Произведения лауреатов и дипломантов

Третьего межрегионального литературного конкурса «Ты сердца не жалей, поэт» (Калиниград)

Номинация «Поэзия» 2019
Номинация «Малая проза» 2019
Номинация «Публицистика» 2019
Номинация «Дебют» 2019
Номинация «Сопричастность» 2019

Номинация «Поэзия» 2019

 

1 место и звание лауреата – САВОСТЬЯНОВ Валерий Николаевич – родился в 1949 году в д. Сергиевское Киреевского района Тульской области. Окончил Тульский политехнический институт. Поэт, эссеист, публицист. Автор 11 книг и множества публикаций. Член Союза писателей России. Живёт в Туле.
 Рег. номер 77

Фуражка
(В День Победы)

В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.

Гимнастёрку и рубашку,
Пару яловых сапог
Износил он. А фуражку
Почему-то всё берёг.

Надевал фуражку в Праздник,
Очень ею дорожа.
Бабка скажет: «Новой разве
Нету? Всё для куража!

Как в такой пойдёшь к соседу:
Не хозяин что ль рублю?
На базар поеду в среду —
Шляпу там тебе куплю…»

Дед припрятанную «Старку»
Брал: да что тут говорить? —
Спорить с бабкой, что по танку
Из винтовочки палить…

Не спеша он шёл к соседу,
Что под Курском воевал,
И с соседом за Победу
«Старку» — чаркой распивал.

С ним, осколком ослеплённым,
Пел о самом дорогом,
Пел и плакал!
И гранёным —
Пил за мёртвых самогон!

Добирались и до бражки…
Правда, ум не пропивал:
Никогда чужой фуражки,
Уходя, не надевал.

Перед бабкой отвечая,
Говорил: «Да что там пью? —
От чужих же отличаю
Я фуражечку свою!»

«…Отчего ж тебя качает,
Что корову в борозде?
Знаю, как ты отличаешь:
Ты ж  — на ощупь, по звезде!..»

Дед молчал. Когда ж от брани
Строгой бабки уставал,
Не ложился на диване —
Уходил на сеновал.

И проваливаясь в небыль
От нахлынувшей тоски,
Видел он, как шли по небу
Краснозвёздные полки.

Там по цвету и по лаку,
По немеркнущей звезде —
Узнавал свою фуражку!
Ту, что в доме, на гвозде…


Деду

Мы попросим нашу бабку
Протопить нам к ночи баньку,
И, ступая на порог,
Мяты, липы, зверобою
Не забудем взять с собою,
Чтобы слаще был парок.

В шайке веничек распарим,
Чайник травами заварим —
Помогает пропотеть,
Будем чаем упиваться,
Будем веником стегаться,
Долго ахать и кряхтеть.

Дверь откроем и с разбега
Упадём в объятья снега,
И под юною луной
Канут хвори и заботы,
И к тебе вернутся годы,
Годы, взятые войной!..

Если ж так
Вернуть их сложно —
То, давай, тогда мы сложим
Жизнь твою и жизнь мою
(Пусть мне тоже будет больно!)
И разделим — как обоймы
Поделили бы в бою.

И расправятся  морщины —
Жизнь примеряют мужчины
Вновь, как чистое бельё…
Как, тебя мочалкой драя,
Я о шрамы обдираю
Сердце штатское своё!

Щепоть соли

Я был рождён во времена,
Когда закончилась война
Победою!
О них шпана
Теперь кричит как о суровых,
Где правил злобный вурдалак.
Не знаю: врут иль было так —
Я помню гордость, а не страх,
И хлеб,
Бесплатный хлеб в столовых.

Уроки кончены, и вот
Туда, где свой, родной народ,
Серёжка в очередь встаёт,
А мы, пока он достоится —
За стол!
И солюшки щепоть
Посыплешь щедро на ломоть:
Как радуются дух и плоть —
Ах, видели б вы наши лица!..

В стране пятнадцати столиц
Таких сегодня нету лиц!
Не зря рекламный русский фриц
Мне предлагает всё и сразу:
Лишь только бы молчал я впредь
О гордости победной, —
Ведь
Я — хлеб, какому не черстветь,
Я — соль та, равная алмазу!..

 

 

2 место и звание лауреата – ГРИЦУК Анатолий Павлович – родился в 1951 году.  Выпускник Литературного института имени Горького. Председатель Общественной писательской организации «Росток» города Советск, руководитель Детско-юношеского клуба литературного творчества «Эхо». Член Союза писателей России. Живёт в городе Советск Калининградской области, почётным гражданином которого он является.
Рег. номер 59

Победа... слышите... Победа...
 (триптих)

1.
Победа...  слышите... победа...
Конец войне, другая жизнь,..
И у безногого соседа
Невольно слёзы полились.
И он, сквозь слёзы, «козью ножку»
Рукой дрожащей прикурил.
А где-то всех звала гармошка,
И птичий гомон в небе плыл.
Смешались радости и боли,
Смешалось торжество и горе.
И пахоты заждалось поле.
Но дождалось – хватило сил
Победа...  слышите...  победа!
 
2               

У братской могилы стою покаянно:
На плитах фамилии, скорбные даты.
Не только в Девятое мая желанный
Я здесь посетитель. Живу виновато.
Мне помнятся с детства отцовы медали.
Всё кануло в лету – отец и награды.
Отрадно, что дети мои не видали
Увечий их деда, нажитых когда-то.
Их время другое, другие высоты,
Которые нам не всегда и по силам.
 ...Цветенье и зелень на все горизонты.
Тревожные мысли у братской могилы...
 
3               
 
Примите мой поклон, фронтовики-солдаты!
Всю жизнь во мне одно: пока живу – в долгу
За ту Победу в давнем сорок пятом 
И знаю я, что никакою платой
Я расплатиться с вами не смогу!

Российскому флагу
О стяге российском веду разговор.
Он – символ и гордость Великой Державы.
С Петровых времён до теперешних пор
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
С ним – подвиг народа в сраженьях кровавых.
Высоким Указом его триколор
Являет нам верность и доблесть по праву.
О стяге российском веду разговор.
В деяньях преступных готовят расправу
Все те, кто заносит над нами топор.
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
В его триединстве – духовные нравы.
Любовь и отвага не станут в разор –
Веками России стоять величаво!
О стяге российском веду разговор.
Народ наш радушен – с открытым забралом.
Но ворогу будет достойный отпор.
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
К России нельзя относиться лукаво.
Родная Отчизна. Душевный простор.
Геройство. И сила Священной Державы.

Россия, Родина, Страна

Россия, Родина, Страна,
На все в грядущем времена.
Россия, Родина, Страна,
Тебе с рождения дана.
Россия, Родина, Страна,
По жизни у тебя одна.
И от любви твоей сильна
Россия, Родина, Страна.
Твоё Отечество она
Россия, Родина, Страна!

 

2 место и звание лауреата – ЕРЁМИН Николай Викторович – родился в 1967 году.
Окончил БГТУ «Военмех». Член Союза писателей России. Член Рубцовского центра Санкт-Петербурга. Проживает в городе  Всеволожск Ленинградской области.
Рег. номер 102

Воспоминание
С. А. Власову

- Отчего это вдруг пригорюнился, дед?
Ты открой мне причину печали.
- Это было, внучок, уж тому сорок лет,
Мы тогда под Смоленском стояли.

Получил я письмо, офицер молодой,
Почтальоны пошли на издержки –
Передали от девушки русской простой,
Так, в порядке моральной поддержки.

А фашист той порой прикурить нам давал,
Смерть смеялась и шастала близко…
Я ответ сочинил, да в тылы отослал,
Завязалась у нас переписка.

Всю войну она шла, ты смотри, понимай,
Мне такое пораньше прервать бы,
Но когда заблестел перед нами Дунай,
Там уж стали готовиться к свадьбе…

У меня ведь жена, пятилетняя дочь,
Да ещё и родители в силе.
Фронтового дружка попросил я помочь –
Напиши, говорю, что убили.

Вот такие дела, ну и нынче порой
На меня наседает унынье:
Видно, молится девушка за упокой,
И свеча у распятья не стынет…

- Отчего это вдруг пригорюнился, дед?
Ты открой мне причину печали.
- Это было, внучок, уж тому сорок лет,
Мы тогда под Смоленском стояли…

Базилик

Там, где кончается Кавказ,
В краю Бабы и Мустафы,
Трава, что освежает нас,
Растет в поречье Акстафы.

И если подадут салат
С душистой, пряною травой,
То мне припомнятся солдат
И вертолет над головой.

Азербайджанский базилик -
Немой свидетель вечных распрь.
Он к послушанию привык,
И не тревожит словом нас.

Он прорастает в дни весны
Сквозь сталь подбитых БМП,
И лепестки его красны,
Как кровь на раненой стопе.

Он рос на выжженной земле,
Как символ крови и огня,
И вот, на праздничном столе,
Он на тарелке у меня.

Мы пьем за веру и любовь.
Куда ушли мои года?
И причаститься я готов
Из той же чаши, что тогда.

У Бога множество имен,
И базилику выбор дан,
А по-азербайджански он
Зовется именем рэйхан.

Сквозь мглу смотрю на Божий лик,
Как древле призванный Пророк.
Азербайджанский базилик
Ростки пускает между строк.

Вечер в Газахе

Прислони к стене автомат,
Посидим, помолчим, кардаш.
Ведь «кардаш» - это значит «брат»,
Ну а брат – это значит наш.

Где-то там, вдалеке – война,
На столе – чахыр и гурут.
Наливай зелена вина,
Здесь шииты, как русские, пьют.

На твоей вспотевшей груди
Медальон с пророком Али.
Тридцать верст – и война впереди,
И команда по-русски: «Пли».

Здесь довольно спокойно, брат,
Здесь стреляют лишь по горам.
А в Шуше и Агдаме – ад,
Много наших погибло там.

У меня молитва своя –
Девяностый в кармане псалом.
У тебя большая семья,
И разбитый из «Града» дом.

И кричит по утрам муэдзин,
Как ему повелел Аллах,
Ну а снега с Кавказских зим –
Лишь комок гурута в руках.

И не нам теперь обобщать,
Осмысляя пути страны.
Может, завтра в нас будут стрелять,
И погибнем мы без вины.

Я уже собрал свой багаж.
Нас прикроет Гянджинский десант.
Ничего мне на память не дашь.
Я в Газахе зарыл свой талант.

 

3 место и звание лауреата – МОРОЗОВ Александр Иванович – родился в 1969 году на Украине, в Дебальцево Донецкой области. Окончил Донецкий университет. После окончания вернулся в Дебальцево. Пишет прозу и публицистику. Член правления Всеукраинского творческого союза «Конгресс литераторов Украины» и Международного Сообщества Писательских Союзов, автор 23-х научно-популярных и художественных книг, (его книги выходят в России, Болгарии, Украине).
Рег. номер 48

Последние герои

Ну, здравствуй, проходи, садись-ка на диване.
Я вижу, ты Иван, как прежде – молоток!
Прошкрябал пол села своими-то ногами,
А я, дружок, ужо пять лет, как не ходок...

Чего в районе там, чего там в центре слышно?
Убрали урожай? Удвоили удой?
А у меня в саду совсем засохла вишня,
Которую сажал уже сынишка мой.

Три года сына нет, поразлетались внуки,
Супружница моя хотя бы не слегла.
Глаза уже не те, совсем скрутило руки,
Такая наша жизнь, такие брат дела…

А помнишь, как с тобой мы вместе воевали?
Ни мало удалось нам обезвредить мин.
Как под гармонь с тобой плясали на привале...
Спасибо, что пришел, давай поговорим.

Я кровью истекал, лежа на поле минном –
У Кенигсберга шел тогда жестокий бой.
Меня смогли спасти, а командир Каримов
Остался навсегда лежать в земле сырой…
 
Ты помнишь этот день и пушки на опушке,
Смертельный шквал огня, ударивший по нам?
Что щуришь хитрый глаз? Небось принес чекушку?
Так значит наливай наркомовских сто грамм.

Уходят в небеса от нас однополчане
Достойно и светло, не требуя наград,
А мы – ещё скрипим, давай друзей помянем,
За наш сапёрный взвод, за наш Калининград!

На плечиках пиджак висит у изголовья,
Награды говорят, красноречивей слов.
Уходят навсегда последние герои...
Уходят, чтоб война не возвратилась вновь.

Солдатским вдовам

Беды и горя хлебнули вволю –
Война не травы, мужей косила…
Не нарекали на вдовьи доли
Ульяны, Марьи и Ефросиньи.

Другим расстелен душистый клевер,
Другим сверкали алмазом росы,
А им придётся пахать и сеять,
Растить детей, чтоб не голы босы.

И жарким летом и в холод зимний
Не ожидали небесной манны.
Страну отстроят – они ж двужильны,
Так спокон веку впряглись и тянут.

Брось вдовьи годы считать, кукушка.
Избу не греет почетный вымпел…
Горчит судьба, солона подушка,
Но только это ж никто не видит.

Побеги даст молодая поросль,
А вы уйдете за дали сини…
Отчизны скрепы, России гордость –
Ульяны, Марьи и Ефросиньи.

Воздушный таран

В бой, орлы, коль свобода и честь дорога!
Поднимают нас лёгкие крылья.
Я сегодня в строю, и летит на врага
Наша первая эскадрилья.

Я к штурвалу прирос, я веду самолёт,
Не познав наслажденья полёта.
Впереди будет бой, мы несёмся вперёд,
Рассекая молекулы слёта!

Не поднимет из мёртвых воздушный поток,
На войне не случается чуда.
Мы на запад спешим, но летим на восток,
Потому что противник оттуда.

Вот уже и они, – захожу на вираж,
С каждым мигом всё ближе и ближе.
Вижу крест на крыле, вижу хвост, фюзеляж
И драконов отчётливо вижу.

Не поможет теперь ни Завет, ни Коран.
Что давить на пустую гашетку?..
Впереди самолёт – я иду на таран,
Мозгом чувствуя каждую клетку.

Кем я был, и что в жизни я сделать успел?
Ждёт меня столкновение с твердью.
И как будто кино про себя просмотрел
В двух минутах меж жизнью и смертью.

Знать бы мне, что же там после смерти нас ждёт…
Рай, ничто, или адские страсти?
С каждым мигом моё напряженье растёт,
Разрывая нейроны на части!

Я, наверно, уже не увижу закат.
«Отзовитесь, второй, это первый!»
И пока что не рвутся, а только звенят
До предела взведённые нервы!

И уже не понять, где рука, где нога…
И в осколки разорваны крылья…
Я уже отлетал, но сметает врага
Наша первая эскадрилья.

 

3 место и звание лауреата – НИКИТИНА Вера Геннадиевна (Вера Дорди) – выросла в Мелитополе, где и получила педагогическое образование, биолог-химик. Стихи писала в детстве, и удачно вернулась к ним только осенью 2018 года. Вера Геннадьевна является потомком итальянского рода из окрестностей Генуи. Все мужчины Дорди были виртуозными музыкантами-самоучками и настройщиками инструментов. Дорди - фамилия вынужденных переселенцев из Италии, поселившихся в Керчи ещё в XIX веке.   Поэт Вера Дорди проживает в Новосибирске.
 Рег. номер 141
 
 Итальянский вопрос

Лишь тёплые губы шепнули «мой Ваня»,
и сдался матрос итальянского флота,
такое красивое имя Джованни      
осталось забытой и трепетной нотой. 
Он мило бранился по-русски нередко
с соседом из немцев, давно обрусевшим,
и стал моим самым загадочным предком,
когда-то с Россией сродниться посмевшим. 

С лица не сходила восторга улыбка,
когда выпивали за дружбу и братство,
и только из красного дерева скрипка
была его главным и верным богатством.
С глазами, прикрытыми от вдохновенья,
играл про любовь и прекрасные муки,
а дети, измазавшись свежим вареньем,
ловили божественной музыки звуки.

Была бы возможность сидеть с ними рядом 
и слушать волшебную музыку эту,
я предка спросила б не словом, так взглядом:
«Зачем ты, Джованни, затеял всё это?»
Шепнула бы этим невинным потомкам:
«Бегите, спасайтесь!», пока не настало
то страшное время, где скрипки в котомках
и степи казахские вместо вокзалов.

И выжить не всем, и вернуться немногим
за то, что, Джованни, ты был итальянцем,
а где-то Сибирь обморозила ноги
соседям их, немцам, читай, иностранцам.
Ни те, ни другие сгибаться не стали,
а сколько достоинства в преданных лицах,
не зря же их деды присягу давали
России и матушке императрице. 

Забыты давно итальянские корни,
замужеством скрыта фамилия эта,
да только Джованни, России поборник,
узнать не успел продолженья сюжета.
Как ждали полжизни короткого слова,
услышать хотели одно – «невиновны»,
искали в газетах, кручинились снова,
теперь я указ этот знаю дословно.

Жалели, что мало осталось здесь немцев
из тех, что Россию любили веками,
и сколько ещё вот таких «иноземцев»
зачем-то считала она чужаками.
Ты, знаешь, Джованни, а я не уеду,
похоже, светлей полоса мне досталась.
К России любовь – от тебя и от деда,
Я верю в неё. И как ты, я осталась.

 Уходите скорее

От подснежников пахнет такою весною,      
а в окопах воды, так что некуда деться.
Что забыли вы здесь со своею войною?
Малышам загубили обстрелами детство.

Разведите костёр, и сгорят камуфляжи,
насладитесь покоем, давно позабытым.
И Азовского моря песчаные пляжи                
осчастливят детей «якорьком» раздобытым.     
Тех детей, что годами не видели моря,
подрастая в подвалах под вашим прицелом,
хоронили отцов и седели, а вскоре
на доске «Я на фронт!» нацарапали мелом.

Уходите домой, заберите надежды
переделать людей. Покорить невозможно.
Ничего никогда здесь не будет, как прежде,
так запуталось всё, так кроваво безбожно.
Заберите с собою свои вышиванки,
их узоры, наверное, будут не в моде.
Их не станут носить молодые подранки
и запишут навек в генетическом коде.   

Да и вам не забыть этот ужас на лицах
от игрушек, невинною кровью залитых.
И мальчишки потом будут хмурые сниться,
вы им столько должны за подружек убитых.
Там, в окопах, они, у прицелов подранки,
что за смерть матерей троекратно храбрее,
И потеряно всё, и ложатся под танки.
Повзрослели они. Уходите скорее.

От подснежников лица у всех потеплели.
Вы уйдёте, и мир зазвенит тишиною.
Пожалейте родных и, пока уцелели,
возвращайтесь домой уже этой весною.

Тебя опять зовут протестовать?

Тебя опять зовут протестовать?
Ты хочешь счастья. Много больше счастья.
Готов ли жизнь свою ты променять
На годы беспросветного ненастья?

Ты заскучал? Хотелось бы хлебнуть
Романтики кровавых революций?
Так знай же, что успеют улизнуть
Те, чьи призывы громко раздаются.

Ты завтра собираешься свергать?
А после? Только унижений годы.
А тем, кто продолжает тебя звать,
Достанутся дворцы и пароходы.

Им заплатили, чтобы тебя звать.
Но ты идёшь, отбросив аргументы?
Чтоб можно было тело опознать,
Возьми с собою, мальчик, документы.

