Порой обвиняем писателей-либералов в том, что пишут для узкого круга. Но в патриотическом литературном лагере происходит то же самое - работают словно под заказ определённых изданий. Раз и навсегда очерчен круг тем. Из текста в текст кочуют штампы, фразы и образы: нашего страдальца-мужика, любящего выпить, подлого бизнесмена иной национальности, бабы, которая терпеливо несёт извечные тяготы жизни, часто присутствует мудрый и скромный священник. Водка и слёзы. Вера в чудо - то ли, что явится Святой Георгий и поразит копьём демократов, то ли, что воскреснет Сталин и наведёт порядок. Стремление соединить белую и красную идеи, тут мне вспоминается фраза Есенина «Розу белую с чёрной жабой...». А грехи Советской власти перед русским народом традиционно свалить на евреев - это у писателя-патриота отработано до автоматизма. Отсутствие новых мыслей, елейность и уныние...

Писатели-«деревенщики» сейчас пишут очень надуманно. Наверное, об этом слова Кирилла Анкудинова «почвенническая фальшь». Речь идёт о реализме произведений, которым когда-то славилась русская литература. Я приехала из провинции не так уж давно, чтобы не замечать промахов этих, заигрывающих с редакторами-славянофилами, сочинителей. Особенно надоела тема спивающейся деревни, несмолкаемые стенания о нищем потребителе палёной сорокоградусной. На всё село обычно пьяниц человека три, да и у тех есть огород и скотина. Сейчас тем более, кому суждено спиться, тот давно спился, руины ферм поросли травой, но все завели собственную скотину. Жили до революции своим трудом, а не воруя из колхоза, и теперь научились работать. Да, жалуются, а там всегда жаловались – чтобы соседи не завидовали.

Вспоминаются судьбы знакомых: работящий парень, в семнадцать лет трудился комбайнером, затем отслужил по контракту в Чечне, открыл автосервис, дом – полная чаша, две машины. Другая семья из села, где разрушена вся инфраструктура, выращивает скотину, держит пчёл, сажает большой огород, есть машина, компьютер. Компьютеры в провинции у каждого третьего, и русский крестьянин вечером сидит в Интернете, а не плетётся за самогоном из курной избы в залатанной телогрейке. У сёл появились собственные сайты.

А теперь о вашем стиле, господа-«деревенщики». Откуда в наше время вы берёте такие допотопные имена для своих персонажей? Где в современной деревне вы встречали Терентиев, Акулин, Марфут и прочих Акакиев? Стремитесь дать своим деревенским персонажам прозвания покорявее, полагая, что этим придаёте беднягам дополнительный сельский колорит? Редактор-горожанин, может быть, и умилится этому, но я лично, зная провинцию, просто смеюсь над такими именами вместе со своими знакомыми: «Опять Терентий и Акулина?» «Опять»...

Помню, позабавил меня один перл – «деревенщик», описывая модно одетого молодого человека, приехавшего в деревню из столицы, нарядил его в шляпу. Опомнился бы замшелый сочинитель: шляпу в современной деревне одевает разве что ветеран, когда идёт на праздник 9 мая. Сельчане одеваются так же, как и горожане, разве что пожилые женщины более склонны к аляповато-красочным тканям, когда выбирают платье для поездки в райцентр.

