|
ПРЕДУРАЛЬЕ
По территории Пермского края
пролегал кандальный путь Достоевского
Белый, тяжёлый, косой снегопад,
снежная мгла вековая.
На перевалах моторы гудят,
гору одолевая.
Бейся, водитель, баранку крути,
странник многострадальный!
Не проложили другого пути –
тот же остался, кандальный.
Избы да церкви в родной стороне,
сосен застывшие лапы…
И растянулась, бредёт по стране
серая лента этапа.
Русь, такова ты в глубинах снегов,
в горестной доле отцовой!
Вьётся река между двух берегов
лентой тяжёлой, свинцовой;
вьётся походный кочующий дым,
в небо уходит спиралью.
И залегла под покровом седым
тяжкая мощь Предуралья.
Будут и здесь златокудрые дни,
ярмарки с пеньем и свистом,
и городов беспокойных огни
выплывут в мареве мглистом.
Вот воссияли, мелькнули – и нет:
скрылись скоропостижно.
Лишь под ногами лежит континент
сумрачно и неподвижно.
НА СЕВЕР
С.У.
Стеною отвесной, лавиной прямой
здесь рушится ливень из пропасти мутной.
Скорее на север! Скорее домой –
в какой-то машине – случайной, попутной.
Пускай без дороги, пускай в никуда –
к стеклу запотелому локтем прижаться
и видеть, как в лужах вскипает вода,
как злые воронки в канавах кружатся.
Вперёд! Из-под черного полога туч,
где грозно встаёт за заставой застава,
где бурный поток, оборвавшийся с круч,
тебя конвоирует слева и справа –
пробиться, прорваться, уйти, убежать!
Я знаю: дорогу нащупают шины,
и пусть не сумеет меня удержать
упругая сеть Среднерусской равнины.
И времени маятник молча повис,
качнуться не смея к пределу иному.
Мы мчались на север! Мы рушились вниз,
но вверх поднимались по шару земному.
И там, где кончается ливня межа,
открылись тебе просветлённые дали.
И в тихих озёрах лежала Тужа,
и редкие капли с берёз упадали.
А дальше – в симметрии рельсов и шпал,
в вечернем тумане, в закате пугливом
железный Котельнич упрямо вставал
и медленно плыл над высоким обрывом.
И ночь восставала. Но где-нибудь там
расчищено место гнездовью родному.
По улицам вдоль, по созвездьям реклам
в последнем рывке доберёмся до дому.
Мой друг! Мы вернулись на север – туда,
где сходятся линии жизни в пространстве,
где тихо Полярная светит звезда
в своём неподвижном, немом постоянстве.
ВОЖДЬ
Виделись очерки дальних сёл
там, где ветер в лицо хлестал,
там, где люпин вдоль дороги цвёл,
там, где чибис с полей взлетал.
День был молод, и тот один.
Как его в себя ни вбирай –
не соберёшь ты с этих равнин
жизнь, расплёсканную через край.
Видишь, как в землю уходит дождь,
попусту тратя свои клинки!
Смотрит нам вслед поселковый вождь
из-под тяжёлой, медной руки.
Вождь, ты помнишь, в твоём дому,
крепком, как дружба и как родство –
как мы смеялись тогда всему,
как не боялись мы ничего!
Верили мы, что наше житьё
можно вытащить из руин,
реки расчистить, прогнать жульё,
поле засеять, где цвёл люпин.
Ты еще жив – и то до поры,
ты еще зряч – только встать нет сил.
И резерваций твоих костры
глубже уходят в болотный ил.
Станут похлёбку тебе приносить,
с ложки покормят – а ты не жалей:
лучше быть овощем. Лучше забыть
о том, как чибис взлетал с полей.
НОЧНОЙ ГРУЗОВИК
В ночной тишине грузовик прогрохочет
по улице мокрой, холодной и темной.
Куда он, зачем он – по грязи, по ночи
безлюдной – бессонный, безродный, бездомный?
Но светом своим он ударит по стеклам,
и в спальнях означатся окон квадраты,
пройдясь по коврам, по обоям поблеклым,
по душным от тел одеялам из ваты.
На миг ослепивший заборы, засовы,
убогий ларек, обложившийся тарой —
умчится за город в заботе суровой,
считая ухабы окраины старой.
Насквозь эту ночь в полюса разведите!
За «дворником», капли срезающим косо,
вцепился в баранку усталый водитель
с погасшей в зубах до утра папиросой.
О полюс, покою противоположный!
Твои мне сигналят надсадные фары.
С тобой я. Возьми и меня, еще можно —
с окраины спящей, с окраины старой.