 

Звание дипломанта – АГАРКОВ Андрей Леонидович – родился в 1963 году  в Севастополе. Окончил Черноморское высшее военно-морское училище им.  П. С. Нахимова. Капитан 1 ранга запаса. После увольнения в запас переехал на постоянное место жительства в  Санкт-Петербург.  Член Союза писателей России.
Рег. номер100

Херсонес

Сумасшедший июль. Ноздреватые белые камни.
Сладковатый дымок от раскрывшихся жареных мидий.
Краски моря и неба пронзительно свежи и давни,
Это ими писал «Письма с Понта» опальный Овидий…
Древний мрамор руин и веселые детские лица,
И полет облаков, не познавших всей косности веса,
Успевают едва на изломах воды отразиться.
Море – вечный фотограф мгновений судьбы Херсонеса.

И легко говорить, и, прищурясь, смотреть в синеву,
И легко понимать, и легко принимать все на веру…
Сумасшедший мой век, где встречаются, вдруг, наяву
Черный дым крейсеров и медлительный парус Гомера.  

Севастополь

Севастополь. Севастополь…
Из осколков, на крови…
Ты смертей изведал столько
Вечной стойкостью любви,
Тех, что стоя умирали
В златокрылых кителях.
Чтоб потомки правду знали,
Небеса, да и земля,
Расцветающая кровью –
Алым маком, по весне,
Где роса тяжёлой солью
Вдовьих слёз живёт в волне.
Море Чёрное прозрачно
Бьёт о скалы, как набат.
И над Альмой и над Качей
Чайки плачут: «Ляжет брат…»
Но поднимут белокрыло,
Вознесут клич в небеса:
«Нам ли, братец, быть унылым?»,
«Нам ли, братец, угасать?»
Никогда. Нигде. Нисколько.
Ни на каплю. Ни на вдох!
Севастополь. Севастополь  -
Честь. Страдание. И Бог…

Русь

Сквозь завесу дымов, перепутанных вязким туманом,
Прорастает трава, словно дыбится ржавая шкура
Потаенного зверя. И бродит луна полупьяно
В небесах непроглядных, едва освещая фигуру -
И велик человек, только клонится ниц голова.
Может сон одолел, может долгая тяжкая дума…
И шевелит лохмотья не ветер, а воздух едва.
И деревья недвижны. Их ветви черны и угрюмы.

Грянет гром! И огонь раскроит небеса,
И потоки воды будут спорить с неистовым ветром.
Встанет в рост Человек. И откроются ясны глаза,
И могучие руки коснутся багрянца рассвета.
Унесет буйный ветер, развеет дремучий покой,
Красно солнце взойдет и разбудит людей полусонных.
И пойдет Человек - вроде тот же, но только другой,
Видя Светлую даль. И легко слыша чистые звоны.

 

Звание дипломанта – МАЛЬЦЕВА Ольга Александровна (в детстве Скоробогатова) – родилась на Крайнем Севере реки Печоры. В 1994 году переехала в Санкт-Петербург. Окончила Высшие Литературные курсы. Поэт, публицист
Член Союза писателей, Санкт-Петербургское отделение.
Рег. номер 84

***
Россия знает вражий норов –
Прошла сквозь бездну скорбных бед,
Не нужно ей чужих просторов,
Не очернить её Побед!

Прославлен русский штык и сабля!
Бессмертен Сергия завет –
Воскреснут Муромцы, Осляби,
Родится новый Пересвет.

И князь Донской полки возглавит,
Князь Невский в бой поднимет рать.
Бессмертный полк Победу славит –
Судьба России – побеждать!

Детдомовцы
Н.Рубцову

Смотрели из окон детдомов,
Отцов ожидая с войны,
Ютились под грохоты громов
В углах разорённой страны.

Но в небе глухих деревушек
Запомнили свет куполов,
И в шёпоте добрых старушек –
Тепло недосказанных слов.

И тихая русская бедность
Вскормила богатство сердец:
И к матери нежную верность,
И трепетность к слову «отец».

Изгладились детства невзгоды,
Но знали – есть Родина-мать,
Умевшая в скудные годы
Шершавой ладонью ласкать.

Александр Суворов
(24.11.1729(1730?)-18.05.1800)

«Это один из самых необыкновенных людей века, —
великий полководец и великий политик»

(Ланжерон)

Святой России бил челом,
В боях не знавший поражений,
Теснил врага – сам был мечом –
Непобедимый русский гений!

Для мировых Побед рождён,
Легенда Альп и Измаила!
Святой звездой заговорён –
Живая копия – Аттила.

Молниеносной, штыковой –
Сбивал атакой вражий норов.
С Победой связанный судьбой,
Но не муштрой учил Суворов:

«Немогузнайка» – вот беда
Для славы праведной России, –
«Сеть иноземных слов – нужда,
Удел ленивого витии».

Служил России, не царям,
Пред Богом – самый верный кесарь.
Не изменял былым друзьям:
Бессменны Ганнибал и Цезарь.

Кутузов и Багратион
Его урок благословили.
И ловко взял Наполеон
Науку русской мысли, силы.

Чудак Суворов был смешон
В кругу завистников сильнейших,
Но восхищался Ланжерон –
Умнейшим среди всех умнейших.

Не нужно пышности гробам,
Просил оставить лишь три слова.
Подал пример скромнейший нам –
По-русски: «Здесь лежит Суворов».

 

Звание дипломанта – ПОДОЛЬСКИЙ Сергей Викторович – родился в 1950 году в Башкирии. Окончил Уфимский нефтяной институт по специальности «Горный инженер». Поэт. Член литературных объединений «Сиверское братство», «Союз писателей Санкт-Петербурга и Ленобласти» (Павловск), «Среда» (Смоленск). Член Союза российских писателей. Живёт и в Смоленской области (Катынь) и в Башкортостане (Уфа).
Рег. номер. 181

Один день войны

Кровавой полоской восхода
Туч серый разрезан свинец.
Один из погибшего взвода
Остался у пушки боец.
Какая по счёту атака?
Снаряд бронебойный готов.
Вновь лязганье танковых траков,
Моторов раскатистый рёв.
Сгорала в огне деревушка,
И танки рвались на простор.
Но всё ж одинокая пушка
Стреляла по немцам в упор.
В горниле гремящего ада
Наводчик упрямо твердит:
«Ну, что? Не понравилось, гады?
Давай, немчура, подходи!»
Атака под вечер отбита,
Пылает  багровый закат.
На поле с нескошенным житом
Подбитые танки дымят.
Лизало ленивое пламя
Борта с ненавистным крестом.
Присел на лафете, устало,
Боец с закопчённым лицом.
«Взять город врагу не позволим,
В смертельном бою устоим!»
Был сплав из отваги и воли
Покрепче фашистской брони.
 
Строка Симонова

Сюжет войны. Его основа
Из книжки записной листок.
На фронте, зная цену слова,
Он, как патроны, их берёг.
В строке его ожил сегодня
На землю рухнувший солдат.
И вновь, скрипя зубами, «взводный»
Готовит связку из гранат.
Вот снова танки перед ними.
И смерть глядит в глаза бойцов.
«Держаться!»- требует Серпили.
И по врагу строчит Синцов.
Горят кострами танки вражьи,
Устало «взводный» закурил
Живые, мёртвые – но каждый
Не струсил и не отступил.
В сюжете рано ставить точку,
В строю, в кабине, на броне
С бойцами вместе эта строчка
С жестокой правдой о войне.
      
Последний бой

В утренних лугах туман, растаяв.
Лёг росой на спящие кусты.
Три пятнадцать. Курит Серкинбаев,
Мой наводчик из Алма-Аты.
Тишину рассветную нарушив,
По изгибам вражеских траншей
Залпами ударили «Катюши»
И калибр тяжелых батарей.
Полчаса гремело, не смолкая.
Упреждая вражеский налёт.
Щёлки глаз сощурил Серкинбаев,
Растянув в улыбке тонкий рот.
«Гутен морген» пожелали фрицам.
Долго не опомнятся, небось.
Вдалеке грохочут гусеницы.
По местам, ребята! Началось.
«Тигры", из разрывов выползая,
От позиций наших так близки!
И приник к прицелу Серкинбаев,
Бешено крутя маховики.
Выросли разрывы чёрной ёлкой,
Танковых моторов ближе звук.
А ромашки сбитые осколком.
Белым всё усыпали вокруг
Связи нет. Связист пропал бесследно,
Справа скрежет гусениц плывёт.
Там, мотором фыркая победно.
«Тигр»  соседний раздавил расчёт.
Краска шелухою оползая,
Сыпет с орудийного щита.
И лежит комочком Серкинбаев,
А пилотка кровью залита.
Мы домой вернуться не сумели.
В том бою себя не сберегли.
Наши мамы рано поседели,
Только «тигры» дальше не прошли.

 

 

Номинация «Малая проза» 2019

 

1 место и звание лауреата – КОЗЛОВА Светлана Александровна (Милена Миллинткевич) – родилась в Краснодаре.
В 1991 году окончила педагогическое училище. Последние пять лет ограничена в движении. Возможность заниматься литературным творчеством частично заменяет полноценную жизнь здорового человека. Творческие предпочтения - философская лирика, любовный роман, психологическая драма. Черпает вдохновение в редких прогулках по аллеям парков, скверов и бульваров  «Маленького Парижа».
Рег. номер. 41

Старый скрипач

Третий день город поливало дождем, по-осеннему холодным. Сентябрьское небо надолго заволокло свинцовыми тучами. Где-то совсем близко грохотало и сверкало. По центральной улице, прижимая к себе драгоценную ношу, шел старик. Сгорбившись, словно от ударов плетьми, он тяжело переставлял ноги. Серыми струями вода стекала по старенькому плащу. Ветер трепал мокрые седые волосы. Но руки  крепко прижимали к себе потертый футляр, сокровище - скрипку. Он брел по улице,  опустив голову и плакал. Капли дождя, гонимые ветром, ударялись в лицо, и редкие прохожие не замечали этих слез. А они были. Горькие. Безутешные. Слезы обиды. Слезы безнадежности.
Старик ходил в ломбард. Он хотел сдать единственную ценную вещь, что у него осталась – скрипку своей бабушки, доставшуюся ей от деда в  наследство. Как говорили, изготовлена она была итальянскими мастерами, наследниками секретов Гварнери. Так это было или нет, но внутри инструмента имелась табличка с надписью на итальянском. Старику очень нужны были деньги. Вчера принесли пенсию, а когда вечером он собрался в магазин за продуктами, не нашел кошелька. Всё обыскал, везде посмотрел, ящики открыл, в карманы залез – нет нигде. А месяц жить  как-то надо. До утра проплакал старик о своей пропаже. И куда задевал, старая голова? А на утро  понес бабушкино наследство в ломбард.
- Полторы тыщи дам. – Разглядывая инструмент, и не поднимая головы, произнес кареглазый парень с непривычными для мужчины тонкими чертами лица.
- ДолАров или евров? – Поинтересовался старик.
- Каких долларов, дед? Каких евро? Рублей. – Парень поднял на старика глаза и презрительно хмыкнул. – Скрипка у тебя с царапинами. Старье, одним словом.
- То-то и оно. Ей цены нет. – Старик, было, хотел рассказать парню историю инструмента, но нагловатый юнец грубо  его перебил.
- Для тебя, дед, она может и бесценная, а для меня рухлядь. Хлам. Две тыщи, максимум.
Глаза парня блестели.  Воображение уже в ярких  красках рисовало выгодную сделку.
- Нет! – Вырвал инструмент из рук пронырливого дельца старик. – За такую цену не отдам.
- Ну, как знаешь, дед.– Недовольно фыркнув, парень отошел к кассе, нарочито изображая отсутствие интереса  к посетителю, но искоса поглядывая на старика – вдруг передумает.
Но тот лишь бережно уложил скрипку в футляр и побрел к выходу.
Мысленно пересчитав барыши сорвавшейся сделки, парень прокричал вслед:
- В следующий раз придешь - больше тыщи не дам.
- Не приду. – Пробурчал себе под нос старик и, кутаясь в плащ, шагнул за дверь под плачущее осеннее небо.
Ушел, не обернувшись, глотая горькую обиду. Да и что сказать этому наглому юнцу, привыкшему все и вся мерить на вес звонкой монеты? И как бы не нуждался старик в деньгах, отдать такую вещь за бесценок он не смог. Вот и брел теперь пешком под дождем по унылой улице. Надо как-то добраться домой. Да денег в кармане только на батон хлеба и пакет молока.
Впереди показалась автобусная остановка. Людей-то, людей… Зябко старику, промок до нитки. Подошел к остановке. Оглядел ждущих транспорт. Низенький, толстый очкарик в шляпе, кутался в помятую куртку и прижимал к себе портфель.  Высоченный бородатый мужик одетый не по погоде в кожаные штаны и такую же жилетку, с руками покрытыми татуировками, вертел в руках брошюру мастерской, что за углом. Видать сдал стального коня в ремонт и теперь вынужден пересесть на городской транспорт со всеми его неудобствами. Тощая старушка с короткой стрижкой и маленьким пекинесом на руках с укором поглядывала на рыжую молодую мамашу с ярко напомаженными губами, которая о чем-то тихо разговаривала с таким же рыжим, как она, мальчишкой лет восьми.  Стайка девчушек-подростков в наушниках, два мужика-работяги,  да тетка-торговка с тележкой на колесиках ютились под навесом, прячась от дождя и ветра. Протиснулся старик под крышу. Хотел было присесть, да хулиганы лавочку поломали. А на той доске, что осталась гордо восседала дама с собачкой.
- Дедушка, а что у Вас там? – поинтересовался мальчик, с любопытством разглядывая дедово сокровище.
- Скрипка. – Хрипло ответил старик.
- А Вы играть на ней умеете?
- Немножко.
- А мне сыграете?
 Мать дернула сына за руку.
- Ну, чего ты пристал к дедушке?
А мальчишка, словно не слышал ничего вокруг, с интересом разглядывал деда и футляр с сокровищем. Старик взглянул на мальчика, и легкая улыбка тронула сухие губы. Что он увидел в этих детских глаза? Себя ли в детские годы? Будущего скрипача в этом маленьком любопытном пареньке? Кто знает?
- Подержишь? – Отрывая от груди сокровище, подмигнул мальчишке старик.
Тот кивнул и с готовностью подставил руки. Аккуратно, словно бесценный ларец, положил скрипач на руки мальчика потертый кожаный футляр. Достав инструмент, еще раз посмотрел на случайных зрителей. Все взоры были устремлены на него. Вздохнув, старик тронул струны смычком.
Никогда еще до этого момента скрипка в его руках  так не рыдала. Ни перед боем в окопе под Вязьмой, ни у стен Варшавы, где застала его Победа.  Даже на могиле, которую ему, вернувшемуся с фронта девятнадцатилетнему солдату,  показали соседи. Вся семья – родители, малолетние братья и сестры, любимая бабушка – все вместе, как жили, так и полегли от разорвавшегося снаряда, попавшего в дом. Под осенним дождем скрипка плакала, стонала, всхлипывая, надрывно завывала в унисон с ветром, кричала и сокрушаясь. Потом на мгновение замолкала и вновь принималась жалобно поскуливать и рыдать, то затихая, то обрушиваясь со стенаниями на своих невольных слушателей. И столько в этой музыке было боли, душевных переживаний, тоски, что зрители, волей судьбы ставшие свидетелями происходящего,  застыли, не решаясь пошевелиться,  и прервать  полный проникновенных  чувств и эмоций концерт.
Из-за поворота показался автобус. Стоявший в углу  верзила достал из кармана кожаных штанов тысячную купюру и, смахнув скупую слезу, сунул деньги скрипачу в карман плаща.
- Возьми, старый.  Давно меня никто плакать не заставлял.
Мужчина с портфелем полез в карман и, выудив  оттуда скомканную пятисотку, молча сунул деду в руки. Работяги, сопя и пряча глаза, полные слез, опустили в футляр по новенькой пятисотрублевке.
- Спасибо, отец. Хорошо играешь.
Остальные зрители тоже не смогли остаться в стороне. Они молча подходили к старику и кто пятьдесят, кто сто рублей, опускали в футляр. Каждому было о чем вспомнить. Каждого музыка заставила о чем-то грустить,  затронула самые глубокие потаенные уголки души. Глаза старика стали мокрыми от слез. Он что-то хотел сказать, но молодая женщина бережно взяв футляр из рук сына и положив на освободившуюся лавочку, дрожащим голосом произнесла:
- Такую музыку не всегда на концертах услышать можно. А тут, на улице, под дождем. За душу взяло, дедушка, за живое задело.
Она положила деньги, открывшему было рот старику в руки, и выскочила под дождь, увлекая за собой сынишку и стараясь поскорее заскочить на подножку автобуса.
- Дед, а тебе куда ехать-то? – Из окошка такси, все это время стоявшего у остановки, высунулся молодой парень.
- Да, в "Садовод" мне, далеко. Я маршрутку подожду. Скоро уже. – Утирая слезы, на опустевшей остановке, пробормотал старик.
Парень вышел из машины и, пряча лицо от дождя и ветра в ворот пиджака, заскочил под крышу.
- Давай, дед, я за такую музыку тебя быстрее любой маршрутки домой доставлю. И денег с тебя ни копейки не возьму. Бабушку ты мне мою напомнил. Она у меня учителем в музыкальной школе работала. В ее руках скрипка тоже часто плакала. Садись дед. Поехали.
Когда машина остановилась у маленького ветхого домишки, дождь уже кончился. 
- Надо же, у тебя колодец есть? Редкость какая. У бабушки тоже во дворе был такой. Воды можно попить?
- Можно. - Кивнул старик и пошел в дом за кружкой.
Парень огляделся. Забор покосился, бурьян по пояс, лавочка не крашена, того гляди доска в труху от дождя и снега превратится. Помочь бы деду. Да видно некому. Над головой захрустела ветка и яблоко, чуть не задев, пролетело мимо головы и упало в траву. Парень наклонился, чтобы поднять и увидел в бурьяне старый кошелек.
- Дед, твой гаманец? Чего разбрасываешься? – Позвал он старика, вышедшего на крыльцо с кружкой и уже ковылявшего к нему по заросшей дорожке.
- Мой.  Да как же это… - только и смог ответить старик. Слезы в который раз за сегодня предательски потекли из глаз.
- Не плачь, дед. Не к лицу ветерану слезы по пустякам лить. Все образуется.
Похлопав старика по плечу, парень  пошел к калитке. Он знал, что еще вернется. И не только чтобы попить воды из колодца.
Порой одиночество заставляет совершать странные поступки.  Чужие люди становятся ближе кровных родственников. А беда незнакомых людей открывает в душе человека, казалось бы, не свойственные ему черты. И кто знает, как бы сложилась судьба старика, будь скупщик посговорчивее, а люди на остановке чёрствые душой. Но все случилось именно так. И в итоге, одинокий и позабытый всеми ветеран обрел семью, а молодой таксист деда, которого у него никогда не было.

