СЕРЕБРЯНЫЙ ГОЛОС
К Юбилею известной сибирской поэтессы Татьяны Суровцевой
 С именем Татьяны Суровцевой, с её поэзией у меня возникает ощущение чистого, поднебесного звона, словно пролетают в небе Ангелы и звонят в сотни серебряных колокольчиков, лёгких и полнозвучных. Это ощущение ещё более усиливается, когда слышишь голос самой поэтессы, читающей свои стихи высоким, поразительным в своей незащищённости, голосом. Не раз и не два я видел слёзы на лицах внимательных и благодарных слушателей в разных аудиториях Иркутска, в дальних городах и посёлках нашего огромного сибирского пространства, будь то Братск или легендарный БАМ, где мы бывали с ней на многочисленных выступлениях. Да у меня у самого перехватывало горло от этих неземных звуков, явленных поэтическим словом и музыкой голоса. Такова вся поэзия Татьяны Суровцевой, такова её тонкая, ранимая, страдающая душа, такова её лирика, отстоящая в стороне от современного поэтического потока и тяготеющая к могучей, сияющей течи серебряного века.
Уже в ранних стихах Суровцевой звучала эта трогательная, бередящая душевные струны читателя, серебряная музыка и достигала самых укромных и заветных уголков человеческого сердца, и оно отзывалось ей ответной болью и состраданием. Татьяна Суровцева никогда не была фальшивой и искусственной. Её поэтический мир целостен и многообразен, образы и метафоры не надуманны, а рождены творческим воображением, осенены печатью Господнего промысла и потому от её стихов веет вселенской грустью, земной радостью и человеческой болью, потому в них самоценны трепет души и свет истины.
О чём бы она не писала, будь то заброшенный забайкальский рудник с его «бессмертниками солнц» и «колючей землёй», или морозная иркутская зима, где «деревья стоят, словно кубки со снежным сыпучим вином», или тяжкий, замороченный, необустроенный быт, с промозглым, нетопленым домом, в котором замерзает в стакане вода, поэтесса и в бытописании остаётся верна своей грустной серебряной музе, своему полёту во времени, не перестаёт восхищаться красотой зимнего утра и на людях не плачет в подушку от житейских горестей:
Какое утро! Лёд в стакане.
Река дымится без огня.
Сегодня ль, завтра – время ранит
Нерасторопную меня?
Во всём и на всё, что её окружает, у неё ясный, невымученный взгляд, чистое вúдение всего явленного на земле и в космосе:
Спи… Под мохнатыми звёздами лета
Вольной рекою течёт бытиё.
Пусть пролетающий ангел рассвета
Лёгким крылом осенит забытьё…
Во всём, что ею рождено – искреннее удивление сердца и разума, философская самооценка и всепобеждающая сила жизни. Этому чувству, чувству сопротивления невзгодам и вживлению себя в реальную, грубую, порой сжирающую всё человеческое, современность, надо бы поучиться у Суровцевой нынешним мужам и служителям кисти и пера.
Татьяна Суровцева выпустила пять лирических книг, но эти книги днём с огнём не сыщешь в том же «Букинисте». Читатель их бережёт, возвращается к ним на протяжении многих лет своей жизни, находит в стихах отдохновение своей душе, сердечному звучанию, вызванному пронзительной лирикой поэтессы, тем более – сегодня, в нынешнем поэтическом проране, когда стихи изгнаны с прилавков магазинов, с книжных лотков, где их заменила рыхлая макулатура пустопорожнего чтива.
Татьяна Суровцева родилась в Забайкалье, где её укачивали дикие степи, а сопки заглядывали в колыбель. Видимо, с колыбели в ней эта непроходящая любовь к Забайкалью, это неодолимое чувство малой Родины, которое стало составной частью кроветворного тока, наивысшей степенью земного родства и творческого начала. С какой удивительной нежностью и благородством описывает поэтесса этот аскетический край, с какой дочерней любовью и поклонением обращается она к земной благодати, давшей ей жизнь, взрастившей её талант и по-материнскии препроводившей в суровый, тернистый, невыносимо тяжкий, но верный путь:
Жизнь – не сказка. Вот повод для грусти.
Но не смею ни в чём упрекнуть
Бездорожье моё, захолустье –
Мой по жизни единственный путь.
