хорошей бабе!..»
Умирал… Шептал в бреду
Из-под полушубка:
«И оттоль, погодь, приду,
Не реви, голубка…»
Конечно, где-то напоминает «Василия Тёркина» Твардовского. Разговорная манера стиха, точность каждой детали, скрытый психологизм, народный юморок там, где и шутить, наверное, нельзя. В общем и целом – вся жизнь русского мужичка Нетужилы. Но какова емкость сказанного! Какая откровенная доброта самого автора! Вот она – природа таланта Швецова…
Впрочем, это всё было в молодости. Потом, в «девяностые», пошли и гнев, и страдания, и недоумения от того, что творилось вокруг. Не в душе его, светлой и доброй, а в самой жизни:
К какому бы рынку не шли,
И каким бы его не состряпали, -
Всё равно наважденье души
Не заглушишь ни сексом, ни тряпками!
И при этом:
Не надо, божатка, пустое…
Ты в душу мою посмотри.
Уж если и есть что святое,
оно не снаружи – внутри…
Вот именно – «внутри»! А «внутри» – широчайший огляд русского пути: от Киевской Руси 988 года до… России 1993-го, от княгини Ольги… до Ельцина. В научной практике называется это – историзм мышления, опора творчества на факты летописи и деяния предков и современников. И при этом – тут взгляд поэта, его возможности самовыражения. В конце жизни всё больше тянуло Александра Швецова к элегии, раздумчивой и довольно скорбной. Примеры тут разные. Возьму такой:
Старый тополь. Старая скамья –
Вся Россия, Родина моя.
И стоять мне до конца уже
На своём последнем рубеже…
И тополь, который каждый день виден из окна родного дома, и скамья у подъезда, на которой тёплыми днями сидит, как обычно бывает, престарелая мать, вроде бы тут чисто «бытовое», только сегодняшнее миросозерцание. А рядом – слова-то: и «Россия», и «Родина» – с большой буквы. Это мироощущение поэта, это стержень духовного, самого глубокого в себе. Потом, как водится, доходит до того, что тополь и скамью хочется распилить… Но это надрыв от слома привычной жизни, это грусть о чём-то несбывшегося в ней.
Пусть и так: ни древа, ни скамьи –
Голо всё! – ни друга, ни семьи.
Но уж такова она – душа:
Не дано ей жить без Рубежа!
Тут нет аллюзии на конкретную судьбу Швецова. Он-то и «тыщу лет» готов был ждать и верить в будущее России, в незыблемость её «рубежа». Это шло от знания поэтом истории: всякое бывало в Руси-России, но всё она перетерла на жерновах времени, оставаясь свободной и духоподъёмной для русского человека. А знание это – основа основ жизни в ней будущих поколений...
Да, это самое важное: «исторический аспект» поэзии Александра Швецова всё время направлен в будущее. «Настоящее», в частности – 1990-е годы, не виделись ему истинной историей России. Поэтому и хотелось ему с «ватагой доблестных стрелков» уйти в Шервудский лес!
Это верно, Александр Швецов – «Робин Гуд» нашего времени. Впрочем, скорее всего – будущего!.. «Стрелы» его стихов ещё, я в этом абсолютно уверен, долетят до сердец читателей! Наверное, и ума – тоже! Тут, понятно, не итоги осмысления его творчества. Это просто «заметки на полях его книг», по ходу его и нашего времени.
Жаль, что уже без него!..
Александр Швецов трагически погиб 7 октября 1999 года.
* * *
Да, имя следующее – Василий Ситников . Родился в 1951 году в дер. Морозовица Великоустюгского района.
В начале 1980-х годов, когда стихи Василия Ситникова замелькали в подборках молодых и начинающих авторов на страницах областных газет, вряд ли кто тогда по-настоящему и обратил на него внимания. Но уже тогда чувствовалось, что идёт поэт от «живой» жизни, знает многие её изнанки.