 

2 место и звание лауреата – ГАЛИЦКАЯ Майя Александровна – учитель русского языка и литературы Государственного учреждения образования «Нéдойская базовая школа Буда-Кошелёвского района» Гомельской области Республики Беларусь Беларусь.  Окончила Гомельский государственный колледж искусств (хореография) и
Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины.
Рег. номер 165

Выживший

- Дочка, мне водки и хлеба, простого, чёрного. Нет, больше ничего не надо. Только хлеб порежь, - пожилой мужчина в парадной военной форме смущённо улыбнулся. - Я бы и сам с радостью, да вот... Он приподнял из-за барной стойки полупустой рукав.   - И ещё... две рюмки.
Молоденькая официантка с заученной улыбкой кивнула мужчине и отошла. Военный медленно окинул взглядом пустое кафе, выбрал самый дальний столик и так же медленно направился туда. Сняв фуражку и отряхнув с неё снег, он расположился за столиком, рассмотрел стены. Всё как и везде: разноцветная подсветка, зеркальные шары под потолком. Прямо напротив него висел огромный плазменный телевизор во всю стену, на экране которого в беззвучном режиме выделывала замысловатые па темнокожая пара.
- Спасибо, дочка, - поблагодарил мужчина девушку, поставившую перед ним запотевший графин с водкой, две рюмки и плетёную корзинку с аккуратно сложенными кусочками чёрного хлеба.
- Что-нибудь ещё? - с улыбкой поинтересовалась вышколенная официантка.
- Нет, спасибо, моя хорошая. Отдохни. На вот, возьми, - военный расплатился и умолк.
Цокая каблучками, девушка удалилась. Мужчина, посидев минуту, достал портмоне и вынул оттуда небольшую фотографию. Края её обтрепались от долгого ношения в тесноте, бумага пожелтела, а чернильная надпись на обратной стороне выцвела. Кроме того, сама фотография была испачкана чем-то тёмным. Человек налил в рюмку водки до краёв, накрыл куском хлеба и поставил перед собой. На мгновение приложив фотографию к губам, поставил за рюмкой. Через запотевший хрусталь прямо на него в один момент устремился потускневший от старости взгляд двадцати пар глаз.
- Фью! Фью-ю-ю! - этот Лёшкин свист, казалось, услышало всё ущелье, насквозь пропитанное запахами бензина, пороха и удушливого дыма. Редкие часы афганского затишья не были растянуты в пространстве и времени, как это было на Большой земле. Через минуту из выгоревших, продырявленных осколками брезентовых палаток высыпали загорелые молодые парни и набросились на свистуна.
- Эй, что там?
- Чего свищешь? Зарплату дали?
- Совсем что ли ошалел от жары? - крепкий парнишка плеснул воды Лёшке в лицо.
- Смотрите, пацаны! Да вон, по руке смотрите. Что тащит-то?
Ребята повернулись туда, куда указывал Лёшка, и заметили большую хищную птицу, медленно кружившую в воздухе прямо над палатками. В когтях у неё извивалась крупная змея.
Теперь парни засвистели уже в десяток ртов, зашумели, закричали и замахали руками. Кто-то подхватил камень и бросил в птицу. Лёшка с автоматом наперевес подался вперёд, но тут неожиданно птица выпустила добычу, сердито сделала ещё круг и взмыла вверх. Лёшка двинулся было туда, куда предположительно упала змея, но, сделав несколько шагов, замер:
- Ребят, пойдём, посмотрим змеюку!
- Чего хорошего! Ты за полгода змей не насмотрелся, что ли? Вон, за каждым камнем такие же в засаде сидят. Проворонишь - похлеще душмана ужалит!
Все как один служивые махнули руками и скрылись в палатках, оставив Лёшку в одиночестве перед дилеммой: сходить посмотреть змею или пойти за ними в спасительную тень. Лёшка выбрал первое.
Змея толщиной в руку доброго мужчины лежала на голых рыжих камнях, покрытых слоем пепла, песка и гари. Чернёным серебром отливала спина, располосованная когтями хищника. Капельки алой крови стекали на камни и тут же запекались на пятидесятиградусной жаре. Устремлённые в одну точку стеклянные глаза её тускнели и, казалось, что последние силы вытекали из неё вместе с этими каплями. Лёшка стоял неподвижно, окаменев от раздиравших его страха и жалости, но всё-таки жалость взяла верх, и он, выставив автомат, медленно пошёл к змее, приговаривая:
- Хорошая, не бойся... Не кусай...
Приблизившись, Лёшка тронул гадину стволом автомата. Змея лишь немного повернула голову и больше не двигалась. Осмелев, парень начал подталкивать её к большому валуну, отбрасывавшему хоть какую-то тень. Затолкав змею за камень, Лёшка пододвинул хвост ближе к голове, стараясь свернуть её в кольцо. Не поднимая головы, змея слабо зашипела, и солдат отпрыгнул подальше, уже удивляясь абсурдности своих действий.
Вернувшись к палаткам, Лёшка оторвал кусок от запасного брезента, налил в гильзу воды. Потом порылся в аптечке, нашёл порошок, которым их военврач засыпал небольшие раны, и отсыпал в ладонь. Снова пошёл туда, за камни, под дружное улюлюканье и нелестные эпитеты сослуживцев. Змея была там. Сделав вокруг неё из мелких камней какое-то подобие стен, он накрыл странное сооружение тканью, потом осторожно полил змею водой. Медленно приближая руку, Алёшка посыпал раны змеи аптечным порошком. Длинное тело дёрнулось, выгнулось, и как будто затихло.
А потом было пекло.  На окраине Герата, где закрепилась Лёшкина мотострелковая дивизия, хватало кровавых драм. С каждым днём места в палатках становилось всё больше, а котелков после еды всё меньше. Сначала с боевой операции не вернулся Лёшкин друг, украинец Петро. От тяжёлого ранения умер прямо на руках друзей армянин Сейран. А змея, выдранная из когтистых хищных лап, жила. Через пару дней после своего спасения она всё-таки свернулась в кольцо, но всё ещё лежала неподвижно. Лёшка уже не боялся быть ужаленным и время от времени посыпал лекарством раны и поливал её водой. Благо, река Карубар в районе старой крепости за Кандагарским рынком в этом месте почти не простреливалась. Он даже пару раз оставлял воду возле змеиной морды.
На пятый день при приближении Лёшки змея подняла голову и уставилась на него немигающим взглядом. Ошарашенный солдат замер в нескольких шагах от её укрытия, не решаясь подойти. Она же шевельнулась и попыталась ползти. Лёшка не двигался и зажмурил глаза: кто-то говорил ему, что если не шевелиться, то змея не ужалит. Укуса не было, и он открыл глаза. Змея всё-таки приблизилась к нему, но теперь лежала, положив голову на громадный Лёшкин сапог.

Жара стояла градусов за сорок в тени. Под безжалостным солнцем солдаты нервно морщили лица, пересохшими глотками жадно хватали раскалённый воздух, наполненный парами дизтоплива и пороховой гари. Уже восемь часов шёл непрерывный, время от времени то усиливавшийся, то ослабевавший бой. Бой, конца которому не было видно, а потому и вызывавший тупое равнодушие к собственной судьбе, давящее ощущение и реальности происходящего, и вместе с тем желание конца. Какого конца, это было уже не столь важно, лишь бы прекратился этот ужас... Лёшка помнил только, что без конца набивал патронник и передёргивал затвор автомата, стреляя по боевикам, пытавшимся перейти поближе... Своё укрепление тогда они удержали.
Приказали рано утром вновь выйти на занимаемые ранее позиции и захватить первые дувалы. Правда, командир при этом страшно ругался в адрес какого-то обременённого большой властью остолопа, потому как он-то хорошо понимал, что означает этот приказ. Приказ, уменьшивший за минувший день Лёшкину дивизию ровно на треть убитыми и ранеными. Понимали это и молчаливо стоявшие рядом офицеры штаба и всегда рассудительный батальонный, но правила игры требовали сказать одно лишь единственное слово "Есть!" И это слово было сказано.
Попав в палатки уже глубокой ночью, оставшиеся в живых ребята напились воды и, не раздеваясь, попадали на дощатые настилы. Лёшка, наспех перевязав задетый осколком палец, как обычно зачерпнул воды и направился к змее. Полив её водой, он обречённо присел на камни, обхватил голову руками и затих в каком-то забытьи. В тот же миг окрепшая змея развитой пружиной метнулась к нему на шею и стянулась в тугой узел, не оставляя обессиленному солдату ни малейшей возможности даже сдвинуться с места. Хватая ртом ни на градус не остывший воздух, Лёшка ухватил змею двумя руками, намереваясь стянуть, но она стальной удавкой сжималась всё сильнее. У Лёшки потемнело в глазах, в висках застучало, руки ослабели, и он потерял сознание.
Когда Лёшка очнулся, он понял, что прошло совсем мало времени, потому что стояла всё та же непроглядная ночная тьма, усиленная едким чёрным дымом. Змея, видимо, уползла, так как ни под камнем, ни поблизости её не было. Помотав головой, он поднялся с камней и, пошатываясь, побрёл к палаткам. То, что он увидел, повергло его в немое отупение. Вся его палатка была залита кровью. Кровь была везде: на дырявых стенках, на раскиданных вещах и даже в бачке с водой. Трое ребят, деливших с ним палатку всю армейскую службу, валялись с перерезанным горлом.
Лёшка,  зажимая руками рот в немом крике и сдерживая подступавшую тошноту, вывалился из палатки, в один момент преодолел несколько шагов и рванул крыло соседней. То же самое... Всех ребят вырезали душманы. Всех. Ему казалось, что он ещё слышит шарканье подошв убегавших бандитов, чувствует их звериный запах и видит растворяющиеся в кромешной тьме тени.
События следующих дней Лёшка помнил урывками. Трое суток в одиночку он преследовал целую банду вооружённых до зубов моджахедов. В совершенно незнакомом ему ущелье. Шёл за добычей, как волк. Не ел и не пил ничего. Почему-то он чувствовал именно свою вину за то, что погибли  ЕГО ребята, и он хотел отомстить во что бы то ни стало. И за себя, и за них. Он выследил убийц, и теперь шёл за ними по пятам, желая улучить нужный момент и напасть. Но справится ли, он не знал и был готов погибнуть.
На четвёртую ночь Лёшка ощутил, что силы покидают его измученное тело. Бандиты думали, что в устроенной ими провокации погибли все, и не особо остерегались погони. И тогда он по-кошачьи бесшумно подполз к костру у небольшой, уже виденной им когда-то давно пещерки, возле которого караулили покой два афганца, и в одном прыжке – отчаянном, злом и почти безнадёжном – единственным имевшимся оружием, штык-ножом, заколол их. Затем бросился в пещеру. Чтобы спящие бандиты не кричали, он зажимал им рты рукой и только потом резал горла. У последнего из врагов на шее он заметил подвеску - половинку сердца. Эта подвеска была на шее Лёшкиного друга из той палатки. Полосуя по горлу моджахеда, Лёшка по-детски разрыдался, с остервенением втыкая затупившееся оружие в ещё тёплое обмякшее тело. Он глотал слёзы, всхлипывал и шептал:
- Ну что, взяли, гады? Взяли, а?
Четырнадцать трупов остались за его спиной, когда он снова вышел к огню.
Спустя неделю оборванный и исхудавший Лёшка объявился в расположении какой-то другой воинской части. Его сразу же отправили в госпиталь.  Не только потому, что он имел ужасный вид и очень ослаб, а левая рука почернела и была как полено. А ещё и потому, что он попросил сразу отдать его под трибунал.
Лёшка полностью пришёл в себя только в МИГе, увозившем его на Большую землю. Раненный осколком палец дал заражение, и руку до локтя пришлось ампутировать. В госпитале ему приходилось бесконечно отвечать на расспросы солидных военных с полковничьими и генеральскими погонами, подписывать бессчётное количество бумаг и писать сотни рапортов и объяснительных... Подлечившись, он долго и безуспешно просился назад, в Афган, но неумолимый военком, протянув военный билет, сухо пожал ему оставшуюся руку и отпустил на все четыре стороны...

Громким "Прощанием славянки" затренькал мобильный телефон. Пожилой военный, до этого несколько часов сидевший неподвижно, не сразу взял трубку.
- Да, сын, подъезжай. И мать заберём.
Мужчина медленно встал, забрал со стола фотографию и снова положил её на привычное место. Залпом выпив из хрустального графина оставшуюся жидкость, он двинулся к выходу.
Так как никого, кроме него, в кафе не было, плазма передавала новости. Сухой дикторский голос вещал из глубины экрана:
- За 10 лет кровопролитной афганской войны СССР потерял почти 15 тысяч солдат. Согласно официальной статистике, около 300 человек пропали без вести. И сегодня, в годовщину вывода советских войск из Афганистана...
Не дослушав, военный повернул голову и рывком дёрнул ворот парадного кителя, оторвав от белоснежной рубашки несколько пуговиц. Обнажилась длинная загорелая шея, на которой синей петлёй обвилась вытатуированная змея.

 

2 место и звание лауреата – ХАЛДИНА Елена Вадимовна –  состоит в Уральском творческом объединение «Талисман» (Челябинск), в литературном объединение детских авторов «Тропинка» (Челябинск) и в ЛитО «Райские яблоки» (Касли). Проживает в г. Касли Челябинской области.
Рег. номер 67

А вы робят моих не видали?
Посвящается Устинье Ивановне Яниной

В огороде с утра пораньше бабушка Устинья окучивала картошку. Устала сильно. Спину пересекло, кое-как выпрямилась, держась за тяпку. Солнце припекало. Глазами она посчитала окученные ряды картошки, посетовав вслух: «Батюшки мои, всего-то навсего восемь рядков окучила, а провошкалась столь время! Года своё берут… Пожалуй сяду в тенёк под черёмуху, передохну трошки, мыслимо ли — девятый десяток разменяла, ладно хоть ещё так шевéлюсь… Отдыхать собралась, а обед-то кто варить будет? И то, правда, пойти, хоть похлёбку маломальскую на скору руку сготовить. Не ровен час, робята мои исть захотят, да домой прибегут, а я, квашня старая, чем их кормить-то буду? Придётся мальцам сухоносничать с такой-то матерью… В работе да в заботе про всё забыла, да как тут не забыть-то? Травы-то сколь, берёзка-то всё как есть затянула, ни какого сладу с ней нет... Ближе-то к вечеру жар спадёт, так, Бог даст, ещё покопаюсь, сколь смогу не загáдывамши, а то ведь перед людьми стыдобище — всё как есть заросло... Раньше-то такого срама в огороде у меня не бывало. До чё дожила... и пошто я в огороде-то одна всё роблю, у меня ж робят столь?! Прибегут робятёшки-то домой, накормлю их как следоват, а после пущай пособят мне картошку окучить. Ну, не цельными же днями им по улке рысогонить?! Сызмальства к труду-то приучать надо, а то испотвáрим робятёшек сами, а они потом невесть что творят, да робить не хотят, разве ж энто дело? То-то и оно…». 
…В избе Устинья почистила луковицу, морковку, штук пяток картофелин. Порезала скоро-наскоро картофель в кастрюлю с водой, потом поставила варить на электроплиту. Пока вода закипала, пережарила лук с тёртой морковкой на нутряном свином сале в чугунной сковородке. Разбила куриное яйцо в миску, взбила вилкой, добавила немножко муки, всё перемешала, тщательно разминая комочки. Жидкое тесто понемножку ложкой опускала в кипящую похлёбку, разговаривая сама с собой: «Робята-то мои таку похлёбку с колобками шибко любят! Особливо младшенький мой, Ванюшка... Батюшки, а укроп-то, укроп забыла покрошить, совсем памяти не стало, энто чё ж тако... Да ещё хоть малёхо молочком забелить, всё ж таки повкуснее похлёбка-то буде. Жалко коровушки-то своёй боле нет, да и какая уж мне теперь корова? Два шага прошла и задохла, заплюхалась я совсем. Сердце-то того и гляди выпрыгнет, ничё не робит, а за коровушкой-то уход нужён».
Устинья попробовала похлёбку, а после сказала вслух:
— Ничё, похлёбка-то славная и соли в аккурат. Робята-то мои её живо два съедят.
Кукушка в ходиках прокуковала два раза.
«Ой, время-то сколь! Ну, надо же, два часа прокуковала — обедать давно пора, а робята-то мои где-кась? Вот сорванцы — забегались и про еду-то совсем забыли. Ну, да чё поделашь, знамо дело — дело молодое! Сама давно ли девкой была?! Ой, а года бегут, бегут, чем дальше, тем круче. Верно мне ране матушка-то говаривала что, в детстве-то время медленно идёт, ровно в гору нехотя поднимается, а стоит только замуж выйти да малых деток нарожать, так года-то с горы вниз и покатятся, словно на санках… Пойти скликать, ли чё ли, на улке робятёшек, поди-то, услышат, придут не ровен час. Сперва их накормлю, а после уж сама отобедаю».
Устинья вышла на крыльцо и закричала:
— Васька, Петька, Павлушка, Ванюшка-а! Вы где кось запропастились? Вот окаянные робятёшки... Обедать бегите! Похлёбка стынет…

На её крики никто не отзывался.
«Ладно, пойду, поищу сама. Голодные робятёшки-то бегают, жалко до чё. Ванечка-то мой совсем исхудал — одна кожа да кости. Взглянешь — почти насквозь светится. Да и в кого шибко-то полным быть? Я отродясь худющая была. Свекровь, помню, всё по молодости-то меня донимала, чуть что, говаривала: девка-а, и как тебя только ноги носят? Того и гляди переломишься! А я ещё серчала на неё за энти слова, стыдилась шибко худобы-то своей. Сколь воды утекло с тех пор...».
Бабка Устинья вышла на улицу. Посмотрела по сторонам: «Ну, куда их нелёгкая опять унесла? Батюшки мои, словно корова языком слизала...».
У дома напротив сосед Сашка Каманцев чинил трактор. Старушка подошла к нему поближе и поздоровалась. 
— Здорово, Ляксандр!
— Здравствуй, бабушка Устинья!
— Опять под трактором лежишь, сердешный!
— Лежу, а куда деваться-то? Старьё, ломается, будь он неладен. Ни дела, ни работы. 
— Ой, а увазюкался-то ты как, батюшки мои! Энто ж Тоньке твоей после одёжу-то не донять…
— Тонька — баба добрая, поворчит само собой, да успокоится. Шабалы, они и есть шабалы! Чего-чего, а энтого добра у нас хватат. Без грязи — денег не заробишь! Сама знашь.
— Так-то оно так... А ты робят-то моих не видал? 
— Нет, не видал... 
— Вот где бегают, а? Старшие-то, поди, на озеро купаться убежали, и малой, как пить дать, за ними увязался... Жара-то, какая стоит! Духота-а, не ровен час гроза будет… А Ванюшка-то мой плавать ладом не умеет, как бы до греха дело не дошло, вот ведь чё! Материнское-то сердце — загодя беду чует... Пойду на озере гляну. Пока похлёбку-то варила, сколь раз в окошко глядела — всё возле избы вертелись. Пошла звать, а их и след простыл, и когда только убежать успели? Ох, бедовые робята... 
— Да не переживай, бабка Устинья! Куда твои ребятишки денутся? В деревне нашей тишь да благодать, кругом все свои. Набегаются и всю твою похлёбку слупят за милу душу.
— И то, правда, Ляксандр! Утешил старуху...

