Андрей ТИМОФЕЕВ

ДНЕВНИК ЧИТАТЕЛЯ
<<< Следующие записи      Предыдущие записи >>>

 

18.06.2015 г.

О ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ НЕДОСТОВЕРНОСТИ
(на примере рассказа А.Снегирёва «Внутренний враг»)

После ожесточённой полемики о фильме «Левиафан», развернувшейся на многочисленных сайтах, а часто и в личных беседах, осталось у меня ощущение бессилия и тревоги. Потому что чем очевиднее для тебя какие-то выводы, тем удивительнее видеть, как эти выводы с непоколебимой убеждённостью отвергаются кем-то (так же считающим, что противоположная точка зрения «очевидна»). Невозможно сойтись двум людям, один из которых убеждён, что «автор фильма ненавидит Россию и христианскую веру и всячески над ними издевается», а другой – что «автор любит Россию, потому что показывает губительный для неё беспредел чиновников и засилье жадных и порочных церковных иерархов». И ты, будучи абсолютно уверенным в первом, никогда не сможешь пробиться сквозь душевную броню человека, уверенного во втором.

Для преодоления этого разделения в восприятии искусства, возможен, на мой взгляд, только один узкий и чрезвычайно сложный путь – путь определения психологической достоверности. Будучи волевым усилием отсеченной от собственных тенденциозных взглядов и оценок, психологическая достоверность (или недостоверность) всегда зримее и всегда значит больше, чем соответствие (или несоответствие) той или иной точке зрения, отлитой в логическую формулировку.

В частности, в фильме «Левиафан» нельзя не заметить недостоверность, например, в сцене измены героини мужу (которого только утром посадили в тюрьму и мысль о котором не могла не мучить её в тот момент) и в сцене, где показано, как ребёнок реагирует на смерть матери (отчасти «оправдать» подобную реакцию автор неловко пытается тем, что тот видел сношение родителей, но этого естественно мало). Нарочитость психологических ходов, их следствие из общей тенденциозной установки автора при вдумчивом рассмотрении очевидны и никак не зависят от политических убеждений рассматривающего. Подобные произведения искусства (если их можно так назвать) похожи на фотографии, сделанные с помощью светофильтра, позволяющего проникать на плёнку лишь определённому цвету и задерживающего все остальные. Конечно, человеку, смотрящему на мир сквозь похожий светофильтр, такая фотография может и понравиться, однако объективно она всё равно лжива, а изображённое на ней – недостоверно. Ведь подлинное искусство всегда старается видеть мир не в одном цвете, а смотреть как бы сквозь прозрачное стекло, не искажающее действительность.
Но оставим пресловутый «Левиафан» и, обратившись к литературе, попытаемся выделить несколько характерных типов психологической недостоверности, как-то классифицировать её основные проявления. В качестве материала возьмём рассказ «Внутренний враг» молодого раскрученного* автора Александра Снегирёва, чья проза во многом соответствует духу приведённого примера со светофильтрами.

 

Следствием недостатка у автора внутреннего опыта или отсутствия творческой наблюдательности является первый тип недостоверности, который будет рассмотрен нами, а именно – психологическая очевидность. Он заключается в том, что описание поведения человека, его мыслей и чувств в тех или иных ситуациях строится автором по законам, которые подсказывает ему первейшее движение его воображения, без углубления в душевно-нравственную сложность происходящего.

В рассказе Снегирёва мы на первых же страницах сталкиваемся с этим явлением. У главного героя недавно умерла мать, но ему продолжают звонить её знакомые. Автор так описывает реакцию героя на эти звонки: «Миша уже выучился отвечать: «Она умерла». Отвечать не запинаясь Отвечать и не смотреть после этого в точку по часу. Не падать в бесконечный колодец самоукоров, что вовремя не свозил мать на отдых, не уделял ей достаточно времени, редко проведывал…» Всё это по большому счёту очевидные штампы. Конечно, переживание такого горя не сводится к тому, чтобы «смотреть в точку по часу» – это лишь первая реакция человека, пытающегося представить, как бы вёл себя в подобной ситуации его герой. И эта очевидность не позволяет нам сопереживать Мише, найти в его душевном состоянии что-то такое, что бы тронуло и нас.

