Светлана СЫРНЕВА

Из новых стихов

МОСКОВСКИЕ КНЯЗЬЯ
                  Поэту Геннадию Иванову
День клонился, беспечно к закату скользя
по речной незатейливой глади.
Стук ворот – и московские въедут князья,
братья Виктор, Владимир, Геннадий.

Перед вами стою, и я снова жива,
я смотрю в ваши честные лица.
Вы и есть для меня дорогая Москва,
нерушимая наша столица.

Я из дальних краев, я от северных нив,
я люблю разговорчивость вашу
за широким столом, когда, меч отложив,
вы заздравную пените чашу.

И Васильевский спуск, и Варшавский проезд,
Красной Площади ширь неземная –
вы хозяева этих прославленных мест,
а иных я вовеки не знаю.

Я люблю, когда в сердце простор и покой,
и по улице, ветру открытой,
вместе с вами я смело иду по Тверской,
как сестренка под вашей защитой.

И отраден мне чистый московский рассвет,
и раскидистых кленов вершины,
когда их озарит победительный свет
золотой Среднерусской равнины.

Шелест ваших страниц, сбруя ваших коней,
драгоценная ветвь кипариса…
И еще Николай. И конечно, Сергей.
И из Суздаля едет Лариса.

ВОЖДЬ
Виделись очерки дальних сел
там, где ветер в лицо хлестал,
там, где люпин вдоль дороги цвел,
там, где чибис с полей взлетал.

День был молод, и тот один.
Как его в себя ни вбирай –
не соберешь ты с этих равнин
жизнь, расплесканную через край.

Видишь, как в землю уходит дождь,
попусту тратя свои клинки.
Смотрит нам вслед поселковый вождь
из-под тяжелой, медной руки.

Вождь, ты помнишь, в твоем дому,
крепком, как дружба и как родство –
как мы смеялись тогда всему,
как не боялись мы ничего!

Верили мы, что наше житье
можно вытащить из руин,
реки расчистить, прогнать жулье,
поле засеять, где цвел люпин.

Ты еще жив – и то до поры,
ты еще зряч – только встать нет сил.
И резерваций твоих костры
глубже уходят в болотный ил.

Станут похлебку тебе приносить,
с ложки покормят – а ты не жалей:
лучше быть овощем. Лучше забыть
о том, как чибис взлетал с полей.

* * *
Под раскидистым сияньем месяца
травы белые растут.
И в грозу березы эти мечутся,
наклоняясь прямо в пруд.

Говорлива и ничем не связана
темной рощи мощь,
и живет природа безнаказанно
там, где жить невмочь.

Чаща шла вперед стеною сильною,
вытесняя сруб избы.
Здесь сегодня заросли лосиные
и во множестве грибы.

Полон, по корзинам не вмещается
безыскусный дар земли.
Так и на поминках угощаются
все, кто б ни пришли.

Ты взгляни из рая обретенного –
не отыщешь своего следа:
надо всем сомкнулась роща темная,
как в реке вода.

Космос есть, где за одно мгновение
пролетают сотни лет.
И Земля окутана в забвение,
как в зеленый плед.

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА
Эх, казаки, казаки,
выбрали жизнь и хомут.
Ох, дураки, дураки,
скопом от Стеньки бегут.

Эх, мужики, мужики,
все вы вернулись домой:
видно, для вас кабаки
слаще свободы самой.

Коли уж быдлом прожить
нам на роду суждено –
лучше казненному быть,
или – на волжское дно.

Был я разбойником, был,
пил я свободу до дна.
Душу свою загубил –
только воскреснет она.

Дух мой, и честен, и прям,
новых исполнится сил:
стану ходить по водам
там, где я струги водил.

Буду ходить триста лет
тенью по русской земле,
каждый увижу рассвет,
каждую белку в дупле.

Месяц над степью расцвел,
все в серебре ковыли.
Ваших становий и сел
окна мерцают вдали.

Мирную жизнь по углам
дай погляжу с-под руки,
любо ли праздновать вам
правду свою, земляки?

В чьем-то окошке видны
пляска да лакомый стол.
Гости по лавкам хмельны,
носит хозяйка блины.

Где же хозяин-то? Жив?
Ты его, милый, не тронь:
вот он, про всех позабыв,
мает, терзает гармонь.

Тертый на нем камуфляж,
впроседь его голова.
Это не пьяный кураж
с болью выводит слова –

все про волну, про челны,
про удалое родство.
А как дойдет до княжны -
душат рыданья его.

ОКРАИНА
Вот и окраина возле моста,
где дровяные задворки прогресса.
В воздухе вешнем печаль разлита
прямо до кромки далекого леса.

Тут и пройдись в колее стороной,
словно и сам ты на жизни прореха.
Жалобно жёлоб звенит жестяной,
долго висит бесполезное эхо.

Здесь в почерневших дворах ни души,
словно и люди вовек не живали.
И для кого они так хороши,
золотом неба покрытые дали!

Каждый себя отложил на потом
в жизни своей неказистой, короткой,
каждый глушил себя тяжким трудом,
каждый пропитан слезами и водкой.

Что ты, гармоника, кличешь-зовешь
стопку, накрытую корочкой хлеба?
Брось, гармонист, - ты еще поживешь,
зря ты так рано собрался на небо!

Не убивайся, что ты некрасив,
не вспоминай, что тебя истерзали.
И не гляди, не гляди на залив
полными слез голубыми глазами.

Вернуться на главную