07.01.2018 г.

Литература как выражение внутреннего опыта
(Размышления о современной литературе)

Не так давно на семинарах прозы СМЛ мы обсуждали произведение одного молодого автора, которое на первый взгляд представляло собой памфлет на христианство. Герои его – люди вроде бы и религиозные, но либо глубоко невежественные, либо с какими-то психологическими отклонениями. Казалось, написавший это ненавидит христианство лютой ненавистью. Но каково же было моё удивление, когда выяснилось, что автор – человек верующий, просто его приводит в негодование то, как многие люди вокруг воспринимают веру сквозь призму своих комплексов, используют её для манипуляций другими, в конечно счёте – подделывают веру под себя.

Думаю, ошибка автора состояла в том, что, увлёкшись пафосом разоблачения, он ушёл в крайность, не выдержав главного в литературе – психологической достоверности, так что его герои оказались не настоящими людьми, а куклами примеров того или иного извращения. Но с другой стороны этот автор, на мой взгляд, интуитивно подошёл к одной важной мысли: ведь все мы, даже вполне воцерковлённые православные христиане, в той или иной степени воспринимаем веру сквозь призму себя – и потому и вера каждого из нас несёт в себе отпечаток наших пороков, внутренних проблем, в конце концов, просто нашего характера. И в этой мысли, мне кажется, нет ничего оскорбляющего Истину. Почему бы в художественной литературе не писать о вере и об отношениях с Богом конкретного героя для более полного раскрытия его характера, его положительных или даже отрицательных качеств? Более того, в нашей боязни писать о вере иначе как о чём-то благостном, канонически беспрекословном есть, кажется, определённая внутренняя несвобода.

Чтобы попытаться выйти от этой частной мысли к чему-то общему (и потому, возможно, более спорному), я хотел бы поговорить о двух разных взглядах на литературу, за каждым из которых стоит глубокое и выстраданное мировоззрение многих писателей. Это взгляд на литературу как на выражение народного самосознания и взгляд на литературу как на выражение внутреннего опыта. Конечно, одно не исключает другое, более того – иногда эти два понятия настолько слиты воедино, что и не понять, что же преобладает в творчестве данного писателя (характерный пример – гениальные Достоевский и Толстой). Однако всё-таки это два разных взгляда и разных творческих мировоззрения.

Лучше всего проиллюстрировать разницу между первым и вторым можно на примере различия понятий нравственного идеала русского народа и личного опыта веры (я уже как-то касался этого вопроса, но под несколько иным углом, и мне хотелось бы поговорить об этом подробнее).

Нравственный идеал русского народа, о котором впервые заговорил Достоевский в Пушкинской речи применительно к Татьяне Лариной, это понятие не религиозное, а родовое. Татьяна Ларина, Лиза Калитина, Обломов, капитан Тушин, Иван Африканыч, старуха Дарья – герои необыкновенной нравственной целостности, у которых собственное сознание не оторвано от их чувственно-волевой жизни. Интуитивное стремление русского народа к такой нравственной целостности, его внутренняя отзывчивость к христианским ценностям – таинственное качество, ставшее предметом напряжённого осмысления многих наших лучших мыслителей и писателей. Но к самому христианству оно имеет отношение весьма опосредованное.

Личный опыт веры есть нечто совершенно иное. Это реальный путь человека к Богу (или от Него), путь внутреннего изменения, трансформации отношений между Богом и человеком. В каком-то смысле это путь старца Зосимы в юности или Алёши Карамазова, или Николая Иртеньева, или отца Сергия. Впрочем, нельзя сказать, что русская литература много занималась воплощением личного опыта веры. Возможно потому, что это требовало бы однозначно признать существование христианского Бога, и более не ставить этот вопрос под сомнение, а дальше заниматься уже историей взаимоотношений с Ним – а в этом было некоторое «упрощение», уход от сложности мира, в котором кроме осознанной веры есть ещё и богоискательство, и отчаянная борьба между верой и неверием, и воинственное богоотвержение. А возможно потому, что в православной традиции эта сфера целиком отдана святоотеческой литературе и говорить о каком-то личном опыте человека, далёкого от святости, считается некорректным. В любом случае, кажется, отечественная литература ещё будет развиваться в этом направлении.