Такое, например, стихотворение:
Я иду затихшим лугом,
Где воруют корма мужики,
До пугливости чуток к округе,
Но кому меня тронуть с руки?
Председатель балует с дояркой,
Агрономше на всё наплевать.
Сельсоветчики?
Те перестарки,
Сами ныне не прочь воровать.
Только сторож, гуляка весёлый,
Чутко службу ночную несёт,
Присосётся к чекушке у школы,
Допивать в мастерские пойдёт.
Там на пару с дружком-дизелистом
Содержимое выплеснет в чай
И, слегка приглушая транзистор,
Скажет как бы совсем невзначай:
«Ноне тёлка утопла в навозе».
Собеседник махнёт: «пустяки».
Хорошо в нашем тихом колхозе,
Дремлют все.
Лишь не спят мужики.
Это хорошее стихотворение, болевое для своей эпохи (похоже, 1980-е годы), с толикой сарказма, с ощущением какой-то, как бы сказали в деревне, безнадёги в будущее. Одним словом, жизненное.
Таких стихов у В.Ситникова предостаточно; они запоминаются своей правдой отражения жизни, отчасти заменяя ему дневниковые записи. За ними чувствуется бытование настоящего мужчины (не без бытовых недостатков, понятно), чьи взгляды сформировались долгим наблюдением за довольно ограниченным кругом сюжетов в районном городке. Хотя городок этот – Великий Устюг, однако, с его глубиной исторической памяти и культурного наследия.
Когда же его вдруг «кидает» в книжность лирики, то тут появляется вторичность: «Что же мне милее – радость или грусть? Так и не сумею я понять. И пусть…», тут и отмечается то, что уже высказали до меня С.Куняев и Б.Шустров: «влияние Есенина и Рубцова». Возможно, ещё чего-то, например, северной частушки. Это, в общем-то, не так и важно.
Я многое принимаю в стихах В.Ситникова, но мне часто не хватает того, что раньше формалисты называли таким словом, как «остранение» образа, то есть смещения логического восприятия явления в сторону «странности».
У Рубцова есть любопытное: «Там, где ветер гонялся за листьями»… Нам привычно: листья не могут «убегать», чтобы за ними гонялся ветер, это он их гоняет, если следовать законам физики, он обладает энергией, а не листья, которые только и могут падать или летать под воздействием силы притяжения… Это не мелочь, как может показаться, тут истинное мастерство поэта: чуть-чуть смещение привычного в странность, а уже притягивает, уже задевает…
Почему такие мысли возникли именно при чтении Василия Ситникова? Причиной тому его большой и разнообразный лексический ряд, используемый в стихах. Не сразу поймёшь, что там первородное, вынесенное из глубин народной языковой стихии, а что приобретённое, книжное, но язык у него заметно отличается от поэзии «городских» стихотворцев:
Не ради чущинки ,
Не ради поживы ,
А ради разминки
От хмари , от жира…
В курью , где чертой
Леденящих посулов
У ног чернотой
Полынья полыхнула…
И дыбятся звёзды
Над сомкнутым миром.
По веям морозным
Скорей… из квартиры.
Курсив здесь мой. А выделить захотелось то, что уже по большей части принадлежит словарям, чего не услышишь даже в отдалённых райцентрах. Соединения старинного слова и современной лексики даёт иногда у Василия Ситникова поразительный результат. Тогда в его поэзии и проявляется то высокое чувство патриотического самосознания, которое характерно для поэтов этого поколения.
За все грехи мои прошу,
Прости, Всевышний.
А то, что Родиной дышу –
Твердить излишне.
…Я думаю, что поэзия нашего поэта-земляка давно заслуживает серьёзного и большого разговора. Но нам, повторюсь, всё некогда, мы всё куда-то спешим, забывая оглянуться вокруг. Грустно!
* * *
А теперь ещё один поэт – Николай Фокин . Родился он 31 мая 1953 года в деревне Котельниково Вологодского района. После многих скитаний на долгие годы его приютил красивый райцентр Нюксеница, где он и завершил свои земные сроки 3 января 1995 года.