Идеализация русского крестьянина – другой вопрос. Незлобивый честный мужичок и благочестивая забитая баба существуют только в сладостно-слезливом воображении «деревенщика», как следствие его ностальгии по малой родине, откуда уехал лет сорок назад. Мне же одной из черт крестьянского характера запомнилась склонность к воровству. Колхоз был безропотным спонсором для десятилетиями растаскивавших его тружеников села. И вовсе не потеряли они способность к хозяйствованию, которую якобы выкорчевывала советская власть - ворованное несли в собственные дворы с высокими заборами. Я, прожившая в селе до двадцати, помню летние ночи, когда степная луна озаряла картины безудержного расхищения: мужики везут с тока зерно грузовиками, бабы тащат с ферм бидоны молока, ветхие старушки волокут мешки силоса, дети обламывают кукурузу на полях. Да и у порога собственного дома нельзя оставить сапоги – унесут. Возможно, местный менталитет. Рассказывали, что когда в 30-е годы в это село приходили голодающие Поволжья менять вещи на хлеб, то после обмена их нагоняли за околицей и убивали, чтобы взять хлеб обратно. Так что далеко до ангелов вашим персонажам... Я перечитывала на днях Анатолия Иванова, автора знаменитого романа «Тени исчезают в полдень» и других книг, которые можно отнести к деревенской прозе. Это целая серия произведений. Почему они, несмотря на свою советскость, и сейчас читаются как абсолютно современные? Там нет слащавости в образах персонажей – это люди с сильными жестокими характерами, они переубивать друг друга готовы – одни за Советскую власть, другие за свои кулацкие амбары. То же у Михаила Шолохова. А в книгах современных почвенников персонажи или однозначно положительные, или абсолютно отрицательные, многогранности, сложности характеров показать авторы не способны. Крестьянин - этакий забитый ангел, совращённый демократами.

Когда моя мать приехала в Тамбовское село 30 лет назад, домом, который нам выделил колхоз, пользовался самочинно сосед-ветеран, он там мешки с зерном хранил. И огородом, и садом, который за домом. И вот этот ветеран мой матери-одиночке, которая с тремя детьми приехала учительствовать, заявил: «Жизни ня дам». Как вам такой герой?..

В итоге читателя, знающего современную глубинку, раздражает в «деревенской» прозе слезливость повествования и надуманность характеров, деталей, имён.

А теперь о теме Великой Отечественной войны, которую прозаики-патриоты эксплуатируют постоянно. В чём проблема? В низком художественном уровне произведений, словно собранных из справочников и энциклопедий. В невнятных незапоминающихся сюжетах. Кому интересны перечисления дивизий, фронтов и генеральских фамилий? Разве что многомудрому старцу Владимиру Бушину, чтобы найти там ошибки. А военная тема, как правило, прикрывает отсутствие интриги, ярких персонажей, качественного стиля. Идеологически выдержанная графомания.

За последние двадцать лет я прочла только одну захватившую меня книгу о ВОВ: «Белый тигр» петербуржца Ильи Бояшова - о поединке русского танкиста и одушевлённой силами Зла немецкой машины.

У читателя есть право высказать авторам претензии. И я не называю конкретных фамилий только потому, что мы представители одного литературно-политического лагеря.

Теперь о патриотической поэзии. Она – сплошной перепев Есенина, Рубцова, Кузнецова. У троицы классиков привычно заимствуют мысли, рифмы, не пытаясь дорасти и перерасти их. Чего проще - в очередной раз описать среднерусский пейзаж и поклясться в любви к берёзкам. Давайте вспомним поэтов Серебряного века, которых можно отнести к русским патриотам – Клюева, Васильева, Есенина. Какими разными они были! А мои современники прикрывают почтением к традиции неспособность создать индивидуальный стиль, сформулировать собственную философию, высказать рискованную идею. Да есть ли у вас личные судьбы, пииты, если стихи у всех, как под копирку?..

Думаю, есть у нас новые, качественные и проза и поэзия, только вот до столичных изданий они не доходят. Когда говорят о новом реализме, машинально вспоминают уже не пишущего Шаргунова, Прилепина, реже Садулаева – из уважения к чеченцу-патриоту России. О поэзии – тоже начинают перечислять одних и тех же. Но надо искать и открывать новые имена. И это задача критиков. Особое внимание нужно обратить на провинциальные издания, замечать перспективную молодёжь.

В мире громадных тиражей Дашковой и Марининой, в мире либеральных и патриотических междусобойчиков, возможно, признаком настоящей литературы становится её непубликуемость, нежелание автора подстраиваться и подпевать кому бы то ни было.