Воплощение нравственного родового идеала в современных условиях это предельная задача литературы как выражения народного самосознания. Воплощение личного опыта веры современного человека – предельная задача литературы как выражения внутреннего опыта.

Конечно, совсем разделять эти два взгляда нельзя и в наиболее серьёзных произведениях русских классиков одно не существовало без другого. Но всё-таки преобладание первого над вторым, заметное уже в литературе ХIХ века, в ХХ веке по понятным причинам стало ещё более отчётливым. Русская литература последнего столетия сначала мучительно шла к обретению подлинно-русского в советском, а потом не менее мучительно переживала трагедию русского народа после крушения страны. По-настоящему глубокому осмыслению внутреннего опыта человека, невозможному во вне-религиозном контексте, она заниматься просто не могла. И потому даже самое «личное» и психологически сложное явление отечественной литературы ХХ века – «деревенская проза» это по сути литература о народном самосознании. Как и два наиболее значительных, на мой взгляд, романа постсоветского периода – «Заполье» Петра Краснова и «Спящие от печали» Веры Галактионовой. Первый хоть и посвящён исследованию внутренней жизни главного героя, но сводится, скорее, к попыткам определить место человека в погибающей в 90-ых годах Родине. Второй же целиком сосредоточен на народной трагедии этого времени, так что все герои его внутренне статичны, и мы переживает их судьбу как судьбу близких людей, но не как путь внутреннего человека, по которому могли бы пройти и мы.

И тем не менее развитие отечественной литературы как выражения внутреннего опыта, и в частности опыта веры, в наше время представляется не только возможным, но и наиболее естественным и желанным. Поэтому меня так заинтересовало произведение молодого автора, обсуждавшееся на семинаре, ведь в нём, пусть в самой зачаточной форме, воплотилась возможность говорить об особенностях личной веры как о предмете литературного творчества. И потому так важна для меня в контексте этого разговора проза одного из лучших современных молодых авторов Юрия Лунина с его глубоком интересом именно к жизни внутреннего человека, умением подметить мельчайшие психологические детали, показать развитие внутреннего мира или его деградацию.

В дискуссии о прозе Лунина на «Российском писателе» после публикации его повести «Клетка» много говорилось о духовной статике героя – высказывающимся хотелось, чтобы, согласно конспектам русской литературы прошлых веков, автор привел своего героя к сильному и окончательному раскаянию после совершённого греха. Мне кажется, причина этих разговоров в непонимании глубокого кризиса современного человека, в стремлении давать старые ответы на новые вопросы. Где мы видели в реальной современной жизни (а не в романах русских классиков и не в житиях святых) примеры решительного и бесповоротного раскаяния, приведшего к полному изменению жизни?

Нет, если мы будем честны перед собой, то обнаружим, что большинство из нас в течение долгих лет остаётся в одном и том же нравственном состоянии – с редкими порывами прочь от греховной жизни, со всплесками душевного вдохновения и очередным возвращением в ту же нравственную точку. И эта духовная статика – одна из тяжелейших духовных проблем современного, на словах даже вполне верующего, русского общества. Лунин, кажется, острее других чувствует эту проблему, не случайно подобное нравственное «возвращение» встречается во многих его вещах (например, в повести «Под звёздами», в рассказах «Успение» и «Святой день). Наверное, можно сказать – преодолеет Лунин эту проблему и станет крупной фигурой русской литературы нашего времени; останется блуждать в нравственном лабиринте и не шагнёт дальше западного экзистенциализма – но говорить так можно лишь от глухоты к сложности настоящей жизни и настоящей литературы.

Впрочем, конечно же, два взгляда, о которых мы говорили, в творчестве крупнейших отечественных писателей непременно сходились в одно, и потому можно вообразить, каким событием в духовной жизни русского общества стал бы, скажем, роман Лунина о современной России, написанный на том же уровне проработанности внутреннего опыта, и не только его обычного лирического героя, но и других персонажей с другими характерами. Но это уже из области наивных надежд, о которых не стоит и говорить.

Пока же можно лишь констатировать, что нынешнее время это не только история русского народа после поражения, а ещё и время глубокого и личного принятия веры для многих наших соотечественников, а значит – время говорить о рождении и развитии внутреннего человека в каждом из нас. Что наверняка выразится в движении литературы по этому плодотворному пути.

Вверх