Почему-то всегда казалось, что пишет Коля недостаточно много, как бы пренебрегая своим прирождённым даром. Это мнение складывалось потому, что первая книга «Посошок» вышла незадолго до его смерти, а газетно-журнальные публикации оставляли впечатление не полностью реализованных возможностей.
Себя разглядывая честно,
Я вижу с должной высоты,
Что нет во мне ни совершенства,
Ни заповедной чистоты.
И хоть душа стремится к раю,
Рассудок метит прямо в ад.
Я трепещу, я замираю
И ничему теперь не рад…
Такая неудовлетворенность собой и своей судьбой, как может показаться, чуть ли не главный мотив творчества Николая Фокина. Происходила она, понятно, спонтанно, от жестких требований к себе. И от ощущения в себе высокого дара прирождённого поэта. А жизнь вокруг складывалась так, что востребованность его поэзии откладывалась до лучших времён. Это его сильно угнетало.
Только в 2002 году вышла наиболее полная книга Николая Фокина «Стихотворения и поэмы». И только тогда стало ясно, что и писал он довольно много, а заметных вершин в своём творчестве всё-таки достиг.
В осенней хмари прожитого дня
Тропинкою привязана к порогу,
Глядит весь вечер на меня
Просёлочная старая дорога.
Листвы угомонившейся сумёт
По садику с утра развеял ветер.
Никто ко мне сегодня не придёт.
Сегодня я один на целом свете.
Осатанели лёгкие друзья!
А лучшие давно уже далече.
И только этот деревенский вечер
Сегодня мне защитник и судья.
Так легче мне в бревенчатой избе
Срывать с себя случайные личины,
Давая новый ход своей судьбе,
Когда тропа до цели различима.
Очевидно, что Коля-Николай стоял на каких-то новых рубежах в своей судьбе и в поэзии…
Но остаётся вопрос: какова была природа его творчества?
Как говорится, и невооруженным взглядом видно, что основа его творчества – это поэтический дневник. Судьба, перелитая в стихи. Да и то сказать, если многие годы живёшь в отдалённом, даже по меркам Вологодчины, посёлке, вольно-невольно проникаешь в глубины повседневного быта. Очень заметно, например, как много у него ролевых персонажей, явно невыдуманных, явно встречаемых чуть ли не каждый день. Это позволяло видеть жизнь и характеры «простых людей» в развитии, в протяжённости времени.
Тут, понятно, для поэта была другая опасность: как выделить в случайном закономерное, как в единичном увидеть общее. Коля не всегда с этим справлялся. Нередко его стихи оставались на уровне этюда, дневниковой записи. Быть может, поэтому в его стихах переизбыток прозаизмов, разговорных интонаций, а композиционные промахи некоторых стихотворений мешают понять истинное значение предлагаемого образного ряда.
А с другой стороны? Не в этом ли было его предназначение? Читая его стихи сейчас, вдруг понимаешь, как своей поэзией, рвущейся из глубин души, Фокин, безусловно, раздвигает миропонимание читателя, тем более – городского. Россия-Русь многие века держалась на русской деревне. В ней глубинные истоки даже нынешней, урбанизированной нашей страны. А Николаю Фокину досталась тяжёлая доля: стать летописцем русской деревни, если не периода полураспада, то очевидно далеко не лучших времён... И этим оставить своё имя в сердцах людей.
Иду в сатиновой рубашке.
Луг осмотрев, без суеты
Срываю синие цветы,
Пока не вызрели ромашки…
Иду, раскованный и чуткий,
Любовь к Отечеству храня…
Возьмите эти незабудки,
Пастушки, с Богом, от меня.
В порывах жизни несуразной,
Когда вражда то здесь, то там, –
Букетик этот синеглазый
В терпении поможет вам.