Пошла бабка Устинья проулком к озеру. В огороде соседи Зубовы всей семьёй дружно окучивали картошку. Устинья подошла поближе к плетню и крикнула:
— Бог в помощь, милы люди! День добрый!
— Ой, здравствуй, бабка Устинья! — первым поздоровался отец семейства Иван Петрович, а следом за ним и остальные члены семьи. 
— Робят я своих ищу, может видали? 
— Нет, что ты, что ты... Головушку поднять некогда, работы столь, сама видишь…
— Вы всей-то артелью управитесь. А я думаю, дай-ка поздоровкаюсь с добрыми людьми, да заодно спрошу про своих робятёшек. Ну, нет, так нет — на нет и суда нет... Пойду к озеру спущусь, там ещё покличу. Купаются, поди, сорванцы на Крутояре, а похлёбка-то моя стынет. 
— Так на то и лето, что б купаться!
— И то верно.
— Вон, Идка-то Бестенева с озера идёт, ты, бабка Устинья, её спроси, ноги-то свои не май. 
— И то, правда ... Тады постою подожду, хоть дух малёхо переведу, а то задохла совсем. Жара, духота, как бы грозы не было! Эвон тучки засобирались... Земля пересохла — дождя просит… 
Идка с озера несла на коромысле воду в вёдрах. Подойдя поближе к бабке Устинье, поздоровалась. 
— Здрасте! 
— Здорово, девонька! Устала, поди шибко? Эвон, вёдра-то полнёхоньки несёшь, передохни хоть малёхо возле меня. 
— Отдыхать зимой буду! А покуда работы столь, какой отдых? Некогда мне с тобой лясы-то точить… А ты куда энто собралась? Купаться, что ли, надумала на старости-то лет?!
— С чего глядя? Смеёшься ли чё ль над старой?! Я уж своё откупалась. Робят я своих ищу. Убежали, а у меня похлёбка стынет. Ты их на озере-то часом не видала? — Вот те раз... Энто чё ж тако, бабка Устинья?! Нет у тебя никаких ребятишек... Ходишь, каждый день туда-сюда, деревню дивишь, да людей от работы отвлекаешь. Ты хоть ноги-то свои пожалей!.. Домой, домой ступай, отдохни.
— Как энто нету? Есть! Четыре сыночка у меня — Васька, Петька, Павлушка, да самый малый — Ванюшка!
Идка помолчала чуток, а потом добавила: 
— На войне они все у тебя погибли...

Устинья посмотрела на неё сквозь слёзы: 
— Да ты чё, девонька, тако говоришь-то? Перегрелась ли чё ль сёдня на солнцепёке?.. Живы они, живы! Набегаются вволю да домой придут…

Вытирая слёзы уголком платка, бабка Устинья побрела дальше — искать ребятишек.

 

3 место и звание лауреата – МАЗОХА Виктор Владимирович –  родился в 1962 году. Закончил НГАУ.  Член Союза журналистов. Являлся внештатным сотрудником газеты УВВ МВД СССР по Западной Сибири "Красное знамя", "Провинция", "За народную власть" и др. Работал в рыбохотнадзоре, плотником-бетонщиком, кочегаром, охранником, рыбаком.  Проживает в городе Барабинске Новосибирской области.
Рег. номер. 198

Что стоишь, качаясь…
(Глава из повести «Завещай мне удачу»)

В местном продуктовом павильоне был только один покупатель Люба Егорова, высокая женщина, лет сорока. Люба жила в поселке, работала в городской социальной службе и обслуживала местных стариков, нуждающихся в уходе, и инвалидов. В руке она держала только что купленную бутылку пива, объемом полтора литра, прозванную в народе "полторашкой".
– Здравствуйте! – поздоровался Дмитрий с женщинами.
– Здравствуй, Дима! – ответили продавщица и Люба одновременно.
– Что, Любаша, решила побаловать мужа пивком? – шутливо спросил Дмитрий, обращаясь к Егоровой.
– Ага! Мой пиво не пьет. Он водку любит, – с натянутой улыбкой ответила она, взявшись за дверную ручку. – Это я бабке - "Чеченке". Просит: возьми да возьми. Надоела уже. Еще матерится. Обматерила меня, на чем белый свет стоит, что я ей пиво прошлый раз не принесла. Ой, горе мне с этими бабками! Привередливые они такие! Я говорю, нельзя тебе пить пиво, а она даже слышать не хочет. Ну, ладно, думаю, возьму. Пей ты, пей!
Люба, еще что-то говоря, открыла дверь, и ушла.
– Мне четыре йогурта, вареников с полкило с картошкой, – Дмитрий протянул продавщице смятые две сотни рублей.
Она достала из холодильника продукты и, отсчитывая сдачу, спросила:
– Как там отец?
– Не знаю, как и сказать... Состояние – стабильно нехорошее. Все больше лежит, сидит... Сейчас покормлю, подкину в печку угля на ночь...
– У тебя он хоть в тепле лежит, – вздохнула продавщица. - Ты все-таки сын, да и вместе с ним сейчас находишься. Ты и ночуешь с отцом?
– Конечно. Работу пришлось оставить…
– А вот бедная "Чеченка"... Сейчас с любой разговаривали об этом. Муженек ее в тюрьму загремел, а за бабкой и присмотреть некому.
– За ней же Люба ухаживает.
– Да разве ж это уход. Разве она  будет так ухаживать, как ухаживал бы близкий человек. И бабка у нее такая не одна.  Придет утром да вечером, протопит дровами. "Чеченка" бедняжка весь день мокрая лежит. Морозы-то какие сейчас стоят! На днях заходила к ней в дом. Так у меня волосы чуть дыбом не встали... Ох, бедная умереть-то по-человечески не может.
Дмитрий ничего не сказал, лишь вздохнул и вышел из павильона. На улице уже совсем потемнело. Морозный воздух врезался в легкие, и он, прикрыв рот воротником, прибавил шагу. Дорогой он не мог выкинуть из головы слова продавщицы, представив, в каких условиях находится бедная старуха… «И сколько же на земле еще таких, ни кому не нужных стариков». Сколько на свете боли, крови и слез! Ему стало дурно.
Дмитрий остановился и присел на корточки от внезапно подступившей слабости и темноты в глазах. Несмотря на то, что мороз свирепствовал, пытаясь пробраться до самых костей, он почувствовал, как по телу побежали капельки пота. От этого стало немного легче.
– Дурак! – сказал он себе, поднимаясь с колен. – Зачем все принимаешь близко к сердцу. Мир не изменить. Как были боль и страдания на земле, так и будут. Не думай обо всех,  всех - не обогреть. Делай хотя бы то, что можешь.
Продолжил путь, делая остановки. Возле дома "Чеченки" бросил взгляд на светившиеся в нем окна. Поверх коротких занавесок было видно, что  кто-то ходит по комнате. Подойдя ближе, все отчетливее прорисовывался женский  силуэт. «Надо зайти», – подумал Дмитрия, сворачивая к дому.
Входная дверь была открыта, он толкнул ее от себя, на веранде –  темно, хоть глаз выколи. Долго не мог нащупать дверную ручку, на пути попадались только стены. Наконец, увидел в проеме свет, вздохнул с облегчением.
В нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на полу, на толстом матрасе, она никак не среагировала на его приход, лишь что-то прошептала, очевидно, о чем-то прося Любу. Люба повернула голову, она растапливала печь,  и тут же продолжила свое занятие.
В квартире было не намного теплее, чем на улице. Дмитрий набрал в легкие воздуха и выдохнул: изо рта пошли клубочки пара.
– Не жарко здесь, – сказал он.
– А что ты, Митя, хочешь, – Люба,  растопив печь, встала, держась за спину. – Дровами одними разве натопишь?
– А что нет угля?
– Нет. «Чеченец» должен был вывезти, но его посадили... Вместе с бабкиной пенсией улизнул.
Старик не имел никакого отношения к кавказской национальности. Кличку получил за неуемное желание причислять себя к участникам боевых действий в Чечне. Несмотря на его возраст и неоднократные судимости, многие ему верили. Так и старуха стала «Чеченкой».
– В соцзащите попросить надо, чтобы обеспечили углем.
– Ой, кому что надо? Дочери родной не надо, а ты хочешь, чтобы чужие люди беспокоились. Ей даже инвалидность не дают. Она пластом лежит, а инвалидность не дают. Дурдом.
– Люба! – послышался тихий голос бабки.
– Сейчас!
– Пива просит, – пояснила Люба. – Даю ей чуть-чуть. У бабки одна радость осталась.
Дмитрий обвел взглядом кухню. Грязные стены и потолок, давно немытый пол. А главное – мертвецкий холод.
– А почему она лежит на полу, да еще голая? По низу тянет страшно.
– Падает. Я же не могу с ней сидеть день и ночь…
– А у нее дети есть?
– Дочь в Новосибирске живет.  Почему не заберет к себе мать, не знаю.
– У тебя есть номер дочери? – спросил он, и, получив утвердительный ответ, тут же ввел его к себе в сотовый телефон. – Приду домой, позвоню.

Шарик, отцовский пес, выбежал навстречу, замахал хвостом.
– Больше не лаешь на меня, – Дмитрий потрепал собаку по загривку. Радостно взвизгнув, Шарик, встав на задние лапы,  прижал его ногу передними лапами. – Теперь мы с тобой должны ладить. О тебе, кроме меня, заботиться некому.
Словно поняв, о чем идет речь, пес тихо заскулил.
– Ладно, пошли я тебе что-нибудь вынесу поесть.
Он очистил кастрюлю и сковородку от остатков еды, затем налил в собачью чашку немного молока и ссыпал туда остатки еды. Шарик жадно стал хватать куски хлеба, картошки.
Дома он стал кормить отца.
– Йогурт ешь. Вкусный йогурт?
– Вкусный, – ответил отец.
– То-то же! Будешь есть, поправишься быстрее. Уже почти весна на дворе. Правда, морозы еще жмут отчаянно. Летом будем выбираться на улицу. Веселей будет.
Словно маленький ребенок, отец слушал внимательно и кивал в знак согласия.
– Тебе, батя, повезло, – продолжал Дмитрий, поднося ложку к отцовскому рту. – Вон соседка – одна, в голоде и холоде. А я с тобой. А знаешь, почему? Потому что это мой долг. И еще потому, наверное, что ты меня никогда не бил...
Отец захотел в туалет.
– Давай, батя, справляй свои надобности, а я пойду в другую комнату позвоню, – сказал Дмитрий.
Он достал сотовый телефон, нашел записанный номер дочери «Чеченки», нажал кнопку вызова. Послышались длинные гудки. «Значит, связь есть», – подумал Дмитрий. На втором гудке вызов был принят.
– Алло, кто звонит? – откликнулся женский голос на другом конце.
– Здравствуйте, это Наташа? Дмитрий вас беспокоит, сосед вашей матери.
– Что-то случилось с мамой? – голос зазвучал встревожено.
– Случилось. Вы разве не знаете, что ваша мать тяжело больна? У нее инсульт.
– Знаю, - спокойно протянула дочь. – Вы меня напугали, я подумала, что она умерла. Ух, ты, господи. Слава богу, жива еще. Вы мне хотели сказать только об этом - что она больна? Так я знаю. За ней же ухаживает соцработник… Люба, кажется, звать…
Женщина говорила быстро, как будто куда-то торопилась. Дмитрий дал ей выговориться.
– Наташа, я сегодня заходил к ней вместе с Любой, она лежит голая на полу. Понимаете, это трудно передать словами. На улице не май месяц. Ей нужен настоящий уход. Тепло. А у нее даже угля нет…
– Ах, мама! Сама виновата в своей судьбе. Сколько нервов потратила, чтобы она развязалась со своим уголовником. Так, нет же. Внукам ни копейки не послала, зато своему уголовнику регулярно передачи возила. Вот и довозилась – опять посадили его. Вот, пусть, он и помогает теперь ей. А я не могу. Я работаю. У меня нет дома условий.
– Вы не горячитесь, возможно, вам удастся выбрать время и приехать; сами посмотрите, может, что-то решите…
– Что вы от меня хотите? Чтобы я приехала и забрала ее?
– Да разве ж это важно, что я хочу? Вам решать.
– У вас все?
– Да, в общем-то, все. До свидания!
Дмитрий отключил телефон и вернулся к отцу.
– Батя, приготовься, – сказал  он, надевая резиновые перчатки, – будем, приводить тебя в порядок.
Он попытался повернуть отца на бок.
– Тише, – скривился старик от боли.
– Больно?
– А то нет...
– Терпи, а иначе мне не добраться до твоей задницы. Ох, ты и навалил! Но это хорошо, хоть клизму ставить не придется. Да?
– Конечно.
 Дмитрий взял отца за спину, отчего тот скривился от боли, и стал осторожно двигать на себя.
– Больно... – простонал отец.
– Потерпи, батя... Надо... – Дмитрий с силой, но, стараясь как можно мягче, повернул вначале ногу, затем туловище. В таком положении, недвижимое тело утратило равновесие и стало клониться. Чтобы отец не свалился лицом на кровать, Дмитрий стал придерживать его одной рукой. После чего ухватился свободной рукой за пеленку. Но вытащить с первого раза не удалось. Пеленка, словно приклеенная "Моментом", никак не хотела отставать от тела. Повторил попытку, но опять ничего не получилось.
– Твою мать, – выругался Дмитрий. – Не сдирать же ее вместе с кожей.
Удерживать отца в таком положении он больше не мог.
– Придется тебя повернуть на живот, – сказал Дмитрий.
– Да ложи ты хочь на живот, хочь верх тормашками, только больше не мучай меня!
Когда освободились две руки, он смог осторожно убрать с тела  прилипшую клеенку.
– Фу, батя... – вздохнул Дмитрий. – С одним делом, кажись, мы справились.
После чего, чтобы отец не задохнулся, быстро взял со стула чистую клеенку и попытался положить ее на место прежней. Но понял, что вряд ли ему это удастся сделать.
Легче было посадить отца в кресло. Он вначале посадил его на кровать, а затем не с меньшим усилием буквально перетащил в кресло.
– Вот теперь можно тебе посидеть, – сказал он, переводя дыхание. – Небольшое разнообразие, но хоть так... Да, батя?
– Да, сынок...
– Ничего, доживем до лета, купим инвалидную коляску – веселей будет. Да, батя?
Отец промолчал. Дмитрий лег на диван, время от времени, поглядывая на отца, который о чем-то разговаривал сам с собой. Вдруг  он услышал тихое всхлипывание.
– Ты что, батя? – спросил он.
– Ничего, сынок ... – слезы текли по бледным щекам.
У Дмитрия застрял комок в горле.
– Не переживай, батя, – он попытался хоть как-то утешить отца.
– Да не поправлюсь я уже ...
– Поправишься! Мы тебя еще женим.
– Нет, сынок, – он вздохнул. – Никто мне теперь не нужен. И я никому не нужен. Ты отдай меня в «дом престарелых». Мне тоскливо ... Не могу я... И тебе легче будет.
– Не выдумывай! Давай, лучше споем песню. Вдвоем. Во все горло. Как ты на это смотришь?
– Да-вай, – согласился, всхлипывая, отец. – Ка-кую?
Дмитрий задумался. Он знал много русских народных песен, все они одна за другой всплывали в его памяти. Какой из них отдать предпочтение?
Пока он думал, отец запел:
– Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, – донесся до него хриплый голос. – Головой поникла, до самого тыну ...
– Но нельзя рябине к дубу перебраться – знать судьба такая ... – подхватил Дмитрий в унисон.
– Знать судьба така -кая ...  отец снова заплакал.
– Знать судьба такая... – пели они  и плакали.
Слезинки быстро скатывались по щеке в рот Дмитрию, он чувствовал их соленый вкус, отчего становилось еще горше на душе...

На следующий день, утром, Дмитрий, раздвигая занавески, выглянул в окно. Ярко светило солнце. Приближающаяся весна брала свое. Возле дома «Чеченки» остановилась такси. Из нее вышла женщина лет сорока, она быстрым шагом направилась в дом старухи…

 

Звание дипломанта – ВОСКАНЯН Альберт Завенович – родился в 1957 года в  Баку в семье выходца из Нагорного Карабаха.  Окончил специальную среднюю школу милиции в Белгороде (БССШМ), затем Степанакертский пединститут и Мобильную академию мира. Член Союза журналистов Нагорно-Карабахской республики. Проживает в городе Степанакерт, Армения.  
Рег. номер. 93