С 1970 года Татьяна Суровцева иркутянка. С этого времени второй малой Родиной для неё становится Иркутск – город студентов и поэтов, город, вдохнувший в неё новые силы для жизни и поэзии, подаривший Ангару и Байкал, ставший неотъемлемой частью её творчества и бытования. Забайкалье и Прибайкалье, как два крыла, несут поэтессу во времени, питая её душу размышлениями и надеждами, помогают обретать себя, отыскивать друзей, любить и страдать, верить и разочаровываться, смеяться и плакать, но лететь и лететь, олицетворяя этим горним полётом саму жизнь. Видимо, не случайно одна из книг Татьяны Суровцевой так и называется – «Крыло судьбы».
Её судьба, действительно, крылата! И несёт она поэтессу туда: в серебряный век русской поэзии. Там её учителя, там её повелители, там её колосящаяся рифмой нива Поэзии, а читатель, который остаётся русским читателем, всегда отыщет стихи Суровцевой даже сегодня среди дикого грома современных ритмов и поэтической пустоты поэтов-временщиков:
Зал дрожит от космических ритмов.
Музыканты плывут, как в огне.
Отступись, моя бедная рифма,
Позвени где-нибудь в тишине…
К Юбилею Татьяны Суровцевой, известной сибирской поэтессы (вообще-то, поэта!), выходит в Петербурге книга в серии «Библиотека российской поэзии», и я хочу напутствовать читателей: слушайте музыку слова Татьяны Суровцевой, слушайте её звёздный серебряный голос!
Владимир СКИФ |
БАЛЛАДА О СТАРОМ РУДНИКЕ
Там бессмертники солнц
расцветают над сопкою голой.
Там картофель круглится
в суглинке, в колючей земле.
Там дорожная пыль
засыпает притихший поселок,
чье безвестное имя
словно искра в остывшей золе.
Днем и ночью ветра
всё шумят над моей головою,
дикий персик шипами царапает руки мои...
Вот и снова пичуга нехитрую песню
выводит -
это в сердце моем, словно в детстве,
поют соловьи!
И пыльна там трава,
и деревья низки и корявы -
но одиннадцать лет,
но влюблённости робкий апрель,
но летящий на кожу
шиповника отсвет кровавый
на опасной моей,
на стремительно узкой тропе!
Но бесснежные зимы
со злобно-карающим ветром!
На недальнем отвале
динамитом взрывают руду.
Я и нынче не знаю, что значит:
погонные метры,
но я знаю, как люди
ночами из шахты идут.
...Там теперь благодать:
всю руду из карьера свозили.
Всё, на круги своя воротясь,
поросло тишиной...
Всё - на круги своя,
лишь над маминой ранней могилой -
то дожди, то снега,
точно кадры немого кино.
Изработав себя
до последней живительной жилы,
мой старинный рудник
наконец-то спокойно уснул...
Что могу я теперь?
Вот, нескладную песню сложила.
Кто услышит меня?
Эти сопки да буйный багул.
***
На родине моей и в самый жаркий полдень
С надоблачных высот студеная струя
сорвется, и пронзит,
и о зиме напомнит,
как будто проскользнёт у ног моих змея.
То парусник мелькнет - один в холодном море,
то молнией взмахнёт далекая гроза.
Старинный мудрый стих звенит:
«мементо мори...»
А солнышко до слёз слепит мои глаза.
Ещё густа листва и сок травы дремучей,
Настурциям в саду ещё так долго цвесть,
а снежных облаков сверкающие кручи
о дальнем январе уже доносят весть.
Как быстро день прошёл!
Я так и не успела
ни сердцем отдохнуть, ни руки отогреть.
Остыла голова.
Мгновенье улетело,
а завтра - быть дождю и сентябрю звенеть.
Ну что ж, зато в тайге,
на марях потаённых,
горит брусничный жар,
стоит хрустальный свет!
На ярмарке чудес, в тех сумерках зеленых,
на «что» да «почему» я не ищу ответ...
***
Не возвращаюсь... Мимо проезжаю.
Здесь дом, который мог мне быть родным.
Здесь мой отец и женщина чужая
давно живут. Я непонятна им.
Мне в доме места нет. Но возле дома
стоит моя заветная сосна,
и та беседка мне давно знакома,
где я, судьбу предчувствуя, одна,
любила видеть небо грозовое
в раскатах туч, извилинах огня...
На старых соснах молодела хвоя,
и ливень шел широкою волною,
водой и градом окружал меня!
...Мои цветы сорвали горожане.
Впитал следы забывчивый песок.
Леса да сопки молча окружают,
и бьет по нервам птичий голосок.
Мне с каждым разом встречи все больнее.
Как эта рана старая горит!
Отец, отец! Ты был ли счастлив с нею?
Седой, в пижаме, сухонький - темнеет
и вовсе не о том мне говорит.
Беда и память - всё мое наследство,
Всё, что навеки с родиной роднит.
