Пётр ЧАЛЫЙ (Россошь Воронежской области)
По тому времени – в тридцатые годы двадцатого ничем не выделялась в воронежском селе Кривоносово семья Василия Дворца. В просторной хате, как ни редко тогда бывало, под одной крышей жили две семьи - отец-мать с сыном-дочкой и молодые - старший сын с невесткой и малым дитём. Крестьянствовали в колхозе, названном непривычным именем Тельмана, немецкого антифашиста. Напророчь какая гадалка, что вскоре в эту степную глубинку с оружием в руках заявятся соотечественники Эрнста из неблизкой Германии, - только посмеялись бы. Kaк сказку, пожалуй, приняли бы и Дворцовы то, что уже приготовила им судьба: непростые испытания, скитания по казённым домам и дальнюю дорогу за тридевять земель от отчей стороны - за моря-океаны... А случилось именно так. Спустя почти полвека киевский журналист Анатолий Михайленко встретил бывших воронежских колхозников в дальней-предальней стороне. О чём и поведал со страниц журнала «Украина» в очерке-репортаже «Австралия без кенгуру». Братья Дворцовы - младший, фермер Василий Васильевич, и старший, пенсионер Григорий Васильевич, - мечтали, чтобы их исповедь прочитали в отцовском крае и родные, и знакомые. Сначала с братьями встретились в жилище Григория Васильевича - в курортном местечке Маруйя, на солнечном океанском берегу. После - поехали на ферму к Василию Васильевичу. Разговор нескончаемый. То кто-то из братьев тянул его нить, то наперебой высказывались их жены - Полина и Нюра. - Наша родимая слобода у самой межи с Луганью, Харьковщиной. Запорожец Максим Кривонос в незапамятные времена привёл своих казаков из порушенной Сечи в донские степи. Так из рода в род передавали старики. Григорий Васильевич вспомнил: - Мне было тридцать, когда выехали из Кривоносово, как оказалось навсегда. - А мне восемнадцать, - это Василий Васильевич продолжает беседу. - Отец наш при немцах был старостой. Его в селе все уважали, вот и выбрали, чтобы какого-нибудь дурня не поставили над людьми. Вины за собой не знали. Так отчего же не остались дома после оккупации? Забоялись. В тридцатые годы нашего дядю Гришу ни за что расстреляли. Ему тогда только двадцать лет исполнилось... …В непозабытую январскую ночь под старый Новый 1943 год по слободе прошел слух - итальянцы, какие держали фронт по Дону, сдались Красной Армии. Мы хорошо понимали, что судьбы дяди Гриши нам не миновать - не расстрел, так тюрьма ждет каждого. Как сидели за новогодним столом, так и кинулись в поля. Запрягли коней в сани. Ещё не знали, как далеко доведётся убегать Мы с женой Полей, наш отец с Васей – все держались вместе. Рядом ещё люди - когда-то раскулаченные, кто-то с немцами сотрудничал. Вскоре в соседний райцентр Ровеньки прибились. А там спохватились: мама, сестра Мария и мой маленький сынишка Коля остались дома. Та новогодняя ночь разлучила нас, можно сказать, навсегда. Василий Васильевич отметил: - Буду говорить короче. Пять лет перебивались в Германии. Никуда не писали, родных не искали, чтобы не накликать на них лиха. После завербовались на заработки сюда, в далёкую Австралию. Уже после смерти Сталина, при Хрущеве отважился Григорий отправить письмо на родину. Страх и радость смешались в душе, когда получили ответ: все живы-здоровы, а сын, какому в сорок третьем было лишь девять лет, сам уже отец и живёт, работает в Луганске. Ещё пройдут долгие-долгие годы, пока встретятся отец с сыном. - Представляете,- волнуется при воспоминании о том Григорий Васильевич,- не виделись сорок семь лет. Николай гостил у меня. Здесь был,- обводит взглядом дом, вроде не верит - был ли? Мой сын... Сам давно отец. Вот так доля с нами обошлась - развела, разлучила. Хоть сжалилась. Сын уехал домой, сестра Мария прибыла. Радостный год, наисчастливейший в