Малыш

Самвел подошёл к могиле, положил восемь алых гвоздик на плиту. От пронизывающего ноябрьского ветра мужчина поёжился, поднял воротник куртки и закурил сигарету...
Каждый год 27 ноября он приходил на Мемориальный комплекс, чтобы положить цветы на могилу Малыша. Как правило, он задумчиво выкуривал у могильного камня пару сигарет и молча уходил...
С надгробной плиты на Самвела смотрел, стоя во весь рост, улыбающийся конопатый паренёк, одетый в камуфлированную форму. Мужчина долго глядел в весёлые, задиристые глаза Малыша и унёсся мыслями в то время, когда в Карабахе шли кровопролитные бои, и жизнь человека не стоила и ломаного гроша...
Мощное наступление неприятеля в Мартакертском направлении было приостановлено. Обе противоборствующие стороны окопались, не предпринимали никаких активных военных действий. Подразделение Армии обороны НКР, где служил Самвел, дислоцировалось в лесу, недалеко от села Кичан Мартакертского района. Люди смогли перевести дух, командир по очереди отпускал бойцов на пару дней, чтобы повидаться с семьёй, искупаться, сменить одежду...
Несколько месяцев назад к ним прибился невысокий худенький паренёк лет шестнадцати. По его говору было заметно, что мальчик из низинных сёл Карабаха. Командир вызвал его, поговорил, пригрозил, что, если тот не вернётся домой, то он будет вынужден «принять меры». Но мальчику некуда было идти – их село было под оккупацией неприятеля. Отец его пропал без вести, когда он и мужчины села прикрывали отход сельчан, спешно покидавших свои дома. Старики, женщины, дети уходили лесами, чтобы спастись от неминуемой смерти. Мать и двое сестёр мальчика теперь находились во временном лагере под Степанакертом...
Один из солдат знал отца мальчика, он слышал эту трагическую историю и подтвердил сказанное пареньком...
Командир не знал, что делать, и решил на свой риск оставить мальчика в подразделении, закрепив его за кухней. Вызвав своего заместителя по тылу, он передал мальчика под его ответственность...
По приказу командира паренька взяли на довольствие, выдали ему форму самого маленького размера. Радости мальчика не было предела...
Никто не знал точно, как его зовут, но с учётом возраста и комплекции мальчика, начали называть Малышом. Мальчик был смышлёный, его голос можно было слышать во всех концах временного лагеря. Он успевал принести из лесу дров, нарубить их, вёдрами носил из родника воду для кухни, помогал повару... Все знали, что если о чём-то попросить Малыша, то отказа не будет...
А однажды он пропал. Все забеспокоились, командир дал команду прочесать близлежащий лес, окрестности, но поиски не дали результатов. На всякий случай, он сообщил о ЧП вышестоящему командованию, получил нагоняй и приказ во чтобы то ни стало найти мальчика...
Больше всех переживал Самвел, к которому Малыш с первого дня потянулся и называл его «дядей Самвелом». Позже мальчик объяснил, что Самвел очень похож на его отца, пропавшего без вести. Большую часть своего времени Малыш проводил рядом с Самвелом…
Через три дня Малыш появился в расположении подразделения – чумазый, в оборванной форме и… верхом. Под ним была лошадь белого цвета, без седла. На шее животного болтался обрывок верёвки...
Оказалось, что Малыш рано утром сбежал с территории лагеря и вышел лесными тропами к расположению неприятельских позиций. Два дня он находился в непосредственной близости от неприятеля, прятался в лесу, питался ягодами и каким-то образом смог «экспроприировать» пасущуюся недалеко лошадь и теми же путями незаметно вернуться обратно...
Свой поступок он объяснил тем, что хотел доказать, что он взрослый и ему можно доверить оружие…
Командир недоверчиво выслушал рассказ Малыша, после чего вызвал начальника разведки, и уже вместе с ним они снова допросили его, попросили на карте показать маршрут его движения. Паренёк, естественно, в картах не разбирался, но с его слов быстро поняли, каким образом он смог перейти на противоположную сторону и вернуться...
Самвел, сидя под деревом, разобрал свой «Калашников», разложил детали на траве, и начал чистить их тряпочкой. Чуть раньше разведка сообщила, что неприятель что-то замышляет, и командир приказал всем проверить своё оружие...
Малыш лежал на траве рядом с Самвелом. Он был каким-то молчаливым, что не было похоже на него.
– Ты чего это, «Малыш», такой грустный? – протирая смазанной машинным маслом тряпочкой деталь автомата, спросил Самвел, скосив глаза на мальчика.
Тот молчал, покусывая травинку, потом, не глядя в лицо Самвелу, произнёс:
– Сон видел... Папа и другие мужчины, кто с автоматом, кто с охотничьим ружьём, стреляли, чтобы мы смогли спастись.. Папа, увидев меня, крикнул, чтобы я убегал... У меня на глазах пуля попала папе в голову, и он упал... Я закричал, побежал к нему... потом проснулся…
Самвел выслушал мальчика и, оторвавшись от чистки оружия, успокоил его:
– Это сон, «Малыш», не бери в голову... Жив твой папа... надеюсь, вернётся домой... Вставай, идём – скоро построение...
– Дядь Самвел, вы идите, я догоню...
Голос мальчика дрожал, чувствовалось, что он еле сдерживает слёзы...
Собрав автомат и закинув его на плечо, Самвел пошёл вперёд, в середину лагеря, где минут через 10 должно было быть построение...
Не пройдя и 50 метров, он услышал пронзительный звук падающих мин. Мужчина инстинктивно бросился на землю. Две мины разорвались позади него, там, где он был с Малышом. Обернувшись, он увидел мальчика, лежавшего под деревом с неестественно раскинутыми руками...
– Малыш! – закричал Самвел и, вскочив, бросился к мальчику, не обращая внимания на то, что обстрел лагеря усиливался.
Подбежав к тому месту, где лежал паренёк, Самвел наклонился и приподнял голову мальчика, положил на своё колено.
– Не закрывай глаза, Малыш, сейчас придёт медбрат... – кричал Самвел, глядя в веснушчатое лицо мальчика.
Глаза Малыша были прикрыты, на лице была видна гримаса боли. Вдруг мальчик тяжело приоткрыл веки:
– Папа... дядя Самвел... сон... – прошептал он и, улыбнувшись своей детской улыбкой, передёрнулся и испустил дух. Голова мальчика повисла…На груди паренька блеснул металлический нательный крестик... 
– Малыш! – дико закричал Самвел...
Хоронили мальчика на Мемориальном комплексе Степанакерта, так как село, где жил Малыш находилось в руках неприятеля...
Война закончилась перемирием. Много воды утекло с того времени, но Самвел часто вспоминал этого мальчика, и каждый год, в этот самый день, приходил на его могилу, где, стоя во весь рост, на него с камня смотрел весёлый конопатый паренёк, одетый в камуфлированную форму…

 

Звание дипломанта – ТАЛЫЗИН Николай Юрьевич – родился в 1958 году в городе Цимлянске, на Дону. Детство и школьные годы прошли на Русском Севере — город Инта, Республика Коми. Окончил Саратовское высшее военно-инженерное училище химической защиты. После демобилизации работает инженером на одном из заводов Саратова. Проживает в Саратове. Иногда, когда душа молчать не может, пишет рассказы...
Рег. номер 52

Последний ответ на неполученное письмо

Прости, папулечка, чуток опустило... Я опять могу с тобой разговаривать. Сейчас, нащупаю ручку и тетрадь и стану письмо сочинять тебе... Я же тебе, мой родненький папулечка, уже более семидесяти лет пишу... И говорю с тобой... Днем и ночью... Чаще ночами, особливо, коль трудно жизнь складывается.
Карандаш не наточен, ручка без чернил, а тетрадку мне опять не принесли... А просила же ведь, просила принести.
Я знаю, мой папочка, что ты  не виноват, что война такая подлая, и от неё нет ответа. Прости, опять накатило давление, башка чугунная, но почему-то улетает, улетает, улетает...
Сейчас, ужо скоро, внуки придут, аль детки мои, то бишь твои внуки. И, как я сразу не сообразила, твои кровинушки, мои внучки, твои правнучки. Кровушка наша родненькая, мой папулечка.
Я спала в своей кроватке, а ты ушёл на войну. Мне снилось, что ты, мой родненький папулечка, целовал меня и плакал. А я спала и улыбалась, мне было страсть как хорошо. Прости, папочка, что я не проснулась и не поцеловала тебя в последний раз. Прости, мой родненький. Прости...
Мы с мамкой ждали письма от тебя. Мамочка говорила, что ты ворогов всех перебьёшь и вернёшься к нам, мороженного принесёшь... и хлебушка. Но, письма от тебя всё не было и не было. Никогда не было!!! И хлебушка не было.
Папочка мой, я опять очнулась, я снова могу тебе письмо писать, то, что многие десятилетия пишу и закончить всё не получается. Только, прости, детки пришли, сейчас будут делать страсть какие больные уколы, таблетками пичкать. И, улыбаясь с натугой, пытаться накормить меня. Но, прости их, мой папочка, они же не знают, что скоро, ужо скоро, мне не надо будет писать тебе это бесконечное письмо, вот-вот, и мы будем вместе. Наконец-то!
Я знаю, ты хотел нам с мамой написать, но, быть может, не успел,  даже, стало быть, написал, но потерялось письмо в суматохе военной. Всяко бывало-то. А как ты-то сам потерялся? Как ты смог нас бросить, папка ты мой...
Мы ждали и ждали твоего письма, а тут фашисты нас бомбить стали, да всё по нефтеперегонному заводу. А мне соседский пацан Андрейка  сказал, что без керосина машины не ездят. Как же ты ко мне, мой родненький, без этого керосина приедешь? Он, керосин, хочь и вонюч, но без него ни тракторы, ни машины не ездють-то... И примус с керогазом не горят.
А я тебе, папка, сразу, с первых дней стала писать. Но, слегка брешу, сначала просто разговаривала с тобой. Каждый день, почитай. Правда. Мне сейчас врать не с руки: вот уж и свидимся вскорости. Почитай,  чуток осталось...
Сейчас я валяюсь, как отработанная и никому не нужная машина, выработала всё... Всё!!! А передо мной наша с тобой фото. Папочка, ты же помнишь, как мы с мамочкой и с тобой фотографировались в городе? Помнишь? Я спала с этой фотографией, целовала её, то бишь, тебя, много дней. Измялась фотография... Мамка обнаружила, заругала меня. А ведь, она и права: нас с тобой теперь трудно различить на этом снимке. А другого нет. Нет! Нет! Папка, я с тех пор и не могу видеть-то тебя... Сама виновата, смяла последнее фото... Папулечку своего.
Детки и внучки приходили... Кололи, мать их ити! Пичкали пилюлями и микстурами противными. А зачем они мне. Зачем? Мне булок, пряников, конфет, печения принесли. Сладкие, пышные, дух дурманит. А не хочу я их. В горло не лезут. Мне жирной жареной свинины хочется и пивка холодного... Только кто ж мне с этим грёбаным инфарктом осмелится всё это принести.
Папка, на второй год, как ты ушёл фашистов бить, я дома одна нередко сидела. Меня, малолетку, никуда с собой не брали. А на кухне, помнишь, ты стол сделал? Помнишь? У того стола были большие дверцы. Я на них каталась, пока никого дома не было. Как на карусельке: туда-сюда, туда-сюда. А ещё, от нечего делать, и от нечего кушать, я занимала себя перекладыванием кастрюль, сковородок, казанков в этом пузатом столе. А, чё? Нормальная игра для маленькой девочки, оставленной на весь день в одну.
Письмо твоё мы всё с мамочкой ждали. Врагов солдатики наши прогнали чуть дальше от нас, да и я подросла. Меня в школу послали, буквы я быстро выучила, что бы тебе письмо на фронт написать. И писала-писала... Но... то клякса с пера соскочит. То листка чистого не смогла найти. Прости, папочка, мы же на старых газетах учились писать буквы и цифры... Листок чистый как мне найти?
А потом училка наша, заполняя классный журнал, спросила: кто мой папка. Я с гордостью сказала, что фашистов бьёт, а та написала «пропал без вести». Врёт же она, папочка, как же ты мог пропасть, коль на войну пошёл добровольно. Врет же!!! Зараза! Хотя учительницы была не плохая и добрая, только ревела часто...
А, помнишь, папа, когда я в тот раз тебе писала, ну, когда в сознание приходила надысь. Про булочки, ватрушки, печения, пирожки... Сейчас задремала, и вспомнилось, как в то далёкое время, когда ты нас оставил навсегда, я, оставаясь одна дома, как всегда каталась на дверце кухонного стола. Потом, вооружившись лоскутком, достала со стола всю посуду, протирала и складывала в стол её. И вдруг, как же я раньше-то не заметила? Как же? Там в уголке корочка хлебца затаилась. Запылилась, горемычная, пауки её заплели липкой нитью. Но, то же хлебушек родимый! Я на него дула, подолом обтирала аккуратно, дабы ни крошки не смахнуть. Потом нюхала, лизала и сосала эту желанную и душистую корочку настоящего хлеба. А когда она ослизла от долгого сосания, я её заворачивала в вишнёвый листок. Спустя некоторое время, когда моя дорогая корочка подсыхала, опять слегка посасывала, но осторожно, что бы совсем её не сломать. Однако... она вскорости пропала, ссосалась... Что теперь те сдобные булочки и тортики? Корочку ту хочу, замусоленную.
Папулечка, прости меня, что тысячу раз принималась письмо тебе написать, но ни раз так и не написалось это проклятущее письмо-то. Сызмальства работа, потом детки, теперь внуки... Намедни правнучку приносили знакомить. Так та ж глазёнками вертела, даже не заревела. Вся на нас с тобой похожа: такая же наивная и бестолковая...
Папка, ты мой родимый. А коль написала бы я до конца письмецо тебе. А куда отправлять? Куда? Это я верю, что ты есть, а они решили, что «без вести пропал»... Пропал. Без вести. А на войну уходил с вестью али без вести таки шёл фашистов бить? Мамку и меня бросив, дабы пропасть без вести навсегда...
Всё чаще и дольше дрёма одолевает... Как в пропасть... Скорее бы уж... Встретимся с тобой, мой родной папочка. Только, прости меня, родименький, ты будешь молодой и красивый, как на измятом фото, с которым я спала в детстве, и которое и сейчас передо мной. А я явлюсь к папке своему вся старая бабулька, больная и дряхлая. Как же ты доченьку свою признаешь-то, папка ты мой родной?..

 

Номинация «Публицистика» 2019

 

1 место и звание лауреата – МОСКАЛЕНКО Юрий Николаевич – родился в 1961 году в Армавире Краснодарского края.  Писатель, поэт и драматург. Число просмотров его произведений только на интернет-журнале «Школа жизни.Ру» насчитывает около 13 млн. Недавно получил Благодарность Госдумы Российской Федерации за личный вклад в информационное сопровождение программы социально-экономического развития Калининградской области. Член МАПП.
Рег. номер 170

Последний бой поэта
Народному поэту Татарстана Фатыху Кариму – 110 лет

… Яркое синее небо, подёрнутое местами неплотными облаками. В зарослях ивняка, на берегу небольшой речушки, высвистывают свои причудливые трели соловьи. Густо цветёт яблоня. Нам, небольшому десанту литераторов и просто неравнодушных людей, приехавшим на открытие памятного камня Фатыху Кариму, то и дело приходится отмахиваться от комаров. Впереди – небольшая высотка, полыхающая желтым «огнем» из соцветий рапса, раскачивающихся на лёгком ветру.
Тихо. Умиротворенно. Кажется, этих мест никогда не касалась война. Но в ночь с 18 на 19 февраля 1945 года бойцам саперного взвода под командованием лейтенанта Фатыха Каримова было приказано взять высоту в 37,8 метра.
Восемь бойцов и командир. Санинструктор почти не считается. Что с неё взять, с девчонки. А впереди, на возвышенности, огневые точки врага.
Какую задачу решала эта высота в тактических схемах? Как человек военный, могу предположить – она прикрывала брод через речушку, переправившись через которую советские бойцы могли развивать наступление на Тарау, в 18 км от окрестностей Кёнигсберга.
…В сапёрном взводе полного комплекта людей раза в три больше. Но бои шли не один день, а потому и осталось в распоряжении младшего лейтенанта Каримова всего восемь бойцов. Но командир воюет с далёкой зимы 1941 года, многого навидался, так что опытен и смел.
Он понимает – каждый из его бойцов стоит дюжины. Что рано или поздно им удастся выявить все огневые точки, и тогда можно будет соединить свои силы в три тройки. Две прикрывают штурм с флангов, одна во главе с ним подавляет огневые точки.
Самая большая беда – снизу они, как на блюдечке, гитлеровцы следят за каждым движением и открывают огонь по первому шевелению не то, что человека – густых белёсых метёлок. Именно для этого они не скосили их осенью и не подпалили зимой.
Фатых внимательно вглядывается в высотку, отмечает места, где залегли пулемётчики. Для этого необходимо чуть-чуть приподняться над землёй, что очень опасно.
Гитлеровцы тоже быстро определяют, кто здесь главный, и большую часть огня переносят на командира. «Вот и хорошо, – шепчет Каримов, – так мы быстрей выясним, сколько вас, гадов, и чем вы располагаете».
На военном языке есть такое определение – вызвать огонь на себя. Именно так и действует лейтенант.
Но игра со смертью – очень прескверная штука. Уцелеть практически невозможно. Ведь у фашистов помимо пулемётов есть ещё переносные миномёты «leichter Granatenwerfer 36», которые они применят, как только убедятся, как расположились наши бойцы. И в первую очередь по командиру.
Кому как не сапёру знать эту штуку? Калибр на ширину спичечного коробка, 50 мм, масса мины – 910 г, скорострельность – 15-25 выстрелов в минуту, если сыпанут из трёх миномётов – мало не покажется.
Фатых принимает решение сменить позицию. Он начинает отползать. И тут же с высотки раздаётся протяжный свист первой мины.
Засекли точно – там, где незадолго до этого находился офицер, плюхаются мины, выворачивая крупные комья земли.
Огневые точки установлены, теперь главная задача пробраться в «мёртвую» зону, которую не задевают ни пули, ни мины.
Фатых подзывает к себе младших командиров – сержантов Пригодина и Кушнаренко. Коротко ставит задачу: атаковать в лоб не имеет смысла, он с двумя бойцами совершает обходной манёвр, а сержанты со своими тройками имитируют наступление по флангам, усиливая огневой натиск и отвлекая внимание врагов. Сигналом для атаки Каримову будут крики «ура».
Следующие пять минут боя самые напряженные – пан или пропал. Интенсивность нашего огня увеличивается, фашисты всё свое внимание приковывают к полудюжине наших смельчаков. А штурмовая тройка беспрепятственно пробирается в тылы обороняющихся.
С криком «Ура» у подошвы высоты лейтенант начинает свою атаку. Гитлеровцы растеряны, часть из фашистов не успевает повернуть свои пулемёты и автоматы, срезанные очередями, кто-то кубарем скатывается с высоты, третьи бросают оружие и поднимают руки, сдаваясь в плен.
Ещё полминуты и сапёрный взвод собирается на высотке. Каримов обнимает каждого, подбадривает. После чего приказывает сержантам построить пленных, дать им в руки два шеста с подвязанными на концах белыми платками. И «шнель» с высотки в расположение советских войск.
А затем показывает бойцам, кто и где должен расположиться для отражения вражеской контратаки.
В горячке боя он не сразу обращает внимание на то, что «поймал» пулю. Но девочка-санинструктор уже рядом и перевязывает рану.   
Времени на это практически нет. Гитлеровцы, перегруппировавшись, серой цепочкой карабкаются в гору, пытаясь отбить высоту.
Но бойцы сапёрного взвода уже заняли позиции и держат под огнём самые уязвимые участки. К тому же преимущество в высоте перешло к советским воинам – фрицы на своей шкуре понимают, как тяжело атаковать, когда любой из них на мушке.
Первая контратака всегда «пристрелочная» – нужно понять, откуда ожидать главную угрозу. А она исходит от брошенных пулемётов, с которыми «иваны» могут обращаться не  хуже их самих.
Короткая перестрелка, не более пяти-семи минут, и первый штурм захлёбывается. Фашисты откатываются, «зализывают» раны и ждут пусть небольшого, но подкрепления. Им тоже не с руки оставлять высоту, она прикрывает стратегически важную дорогу, куда под прикрытием огня с 37,8 могут хлынуть наступающие на Кёнигсберг русские.
А на высотке отважный взвод перевязывает раны, готовясь отразить новую вылазку.
– Как думаете, братцы, отобьёмся? – с тоской спрашивает кто-то из бойцов.
– Куда мы денемся? – подходит к нему командир взвода. – Сколько мы уже прошагали, проползли бездорожьями войны. Мечтали тогда, три года назад, что добьём фрицев в их логове. Видишь, там впереди – Кёнигсберг. Паучье гнездо гитлеровского милитаризма. Много веков здесь зарождались самые захватнические планы. А теперь враги сидят под защитой своих крепостей, домов и дрожат от страха. Они знают, их ожидает возмездие.
Мы сражаемся здесь, на этой земле, а где-то в Москве уже чертят планы, как с наименьшими потерями взять Берлин, окончательно раздавить фашистскую гадину. Судить всю эту гитлеровскую клику самым справедливым судом.
– Эх, дожить бы! Чувствую, война вот-вот закончится…
Договорить не успевает – фрицы снова взбираются на высотку.
Вторая контратака ожесточеннее, чем первая. Враги понимают, силы у защитников высоты небеспредельны, а потому стараются навалиться всеми силами. Плотность огня возрастает, голову поднять невозможно.
Вот уже один из воинов вскрикивает из-за попавшей в него пули, затем второй. Но никто и не думает покидать поле боя. Будут сражаться до конца.
Наконец натиск фрицев стихает, они делают последнюю попытку взять высотку, дают залп из всех видов оружия, и откатываются назад.
Лейтенант Каримов стискивает зубы, он вторично ранен.
На этот раз все серьёзнее – от потери крови участок высотки впереди – начинает расплываться. Вот-вот, Фатых потеряет сознание.
Но снова на помощь приходит санинструктор.
Он смотрит на неё своими карими глазами, немного прищурясь, и еле-еле раздвигает в улыбке серые запекшиеся губы.
– Ничего, сестрёнка, мы ещё повоюем.
А у той в глазах закипают слёзы. Она внимательно оглядывает командира.
Небольшого роста, с впалыми щеками, серым лицом: вот уже несколько недель отдыхать не приходится. Зато вдосталь трудной солдатской работы – атаки, бои, ночёвка в поле. В снегу или на раскисшей в кисель земле. А выдаётся минутка-другая, достаёт блокнот и пишет на непонятном ей языке.
Строчки ложатся неровно, но они всегда почти одинаковы по длине.
Однажды она набралась смелости:
– Это стихи?
– Да, – объяснил Фатых. – Они помогают мне жить.
– Но вы же не Пушкин?
– Нет, конечно, – в его глазах лучатся добрые искорки. – Стихи помогают мне разговаривать со своим жасмином – так я называю любимую жену Кадрию. Мы с нею, как цветок со стеблем, а ещё есть тоненькие трепетные лепестки – это наши девочки – Ада и Лейла. Пока их только двое, но вернусь с войны – их будет трое, четверо, пятеро! Дети – истинные цветы, которые дарует нам всевышний.
Он погружается в свои думы и не замечает, как санинструктор вытирает слёзы, уже не таясь. Сколько же в нём силы духа, несгибаемой воли, если в минуту опасности мыслит не о себе, а о других.
Туго забинтовывая рану, чтобы остановить кровотечение, она вспоминает, как уважительно к нему относятся солдаты взвода. Да что там взвода – Фатых Каримов, человек, которого любят все, кто о нём знает или услышал его стихи…
– А он вправду, как Пушкин? – спросила она у политрука части – майора Лагуна.
– Ну что ты! Нашла с кем сравнивать! – доверительно произнёс майор. – Александр Сергеевич, хотя и великий поэт, но – барчук. Как и Лермонтов. А наш Фатых – кровь от крови народный. У него семеро братьев и сестёр, в девять лет он потерял отца и сполна испытал нужду.
Всё зависит от того, как и о чём писать. «Евгений Онегин» – красиво, но для избранных. А Карим делится со своим народом радостью бытия, тем, что окружает человека. В его стихах слышны дуновение ветерка, журчание ручья, восторженные гортанные крики птиц, возвращающихся в родные края с юга, первый ликующий хор пробудившихся лягушек, стрекот цикад на вечерней зорьке.
Его стихи – огромное, наполненное тысячами красок и звуков полотно. Именно таким видели и видят этот мир его предки и миллионы людей, которым посчастливилось жить в одно время с этим великим человеком. Он ещё больше красок добавил, ведь впервые за тысячи лет простой народ строит своё счастье. Передать этот энтузиазм и задор, восхождение людей к новым вершинам, дано не каждому…  
Погрузившись в воспоминания, она не сразу замечает – бинт намотан полностью. Отматывает на ладонь, чтобы была возможность затянуть узел покрепче.
Потом снова вглядывается в черты лица поэта.
– Зачем ты пошла с нами? – неожиданно строго спрашивает Карим. – Ты могла остаться, отправиться с другими. Мы можем погибнуть…
– Ничего-то вы не понимаете, – в сердцах бросает она и отползает, чтобы успеть перевязать других раненых…
Тёплая волна заполняет его душу:
– Моя Кадрия поступила бы точно так же…
Фатых мысленно переносится в Казань, в декабрь 1941 года. Он с Адой и Лейлой отправился в цирк. Но девчонки на арену почти не смотрели, они вцепились в него маленькими ладошками и боялись, что вот сейчас вспыхнет свет, артисты раскланяются, а папа исчезнет.
Разве есть в жизни минуты, наполненные большей благодатью?!
… Гитлеровцы снова поднимаются в атаку. Фатых нажимает на спусковой крючок, стреляет очередями и не знает, что в это самое мгновение он уже «обозначен» в кружке прицела снайперской винтовки, а фриц только выжидает момент для выстрела.
Щелчок винтовки, горячая пуля, вырывающаяся с бешеной скоростью из дула – какое-то время живут в разных измерениях с Каримовым. Они встретятся через несколько секунд. И это грань между жизнью и бессмертием, которую нельзя ни стереть, ни отменить…
Командир взвода больше не увидит широту своей родной Итили, не вдохнёт полной грудью аромат цветущего луга, не почувствует, как с него бережно снимут командирский планшет с блокнотами, шинель, сапоги, всё аккуратно сложат стопкой и прикроют, чтобы фашисты не забрали.
Взвод без командира отобьёт ещё две контратаки. Но силы слишком неравны. На этой высотке завершат свой земной путь все девять человек из сапёрного взвода и санинструктор.
… Мы стоим с Лейлой Фатыховной у памятного знака, установленного на мести гибели героев.
Ей уже под восемьдесят лет, более полувека она почти каждый год приезжает сюда. Сначала с мамой и сестрой, а теперь одна.
Я читаю ей стихи, которые посвятил Фатыху Кариму.

Душа поэта тоньше аромата
Фиалок нежных меж стволов берёз…
Её одежды – рубище солдата,
Что соль впитало материнских слёз…

Ей пищей служит вечная надежда,
Мечты о верной и святой любви…
И ждут её – философ и невежда,
Предчувствуя весенний ток в крови…

Но лишь поэт способен на такое –
Грозой весенней поразить сердца…
И это пламя – вечное, живое –
Бесценный дар всем людям от Творца!
   
Лейла Фатыховна улыбается. То ли стихотворению, то ли пробуждающейся весне. Главное – мы помним великого татарского поэта, отдавшего за свободу и независимость Родины свою жизнь…

*   *   *
А потом мы возвращаемся в Багратионовск. Проходим мимо школы, к мемориалу, где перезахоронен поэт. Аккуратно кладем на гранитный постамент цветы. Замираем на минуту, вспоминая Фатыха.
– Давайте я проведу вас по улице своего отца, – приглашает Лейла.
Мы отправляемся по небольшой улочке, которая носит имя Ф. Карима.
Задаю самые животрепещущие для себя вопросы.
– Почему есть два варианта написания имени вашего отца?
– На татарском языке пишется Фатих, а в переводе на русскую транскрипцию – уже Фатых. Так что и одно, и другое написание правильные…
– В некоторых источниках воинское звание у Карима «младший лейтенант», а на памятнике он изображен в лейтенантских погонах? Где правильно?
– Во время последнего боя отец был младшим лейтенантом, но, возможно, было подписан приказ о присвоении ему очередного воинского звания, и он об этом так и не узнал. А на памятнике восстановили справедливость.
– На гранитном постаменте выгравированы такие строки, которые написал Фатых Карим:
Забыв о смерти, в жизнь поверьте,
Любите Родину свою!
За верность Родине бессмертье –
Награда храброму в бою…
– Именно эти строки мой отец не писал. Это вольный перевод одного из его стихотворений, написанных задолго до Победы. Оно очень лирическое, затрагивает струны души, в нём тоска по своей Родине, семье, людях, которые его окружали. Здесь же совсем другой стиль, не свойственный отцу.
Возможно, с татарского языка стихи переводить очень сложно. Но могу предположить и другой вариант: кому-то очень хотелось, чтобы слова звучали более весомо, соответствовали граниту, на котором они высечены.
Мы опять замолкаем.
Я признаюсь:
– Читал не так уж много стихотворений на русском языке Фатыха Карима. Мне кажется, он очень лиричен, умеет показывать людям то, мимо чего они проходят в суете будней. Ведь понятие родина, любовь, жизнь состоят из множества мельчайших эпизодов, которые у одного человека остаются в памяти, а другого абсолютно не трогают, «проезжают» мимо.
На мой взгляд, тяжелее всего переводить именно лирического поэта. Для этого переводчик должен не только разбираться в тонкостях языка, но и сам замечать то, что способно взволновать, добавить эмоций, превратиться в будущее «воспоминание». Быть неравнодушным человеком к поэзии того литератора, о котором собирается поведать своему народу.
Несколько раз пытался переводить с сербского классика европейской литературы Радосава Стояновича. Чувствую его поэзию и прозу нутром, а вот выразить все предельно точно не получается. А это как взять фальшивую ноту в музыке. И потом после некачественного перевода у людей может возникнуть ощущение того, что никак не тянет этот человек на народного поэта. Мол, и он позволяет себе «халтурку».
С момента гибели Карима прошло почти три четверти века. За это время выросло три-четыре поколения поэтов. Кому-то из них удалось встать вровень с ним?
Лейла Фатыховна задумывается…
– У нас достаточно много и хороших поэтов, и писателей. Но не будем забывать, что в творчестве любого человека в первую очередь проявляется его мироощущение, пережитое, накопленный опыт. Невозможно добиться такого накала души, который возникает, к примеру, на переломном моменте жизни, когда напрягается каждый нерв, а секунда кажется вечностью.
Мой дедушка был священнослужителем. Он умер относительно рано, не увидел даже того, как отец стал взрослым. Но он научил каждого из своих детей главному – быть честным, совестливым, щедро делиться последним кусочком хлеба, если у кого-то нет и крошки.
Что такое не иметь возможности обнять самого дорогого тебе человека, я хорошо знаю по себе. Стараешься каждый день выполнить немного больше того, что можешь. Потому что у тебя есть неосознанный долг перед тем, кто уже ушёл. Отец должен тобой гордиться! А потому никаких поблажек себе.
Я не литератор и не поэт, я могу судить творчество отца только душой. Но мне кажется, что проникновенные стихи получались у него из-за того, что он, сочиняя свои строчки, видел глаза того человека, для которого он пишет, чувствовал все его беды, радости, переживания. Это называется – сопричастность. Он любил людей, понимал мотивы их поступков, всегда старался даже в самом неудачном раскладе чьей-то судьбы, взрастить искру надежды, поддержать, показать – самое страшное уже позади.
Знаете, это чем-то напоминает случай, когда маленькую девочку для того, чтобы её лучше слышали родные и близкие, ставят на небольшой стульчик или табуретку. Но это не совсем точное сравнение. Отец, словно давал своему читателю и слушателю мощный нравственный фундамент, твёрдую опору, с нею гораздо легче шагается по жизни. Или можно сказать так: всегда старался подставить своё плечо…
А ещё я заметила: люди, соприкасающиеся с творчеством отца, в чём-то непременно изменяются. Они теряют право писать плохо. Есть народный поэт Татарстана Ренат Харис, доктор филологических наук Рамиль Сарчин, таких имён и у нас, и в соседней Башкирии, превеликое множество.
Они, как и отец, пишут не чернилами, а сердцем.
А стихи, как родник, который питает народные таланты, позволяя им раскрываться всеми своими яркими кристаллами.
И это главный итог жизни поэта Фатыха Карима. 

 

2 место и звание лауреата – ФРОЛКИНА Татьяна Юрьевна – родилась в Ленинграде.   С детских лет посещала ЛИТО В. А. Лейкина. Много публиковалась в литературных журналах. Поэт и прозаик. Ищет новые пути в творчестве. Член СПб Союза Писателей. Проживает в Санкт-Петербурге. 
Рег. номер 101 

        Блокадная история моей семьи

Все мы родом из детства.  Я  росла в Ленинградской семье. Папа и мама- инженеры. Мой маленький мирок вначале ограничивался рамками тесной квартирки у метро Электросила и большой комнатой  с игрушками в доме напротив. Туда по утрам приводили меня и других ребятишек, оставляли на бесконечно длинный  день и поздно вечером забирали. 
Довольно рано - из рассказов папы, мамы, бабушек, воспитательниц в детском саду, из книжек, которые мне читали взрослые, из песен, льющихся из огромного коричневого ящика на кухне, я узнала о войне. Это мне тогда казалось - непостижимая вечность! Целых  20 лет назад утро начиналось не с "Пионерской зорьки" и с запаха яичницы, а с монотонного стука метронома в  пустой холодной комнате, зловещего воя сирены и ярких огненных вспышек, прорезающих насквозь серое низкое небо. 
Это сейчас я понимаю, что 20 лет - ничтожно  краткий миг, за который и оглянуться толком не успеешь, не то, что дом перестроить. 
А тогда я с  жутким  страхом смотрела вслед проезжающей  мимо  громыхающей  дощечке на маленьких колесиках. К дощечке были привязаны ремнями спрятанные в грязные обмотки, как мне казалось,  детские ножки. Ножки крепились к ватнику. А наверху  -  голова взрослого дяденьки. Папа объяснил мне, что это - вовсе не сказочные заколдованные карлики, а доблестные воины, отдавшие частичку своего тела на съедение злой войне. Что бы жили мы. Что бы никогда не повторилась на Земле эта страшная беда - война.
В гостях у тети Вари меня пугала  стоявшая в прихожей  нога  в мужском ботинке. Свою родную  дяде Саше отрезали в медсанбате под Волховом. А эту, жесткую и скрипучую, ему выдали недавно. 
- Все по блату! Не дождаться этой  очереди! -  сердито говорила тетя Варя, натирая касторовым маслом верхнюю часть страшной ноги. - И режет ведь как ему, проклятая! Больно!  До крови!
Льется кровь людская.  Льется по сей день. Льются слезы детские.  Вот опять слезинка  по маленькой щечке сползает.  Слезинка, глубины которой не стоит ни  одна мировая теория.
     
 В 1959 году  Генеральной Ассамблеей ООН принята декларация прав ребенка.  В 1989 г. на международном уровне принята Конвенция о правах ребенка - документ из 54 статей.  Основным актом о правах ребенка в России является Федеральный закон от 24 июля 1998 г. № 124 - ФЗ "Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации". 
В последнее время у нас  часто  стали говорить  о правах ребенка, о беззащитной  детской психике.  Например, прикрикнул учитель на распоясавшегося  двухметрового верзилу, чиркающего  в учебнике  фломастером - нанес удар по детской психике! Какой злодей - мог бы ведь мягко пальчиком погрозить! 
Много пишут о последствиях детской психологической травмы - и  характер впоследствии у человека   формируется злой, ожесточенный, и депрессии часто накрывают, и фобии различные преследуют, и наклонности нехорошие развиваются. Это так. 
Но тогда  какими же  неадекватными монстрами согласно этим теориям   должны вырасти дети, пережившие боль настоящей войны!
Дети, пережившие Ленинградскую зиму 1941-1942 годов, засыпавшие голодными  и просыпавшиеся  в объятьях смерти! Послевоенные дети, не познавшие тепло материнских рук в бесчисленных детских домах! Какой же должна быть ваша психика? Кто ответит за ваши искалеченные души?
Но вы не ожесточились.  Я люблю рассматривать старые фотографии - сколько света в лицах! И платьице из бабушкиного перешито, и туфельки мелом набелены, а в руках - книга! Работали, учились в вечерних школах, техникумах. Встречали на Стрелке  рассвет с любимыми. Растили детей. Строили Великую Страну. А что  она, эта Великая Страна, подарила им в финале жизни? Рухнула Страна. Как карточный домик, рассыпалась в один миг.

Но они, дети войны, живы. Еще живы! Живите долго! Живите!
Я выросла в Ленинградской семье. И этим сказано все.
Только в последние годы мама стала делиться воспоминаниями своего блокадного детства. И  вновь  в ее глазах читается этот панический ужас - не потеряться!  Эвакуировались в марте. Долго, бесконечно долго ехали через всю страну поездом. Под обстрелами. С остановками на неделю - разбиты пути. Но на каждой станции для эвакуировавшихся  был организован кипяток и часто  простая еда - хлеб, картошка. Порядок был не чета нынешнему! Бабушка уходила на станцию с маленьким бидончиком, долго стояла в очереди за пайком. А маленькая, худенькая пятилетняя девочка в кроличьей шубке и сером пуховом платке ждала  в тесном вагончике-теплушке. Ждала, всматривалась тревожно. Она очень боялась, что бабушка не успеет  ко времени и поезд поедет. Это чудовищный  страх  для маленького  ребенка - потеряться в незнакомом месте. Страх, преследующий до сих пор!
Мама  моя, высококлассный инженер, ударник коммунистического труда, награждена почетными грамотами. Но всю жизнь она необыкновенно мнительна, ранима, постоянно чего-то опасается, переживает  по любому поводу. Она трудно сходится с людьми, очень замкнута. Она очень настороженно смотрит на окружающий мир, как будто ждет подвоха. Так ждала беду, так отгоняла  беду голодная, испуганная  девчушка,  высматривавшая   из   дверного  проема насквозь продуваемого вагона  свою маму. 
И папа только перед уходом поделился страшными воспоминаниями детства. Огромная, когда то шумная коммунальная квартира. В  холодной кладовке спрятан завернутый в одеяло трехлетний братик. Он уже не плачет. Он больше никогда плакать не будет.  А потом - эвакуация по Ладожскому озеру.  Апрель - лед проседает и разламывается под колесами. На глазах провалилась идущая впереди машина. Некоторым людям удалось выскочить. Они отчаянно машут - возьмите, возьмите на борт! Но молча и угрюмо едут машины мимо. Каждый килограмм на счету.
- Мамочка, возьмем мальчика. Он маленький. Он легкий. Пусть вместо Павлика у нас будет жить. Но бабушка только сильней прижимает папу к себе. Вот и берег. Доехали!

Детям войны сейчас где-то лет по 80. У них давно нет ни мамы, ни папы. Они очень нуждаются в простой человеческой поддержке. Не обижайте их.
Быть может, они очень надоели вам своими непонятными жалобами, милые феи  в белых халатах? 
- Где болит? На что жалуетесь?
- В голове стреляет, вроде в боку еще....
Прошу вас - будьте снисходительны! Притворитесь добрыми. Это душа болит у стариков. Душа. 
Быть может, вы – милые,  интеллигентные дамы, посаженные нести  культуру в массы, устали от присутствия  этих потешных  старушек в допотопных  шалях? Потерпите! Притворитесь, что рады им. Пусть почаще приходят они в вашу библиотеку, концертный зал, дом культуры. Устраивайте для них праздники! Приглашайте лучших артистов! Искусство исцеляет!
Быть может, вы - слуги народа, депутаты и их многочисленные помощники, потратили  бы некоторые  средства на замену каруселей в увеселительном центре или на постройку нового торгового комплекса? Поверьте - подождут карусели! А торговых комплексов настроено больше, чем больниц.
Все мы родом из детства. Я выросла в Ленинградской семье. В семье детей, переживших страшную зиму 1941 - 1942 годов. Маме было 5 лет, папе 7.

Я просто зарифмовала папин рассказ. Придала ему стихотворную форму. 
Вам, детям блокады, посвящаю.

Я ПАВЛИКА НА САНОЧКАХ ВЕЗУ.                      
Нам повезло, что Павлик умер в среду.
А карточки давали в понедельник.
И птичью норму эту мне и деду
До крошки мама тщательно поделит.

Соседка Валя точит гайки, вроде
Для танков. Только это есть секрет.
Случается, покормят на заводе.
И я бы мог. Сказали - мало лет.

А Вовку взяли. Он - здоровый боров.
Дразнили в классе: "Вовочка - жиртрест!"
И у станка, гляди, суровый норов.
Зевнешь - и с голодухи палец съест.

А дед спалил последнего Толстого.
Сыта «буржуйка»  миром и войной.
И почтальонша с тощей сумкой снова
Глаза отводит, встретившись со мной.

Метет вовсю. И нет ВСЕМУ предела.
Я Павлика на саночках везу...
И очередь у Сфинксов поредела,
Что за водой у проруби внизу.