Когда это писалось, едва ли Коля думал о своём последнем дне. А теперь такие стихи читаются как завет его недолгой, шальной, но в главном – прекрасной жизни…
* * *
Очень хочется, чтобы читатель надолго запомнил такое имя – Лидия Теплова . Родилась она 7 октября 1953 года в дер. Медвежка Усть-Цилемского района Республики Коми. С юности поселилась в городе Соколе, здесь прошла большая часть её жизни…
Так вот, при чтении стихов Лидии Тепловой возникает такое научное слово, как натурфилософия. Пугаться его не следует, а смысл тут таков: признание божественного начала в Природе, ощущение человека частью этой самой природы: «Душа моя светом зелёным искрится. То ли я дерево, то ли я птица».
Отчетливо помню, как в стародавние времена на одном из литературных вечеров в Вологде Василий Иванович Белов вдруг стал читать стихи. Зал недоумевал: неужели знаменитый прозаик вернулся к своему литературному началу, когда был поэтом.
Да, глухарь я! Глухой! Посмейся!
Да, глухой я, когда пою.
Ты мне в голову, в голову целься,
Но не целься в глухарку мою!..
Да, глухой, но тебя я слышу,
По дыханию узнаю.
Ты мой хвост над кроватью вывешай,
Но не целься в глухарку мою!
Много здесь глухарей убито,
У болотечка на краю.
Ты стреляй, пока сердце открыто,
Но не целься в глухарку мою.
Да, стреляй же! Картечью, дробью…
Я оглох уже, я пою!
Подавись глухариной кровью,
Но не целься в глухарку мою!
Впрочем, бей и её, помолившись.
Раз уж выбрал нас на убой.
Пусть хоть дети мои, не родившись,
Не унизятся перед тобой!
Замечательное стихотворение, достойное любых антологий от Пушкина до наших дней. Его поэтичность не только в выборе главного героя, его притягательная сила в многоплановости философской мысли, достаточно редкой для лирики поэтов-женщин. Никто меня за язык не тянул, не такой я мужской «шовинист», чтобы не видеть настоящую поэзию у женщин, хотя нередко она обладает своими специфическими качествами.
Но обратимся к стихотворению «Последняя песня глухаря». Посмотрим, например, как развивается сюжет и характер главного героя. Вот он беззащитен, чуть покорен «охотнику», в его голосе слышна мольба: я беззащитен, сердце моё открыто, но не целься в «глухарку мою», её надо пожалеть. Рефрен «не целься в глухарку мою» похож на самоотречение ради продолжения жизни самой Природы. И вдруг высшая точка развития сюжета: сильнейший протест, чувство высокого личного достоинства: раз ты, «охотник», выбрал меня своей жертвой, то нас вообще не надо жалеть, даже наши «дети» не унизятся перед тобой!.. Природа отомстит за нас, убиенных…
Отметим, что метафоры у Лидии Тепловой лишены идиоматической однозначности, они почти всегда индивидуальны. Это и порождает многоплановость впечатлений у читателя. В этом стихотворении видится и протест Природы против хладнокровности человека-охотника, не ведающего, что он с ней творит, предположим. Тут есть и песня высокой любви, беззащитной перед внешними вторжениями, скажем так. А мне видится тут предостережение поэта против пренебрежительного отношения к нему критика, где «глухаркины причитания» – это песня души, и если «целиться» в создателя её, то ничего не поймёшь в его поэзии… Как видим, вариативность мысли у читателя есть, она вполне оправдана в данном случае.
Тех же читателей, которым, как говорится, не хочется вдумываться в подтекст этого стихотворения, всё равно не оставят равнодушными драматические коллизии сюжета и характеры героев, так всё в нём эмоционально насыщено в своей основе.
Я не случайно так долго остановился на «Последней песне глухаря» Лиды Тепловой. Через него можно понять зримые черты художественного мира поэта, особенности её поэтики. Кстати, если кто-то уловил в стихах Л.Тепловой нотки Марины Цветаевой или Ольги Фокиной, то это будет ошибочное мнение, её поэзия скорее истинно первородная, чем основана на каких-то внешних влияниях. Это очень важно для понимания её сути.
Впрочем, это только одна сторона её поэзии. Она не избегает того, что в поэзии называется женская судьба. Здесь нет самоуничижения. Наоборот, как раз в этом поэзия Лидии Тепловой приобретает те индивидуальные черты, которые и выделяют её из многих поэтов-современников.
…Я – поэт. И во мне
Очень много женщины,
И во сне, как ребёнок,
Я горестно плачу.
…Проснулась.
Господи, как хорошо!
Горчит слеза на губе.
Ты рядом, родной мой,
Надёжный, большой,
Как долго я шла к тебе.
В её стихах нередко возникают мотивы надрыва, несбывшихся надежд, но поверх этого всегда есть ощущение тепла женского сердца, очевидной материнской любви, светлой православной веры. Это чувствуется во всём: по отношению к малой родине, к родным, к детским воспоминаниям, к любимому, к детям, к щенку, к берёзе… Уверен, что духовный мир читателя поэзии Лидии Тепловой станет светлее и шире от соприкосновения с её стихами. А это очень важно в нашем растерзанном и противоречивом времени.
* * *
Следующий поэт – Вячеслав Белков . Родился 15 сентября 1952 года в Вологде, ушёл из жизни 12 декабря 2006 года.
В России Вячеслав Белков многим был известен, как исследователь жизни и творчества Н.Рубцова. А вот последней прижизненной книгой оказался, как это ни странно, сборник стихов «Судьба на пороге». Впрочем, стихи Слава писал со студенческих времён. Пока мы не знаем всего корпуса его поэзии. Только недавно довелось разыскать его первое стихотворение, опубликованное в областной газете:
Хоть мы не видали войны,
нас тоже страна призывала.
Два года – ни много ни мало,
И снятся армейские сны…
Мы были «царями полей».
Когда я лежал на привале,
травинки меня обнимали,
и тише ступал муравей…
Что-то есть здесь от Арсения Тарковского, одного из любимых поэтов В.Белкова. Наверное, такая же «микроскопическая» созерцательность вещего мира.
Да, «Судьба на пороге»… Сборник «закольцован» стихотворением «Судьба на пороге. Оборваны речи. Живое допишешь потом»… и хайку:
Не ветер о двери,
Не гость запоздалый, –
Судьба на пороге.
Был ли в этом «знак» поэта, его предсказание своей судьбы? Вполне возможно. Но можно понять, что «порог» ему уже тогда был виден, надо было только вступить за него…
В прижизненный сборник В.Белкова не включено и ещё одно стихотворение, которое, однако, кажется мне важным для постижения этого поэта. Позволю себе привести его полностью, тем более, что это – «Исповедь»:
Я хочу быть толстым и румяным.
Но не получается никак!
Легче похудеть, напиться пьяным
И ходить, как форменный дурак.
Но мечты заветной я не брошу!
И когда я буду умирать,
Все увидят – толстый и хороший,
Кинуться меня поцеловать.
Я от поцелуев заалею,
И исполнится моя мечта.
Об одном я только пожалею –
Не покушать больше ни черта!..
Поэт Владимир Кудрявцев заметил много верного, думая над стихами своего товарища по поколению. Размышляя над стихотворением «Бог позвал нас для странного дела…», которое В.Белков посвятил своему другу Александру Швецову, В. Кудрявцев пишет: «Я знаю для какого «странного дела» призвал Бог и того и другого – единственно для поэзии. Писание стихов даже родителям нашим казалось делом «странным». Что делать, если так на Руси часто поэтов и, пока они не умрут, современники, по словам того же Вячеслава Белкова, никак не могут понять, а «кто же они были – святые, юродивые, блаженные?..».
Теперь кажется, что Вячеслав Белков сделал в поэзии до обидного «мало». Но ведь сделал, и это не забудется в сердцах русских людей.
* * *
А вот имя такое – Владислав Кокорин . Он родился 15 мая 1955 года в деревне Шера Сокольского района.
«Абрис» биографии опять-таки очень типичен для этого поколения: сельская школа-восьмилетка, работа на ПЗ-23, учёба в Литературном институте им. Горького в Москве, сотрудничество в печатных средствах массовой информации… Собственно, и всё. Но всю сознательную жизнь – стихи и ещё раз стихи, хотя и опубликовано им для его стажа поэтической «работы» маловато.
Стараюсь не отсылать читателя к мнениям авторитетов, но тут не удержусь, чтобы привести цитату о стихах В.Кокорина, высказанную Александром Романовым: «Вологда знала и знает много хороших поэтов, но в такого ироничного, как Владислав Кокорин, вглядывается впервые. По слову своему он родственен Николаю Рубцову и Сергею Чухину, но уже более городской, пролетарский, чем они…»
Положим, я тоже знаю у Славы «ироничное», но для меня он, как поэт, начинается, быть может, с этого:
В поминальные дни привожу в целлофане рассаду
И сажаю цветы. И таскаю от речки песок.
Рассыпаю его, и светлеет квадратик ограды,
Веселей с обелиска родимый глядит образок…
В поминальные дни, приближаясь немного к разгадке,
Мы на столик железный пшеничное сыплем зерно…
Но слеза, что летит вместе с ним на могильную грядку,
Изымает из нас, то что нам осознать не дано.
Что-то есть здесь от песен старинных славянских обрядов, конечно, в современном лексическом обрамлении. Наверное, сказывается интонационная протяжность с цезурой в середине стиховой строки… За этим видится и глубокая традиция «крестьянской» философии: не просто поминание усопших душ, но и постижение смысла жизни, её космической непрерывности, и, обязательно, с осознанием таинственных сил, характерных для «народного православия».
Какая уж тут ироничность…
В.Кокорин словно идёт наперекор поэтической моде. Когда русская поэзия сегодня ритмически «убыстрилась» на своих ямбо-хореических акцентах, он нередко использует длинные трехсложники с очевидной ретардацией сюжетных линий, напоминающие старинные дольники. Этим он «растягивает» временной диапазон своего сюжета, а это традиция русского космизма, в который время – важнейшая категория духовного бытия в его непрерывности и бесконечности…
Впрочем, я, кажется, начал «за упокой». Точнее, с той вселенской «русской скорби», которой не миновать, если хочется понять глубинную суть мировоззренческой позиции В.Кокорина.
А ведь Кокорину-поэту известны и другие впечатления от жизни:
В Тотьму идёшь, в гору идёшь.
Из Тотьмы – летишь с горы!
А город хорош, на диво хорош,
В разгар весенней поры…
Ах ты, сиреневый город-Тотьма,
Не ведаешь, где стоишь.
Сума не страшна, не страшна и тюрьма,
Когда на тебя поглядишь.
Да, тут мимолётность бытия, своеобразные дорожные заметки. Но и дивную красоту может выхватить в «потоке сознания» поэт, передавая её читателю искрометно, даже – весело!
Меня всегда несколько удивляло, что у Славы довольно много «любовной» лирики. В жизни он не кажется мне таким уж отчаянным сердцеедом: откуда что и берётся? А лирика-то у него сильная, лишённая пошлости, никогда не досказанная до банальности житейских откровений.
…Не говори, что за долгой разлукой
Забудется этот счастливейший бред.
А, может быть, он будет памяти мукой,
И неизвестно, на сколько там лет.
Опять протяжённость во времени! Характерная черта поэтики проступает и тут.
А вот ещё одна особенность Владислава Кокорина: историзм его мышления. Исторические реалии, впрочем, у него обращены к современности или в будущее, преобразуясь в символику «русского сопротивления».