И я глотаю горький ветер детства -
что б ни было, а он меня хранит.
СОЛНЦЕ УКРАИНЫ
Ни дня здесь не бываю одинока.
Родня, как в детстве, балует меня.
А виноград! Он возле самых окон
Прозрачно зреет, гроздьями дразня.
Ах, это солнце, солнце Украины!
Я четверть века ехала к нему.
Как поцелуй, ожог его приму,
Сбегу к реке и разом все отрину:
Мороз и снег; мучительный вопрос;
И все, что было, да и все, что будет...
Вон на песке, как на горячем блюде,
Мерцает перезревший абрикос!
Мне кажется, и люди здесь должны
Быть счастливы от самого рожденья,
Как эти плодоносные растенья
Под дымчатым теплом голубизны.
Как две любви, во мне соприкоснулись
Моя Сибирь, мой ветер голубой
И этот мир мощёных узких улиц -
Морского юга медленный прибой.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС
ИЗ ГЛУБИНЫ ВЕКОВ
Двенадцать тысяч лет я прихожу сюда.
В сырой песок вросли мои ступни босые.
День изгоняет ночь. Меняет цвет вода.
Уходят волны вдаль - белесые, косые.
Над морем альбатрос, красив, как херувим,
В полёте неживом распластывает крылья.
Где корабли твои? И сам ты - невредим
Иль в царствии теней вкушаешь изобилье?
Я и сама давно уже не плоть, а дух.
Я соль твоих морей и парус твой послушный.
А песнь моя жива. Её седой пастух
На дудочке своей выводит простодушно.
И боль моя жива. Средь мертвых и чужих
Двенадцать тысяч лет ищу тебя по свету.
Хоть разлюбившего. Хоть канувшего в Лету.
Хоть старца нищего в тоскующей глуши.
Я женщина, и я не верю в рай иной,
Чем тот, что на земле с единственно любимым.
Но ежели ты червь, то пусть жестокий зной
Спалит тебя дотла. Любовь неумолима.
***
Здесь мой любимый шёл –
И россыпь золотая
То ручейком сухим у ног его вилась,
То устремлялась ввысь,
Навстречу птичьей стае,
На школьном ветерке
Рассеянно искрясь.
Здесь мой любимый шёл.
При нем не смел и холод
Убить зеленый лист,
Цветок отдать снегам.
Лишь ветер-пустозвон
Стучал в железный жёлоб
Да мусор городской
Подбрасывал к ногам.
Здесь мой любимый шёл…
Его шаги терялись
В пустыне осени, барханах сентября.
Я все смотрела вслед,
А в небе, разгораясь,
Вставала вполнебес
Предзимняя заря.
Здесь мой любимый шёл.
Снежок скользит небрежно,
Даря глубокий сон заждавшейся земле.
Так прошлым стало то,
Что было - боль и нежность.
И будущее чуть мерцает в снежной мгле.
***
Мне сад жасминовый приснился,
Сияющий из тьмы времен...
Он ароматами пролился,
В неповторимый этот сон.
Вокруг невидимой ограды
Туманы звёздные текли,
И звуки суетного ада
Не долетали к нам с земли.
В иной реальности остались
И стали давним сном во сне
Крикливых птиц густые стаи,
В земном кружащие огне.
А здесь - ни сумерек, ни солнца,
В себе себя таящий свет,
Как музыка, звучит и льется,
Не зная дней, не помня лет...
Мы, заблудившиеся дети,
Вечноцветущим садом шли,
И наши души, словно ветви,
Цветами белыми цвели.
Истлела нить воспоминаний...
Легки для нас тропинки сна.
Жасмина душное дыхание -
Любви немая глубина.
ОСТАВЬТЕ МНЕ
В МИРЕ БЕЗУМНОМ…
Оставьте мне в мире безумном
Поляны лесной завиток,
Где бабочка в танце бесшумном
Легонько склоняет цветок.
А время, как мед из кувшина,
Тягучей волною течет,
И слышно, как ходит в вершинах
Задумчивый ветер высот.
Там за полдень сухо и знойно,
Июль в золотом забытьи.
Там люд муравьиный достойно
Живёт среди палой хвои.
Оставьте мне полную чашу
Небес во глубокой воде
И елей высокую стражу,
Подъявшую пики к звезде…
Оставьте душе невеликой,
Чтоб не задохнулась в пыли,
Природы закатные блики,
Заветы зеленой земли.
***
Ветра шум - словно шум полыньи.
И так горько цветут хризантемы.
Алый холод осенней поэмы
Колет слабые пальцы мои.
Птиц не видно, а звуки висят
В светлом воздухе, словно подвески.
Эти звоны, и всхлипы, и всплески -
Там, где волны вдоль мола скользят.
Время трепетных, искренних слов
И особенной ясности духа,
Обострённого зренья и слуха,
Наведённых над бездной мостов.
И, как пальцами видит слепой,
Так и я через призму прозренья
Вижу сердцем опасное время,
Не сулящее тишь да покой.
А Природа не верит во зло:
Всё играет, до смертной истомы.
Если б своды горящего дома
Защитило мое ремесло!
***
Под ветром сохнущие травы,
Леса, грозящие сгореть...
Весенней сухости отрава
Уравновесит жизнь и смерть.
В такие ночи солнце снится.
А дни проходят, как во сне.
Лишь беспокойная синица
Всё ищет песню о весне.
Потом, потом, в конце сезона
С души спадает пелена
И замечаешь удивлённо,
Что жизнь по-прежнему красна,
Что синева неугасима
И притягательна, как встарь,
Что слово мягкое: Россия -
Как неотрывный календарь,
В котором даты и знаменья
Издревле пахарю ясны,
Земля черна, полна терпенья,
И реки полны глубины.
Земля как мать - обид не вспомнит,
И снова серпень золотой
Дом человечества наполнит
Давно желанной суетой.
В КОНЦЕ СЕМИДЕСЯТЫХ…
В конце семидесятых, век двадцатый,
я не живу за каменной стеной.
Людское море плещет предо мной.
Аэрогрома слышатся раскаты.
Мой старый дом - скорлупка на волне -
меня от мира еле отделяет.
Как вздрагивает дом!
Его качает,
Он звоном стекол жалуется мне.
Мой старый дом - бревенчатый ковчег,
он был построен с думой о потомках
и вот дрейфует без недели век
вдоль ясных дней и в грозовых потемках.
Крепка напротив серая стена
мечети древней - что там, за стеною?
А по шоссе за дымною волною
к аэропорту катится волна.
И мне ведь тоже - пара пустяков:
в автобус сесть, очнуться в самолете.
Не промысел - писание стихов,
когда весь мир на резком повороте.
Но нынче ночью снова нашептал
мне старый дом слова стихотворенья.
Мне ветер пел! Мне тополь трепетал
густой листвой в порыве откровенья!
И как мне быть, когда спешат за мной
снега и звезды, ливни и закаты?
В конце семидесятых, век двадцатый,
я не живу за каменной стеной.
ОБЛЕПИХА
Тучи блуждают по синему пастбищу неба.
Воздух вспоен тишиною на всю высоту...
В листьях гнездится предчувствие ветра и снега,
И поглупевшие бабочки, кажется, спят на лету.
Ветки тугие склонила к земле облепиха -
Рыжая дева в объятьях сибирских садов.
Каждую веточку плотным венцом облепила
Дерзкая ягода - поздняя наша любовь.
Льется и льется прощальная музыка лета...
Плавится ягода, солнцем пробита насквозь.
Выйди, любимый! Нас ждет золотая карета.
В каменном городе сердце свое не морозь.
Нет, не заменят нам вздорные теле-видeнья
Животворящего духа земли и травы:
Вытравят память, лишат изумрудного зренья,
Дайте им волю - оставят и без головы!
Выйди, замри и прислушайся так, на пороге:
Чайки, причудливо рея, летят на Байкал.
Стебли травы оплетут нам усталые ноги...
В землю врастём мы, как эти березы у скал.
ЛЕТО ГОСПОДНЕ (2001-е)
Не кончается позднее лето:
День теплом незаконным дарит...
Пробираясь сквозь морок рассвета,
Солнце дикой гвоздикой горит.
Пьют туман огнелистые клёны,
Искры сыплются с тонких берёз,
И плывут по реке изумленной
Купола, золотые насквозь!
В друзах инея вспыхнула зелень,
И разнежился грубый бурьян...
Ах, какое в природе везенье!
И, наверное, чуточку пьян
Добрый житель страны незаконной,
Где пора бы нам сгинуть давно,
Но для нас этот кубок бездонный,
Это позднего лета вино.
Воздух тёпл, как творения глина -
Так и хочется мир воссоздать
Совершенным!..
Вот чудо - рябина,
И поёт упоительно Нина -
Каждый звук - благодать, благодать!
ЖУРАВЛИ
Над горькою окалиной земли
На Благовест летели журавли.
Над мокрыми развалинами снега,
Над кладбищем истерзанной тайги -
Им дал Господь шестое чувство неба
На долгий путь средь ночи и пурги.
Летели длиннокрылые, летели,
В фарфоровые дудочки дудели,
Прозрачно, переливчато звеня,
И на балкон вдруг вызвали меня!
Их вёл вожак, родному небу рад,
Стремительно снижаясь на закат:
В Сибири нам не до весенних нег,
Но на болотах стаю ждал ночлег.
И рассиялось солнце на закате,
И на сугробах вербы расцвели -
Как будто мир преодолел заклятье,
Когда в Сибирь вернулись журавли.
Вам встретить грудью холода и вьюги,
Но вы забыли о беспечном юге,
Родные птицы - вы примчались к нам,
К растерянным в ненастье городам.
И к деревням, заброшенным и жалким -
Обители калек и стариков,
Вернувшихся опять к сохе и прялке...
Не греет нищих обветшалый кров.
Но слышались вдали колокола,
Пока шумели сильные крыла!
Я нежной песни слушала мотив -
Как все, как все, кто в этом мире жив.
Кто молится на ясный образ неба,
Взгляд отрывая от земли и хлеба...
Мне слышался России чудный зов
Под благовест живых колоколов.
МАСТЕРСКАЯ ВЕСНЫ
Дорога черна, и весенняя грязь
Весь быт городской обнажила безбожно;
И веток оттаявших бурая вязь
О чём-то шумит, но понять невозможно...
И птиц еще мало в продрогших лесах,
И небо белёсое сыплет снежинки,
Но день тяжелей на небесных весах,
А ночь выставляет Луны половинку.
Как скулы, не бритые с прошлой весны,
Рыжеют травой косогоры крутые,
И жёлтый автобус бежит с крутизны -
В нём люди сидят и глядят как святые.
Опасные воды проносит река,
И лёд ненадежен, как тающий сахар,
Но рыбы трепещут в руках рыбака,
А сердце рыбачье не ведает страха.
Природа сейчас - мастерская, и в ней
Творится весны долгожданное чудо:
Луна всё круглее, а утро - синей,
И жизнь нарождается вновь... ниоткуда.
Мы ждём - ожиданье подобно любви,
В автобусах пыльных теряем перчатки...
Улыбки случайно снуют меж людьми,
А солнце горит золотою печаткой.
***
Только донника метелки
на высоких стебельках,
только солнечные пчелки
в отцветающих лугах.
Стрекозиные проказы
от болота невдали...
Под косою востроглазой
травы мягкие легли.
Уплывает лета лодка -
лёгкий струг берестяной.
Нахлебалась кровохлёбка
сладкой крови земляной.
Нахлебалось сердце боли
так, что было не вздохнуть...
Но со мною - лес да поле,
мой земной, короткий путь.
Солнца поздний одуванчик
в синеве бестеневой,
и серьёзный, стройный мальчик
с темно-русой головой.
Пусть соцветья облетели,
пусть и солнце - на закат:
сын, приглядываясь к цели,
над стрелою щурит взгляд.
|
ВСЁ ЖЕ МИР – ВДОХНОВЕНЬЕ И ТАЙНА
Ничего, никого, никогда
не забуду из лет облетевших.
Всё со мной: молодая вода
горной речки - дикарки безгрешной,
и рудничная грубая быль,
и за нежность жестокая плата...
Всё, в чем я без вины виновата,
все, что случай когда-то убил.
Тем, быть может, и жизнь хороша,
что не вычеркнуть дела и слова:
всё к тебе возвратится, и снова
улыбнётся и вздрогнет душа.
Не отречься от прожитых лет!
не догнать убежавшую воду,
но не гаснет особенный свет
над особенным временем года:
школьный сад сентябрём занесен,
репетиция, музыка,
поздно...
Мы читаем по листьям и звёздам:
будет счастье - для всех и во всём!
...Тех забот золотая руда
стала пылью. Но разве напрасно
так же нежно, тревожно и страстно
те же звезды глядят сквозь года?!
***
...И вёсел узкие запястья,
летающие над водой,
И чайки вечное пристрастье
к полету, к риску.
И прибой
у берега - от черной баржи.
А на мосту - трамвайный бег.
Отсюда сладко нам и страшно
увидеть дно знакомых рек.
Зачем влечёт и что скрывает
стихия сумрачной воды?
И я стою и замираю,
как от предчувствия беды.
Как будто жизнь мою уносит
река в студеный океан,
в себе мешая синь, и осень,
и ночь, и звезды,
и туман.
АРШАН
Вулканический прах на дороге,
вечных странствий бесстрастный мотив...
Простодушны бурятские боги,
им не надо ни жертв, ни молитв.
Божества плосколицые эти
не дано возмутить суете:
узкий взор созерцает столетья,
как круги на озерной воде.
Здесь шагай, да о вечности думай,
да гляди, не идёт ли гроза.
Здесь душа не бывает угрюмой,
не бывают пустыми глаза.
А когда обронённой монетой
под холмом засверкает аршан,
ты напьёшься шипучего света,
ясным холодом жизнь освежа!
Здесь наивные встретишь приметы
поклонения Богу бурят:
подари ему денежку, ленту -
вот и весь немудреный обряд. -
Укроти городскую гордыню,
отплесни на полянку вина -
и к тебе подобреет отныне
духи гор и лесная страна.
В становище бессмертных деревьев
удержи ускользающий миг:
молчаливые бродят поверья,
стерегут драгоценный родник…
***
«По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах...»
По праздникам песня такая
Звучала в рудничных дворах.
А праздники круто справлялись!
Я помню, за нашим столом
Тоска и веселье казались
Затянутым насмерть узлом.
Я песни не знаю прекрасней!
Бродяга, в наш дом загляни:
Твой путь одинок и опасен,
Тебе эти люди сродни.
Дадут тебе хлеба и водки,
Фуфайку, чтоб легче жилось.
Уйдёшь ты тяжелой походкой
К Байкалу - в легенду, в мороз.
Уходит... А песня осталась:
Звенящие глухо слова.
Да детская острая жалость
К бродяге тому всё жива.
Легенда, печалью повита,
Вплелась в мои ранние дни.
Мгновенье забытого быта -
Звезда в черноте полыньи.
* * *
Владимиру Скифу
В слепую ночь Байкала посреди
Озёрных духов ты не разбуди.
Чтоб не восстали из холодных вод,
Судёнышко не взяли в оборот,
Не захлестнули б чёрною волной,
Не забросали дробью ледяной.
Четвёртый час мы бьёмся о туман.
Стоит туман, как белый истукан:
Над мёртвой зыбью руки распростер...
Невольно замер в рубке разговор.
Всё тяжелей дыханье водных масс...
Мы здесь, как цепью, скованы сейчас
Единой волей, чаяньем одним.
Спешит кораблик к огонькам родным,
К родной душе торопится душа,
Седым туманом вечности дыша.
Озёрных духов в эту злую ночь
Я вызываю – я прошу помочь.
Лучом звезды, что глазу не видна,
Родную душу высветить до дна.
Лучом любви хочу коснуться ран.
Да не разбиться б о слепой туман!
РАССВЕТ НА БАЙКАЛЕ
Я волосы сушу на берегу:
холодных брызг в них набросали волны,
и волосы байкальским ветром полны,
и солнце в них ночует, как в стогу.
Встречаем утро в бухте голубой!
На серых скалах дремлющие чайки
срываются за первыми лучами,
кричат, с разлету падая в прибой.
Зеленый гимн у скал поёт вода,
и колокольни каменного века
гудят, ей подпевая.
Струны света
уходят в глубину, как невода.
По горизонту тянет лесовоз
гурты плотов, и труженики моря
негромкий порт Байкал увидят вскоре,
и вновь уйдут, и вновь потянут воз...
Скажите, неужели это я,
задерганная бытом горожанка,
гуляю здесь, где так свежо и жарко,
где бесконечен праздник бытия?
Хулу я поделила на хвалу.
Все не важнее травки-повилики -
здесь, где по склону кедр,
как Пётр Великий,
шагнул, корнями расколов скалу.
***
Спит человек у нашего костра.
Он из тайги. Один. Немногословен.
Он нашим чаем и костром доволен
И здесь проспит, как дома, до утра.
Его одежда дымом и смолой
Давно пропахла. Щёки побурели.
Пускай ладони прочно огрубели,
Зато улыбка не бывает злой.
Всю жизнь в тайге.
Премудрости её
Постиг он с детства.
Всё, однако, знает:
Где соболь спит, где лоси обитают
И как добыть из камня мумиё.
Он утром вскинет на плечи рюкзак.
Собаку кликнет. Ружьецо приладит.
И нам кивнет - и по сырой прохладе
Уйдёт. И горы заглянут в глаза.
Куда уйдёт по стыни голубой?
Какие тайны унесет с собой?
***
Был поцелуй среди зимы
И осторожен, и шершав...
Густели темные дымы
Над крышами чужих держав.
Цвёл иней, словно на луне,
День на излом был твёрд, как жесть,
И, налетавшая извне,
На стёклах окон стыла весть
О всех тревогах на земле,
О том, что солнца в небе нет...