В своих бессильных попытках выдумать хоть что-нибудь, автор принимается описывать реакцию звонивших людей: «Которые о смерти матери не знали, удивлялись, как это так, такая ещё молодая, что же случилось, плохие врачи, вот у меня врач хороший, на ноги поставил… Многие любопытничали, выспрашивали подробности болезни и очень разочаровывались, узнав, что болезни никакой не было. Не было страданий, паралича, ложных надежд, знахарей-шарлатанов, вонючих простыней, пролежней. Сосуд лопнул. И всё…» Это очень характерное – «и всё». Автор будто бы перебирает доступные ему возможные варианты смерти: страдания, вонючие простыни, пролежни, но в конце концов, останавливается на самом простом – сосуд лопнул. Как будто такая быстрая смерть освобождает его от необходимости показать душевное состояние героя. Более того, нигде больше в рассказе смерть матери не будет влиять на поведение героя. Она служит лишь сюжетной деталью, необходимой для введения дедушки главного героя, которого тот никогда раньше не видел и который собирается оставить ему в наследство дом.

Конечно, всё сказанное вовсе не означает, что достоверным является только что-то необычное и парадоксальное, напротив – в мире достаточно реакций простых и естественных. Но в таких реакциях простота правдива, она возникает не сама по себе, не «просто так» – внимательный незамутнённый взгляд проверяет эту простоту полноценным углублением в неё и, только действительно не находя внутри никакой «сложности», возвращается на поверхность, собственно в саму языковую ткань, и провозглашает простоту явно. Но для такого взгляда простота не является следствием схематичности восприятия автором героя, а, скорее, указанием на его духовно-нравственную целостность.
 

Второй характерный тип недостоверности назовём – психологической спремлённостью, т.е. однозначностью психологической связи между одной чертой характера героя и его поведением. Очень часто начинающим авторам представляется, что, если они наделили героя храбростью, то этого уже достаточно, чтобы тот не испытывал страха во время тяжёлого боя, или что, если герой впечатлительный, то можно всерьёз не анализировать причины его эмоций, а позволять ему совершать любые неадекватные действия.

Предвосхищая то, что дедушка окажется бывшим капитаном НКВД, Снегирёв даёт такую характеристику своему герою: «Миша, конечно, же интеллигент. Начитанный, всегда против, люто ненавидит опричников, чекистов, обслугу вечной русской тайной канцелярии…» И далее об отношении к советскому прошлому: «Те мрачные времена Миша представлял себе весьма смутно, «плохих» он, как и следовало человеку его круга, ненавидел, «хороших» почитал за мучеников…» Конечно же, этих пояснений совершенно недостаточно, чтобы примирить читателей с дальнейшими событиями: тем, как герой, увидев на плече спящего деда татуировку «Свет несёт смерть врагам народа» и поняв, что тот имеет отношение к сталинским репрессиям, начинает мучиться, представлять, как дед пытал заключённых, и, в конце концов, берёт в руки топор, чтобы деда убить. Совершенно нелепая и бессильная сцена кончается тем, что не в силах осуществить задуманное, герой выбегает на улицу и пытается ударить топором по своей руке, впрочем, так же безуспешно.

Кажется, автор даже и не подозревает, что любой шаг героя, любое движение его души, нуждается в обосновании – разумеется, не прямом и явном, а естественным образом вытекающем из всей полноты личности героя и огромного многообразия внешних условий. Это нельзя сделать простым логическим соответствием (ненавидел времена репрессий – захотел убить сталиниста) – необходимо погрузиться вглубь героя, воспринять его целиком.