жизни. Жалко, наш батько не увидел дочь, внука. В девяносто лет скончался. Перед смертью просил, чтобы кто-нибудь горсть земли с его могилы отвёз в слободу Кривоносово. Пусть хоть по смерти сольётся с родной землей, по какой тосковал до последнего вздоха. Начинали жить Дворцовы в Австралии, как все пришлые сюда – не без трудностей. - Мы тут будто и не люди были,- снова вспоминает Григорий Васильевич. - Нас так и называли: вог. Что означает: нечистотный червяк. Так в Австралии когда-то называли итальянцев, а потом прозвище и на нас, украинцев, русских, перекинулось. Может, вогами и остались бы, если не доказали - умеем работать. Вся жизнь, всё здоровье отданы не родной земле, а той, какая приютила. Хотя - чужая земля нас отблагодарила. Хоть и мачеха, а оказалась в конце концов доброй. Вышел вот на пенсию. Поселился ближе к морю. Имею деньги в кошельке, дом. Сыну и сестре сразу купили по легковой машине. Вкусив разлуку с родными, братья и отец в Австралии не разлучались. Проживали в Сиднее, а с возрастом перебрались на берег к океану, к природе ближе. Старший сын в курортных местах домом обзавелся. Младший неподалёку купил сельскую ферму. Василий Васильевич рассказывает: - На земле люблю работать. В Сиднее имел деляночку. Грядка, а своя. Власть забрала землю под застройку, город расширяется. Купил участок рядом с фермой сына. Лес, речечка через моё поле течет – Лари называется. Вода чистая, как слеза. Все точнёхонько, как у нас в слободе. Поле, дубрава, речушка Студёнка. Ферма для Василия Дворцевого «не бизнес». - Прибыли она мне почти не дает. Чтобы жить фермерством, надо иметь земли раз в десять поболее. А семье всего хватает. Молоко, мясо, овощи - всё свежее. Держу четырёх быков, а трёх недавно продал на базаре. Есть грядки, разные дива выращиваем. Имею трактор, косилку, сеялку, культиватор - без этого не обойдёшься. Огурцы висят на подпорах, виноград. Сорго и овёс сею. Кисельное дерево, кактусы и - сосны. Да ещё кот Томи и собака Мелиса. Вот и вся моя ферма. Засмеялся: -Забыл: красногрудые попугаи – розелла, - показал н a дерево у дома, какое облепили чудесные голосистые птицы. Под деревом кормушку атаковали воробьиной стаей волнистые попугайчики. Пожаловался: - Зеленые горобци ягоды с дерева оббивают. Сказал не без горечи в голосе: - Всё тут хорошо – поле, речка, кактусы с попугаями, а сердце не забывает реченьки детства. * * * Сегодня село Кривоносово без Студёнки. Ручейком спряталась она в травах. Хотя в зеленокудрых вербах живы, бьют ещё родники. Дворцив - так на украинский лад произносят фамилию в Кривоносово, здесь помнят. Правда, мой провожатый - председатель сельсовета Чапурин лишь слышал о них. - Войну как знаю, - сказал Николай Фёдорович, - девятнадцатого июня родился, а двадцать второго всё началось. Старший брат Иван уходил, мать говорит, пощекотал меня за пятку и наказал: оставляю хозяйство, Коля, на тебя. Получили письмо: был ранен и умер, похоронен в деревне Фошня, Костнянского района, Орловской области. После посылал запросы, не нашёл могилы. Отца забрали на фронт. Погиб и фотокарточки не осталось. Об этом именинник Чапурин (угораздило меня свалиться ему снегом на голову в день пятидесятилетия, хотя юбилей он встречал по-крестьянски в работе и на луговом покосе) между делом выложил мне, когда выруливал на видавшем виды "Жигуленке" ко двору «нужного нам Дудникова, какой всё помнит». Внучата повели на зады огорода, в лугах нашли деда. Антонович в летах, но сила в руках ещё есть. Покажет молодым, как, играючи косой, плотными валками укладывать вымахавшие в пояс июньские травы. Прокопчённое солнечным загаром лицо, в сенокос и побриться некогда, -картуз на голове - точь-в-точь сошёл с известной картины русского художника Александра Шилова "Хозяин земли", - Дворцовых? - переспросил Николай Антонович. - А то как же не знать. Жили по-соседски. Отец Василий Михайлович одно время был лесником. С его старшим сыном Григорием в тракторном отряде вместе работали. От Новобелянской МТС. Я в тридцать втором пришёл прицепщиком, а Гриша уже был трактористом. Потом я сел за руль, а он стал бригадиром. Пять тракторов у нас - харьковские ХТЗ, на железных колёсах, теперь их только в старом кино показывают. Ни бороны, ни железного плуга. Прицепим воловье рало. – Заметив мой непонятливый взгляд, Николай Антонович весело рассмеялся и растолковал, что «рало» - это деревянная соха, какой в единоличном хозяйстве пахали на волах-быках. - После машин прибавлялось. По сменам на тракторах круглыми сутками в поле. Незасеянных, неубранных полей не оставляли. -Что ещё сказать про Дворцовых? Работящие люди. - Как в оккупацию так вышло у них - я не свидетель. Меня в армию призвали, а Григорий, как бригадир, оставался по брони. Николаю Антоновичу тоже припала долгая фронтовая дорога. В третьей гвардейской танковой армии подвозил горючее. Шофёр исколесил не только свою страну, а и Польшу, Германию, побывал в Венгрии. - Уже в Румынии передал свой ЗИС молодому солдату,- похвалился Дудников. – Передал в сохранности. А получал он этот горючевоз в начале войны в Ярославле. Водил его не по асфальтовому тракту. "Сквозь огонь и мины". Тоже - судьба! - Оккупацию хорошо помнит моя тётушка Евгения Яковлевна, - сказал предсельисполкома, усаживаясь за руль закряхтевшего под его крепким телом «Жигуля". - Не удивляйтесь, тётя тоже Дудникова. Тут полкрайка с одинаковой фамилией, потому эта часть села называется Дудниковкой. Яковлевна зазвала нас в дом, шла, держась за палку, согнуло в пояснице. - Жизнь, что долгая нива. Всю не пройдешь наново,- говорила она. - Что нужно, спрашивайте, постараюсь помочь. Расспрашивал. А Яковлевна рассказывала. Как получила похоронку на мужа. Осиротели дети. Как когда-то в детстве и сама, её отец погиб на германской в первую мировую войну. Как каждый рыл окопы в огородах, прятались в них семьями при налётах фашистов. Случалось, бомбы на село кидали. В июле сорок второго с ровеньской дороги в Кривоносово въехали на мотоциклах (она их видела впервые) немцы. Колхоз они разгонять не стали. Так и работали - артелью косили жито-пшеницу, вязали снопы, молотили хлеб. А по подсказке людей старостой назначили Василия Дворца. Сын его Григорий оставался бригадиром. -Зла они никому не чинили - подтвердит любой и каждый. Старался староста делать всё для людей, как можно лучше. Зачем они ушли с немцами? Не знаю. Люди бы их отстояли. - Мнение Яковлевны передаю до буковки. Кстати, и раньше мне приходилось слышать от здешних женщин, вдов войны , как в сельской больнице они укрывали в оккупацию раненых наших бойцов. Лечили их до самого освобождения. Кто-кто, а староста, видимо, брал тоже "укрывательство" советских воинов на себя. Яковлевна говорила, как зимой возили на волах зерно в хлебопоставку на железнодорожную станцию Митрофановка. Речь она пересыпала словами, какие не отыщешь даже в старинных словарях. - Колею пиша снежная заметает. А волы никогда с дороги не сбивались, выводили нас к селу. Главное, ты их сертай, не погоняй без дела. Помахивай батожком, прикрикивай: Цоб-Цебе! Холодно, чтобы не замерзнуть, бежишь за санями. Всё одно не согреешься. В шарабане зерно, а мы ведь голодные... То была жизнь, какой жили и Дудники, и Дворцовы - вся крестьянская округа... То была их доля, изломанная, расстрелянная войной, без жалости раздавленная танковыми гусеничными траками. - Церковь-то как хорошо, что открыли,- сказала на прощание Яковлевна. - Служат как хорошо – и батюшка, и певчие. Одна беда, идти тяжко, а ноги уже не носят. |