В пустой квартире на столе
Стыл чай с обломками галет.
Был дом, как скит, угрюм и пуст -
В нем одиночество твоё
Вставало, словно снежный куст,
И заполняло бытиё.
О, одиночеств наших зло,
О, отчужденья полоса!
Всезнанья битое стекло,
Зима, попавшая в глаза!
И, недоверчивые, мы
Молчали, нежность удержав.
И поцелуй среди зимы
Был осторожен и шершав.
***
Зачем Вам знать, как я жила в те дни,
Как было в доме холодно и пусто,
Как посреди всесильной толкотни,
Не умирая, теплилось искусство?
Оно горело свечкой на столе,
А не торшером около постели.
Раскачивали колокол метели,
И леденели ветки тополей.
К шести часам сгущалась темнота,
И бледным льдом надолго оплывало
Мое окно. Я напрочь забывала,
Что в мире есть любовь и доброта.
Так я жила. Чужая средь чужих,
У хитроумных не прося совета,
Зимы четыре и четыре лета.
Я умирала - но осталась жить.
Не Вы тогда в мою стучались дверь.
Зачем Вам знать, как я живу теперь?
***
Деревья стоят, словно кубки
Со снежным сыпучим вином,
И воздух, искристый и хрупкий,
Синицей звенит за окном.
Не здесь ли, в продрогших кварталах,
Моя потерялась душа?
Не здесь ли я счастье искала,
Метелью и мглою дыша?
И только тревожно светилось
Чужое окно на углу,
И только шоссе уносилось
Бессонным пульсаром во мглу.
И - мимо немых светофоров,
И - мимо взлетевшей руки -
Слепящих огней метеоры
И красных огней поплавки.
Пока я неспешно спешила
За счастьем - и мимо него,
Я, кажется, просто забыла
Значение слова сего.
***
Прощаю всех, кто был со мною груб:
Обида в сердце - не рубец на коже.
Вот день прошёл.
Он выстрадан и прожит,
А новый день как будто новый друг.
Прощу того, кто мне солгал не раз.
Желанье лгать - особый род болезни.
Здесь недостойна месть. Куда полезней
Лжеца дарить насмешливостью глаз.
Прощаю тех, кто около меня
Весь век живёт, меня не замечая.
Я тоже, право, в них души не чаю,
За семь печатей душу хороня.
Прощаю всех - затем, что старый друг
Ко мне приедет с первой электричкой,
С весенним ливнем,
с птичьей перекличкой -
Нетерпелив его знакомый стук!
Каков ни есть: веселый он с утра
Или угрюм - пусть встанет на пороге.
Спасибо, рельсы, улицы, дороги:
Его душа всегда была добра.
***
Мне славно жилось той зимою:
Два светло-холодных окна,
Метель голосит за стеною,
Колышется снега стена,
Проносятся снежные птицы
И снежную песню поют,
Летят ледяные зарницы
И дымные тени снуют.
И в этом метельном мельканье
С любимою книгой в руке
Я, как в штормовом океане,
Жила на своем островке.
И в этом мельканье метельном
Под мягко светящийся снег
Душою моей безраздельно
Владел девятнадцатый век.
И, словно педаль клавикордов,
Скрипела замёрзшая дверь...
Я воду носила, и в вёдрах
Плескалась живая форель!
При солнце, что ярче малины,
При ветре, студёном, как лед,
Мне снилось: княгиня Мария
Навстречу метели идёт.
Идёт, предвещая денницу,
Навстречу судьбе и молве,
И пушкинский стих, словно птицу,
Под шубкой несёт, в рукаве!
ПАМЯТИ
АЛЕКСАНДРА ВАМПИЛОВА
Свет и печаль - на твоей остановке.
Легкие кроны летят в вышине.
Чудная странница - божья коровка
Капелькой крови упала ко мне
На руку... Друг! Сумасшедшее время
Здесь позабыло, откуда пришло...
Друг мой таинственный!
Память - не бремя,
А оброненное в воду весло -
Кружит, несётся в прозрачном теченье
Незамутнённой Реки бытия.
Мелкое всё потеряло значенье.
Суть - прояснилась. Ей нет забытья.
Лесом покрыты холмистые дали,
Скошены травы, и август примят.
Вольно дышать на последнем причале!..
Веток пихтовых сух аромат.
СТИХИ В СЕНТЯБРЕ
Какое утро! Лёд в стакане...
Река дымится без огня.
Сегодня ль, завтра -
время ранит,
нерасторопную, меня?
И далеко ль теперь до снега?..
Но я сегодня о другом:
о том, как щедро льётся небо
на всё, текущее кругом,
на всё изменчиво-земное,
живой и вечный, льётся свет.