…И всё явственней, явственней помнится.
Время давнее ближе и ближе.
Вот я вижу Мамаеву конницу,
И сермяжное воинство вижу.
Мы идём в поредевших рядах,
Всё теснее смыкаясь плечами,
С заклинанием на устах:
Нас не высечь кривыми мечами!
Да-да, что тут скажешь? Только на время и остаётся уповать… И на собственные идейные устои, понятно.
Ну, а где там «ироничность» Кокорина-поэта? Да есть она, куда от неё денешься. Когда-то я уже писал об этом. Теперь повторяться не буду. Да и не это главное в поэзии Владислава, нет не это! Надо «просто» его читать и думать над тем, что хотел бы он донести до своих современников, скорее всего, и до потомков своих.
* * *
А вот такое имя – Елена Саблина . Родилась в 1955 году в Вологде, а наш город того времени своей самобытностью, приближённой к сельской, не зря носил наименование «большая деревня». Не этими ли детскими воспоминаниями бытования вологодской окраины навеяны, например, такие стихи, хотя, скорее всего, они соединились с другими реалиями быта. Всё равно, как мне кажется, такие картинки возникают под впечатлением светлых и добрых дней детства.
Как отрадно спозаранку
Услыхать сквозь летний сон
Баб весёлых перебранку,
Легких вёдер перезвон!
Отдалённый звук подковы,
Свист злодея-пацана,
И дыхание коровы
У раскрытого окна.
Визг пилы и стук полена
Мат соседских мужиков,
Запах дыма, запах сена
И воскресных пирогов!
И восстав из дрёмы сладкой
На один блаженный миг,
Ощутить босою пяткой
Домотканый половик.
Елена Саблина публиковать стихи стала рано, но потом, в силу разных причин, на годы исчезала из поля зрения читателя. И когда её стихи вновь появились в журналах, было ясно, что это давно сложившийся и самобытный поэт.
Удивительно, что в её поэзии как-то уживаются жестокий реализм нашего времени и какой-то вневременной романтизм (скорее, символизм) иных, уже прошедших эпох. Тут, по-видимому, сказывается приверженность к традиции Александра Блока, который умел соединять «бытовое» явление с возвышенным символом. Не зря любимый образ Лены Саблиной – птица, пусть и в обличии хоть «соловья», хоть «чёрного ворона», хоть «журавушки», но всегда «существа», преодолевающего земное тяготение. Здесь есть стремление к полёту, к движению, тоже качество, характерное для Блока.
Может быть, поэтому Елена Саблина ощущает время от времени некоторую раздвоенность своего восприятия этого мира. Помним, да: «Я завидую бабе с косой…»? А с другой стороны: «Как не похожа я на женщин здешних, привыкших с детства к косам и стряпне…». Вот это миропонимание пограничности здешнего бытия и какой-то другой, духовно-сложной, «полётной» жизни порождает чувство высокой трагедии женской судьбы.
При всей «символичности» Лены Саблиной её не отпускает и бремя нашего времени. Тут, отчасти, преобладают тёмные краски, иногда, просто чёрные. Но так ей видится, так она чувствует:
На вокзале пасмурно и грязно,
Думы мрачны, лица не свежи.
И ругают матом безобразно
Родину российские бомжи
И в какой бы самый дальний город
Ты билет себе не заказал,
Привезёт тебя твой поезд скорый
На такой же пасмурный вокзал.
Такое постижение жизни не всегда плодотворно, но ведь и оно имеет место быть в творчестве поэта. И это тоже одна из сторон нашей жизни. И, к сожалению, в наше время слишком бросающаяся в глаза. Впрочем, и тут завет Блока: познай где – свет, поймёшь где – тьма. Почему бы поэту-современнику ему не следовать…
Словом, жаль, что публикуется Елена Саблина мало, как-то скупо для её несомненного таланта. И хотя творческие достижения её очевидны, видно, что реализация её возможностей не достигла своих пределов... |