* * *
Когда с домов бросают снег —
он падает, как повеленье.
И снится узнику побег,
а сердцу снится обновленье.
За что же я любила Вас?
За то, что этими руками
Вы с крыши сбрасывали пласт,
а с жизни – гнет, а с сердца – камень.
|
ПРОТИВОСТОЯНИЕ МАРСА
Николаю Дорошенко
Над чёрной пропастью пруда,
над тёмным лесом и над степью
встаёт кровавая звезда
во всём своём великолепье.
Она царит, в сердца неся
и восхищенье, и усталость,
и перед ней природа вся
ушла во тьму и тихо сжалась.
И всякий маленький листок
молчал, и птица затаилась.
И каждый тихо изнемог,
ещё не зная, что случилось.
Звезда! Ничтожны пред тобой
мои поля, мои дубравы,
когда ты луч бросаешь свой
для развлеченья и забавы.
И подойдя, что ближе нет,
как злобный дух на голос выпи,
ты льёшь на нас разящий свет,
который днём из нас же выпит.
И мы молчим из нашей тьмы,
подняв растерянные лица –
затем, что не умеем мы
противостать, оборониться.
Мы тихо сжались, чтоб пришли
разруха, войны и неволи
и обескровленной Земли
сухая судорога боли.
Я не ищу судьбы иной
и не гонюсь за лёгкой славой:
не отразить мне свет ночной,
насквозь пропитанный отравой.
Но травы, птицы и цветы
меня о будущем просили.
И молча вышли я и ты
навстречу неизвестной силе.
МАРСЕЛЬЕЗА
Анатолию Гребневу
Былые вехи сердце вспомнит,
заглянет в прошлые века.
И «Марсельезу» хор исполнит
на сцене сельского ДК.
Десяток хрупких изваяний
поют, сомкнувшись в полукруг.
Самозабвенно на баяне
ведёт мелодию худрук.
Он рад приветливой погоде
и скажет, робкая душа:
«Я знаю, что слова не в моде,
но больно песня хороша!
Что ни пошлют – всё принимает
неприхотливый наш народ.
Лишь одного не понимает:
назад идём – или вперёд?
Что ж раньше! Раньше, безусловно,
порядка больше было тут.
А этот хор у нас церковный,
они и в храме все поют».
И вот церковная ограда,
сплетенье чистых голосов.
Душа не помнит – и не надо –
противоречья разных слов.
И в купол улетает пенье,
и те, что пели о борьбе,
поют всё так же о терпенье
и о покорности судьбе.
И звук, рождённый в этом хоре,
лучом вернётся по стене
к иконе, где святой Егорий
всё скачет, скачет на коне…
МОЛЧАНИЕ
Голубого тумана завеса,
на сто вёрст по утрам тишина.
И в молчании ближнего леса
бесконечная повесть слышна.
Вот рябина ветвями качает,
вот неслышно кружится листва –
тот, кто жил, без труда различает,
как молчанье слагает слова.
И бескрайние дали листая,
по равнине, слепой от дождя,
бродит смыслов безмолвная стая,
за предел бытия уходя.
Перелески, овраги да спуски,
безысходность заброшенных сёл…
Если ты понимаешь по-русски,
ты давно эту книгу прочёл.
Вовлечённый в поток поневоле,
собеседник безмолвный всего,
ты всё смотришь в широкое поле
и не смеешь сказать ничего.
РОМАНС
Облетает листва уходящего года,
всё черней и мертвей полевая стерня,
и всему свой предел положила природа –
только ты никогда не забудешь меня.
Старый скарб унесли из пустынного дома,
и повсюду чужая царит беготня.
Изменило черты всё, что было знакомо –
только ты никогда не забудешь меня.
Это грустный романс, это русская повесть
из учебников старых минувшего дня.
Как в озёрах вода, успокоилась совесть –
только ты никогда не забудешь меня.
И остаток судьбы всяк себе разливая,
мы смеёмся и пьём, никого не виня.
Я по-прежнему есть. Я поныне живая,
только ты никогда не забудешь меня.
* * *
В час, когда вычищен Млечный
Путь, и висит надо мной —
выйти бы незамеченной,
как из пещеры сквозной!
Он над вечерними лязгами
кухонных сковород
тихо течет, подсказывая:
здесь переходят вброд.
Легкая перекладина,
жердочка на небеси!
Вот наконец ты найдена:
ухвачусь – унеси.
Жизнь моя, жизнь нездешняя,
вспомни меня, приди,
как за оставленной вещью
возвращаются с полпути.
|