 

3 место и звание лауреата – КУЛИНЧЕНКО  Вадим  Тимофеевич – родился в 1936 году в городе Острогожске Воронежской области. После окончания Высшего военно-морского училища Подводного плавания  в 1958 году проходил службу на Северном флоте. Служил на дизельных, атомных лодках и в штабе Северного флота. капитан 1 ранга в отставке, ветеран-подводник, участник боевых действий. (Израильско – Египетская война 1967 года, боевая  служба в Средиземном море на атомной подводной лодке «К – 131»). Проживает в г. Балашиха, Московской области.
 Рег. номер 18

Война - победа

Мировое сообщество эксплуатирует военную тему так, как подсказывает ситуация.
Война всегда рассматривается в категориях целей и средств. И подвиги, и предательства совершаются во имя чего-то и ради чего-то. Может быть, поэтому никому и не удаётся изобразить (раскрыть) ту нравственную трансформацию, которая могла бы оправдать всемирные бойни 1 и 2-й мировых войн, и тех, что происходят, и по сей день (Югославия, Ирак, Сирия…). Это, пожалуй, сумел сделать только Лев Толстой в лице капитана Тушина («Война и Мир»), признавшим главным в войне переживания отдельного человека, вынужденного по воле кого-то переживать все страдания, выпавшие нам в этом мире. Все остальные изыскания в этой области и капиталистические, и социалистические, и все прочие сводятся только к личностям великих мира сего, или орудиям уничтожения человека (артиллерия – «бог войны», ракетная угроза, атомные боеголовки и т.д.). А между тем война – полигон, на котором проверяются моральные качества человека. Она тот эталон, с которым можно сверяться ежеминутно. В отличие от Магниток и колхозов, перестроек и реформ, победу в войне трудно рассматривать с разных сторон. Она есть – и точка. Все остальные вопросы – второстепенны. А вот последствия Победы – это уже другая тема и, как я сказал выше, эксплуатируется в зависимости от ситуации, и не только в мировом масштабе, но и внутри страны победительницы.
Праздник Победы, тем не менее, остаётся праздником Победы. В нём воплотилось счастье и слёзы тех дней, когда народ сумел поставить точку в многолетней борьбе с самым страшным и безжалостным врагом, какой появлялся в последние века. В те годы народ почувствовал, что смертельная опасность грозит самому факту существования народа и страны, и война стала действительно отечественной – народной. Более того, в те годы, особенно на фронте, люди почувствовали, что и они кое-что значат в государственной машине, что отдельный человек – не просто винтик гигантского механизма. Именно на передовой свершалась война. И видна она лучше всего из окопа, а не их штабов и политотделов. Любые гениальные замыслы и стратегические ходы полководцев – лишь расчёты и решения. Непосредственно победы добывали солдаты и офицеры взводов, рот и батальонов, эскадрилий и батарей. К сожалению, их ратный труд не всегда знали и правдиво отображали в своих донесениях штабы и политотделы, и не только потому, что находились вдали от передовой, а потому ещё, что больше любили себя, чем солдата. Именно тогда в войсках появилась поговорка, бытующая и поныне – «На фронте орденов не дают!». В основном, только благодаря журналистам мы сегодня восхищаемся подвигами героев. И ощущения этого вплетались в победный венок наряду с праздничными и траурными цветами. Вот почему я не приемлю изыскания некоторых авторов, утверждающих, что «войну выиграли штрафники». Да, в жизни, тем более на войне, бывает разное, но всё – таки одержать Победу позволил массовый, правдивый героизм моего НАРОДА !
Мы очень хорошо знаем, что победили в Великой Отечественной. Не могли не победить – добро против зла! 9 мая 1945 года всё казалось очевидным. Война закончилась, мы победили! Но уже тогда, в первый день мира, задавались вопросы, ответы на которые должно было дать будущее. Кто победил и почему, кто выиграл от этой Победы? К сожалению, только не мы. За 74 года после войны не один раз менялись оценки трагических событий тех лет. Даже академические издания по истории Великой Отечественной войны грешили субъективизмом, подстраивались под власть имущих.   И вина за это лежит не на народе, а на руководителях страны, которые, как не печально, по талантам были гораздо ниже тех генералов, которые выиграли войну.
То, что началось в Союзе в середине 80-х годов прошлого века, ошеломило мир. Но ведь ровно за 30 лет до Горбачёвского  27 съезда был 20-й Хрущёвский съезд. Дело не в самих идеях, а в их носителях, кажущимися на первый взгляд героями и новаторами, а по сути такими же несовершенными смертными, но только с амбициями.
Со временем, удаляясь от 1945 года, войну превращали одни в страшную реальность, что фактически так, другие в оптимистическую трагедию. Но впечатления тех грозных, мучительных, кровавых дней никогда не изгладятся в памяти тех, кто воевал. Страхом и отчаянием, холодом и голодом, ранениями и смертями, мужеством и героизмом, победами и поражениями были наполнены те дни. Вечность была сконцентрирована в четыре года, а то и в минуты, даже секунды. В мгновения смертельной опасности души обнажались до самого последнего нерва. И люди творили невозможное.
 Всё меньше остаётся людей, которые пережили ужасы той войны, оккупации, унижений на чужбине. На смену им приходят новые поколения, которые и книжек своих не хотят читать, а больше впитывают западную литературу с воспоминаниями бывших «героев» Рейха. И что удивительно, наша интеллигенция оправдывает это, придавая прах своих отцов и дедов. Неужели мы уже так глубоко пали, что не верим своей истории!?
В последние годы историки и общественность получили много новых документов, ранее неизвестных. Их трактовку нам преподносят люди не испытавшие, что такое война. Оценку минувшей войне даёт поколение историков, которые её не видели.
При всяких оценках войны незыблемым должен оставаться непререкаемым исторический факт – героизм советского народа. А иначе мы не победили бы!
И те негативы, которые выискивают отдельные журналисты типа Сванидзе и Млечина конечно были, но зачем их выпячивать, делая чуть ли не основополагающими. А вот такой слой участников войны, детей от 7 до 14 лет, которым сегодня от 70 до 84 лет, почему-то никто не хочет слушать. А ведь и они скоро уйдут. Наверное, этого и ждут «правдолюбцы» журналисты, чтобы утверждать свою историю прошедшей войны. 

Мальчишкой я пережил все ужасы оккупации, когда чуть не лишился матери, в 1947-1950 гг. от отца инвалида, защищавшего Ленинград, узнал, откуда появилась у наших людей ненависть к фашизму, и что такое «ходить в рукопашную». Взрослея, мы узнавали  «Как закалялась сталь», а потом и то, что «Я после первого стакана не закусываю» в Шолоховской «Судьбе человека». «Русский характер» Алексея Толстого у нас вызывал слёзы.
Первое и, пожалуй, главное, что я узнал правду о войне из рассказов моего отца и его друга Тимофея, который четырежды бежал из немецких концлагерей, и чудом остался жив. Мне было тогда уже 15 лет,  и я мог анализировать услышанное. 
Они мне чистосердечно рассказали, за что сражались: «За Родину!» - это в их устах звучало без пафоса и обыденно, но значимо. Второе: «За семью!» - сегодня это звучит как-то необычно. Но, а дальше были и чувство человеческого достоинства, ненависть к врагу и прочие философские понятия.  
Когда 20-й съезд развенчал «гений вождя», победителем остался только народ. Война превращалась в оптимистическую трагедию. Константин Симонов своим романом «Живые и мёртвые» (1959 г.) пытается превратить оптимистическую трагедию в трагедию классическую. Однако, и в толстом романе так и не нашлось места, чтобы внятно объяснить, за что сражался народ-герой. В романе есть такой эпизод, когда главный герой Синцов спрашивает – «Что дороже: человек или бумага?», на что сам автор, уходя от обозначенного в заголовке конфликта в бюрократические дебри, отвечает: «Человек с бумагой!». Сегодня на этот вопрос с полным основанием после анализа действительности, и не только, можно ответить: «Человек с деньгами!», а точнее будет просто «Деньги!».
Не давало ответа не менее знаменитое и Шолоховское произведение, вроде бы с ответом в заголовке, но это был только заголовок, а не суть – «Они сражались за Родину» ( главы романа печатались в «Правде» в 1943, 1944 и 1949 годах – В.К.). Роман сыграл свою мобилизующую роль, он вселял надежду. « - Солдаты! Родина никогда не забудет ни подвигов ваших, ни страданий. Спасибо за то, что сохранили святыню полка – знамя. Пусть враг временно торжествует, но победа будет за нами…. Вы принесёте ваше знамя в Германию! И горе будет проклятой стране, породившей полчища грабителей, насильников, убийц, когда в последних сражениях на немецкой земле развернутся алые знамёна нашей…. Нашей великой Армии – освободительницы!.. Спасибо вам, солдаты!».
К сожалению, получилось всё наоборот. Потому что мы воевали за символы, а не за человека. Нет уже той великой страны, победившей фашизм, не стало и той могучей армии, потому что в послевоенные годы и сегодня мы опять сражаемся за символы в виде реформ и бездарных вождей, лидеров многочисленных партий, которые прикрываются народом, как щитом. А что человек? Человек – это строительный материал, который можно и не экономить.
«Мы все войны шальные дети: и генерал, и рядовой», - поётся в песне. Но всё это в песне, а на деле всё было иначе. Одни были в обозе, подвозили, снабжали, командовали, надзирали, кричали «Ура!» с газетных страниц и распределяли награды, не забывая и себя  при этом. Давали звания и должности, устраивали праздники для себя, «братались» с мирным населением, а фашиста и в глаза не видели.
Другие ползали на животе под пулями, в грязи, на ледяном ветру, в жару среди разлагающихся трупов, чтобы вплотную приблизиться к врагу и вступить с ним в рукопашную схватку. В эту категорию попадают рядовые, взводные, ротные и комбаты. Они же были в ответе в случае неудач. Но зато, какая трогательная дружба и взаимовыручка были на передовой! Там в смертельной опасности не подхалимничают и не угождают, там выживают все, или все погибают.
Сегодня правят дети тех, кто был в обозе, а тех, кто ползал на животе в грязи – уже нет в живых. Чиновник правит бал…, чем кончится, пока не знает ни кто!
На моих глазах, в сознательном возрасте, прошли годы с 1945 по сегодняшний день, и мне горько сознавать, что во все годы солдат победитель не был оценён по достоинству в нашей стране. И сегодня, оставшихся в живых самая малость тех, кто вступил в войну в 1944 году 17-летними юнцами, делят ещё на участников войны и ветеранов войны, которые имеют разные льготы. Но разве дело в льготах? Обидно за тех, кто победив в Великой войне, так и не почувствовал достойной жизни.
Я не в обиде на побеждённую Германию, которая живёт ныне лучше нас. Я, честно говоря, просто завидую немцам, которые благодаря своему труду и мудрым руководителям, сумели построить достойную жизнь.
1945 год. Следы сражений – разрушенная Россия (Союз) и Европа – были налицо. Плоды Победы – новая карта и новые альянсы, тоже не заставили себя ждать. Но вопросы, которые задала та война мировому обществу, остались открытыми, как раны, которые она нанесла…. Похоже, что её уроки не пошли впрок по обе стороны океана.   
Но как бы не было, Великая Отечественная война выводила наш народ не только за пределы союзнических армий (наша страна не раз выводила союзников из-под удара ценою жизней своих солдат – В.К.), но и за пределы мировой истории, оставляя Россию в гордом одиночестве. Славы страны победительницы (причём основной) ей не могут простить до сего дня, пытаясь её всячески унизить….
Общеизвестно: никогда не врут так много, как после охоты и во время войны. Но теперь можно добавить к этому, видимо, справедливому наблюдению ещё одно, не менее справедливое: после войны врут тоже достаточно. Пожалуй, даже похлеще, чем во время таковой. Причина данного парадокса ясна: тех, кто воевал, уже нет, и защитить правду они не могут. А события войны – более 74-летней давности – в отсутствие свидетелей дают возможность не только вольной их интерпретации, но и для разного рода политических и идеологических построений, выгодных тем, кто хотел бы видеть нашу историю такой, какой её было бы удобно представить нам сегодня.
За всё надо платить. За Победу в войне, за естественные в сложных делах просчёты, за ошибки и глупости руководителей, за ненужное ускорение и за отсутствие мудрого терпения. Платить надо и за несостоявшуюся перестройку, и за нынешние, непродуманные реформы и «национальные проекты» тоже. Но ценников тут, увы, к сожалению, нет. И, начиная, очередное Великое ломание всего и вся, никто не знает, что почём и во что задуманное обойдётся России, а значит, и каждому из нас. Пока же ясно, что за годы нынешних «реформ» мы утратили многое и, видимо, потеряем – имею в виду то, что на языке армии называется «безвозвратными потерями», - народа больше, чем на всех фронтах Великой Отечественной войны….  Победить в войне не всё – главное, воспользоваться плодами Победы. Наши «вожди» не сумели этого сделать, а страдает народ – победитель!
Опора на аналогии в прошлом нужна для того, чтобы всматриваться в будущее.
Свои размышления хочу закончить фразой из произведений авторов – фронтовиков, ныне почему-то забытых, но самых правдивых. Они отображали переживания тех, «кто ползал на животе под пулями».
«Впереди, над видневшимися вдали крышами хуторских изб, вставал тяжёлый и дымный военный рассвет. Через час батальон займёт оборону на высотках по лесной опушке, а ещё через час всё начнётся сначала: воздушный налёт, артиллерийская канонада, стремительно наползающий чёрный танковый ромб; всё повторится сначала, весь бой, но с большим ожесточением, с неодолимой жаждой ПОБЕДЫ». 
С днём Победы, дорогие сограждане!..

 

Звание дипломанта – ГОШЕВ Сергей Аркадьевич – родился в  городе Котлас и в детстве мечтал ходить под парусом. В итоге, связал жизнь с армией. Закончил два военных училища. Уйдя в отставку, работал учителем в школе. Занимается патриотическим и духовно-нравственным воспитанием молодёжи, выступает в школах и библиотеках от Советска до Камчатки. Известен как детский писатель. Член Союза писателей России. Проживает в городе Советске Калининградской области.
Рег. номер 6

Звёздный автограф

Генеральная уборка начинается с утра и заканчивается от усталости или от желания что-нибудь перекусить. Генеральная уборка потому и называется генеральная, что заглядываешь в те уголки домашнего хозяйства, куда и армейский старшина не всегда заглянет.
Я занимался уборкой в книжных шкафах, пылесосил. Добрался до нижних закрытых полок, где хранились «ценные» безделушки: напоминание о различных поездках и встречах. Включил пылесос на самую маленькую мощность и стал аккуратно убирать накопившуюся пыль. Моё внимание привлекла большая музыкальная шкатулка. Я знал, что находится в ней. Но то ли от усталости, то ли от простого желания окунуться в мир детства, я решил перебрать её содержимое, вспомнив, что последний раз заглядывал туда много лет назад.  Выключил пылесос.
– Что притих? – раздался голос жены.
 – Танюшка, да что-то захотелось заглянуть в шкатулку.
 – Ну, тогда обед и ужин будут совмещены. Если тебе уже делать нечего, заглядывай.
 – Я быстро, – достал шкатулку и уселся на ковре. – Вот посмотрю, а потом  даже картошку почистить ещё успею, – необдуманно добавил я.
 – Ловлю на слове, сам напросился! – засмеялась жена.
 – Да, без проблем, –  спокойно, не торопясь, открыл крышку… Заиграла приятная слуху мелодия. Сверху лежал синий галстук пионеров ГДР, на который были приколоты значки. Взял в руки аккуратную пачку фантиков.  Просмотрел картинки полувековой давности. Красивые, прямо целыми коллекциями разложены: фантики шоколадок с флагами государств,  шоколадок «Сказки А.С.Пушкина», шоколадок серии «Космос». Супруга заметила мою улыбку.
– Мы с девчонками не только марками обменивались, а также  фантиками и открытками с популярными артистами.
Да, действительно, на дне виднелись картинки с открытыми красивыми лицами артистов советского кино. Сверху их закрывала потёртая записная книжечка. Я её взял, изогнул, и страницы сами быстро перелистались. Рисунки мелькали один за другим, как в мультфильме. Вдруг одна страничка, сложенная вдвое,  вылетела. На ней с обеих сторон были чьи-то росписи.
 – Таня, посмотри, здесь какой-то листок с автографом.
Жена, взяла его и, поставив лейку с водой на журнальный стол (она собралась поливать цветы), присела рядом со мной.
 – Это автограф космонавта Павла Поповича и его жены Марины Попович.
– А теперь с этого момента поподробней. Я весь внимание! – Взглянув на моё сосредоточенное лицо, супруга вздохнула. – Чистка лука, моркови, плиты – за мной! – я соглашался на всё, лишь бы услышать историю этого автографа.
 – Ладно, уговорил. А что ты знаешь о Марине Попович?
 – Знаю, что она родилась в 1931 году, ребёнком перенесла весь кошмар начала войны. С семьёй эвакуировалась в Новосибирск, где стала учиться в местном аэроклубе. В 17 лет прыгнула с парашютом и совершила первый полёт на УТ-2. Чтобы её зачислили в лётную школу, она лично обратилась к маршалу К.Ворошилову. Стала первой женщиной-лётчицей, преодолевшей звуковой барьер на реактивном самолёте Миг-21. После этого иностранные СМИ её окрестили «Мадам Миг». На её счету более ста мировых рекордов. Помимо этого, её именем названа звезда в созвездии Рака. Но я об этом только читал, а ты её видела «вживую»! Кстати, Попович окончил в Магнитогорске  Индустриальный техникум трудовых резервов, который окончил и я.
 – Но ты учитывай, что я была ребёнком, когда увидела семью Попович. Мы жили в Дрездене, папа служил в ГСВГ. Маме, как председателю женсовета гарнизона, было поручено купить подарок для их младшей дочери Оксаны. «Собирайся, доченька, поедем в центр игрушек покупать подарок для девочки. Будешь главным экспертом. Выбирай, как для себя, цена значения не имеет. Подарок  должен быть достойным», – сказала мама. Тогда-то я и узнала, кому едем покупать куклу. Моей радости не было предела. Даже в те далёкие времена  Германия славилась детскими игрушками. У меня глаза разбегались: на полках сидели, лежали в коробках пупсы, красавицы. Порой, их нельзя было отличить от настоящего ребёнка. Естественно, я выбрала самого дорого и «настоящего» пупса. Он умел сам открывать глаза, агукать, что-то лопотать, а когда в рот вставляли соску, он её сосал и улыбался. Дополнительно приобрели и два комплекта кукольной одежды для переодевания.
Мы (дети) заранее расселись в гарнизонном клубе на первом ряду. Думали, что космонавт привезёт с собой  скафандр. Мальчишки уже распределились, кто и что будет примерять. Мы (девчонки) тоже от них не отставали. Мне хотелось почему-то гермошлем надеть, чтобы написано было «СССР». В зал вошло командование, все расселись, утихомирились. Каково же было наше удивление, когда на сцену вышла пара и села за столик, который стоял на сцене. Женщина была одета в скромное, но элегантное платье, а мужчина…в военной форме лётчика. Замполит представил их, и тут первый ряд в зале, то есть мы, возмутился: «Как же так!? А почему космонавт без скафандра? А где гермошлем? Мы же видели на фотографиях! А что мы будем примерять?» Зал замер, а Марина Попович и Павел Попович смеялись до слёз. Наша детская непосредственность сделала встречу очень тёплой.
Сначала выступала Марина Попович. Оказывается, стать лётчицей она решила ещё в 10 лет. Она видела с земли ожесточённые бои в воздухе. Наши лётчики дрались отчаянно. Но самолёты с чёрными крестами появлялись всё чаще и чаще. А улицы после их налёта было не узнать. Смоленск бомбили. Семья уехала в эвакуацию, а отец ушёл на фронт. Вот тогда-то она и решила им отомстить и дала клятву, когда вырастит – станет лётчицей. Она подавала документы в первый отряд космонавтов. Там и познакомилась со своим мужем, П. Поповичем. Но её не взяли, так как  отец у неё пропал без вести.  Представляешь, когда она выполнила свой первый полёт как лётчик-испытатель, Павел Попович цветами выстлал ей лестницу в подъезде до квартиры (они жили на втором этаже).
Потом Павел Романович Попович выступал. В юности, оказывается, ему предлагали поступать в консерваторию. Но он с улыбкой всем отвечал, что поёт только для души. У него глаза горели, когда он рассказывал о своих друзьях-космонавтах. Главный конструктор Сергей Королев поручил вести ему радиопереговоры  с первым космонавтом. Когда Ю. Гагарин уже сидел в кабине «Востока», обнаружили, что люк закрывается негерметично. Пока техники устраняли неисправность, Гагарин попросил «включить» ему музыку. «Юр, хочешь «Ландыши»?» — спросил Попович. В ответ Гагарин и все, кто находился в зале ЦУПа, засмеялись. Попович откашлялся и с приятной хрипотцой запел:
— Ты сегодня мне принес
Не букет из алых роз,
А бутылочку «Столичную-у-у».
Заберемся в камыши,
надеремся от души -
Так зачем нам
эти ландыши-и-и!..
Знаешь, я эту песню с другими словами тогда и не знала. Зато эти врезались в память сами собой.
Было так интересно, что мы не замечали время. Замполит сообщил, что звонили из консульства, пора отпускать чету Попович. Зал встал, зааплодировал. Я с мамой поднялась на сцену. В большой прозрачной коробке я несла пупса для их младшей дочери, а мама огромный букет роз от женщин гарнизона. Я вручила куклу и поблагодарила за рассказ. Марина Попович присела, обняла  меня и поцеловала, а Павел Романович погладил по голове, на которой красовались два огромных банта. Я так осмелела, что рискнула попросить автограф.  (Я это слово тогда уже знала, так как к нам часто приезжали знаменитости, и мы просили у них автографы.) Попович широко улыбнулся, кивнул мне головой и достал из внутреннего кармана кителя записную книжку. Сам расписался, вырвал листочек и подал его супруге, она тоже расписалась…
Их уже нет с нами, а этот маленький листочек с двумя звёздными автографами людей, проживших замечательную жизнь, я храню, чтобы помнить их и всё, что они сделали для нас.
Мы помолчали…
 – Спасибо тебе за воспоминания, но одними рассказами сыт не будешь. Пойду делать, что обещал.
 – Пойдём делать вместе!