А листья цвета зла и зноя
ложатся в мой недавний след.
От повседневности украдкой
я остаюсь наедине
с осенним легким беспорядком,
с хрустящим полуднем;
и мне
легко - не видеть и не слышать
глухого грохота колёс
за робким шелестом над крышей -
тишайшей жалобой берёз.
* * *
...И в Евангелии от Иоанна сказано,
что слово - это Бог.
Н. Гумилев
Разменяв золотые года,
загляну в свою жизнь, как в колодец.
Утонула в колодце звезда,
из глуби серебрится вода,
а по краю - осенний морозец.
Что за птицы кричат надо мной?
Не могу разглядеть оперенья.
Что-то лик затуманился твой,
Богоматерь моя - Умиление.
Что-то сердце, не знавшее зла,
словно зимняя ночь, холодеет...
Лицедеи мои, незлодеи,
так откуда слепая хула?
Вы не знали, в своей простоте,
как бывает убийственно слово...
(А в евангелье от блудослова
слово - так, ветерок в пустоте.)
Разменяв золотые года,
жизнь свою начинаю сначала,
и летит из колодца звезда
в серебристую бездну - туда,
где она при рожденье сияла.
МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ
В безветрии душном томящийся сад
Беззвучно грохочет листвой,
А небо предгрозья - клубящийся ад -
Так низко висит над землей.
Как будто бы пепел горячий летит
С небес на лицо и на грудь.
И в страшном предчувствии сердце болит:
«Приблизился крестный мой путь».
Отужинав, крепко заснули друзья...
Будил - добудиться не смог.
Иуда исчез... И, сомненья дразня,
Змея заползла на порог.
Я ныне один в помертвевшем саду,
В бесплодной и страстной мольбе.
Не пот - это кровь выступает на лбу...
«Отец мой! Взываю к Тебе.
Сквозь молнию, Отче, на сына взгляни.
Земному земное прости.
От чёрного слова меня охрани
И Чашу вели пронести...»
Тяжёлые,
редкие капли стучат.
Небесная воля слепа.
Шаги... Голоса...
И светильников чад -
Там требует жертвы толпа.
«Иуда, и ты... Но тебя я прощу.
Я меч от врагов отведу.
Вовек не роптавший -
и днесь не ропщу.
Молчите! Я с вами иду.
Я с вами иду - я один ухожу
Высокой стезёю своей.
И вечно сверкающий путь проложу
Для грешных и смертных людей...»
ОСЕННИЕ ПОЛОТНА
Рисую осень.
Жёлтый карандаш
очиниваю тоненько и длинно.
Вот жёлтый лист.
Вот жёлтая долина,
вот жёлтый день - осенний ералаш.
Вот человек. Его не знала я.
Не берегла, не называла милым.
Не задержу: пускай проходит мимо,
в осенний парк, где смех и толчея.
Уходит пусть. Ему я не судья.
Его лица затем лишь я коснулась,
чтоб жажда жить в груди его проснулась,
преодолев инертность бытия.
Пускай он входит в полутёмный зал.
Он спит душой. Глаза его спокойны.
Но - музыкой я слух его наполню!..
Он встрепенулся! Он себя узнал.
Я окроплю неприхотливый лоб
Священной влагой Мысли и Страданья.
Скажу: смотри! И над громадой зданий
Зажгу заката алое крыло.
Лишь прикоснись – и пальцы обожжешь.
Не бойся же! Ожог не так опасен.
Быть может, мир ожогами прекрасен!
Где нет ожога – там предвижу ложь
да вечный страх за собственную кожу...
– Боитесь? О, тогда не потревожу.
Мне Вас не жаль, ушедшего во тьму.
Из Ваших рук я хлеба не приму.
Ну, вот и всё. Сточился карандаш.
Не мне судить, удачна ли картина.
Теперь возьму – и клином журавлиным
Перечеркну осенний ералаш. |
|
Суровцева Татьяна Николаевна (11 октября 1946, пос. Хапчеранга Читинской обл.) - поэт, переводчик. Окончила библиотечное отделение Иркутского культпросветучилища и ВЛК при Литературном институте им. А.М. Горького. Работала на междугородной телефонной станции, в иркутских библиотекахках. Живет в Иркутске. Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Сибирь». Первая книга - «Остров веры» (Иркутск, 1982). Автор книг «Северная песня» (1985), «Крыло судьбы» (1988), «Снежные птицы», изданных в Иркутске и Москве. Лауреат премий им. И. Уткина (1988) и губернатора Иркутской области.
