Иван Тертычный

КУРСКИЕ СОЛОВЬИ
Рассказ

1

Уж не помню, как его ласково называли, тот невеликий приток великой Волги, но смотреть на последствия его колобродства было неприятно и даже тяжело: глубоко подмытые, рваные, цвета охры высокие берега, упавшие вдоль и поперёк потока стволы ещё не вошедших в силу сосен, мутные водовороты… Прямо какая-то чертовщина, прости Господи!.. Год за годом бурливая вода всё ближе подбиралась к деревянным строениям профилактория, опрокидывая вместе с глыбами земли деревья и кусты, но бор был довольно обширен и заглядывающим сюда на время любителям хвойного духа было, кажется, просторно и светло.

Привёз нас к притоку председатель местного профкома Илья Иванович – это были его владения. Затейником же стал Володя Чичикин, человек, судя по всему, не друживший с глубокими думами, поскольку они только бы вредили недавней карьере легкоатлета (легкоатлета, поправлял он нас). Худощавый, подвижный, сообразительный, с шуточками-прибауточками, ухваченными из популярных кинокомедий, он, полагаю, идеально подходил для своей роли – замдиректора по хозяйственной части какого-то ООО. Пока народ беззаботно гулял в лесу, слушая прерывистую, барабанную дробь дятлов, посвисты щеглов, синиц, дроздов и прочей птичьей братии, Чичикин успел приготовить баню, и первые желающие поспешили отведать пахучего берёзового веника. Остальные разместились на террасе домика за длинным столом, угощались ядрёным квасом с хреном, беседовали, курили…

 

2

Дверь бани распахнулась - и появились первые, трое, фыркающие, изведавшие целебное воздействие пара. Полуголые, они трусцой побежали к бочкам с водой – ополоснуть разгорячённые лица. На их лбах, плечах, спинах чернели какие-то нашлёпки.

- А что это они какие-то чумазые? – поинтересовался кто-то у Ильи Ивановича.

Илья Иванович потёр худенькое плечо и, чуть задумавшись, ответил:

- Да это Чичикин наших парильщиков подбил: давайте, говорит, построим курную баню, чтоб по-чёрному топилась, она полезнее для здоровья, говорит…

Я встал и направился по тропинке вглубь бора, чтобы не смутить кого-то из участников «полезного процесса» неподходящей репликой.

 

3

Вечер наш развернулся на славу. Пламя большого костра в тёмном окружении бора, прохладные запахи хвои, кружащие голову… Песни, перемежающие перезвоны рюмок… Шутки, смех, хохот… Особенно старались две наши спутницы – милые, добрые певуньи. Либо они вдвоём выводили слаженными негромкими голосами старинную или послевоенную лирическую песню, либо начинали, запевали, а мы, мужчины, подхватывали… Давно, похоже, всем вот так, по-дружески, по-семейному, не сиделось…

Я подгрёб, подбросил недогоревшие сучья в костёр, стал любоваться огнём. Рядом появился Чичикин. Закурил.

- Эх, как славно! – сказал я. - Сюда бы ещё парочку наших курских соловьёв, до утра сидеть можно…

- Ты что курский, что ли, родом? – Чичикин повернул ко мне лицо.

- Да, курянин.

- Непохоже. И голова у тебя варит, и шутишь смешно, и поёшь.

- Ну уж…

- Нет, непохоже. Может, семья ваша туда из других мест переехала?

- Коренной я. Ну, лет триста – точно – нашему корню.

- Ну-у… Служил со мной в армии один курский… Ну такой б…, м…! И земляк из другой роты к нему приходил… Такой же!.. Вот я и думаю с тех пор, что все курские, ну, это…

- Ты так обобщаешь, что не по себе становится.

- А как не обобщать, если я сам видел, какие они!..

Володя явно вспылил. А с чего?..

- Но соловьи-то наши знаменитые…

- Да какие они знаменитые… Вот наш, ульяновский, как свистнет… Ух! А ваши – сказки.

- Ты не из Нижнего, что ли, Володя? Ульяновский? Симбирянин то есть?

- Я – ульяновский, Игорь! Хотя и живу пять лет здесь, в Нижнем. Понял?

- Теперь понял.

 

4

В мае я приехал на родину. И почти сразу заглянул в Курске к Владимиру Павловичу Леткову – человеку нежной и глубокой души, большому любителю и знатоку природы. Предложил послушать соловьёв. Объяснил, что чуть ли не специально нагрянул в эту пору. Куда поедем? В Горелый лес? На Сейм? Или на Псёл, в Обоянь?

- Нет, Игорь, нет, дорогой, - ответствовал мне милый человек Летков. – Никуда мы не поедем. Вечером, попозже, мы пойдём к Тускари. И присядем там на брёвнышко…

На закате небо заволокло. Припустил отвесный дождик. Поход наш к реке, похоже, откладывался до утра. Однако небесная влага мало-помалу иссякла, тучки пошли повыше и пожиже. И мы отправились к реке. Хоженая побережная тропа привела нас в конце-концов к зарослям ракитника. Тут мы по узенькой дорожке поднялись на бугорок и присели на брёвнышке. Дальние и ближние заросли звенели от птичьего гомона; там и сям пощёлкивали соловьи. Летков поставил рядом магнитофон и теперь прилаживал к ветке большой шар – микрофон. Увидев мой недоумённо уставленный палец, объяснил:

- Чтобы вокруг всё улавливал…

Солнце уже село. Невдалеке, меж кустами, поблёскивала вода; река, казалось, стояла на месте; птичий свист, щебет всё ширился, рос… И в одно мгновение как отрезало! Всё вокруг будто вымерло разом. Будто пошёл хозяин в лавку за хлебом, возвращается домой – двери настежь, семьи нет, пусто, ни звука. Такое ощущение, видимо, посетило нас обоих. Гроза близится? Вроде нет. Ни дальнего грома, ни зарницы… Так же скользят над головами разлохмаченные тучки, не шарят вокруг автомобильные фары, не грохочет над головой случайный самолёт да и мы смирны-смирнёхоньки. Диво да и только! Минут, наверное, сорок – пока мы оглядывались по сторонам, пили чай из термоса, жевали бутерброды, тихонько толковали о чём-то – стояла полная тишина. Потом вдалеке, за рекой – два-три слабых свиста, два-три соловьиных щелчка… И – началось! Будто-то кто-то объявил до того оркестру, что дирижёр опаздывает (самолёт задержался) , музыканты отставили в сторонку свои инструменты и задремали при неярком свете… И вот – явление дирижёра – уверенное, стремительное!.. Весь малый наш лес зазвенел, затрепетал, загрохотал! Где-то над головой ударил соловей ( я невольно вздрогнул ), далеко – одна за другой – слабо откликнулись кукушки… Один, другой, третий…Их, казалось, несогласное пение каким-то непостижимым образом сливалось в один слаженный хор, и он, набирая силу, разливался вширь и ввысь!..

 

Когда мы поднимались от реки по уже притихшей с редкими светлыми квадратиками окон улице, я внимательно впитывал пояснения Леткова.

- Тот, что рядом, слева – ученик ещё. Семь-восемь коленец выдаёт за один раз… Над головой… тот уже, считай, мастер. Я двадцать три насчитал… Вообще-то, честно говоря, в восьмидесятые годы у нас соловьиная слава поугасла. То ли химией их многих нечаянно истребили, то ли что ещё… Может, самых умелых отловили – не перевелись ещё охотники… А уж в старину не только любители из соседних областей да из самой Москвы к нам ехали. Слушать, сравнивать, умудрялись записывать. А что ты думаешь: соловьиное пение раньше и на речь заметно влияло, на интонации… Вот возьми, скажем, обоянское «акание». Какое мягкое, певучее! Даже такой термин специальный есть. Влияет на человека не только пение – птичье, человечье, влияет всё. Округлые холмы, пригорки, перелески, ручьи и речки… Будешь со мной спорить?

- Не буду.

- Молодец! И не спорь. Я же и на людей, и на природу не первый, можно сказать, год смотрю. И слушаю не первый год. С руки ли мне отсебятину нести? А это я завтра, - Летков похлопал по сумке с аппаратурой, - послушаю и, если есть что-то стоящее, копию записи передам тебе лично в руки. Возражать будешь?

- Нет.

- Молодец! Наш человек. До завтра!

 

5

Вчера мне позвонил нижегородский знакомец Илья Иванович, сказал, что он приехал в Москву по профсоюзной линии. Сегодня мы увиделись накоротке. Он передал мне конверт с письмом от Владимир Чичикина, мол, адреса не знает, просил передать.

Чичикин приглашал меня и всех моих товарищей – Славу Родинского, Марину Кольцову и пр., - побывавших в прошлом году в Нижнем, в гости, обещал устроить хорошую рыбалку. Потом сообщил шутливо-смешную деталь: младший сын называет его портфель «чипотаном».

«Папа, почему ты идешь на лаботу без чипотана?» Внизу была приписка от его жены Любы.

«Спасибо вам за привет нашей семье и соловьиную запись. Нам всё передал Илья Иванович. И он, и Володя говорили, что вы все люди хорошие. Володя слушал запись со мной и детьми. Потом мы вышли на балкон постоять. Он закурил и сказал: какой я дурак. То ли соловьёв ваших наслушался, то ли любовь свою первую вспомнил, то ли с Петровичем, начальником, помирился. Уж не знаю.

У левого берега Волги есть остров, поедем все вместе отдыхать. Ваши друзья будут рыбу с Володей ловить, он большой мастер этого дела, а я уху варить. Красота там, хорошо, будет, что вспомнить…»

Вернуться на главную