 

Но психологическая спремлённость не всегда является следствием только молодости автора или его неумения сжиться со своим героем; часто она возникает из-за неорганического проникновения автора в героя. Подобная подмена всегда зрима, отталкивающе тенденциозна и всегда мешает нам не только сопереживать герою, но и принять его мысли, чувства и поведение как реальность. «А сами-то кто, нынешние слуги тайных ведомств? Недалёкие подпевалы, обезьянничающие двоечники, миноритарии поеденных молью идеологий, подворовывающие втихую, путанно крестясь на портретик начальника… Эти мясные бойцы выдавили на корабль таких, как Миша. Дохляков, умников, очкариков, лишних. Он работал однажды на выставке зарубежной недвижимости. Люди валом валили, хоть бы что прикупить – домик, квартирку, закуток. И не для отдыха, а для побега из страны, которая в любой момент может полыхнуть. Гадливый страх поселился в людях. Страх этот разъедает души, уродует мечты, перетирает жизни…» Это навязчивое авторское сгущение, вырывающие истерические нотки: «миноритарии поеденных молью идеологий», хоть и имеет отношение к внутреннему монологу героя, но не столько вследствие его собственной черты характера (той самой прямолинейной ненависти к опричникам, которую ему вменяет автор), сколько вследствие предубеждённости автора против этих самых «слуг тайных ведомств», «двоечников» и «миноритариев». Это и есть по сути тот самый светофильтр, сквозь который автор смотрит на окружающую его действительность, и пытается внушить подобный взгляд своему читателю, забывая о психологической достоверности описываемых событий.

Не случайно, например, Дмитрий Быков пишет об этом тексте: «Новая книга Александра Снегирёва сочетает замечательную точность в изображении современной России с абсолютной непредсказуемостью фабулы. При этом фабула развивается именно так, что при всей её абсурдности читатель глубоко в душе чувствует: это именно наше и про нас, и чем недостоверней, тем убедительней». В переводе на нашу терминологию это означает прямо – «да, текст Снегирёва абсолютно недостоверен, но поскольку его светофильтр совпадает с моим, то я считаю, что он убедителен и пишет правду». Подобный литературный дилетантизм может иметь отношение к идейной борьбе или к информационной войне, но не к художественной литературе.

 

И наконец, ещё одним типом психологической недостоверности, очень распространённом в произведениях даже талантливых, но молодых авторов, является – истерика. Выражается она в искусственном нагнетании нервной эмоциональности, которой автор пытается оправдать поведение своего героя. Подобная истерика часто неправомерно используется для решения творческой задачи показать изменение героя, объяснить принятие им каких-то важных решений. Так же среди молодых авторов бытует наивное представление, что именно на подобной истерике совершаются самоубийства (кстати, схожий механизм используется и в фильме «Левиафан»). Конечно, всё это является следствием попыток не пережить, а рассудочно или эмоционально вообразить происходящее в своём герое.

В рассказе Снегирёва странные вещи начинают происходить в доме, доставшемся герою в наследство от умершего деда. Сначала Мише чудятся какие-то стуки, потом он вроде бы в шутку начинает разговаривать сам с собой, облачается в форму сотрудника НКВД, прогоняет свою девушку, разбивает планшет, опять бьёт себя топором по руке и, наконец, вешается в сарае на обрывке верёвки. Всё это выглядит невероятно комично – поверить и всерьёз отнестись к подобным истерическим действиям невозможно.

 

Конечно, мы не для того разбирали здесь рассказ Александра Снегирёва, чтобы просто показать, что он слабый, – важно было привести примеры каждого типа психологической недостоверности. Возможно, эта классификация вкупе с характерными примерами поможет читателям в дальнейшем распознавать тот или иной тип недостоверности в других произведениях.

К сожалению, подлинный психологизм почти полностью исчез из современной литературы. В лучшем случае его подменил рассудочный психоанализ, в худшем – авторский произвол. В мире вульгарной тенденции мы начинаем постепенно забывать, что те или иные убеждения автора не могут служить оправданием восприятия мира в одном цвете; у настоящего художника убеждения входят в текст органично, выражаясь не в преднамеренном окрашивании, но в особом угле зрения, под которым автор смотрит на мир и который помогает ему пристальнее разглядеть то или иное явление, не повреждая «прозрачности» восприятия.
Это и есть путь художественной литературы к её достоверности.

* В 2005 г. короткая проза Снегирёва была удостоена премии «Дебют». В дальнейшем печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Новый мир».В 2007 году получил премию «Венец», в 2008 — премию «Эврика».В 2009 роман «Нефтяная Венера» номинирован на премию «Большая книга», вышел в финал премии «Национальный бестселлер», номинирован на премию «Русский Букер».

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную