Андрей ТИМОФЕЕВ

ДНЕВНИК ЧИТАТЕЛЯ
<<< Следующие записи     Предыдущие записи >>>

22.03.2012 г.

«О РАССУДОЧНОСТИ»

Лев Николаевич Толстой является, наверное, самым ярким примером того, как у одного автора в рамках одного произведения могут сочетаться органичная художественность и рассудочность. Возьмём повесть «Семейное счастье». Пронзительно правдиво звучат описания ночного сада, органично меняющегося в зависимости от настроения героев и внутреннего нерва их отношений. Какие настоящие фразы в диалогах между Машей и Сергеем Михайловичем; герои не всегда понимают друг друга, и это полу-понимание так естественно, так живо. С другой стороны – места, где Толстой старается утвердить какую-то мысль, выдать продукт своих размышлений, кажутся инородными и не всегда соответствуют тонкой ткани повести. Это относится, например, к религиозным рассуждениям героини перед подготовкой к причастию (видно, что это не Маша так думает, а сам Лев Николаевич за неё!); именно рассудочна, а не органична последняя мысль о «совершенно новом» характере семейного счастья героини (уже не с мужем, а с отцом своего ребёнка). И уж если у гениального художника подобная рассудочность заметна и отталкивает – то что же можно сказать о современных писателях?!

Один из моих сокурсников по литературному институту предложил на очередное обсуждение свою повесть. Презентуя её перед началом семинара, он много рассказывал о том, что в именах четырёх главных героев зашифрованы имена четырёх евангелистов; об интертекстуальности; о том, как логически связаны между собой все эпизоды. Я не смог вникнуть во все эти тонкости до конца, но меня всё время мучил единственный вопрос – зачем. Что мне, читателю, до того, что есть эти связи? Этот студент – очень умный и начитанный человек, талантливый автор, и в его повести пробивается иногда живое и органическое начало. Кроме того, она отлично написана. Но, к сожалению, рассудочность, стремление «построить» текст заслонило от него самое главное, омертвило произведение, которое могло бы стать художественным.

Теперь позволю себе сделать одно обобщение, возможно, слишком грубое, но, кажется, верное. Когда мы говорим о модернизме и постмодернизме, мы часто утверждаем, что в литературе произошло разрушение традиционных ценностей, появилось бес-ценностное и анти-ценностное искусство. Эта мысль общеизвестна. Кроме того, часто говорится о том, что постмодернизм паразитирует на чужих текстах, смешивает чужие тексты или, как минимум, широко использует их. То есть упрёк во вторичности. Тоже верно. Но самое, на мой взгляд, страшное – это именно торжество рассудочности в подобных текстах. При всей своей внешней хаотичности и интуитивной бессознательности постмодернистская литература есть «литература приёма». А, следовательно, литература крайней рассудочности.

Это крайне печально, потому что «там, где начинается приём, заканчивается литература». Действительно, что мне пользы в изящно сделанном роботе, если он не живой? Как мне, читателю, обращаться к нему? О чём с ним можно говорить? Не знаю.


Комментариев:

Вернуться на главную