 

Звание дипломанта – СУМКИНА Алина Алексеевна – родилась в селе Николаевское, Улётовского района, Забайкальского края. Студентка второго курса Читинского ФГБОУ ВО Байкальский Государственный университет, юридический факультет.  Помимо увлечения литературой занимается спортом и военно-патриотической деятельностью. Мечтает служить в правоохранительных органах.
Алине Алексеевне всего 19 лет, но она участвовала во взрослом конкурсе и заслуженно вошла в число победителей.
Рег. номер 23

Детство, опалённое войной

Среди всех праздников российского народа праздник победы над фашизмом - один из самых волнующих. Долгими и суровыми были годы войны, страшной плата за спасение Отечества. В нашей стране нет семьи, которая не пережила бы боль и горечь утраты  родных или близких. Но люди выстояли, победили. Все они, прошедшие тяжёлые испытания и страдания, вызывают чувство восхищения.
Мой рассказ о простых, но необыкновенных людях - моих родственниках. Моей бабушке, Арине Прохоровне, её родителях, братьях и сёстрах. Семье Степановых, уроженцах села Старые Ключи  Улётовского района.
Их красивое «семейское» село располагалось на берегу реки Ингоды, а с трёх сторон было окружено тайгой. Тайга... Веками стояла она глухой ко всему. Но шальным ветром занесло и сюда весть о войне с Германией. Эта весть высекла горькие слёзы у матерей и жён, проводивших своих родных в чужие, неведомые края.
Первым из нашей семьи на фронт был призван Николай Прохорович 1924 года рождения, которому на момент призыва только-только исполнилось 18 лет. Служил он в 31-й Стрелковой дивизии. Домой не вернулся. Погиб 25 января 1944 года, оставив на память о себе только несколько пожелтевших солдатских треугольников с номером полевой почты. Письма были очень короткие, и начинались неизменно: «Здравствуйте, дорогая мама, Матрёна Егоровна, тятька, Прохор Иванович, и все мои родные братья и сестрёнки. Пишет вам с фронта ваш сын и брат Колька...» До конца жизни потом оплакивала мать своего погибшего на  чужбине сына, который был похоронен в Златопольском районе, Кировоградской области, Украинской ССР, КЗ «Молния».
Вслед за сыном, в апреле 1943 года, ушёл в пекло и отец, Прохор Иванович, 10 августа 1896 года рождения. Служил в пехоте, освобождал Польшу, дошёл до Берлина, оставив на стене Рейхстага свою подпись. Затем их полк перебросили на Восток в Даурию, а потом в Маньчжурию. Много всего повидал и пережил прадедушка. На основании Закона Верховного Совета СССР был демобилизован из действующей Армии 23 июня 1945 года. Пришёл домой в длинной солдатской шинели, пропахшей потом и пороховым дымом, с вещевым мешком за плечами, в котором были нехитрые подарки для родных. За мужество и героизм, проявленные в борьбе с фашизмом, он был награждён медалью «За Победу над Германией» и медалью «За Победу над Японией». Прожил мой прадедушка совсем недолго. Участие в четырех войнах - Первой Мировой, Гражданской, Великой Отечественной и в войне с Японским империализмом в составе Забайкальского фронта постоянно напоминало о себе. Болели перебитая рука, шея, голова. Впоследствии он совсем потерял слух и скончался в 1959 году.
Проводив мужа на фронт, прабабушка, Матрена Егоровна, осталась наедине с непосильным трудом на плечах, да семью ребятишками на руках. Да, может им и было полегче, чем на фронте, но победу над фашизмом ковали и те, кто был в тылу, а это, в основном, женщины и дети. Вместе со старшей дочерью Евдокией Прохоровной, рождённой 10 августа 1922 года, работала прабабушка в колхозе «Свободный труд». За пять военных лет им пришлось испытать все «прелести» тяжелого крестьянского труда. Делали, что придется. Летом работали на сенокосе, зимой в лесу. Ручными пилами пилили лес, валили его, очищали от сучьев и уже готовые бревна сплавляли по реке Ингоде, либо возили на лошадях или быках на станцию. А еще ухаживали за животными. Колхозные сараи-трехстенки, покрытые соломой, находились за рекой. В холод, в дождь, в жару, в любое время года доили коров три раза в день. А еще кормили, поили, чистили…
В годы войны груз, лежащий на тружениках сельского хозяйства, увеличился в разы. Истекающая кровью страна умирала от голода, поэтому работали на износ, не щадя ни сил, ни здоровья, а трудовые их дни отмечали палочками, платя за непосильный труд 100 грамм муки. Вечерами, вернувшись домой, боялась смотреть мать в глаза голодным детям и, украдкой смахнув слезу, улыбалась, стараясь хоть чем-то накормить их.
В первый же год войны на селе стала проблема подготовки кадров механизаторов, взамен ушедших в армию. Было принято решение расширить сеть курсов трактористов, и обучать на них девушек. Вместе с другими девчонками и Дуся окончила 3-х месячные курсы в селе Доронинское, сразу сев за штурвал «колёсника».  Это был трактор, который работал на дровах. Их специально для него заготавливали. Из леса привозили хлысты, затем их распиливали на чурки. Работа была не из легких, так как чурочки должны были быть определенного размера. Трактора были без крыш. Пыль, шум, холод… Ноги в дырявых ичигах примерзали к педалям, а на железном сиденье не очень-то согреешься. Сырой, пронизывающий ветер гулял под полами телогреек, солнце давно уже скрывалось за горизонтом, а в поле всё ещё пыхтели те колёсники. Приходилось работать по 15 и более часов в сутки. Девушки пахали, сеяли, на быках возили мешки с зерном на ток. Зимой в МТМ, опять же их силами, производился ремонт тракторов. Соберутся девчата, чтобы общими усилиями снять с рамы мотор, обвяжут его веревками и тянут. Сказать, что тяжело – это ничего не сказать. А потом ведь мотор обратно ставить надо. Но духом не падали. Никто не ушел из бригады, не предал своих подруг, пока не пришла долгожданная Победа.
Чуть позже в колхозе появились комбайны «Коммунар», и более усовершенствованные трактора, работающие на ДТ. И на них пришлось поработать моей рано повзрослевшей двоюродной бабушке. А ещё были поездки на быках за соляркой на станцию Ингода, которые занимали неделю пути с ночёвками в чистом поле, с нехитрыми похлёбками, приготовленными на кострах, с тем же холодным, пронизывающим ветром, с одеждой и обувью, промокшей насквозь от дождя и снега...  Все пережила, все смогла. Родина высоко оценила трудовой подвиг Евдокии, наградив её медалью «За добросовестный труд во время ВОВ».
Наравне с взрослыми работали и мальчишки. Денису Прохоровичу на тот момент было 13 лет (он родился 7 июня 1928 года), а Устину Прохоровичу 11 (дата его рождения -14 октября 1930 года). В каждой семье тогда было 5-7 детей, и голод гнал их, старшеньких, на работу. Едва перевалив свой первый десяток, шли они в поле. Их ноги не знали тёплой и уютной обуви, их руки натирали мозоли о литовки и грабли, серпы и вилы, топоры и пилы. Солнце безжалостно выжимало из них последние силёнки, а мороз пробирал до костей. Круглый год были заняты и они на колхозной работе. Зимой возили сено на лошадях. И мёрзли, и плакали втихомолку от бессилия, страха и голода. Слёзы порой примерзали к щекам, но не жаловались те рано повзрослевшие дети - всё выполняли. Весной пахали и боронили землю. На быках и лошадях, а больше вручную, таща тяжеленный плуг на себе. Помимо дневной работы, ночью их заставляли пасти этих же быков и лошадей. Им не хватало взрослой мочи, когда по пояс мокрые от росы, в раскисших чирках, ещё далеко до зари уставали их руки и спины, кося наравне с взрослыми колхозные луга. Шли ровным строем и в знойный летний день: худые, полураздетые и полуголодные. Осенью работали на уборке хлеба. Жали тоже вручную. Серпами. Затем вязали снопы, ставили суслоны. Женщинам давали норму работы, поэтому прабабушка пропадала на поле с утра и до тёмной ночи, и маленькие девчонки бегали ей помогать. Она жала, а они оттаскивали пшеницу, клали на скрученные вязки для снопов. Потом в эти снопы и связывали. Днём хлеб убирали, а ночью скирдовали. Затем скирды вывозили в деревню и обмолачивали. Все зерно отправляли на фронт, а сами ели картошку, да и то, если могли вырастить. Картофельные очистки сушили, мололи и из них пекли оладьи. С весны переходили на подножный корм. Ели саранки, лебеду, крапиву, полевой чеснок, ягоды. Старшие, найдя что-то съедобное, последнее несли домой - младшим. Братья круглый год старались поймать рыбу, благо речка была рядом. Ещё в семье была коровушка, которая всех и спасала. Благодаря ей, поди, и выжили. Поэтому и берегли её пуще своего глаза. Эта ответственная работа лежала на плечах трёх сестрёнок - Ульяны Прохоровны (дата её рождения 07 января 1932 года), Арины Прохоровны - (15 мая 1937 года рождения) и Серафимы Прохоровны, рождённой 10 августа 1939 года. А ещё они были няньками маленькому братишке Коле, который появился на свет 8 октября 1942 года. (Как они с этим справлялись, лично я не могу себе представить).
Вот так с началом войны и закончилось их детство. Они мечтали все одинаково: досыта поесть хлеба. Молоденькие, неокрепшие мальчишки и девчонки стали тогда для стариков и баб не только подмогой, но и выручкой, заменой.
Так они жили, работали, взрослели, приближали Победу.

Те дети, не были на поле брани,
Но ужасы войны сполна познали,
И испытали голод, холод, страх,
И позабыли игры во дворах…
Они теряли братьев и отцов.
Те дети заменили мужиков.

Только две сестры из всей многочисленной семьи Степановых встретили 73-ти трёхлетие Победы, но есть мы - их дети, внуки, правнуки и праправнуки. Те, кто помнит историю своей семьи и будет помнит всегда, ведь эта память - наша совесть!

 

Номинация «Дебют» 2019

 

1 место и звание лауреата – ГАЛЬЦОВА Дарья Николаевна (публицистика) – родилась в 1998 году. Студентка филологического факультета Воронежского государственного университета. Занимается диалектологией, краеведением. Увлекается фотографией. Проживает в селе Старый Курлак Воронежской области.
Рег. номер 11

Эхо войны
(Фронтовой путь И.И. Михеева)

Биография
К Ивану Ивановичу Михееву я отправилась по заданию краеведческого кружка. Собственно, и пойти было больше не к кому: он единственный участник Великой Отечественной войны из моей родной деревни Старый Курлак Аннинского района Воронежской области, который на зиму остаётся дома. Конечно, я знала его и раньше. Для меня это был просто добрый дедушка с седыми волосами. А сейчас надо было взять у него настоящее интервью. Я немного побаивалась. Но наша беседа завязалась быстро: Иван Иванович долгие годы работал учителем, был директором Старокурлакской школы. Всего я трижды беседовала с ним. Из этих бесед я узнала такие сведения о войне, каких нет в художественных книгах и школьных учебниках.
Узнав, зачем я пришла, Иван Иванович сказал так:
- Хочешь знать о войне? Что о ней вспоминать? Тяжело… Не дай Бог никому… И как рассказывать? Я могу тебе сказать что угодно – о том, как я совершал подвиг за подвигом. И ты поверишь. Но – в атаку мне бежать не приходилось, немца я  ни одного не убил. Да, вернулся искалеченным, да, не смог осуществить свою главную жизненную мечту – работать с техникой. Но громкими подвигами похвастаться не могу.
- Иван Иванович, расскажите мне правду о Вашей жизни и Вашем фронтовом пути, - попросила я.
И он начал свой неторопливый рассказ.
Иван Иванович родился в селе Верхняя Тишанка нынешнего Таловского района 9 октября 1921 года. Там же окончил ШКМ – школу крестьянской молодёжи. Вместе с другом поступил в железнодорожный техникум города Воронежа. Проучился два года, но тут выяснилось, что всех студентов будут забирать в армию. Решил бросить техникум, так как доучиться всё равно не получится.
Это был 1939 год. В то время не хватало учителей, поэтому он отправился на курсы учителей начальных классов. Закончив их в 1940 году, Иван Иванович получил направление на работу учителем истории в с. Липовка Бобровского района (тогда Лосевского района). Но учительствовать довелось чуть больше месяца: 5 октября 1940 года его призвали в армию, на Действительную, как тогда говорили, службу.
И.И. Михеев оказался в узбекском городе Термез на самой границе с Афганистаном, служил в стрелковом полку артиллерийской батареи. Был наводчиком. Через три месяца (в январе или феврале 1941 года) в их часть приехал младший лейтенант из Средне-Азиатского военного округа и по приказу отобрал 80 человек в Ашхабадский артиллерийский полк. Это была уже Туркмения.
Среди отобранных был Иван Иванович. Он стал курсантом полковой школы гаубичного полка. Там проучился четыре месяца. Являлся отличником боевой и политической подготовки, получил квалификацию командира топографического отделения. Тут и началась Великая Отечественная война.
Вначале часть И.И. Михеева находилась на месте, а затем в августе 1941 года в составе других советских войск была введена в Иран.

Иранская операция
Меня очень заинтересовал этот факт. Известно, что Советский Союз воевал с Германией и её союзниками на западном направлении. Но почему были отправлены войска в Иран? Иван Иванович сказал, что тогда Иран находился под влиянием Германии, и была опасность наступления оттуда. Поэтому советские войска и перешли границу.
Я просмотрела другие имеющиеся источники о «неизвестной войне» в Иране. И вот что узнала оттуда.
Иранская операция —совместная англо-советская операция Второй мировой войны по оккупации Ирана под кодовым наименованием «Операция „Согласие“» проводилась с 25 августа1941 года по 17 сентября1941 года. Её целью являлась защита иранских нефтяных полей и месторождений от возможного захвата их войсками Германии и их союзниками, а также защита транспортного коридора (южный коридор), по которому союзниками осуществлялись поставки по ленд-лизу для Советского Союза.
Данные действия были предприняты в силу того, что, по оценкам политического руководства как Великобритании, так и СССР, существовала прямая угроза вовлечения Ирана на сторону Германии в качестве союзника во Второй мировой войне.
В ходе Второй мировой войны шах Ирана Реза Пехлеви отказал Великобритании и Советскому Союзу в их просьбе разместить свои войска в Иране. Однако пунктами 5 и 6 Договора между Советской Россией и Ираном от 1921 года предусматривалось, что в случае возникновения угрозы южным рубежам СССР имеет право ввести свои войска на территорию Ирана.
После того как в результате нападения Германии на Советский Союз22 июня1941 года Советский Союз и Великобритания стали союзниками во Второй мировой войне, были начаты переговоры на предмет совместных действий в Иране с целью предотвращения активного проникновения туда Германии.
 8 сентября 1941 года было подписано соглашение, определявшее расположение союзнических войск на территории Ирана. Соглашение вступило в силу 9 сентября 1941 года.
Мешхе?д — город на северо-востоке Ирана, административный центр провинции Хорасан - Резави. Второй по численности населения город страны.

 Этот  город, о котором рассказывает Иван Иванович,  располагается в 180 километрах от Ашхабада. Сражений в Иране не было: немцы не решились направить в Иран свои войска. Советские части проводили учения в горах, так как предстояло воевать в горных условиях. Полк Ивана Ивановича назывался 76-й горно-вьючный полк горно-стрелковой дивизии. В качестве транспортного средства в основном использовались лошади, так как именно они и могли пройти по трудным горным дорогам и тропам. Солдат учили в течение одной минуты разобрать пушку, погрузить на лошадей, передислоцироваться на другую точку и затем в течение минуты собрать орудие.
В памяти Ивана Ивановича остались воспоминания о чужой южной стране. Там была своеобразная природа: горы, синее небо. Из своей части, располагавшейся на окраине города, он носил пакеты с документами штаб, находившийся в центре. Посредине главной площади Мешхеда протекал арык – огромный, по ширине как наша речка Курлак. По его краям росли деревья. И везде, даже на окраине, цветы необыкновенной красоты. Иван Иванович сказал мне, что таких за всю жизнь он больше нигде не видел.
Это приятные воспоминания. Но были и страшные. Иран был нищей страной. Там мог идти по улице человек и вдруг упасть и умереть от голода.
Припомнил Иван Иванович и такую подробность из повседневной жизни. Так как было много лошадей, солдатам часто приходилось чистить навоз. Его вывозили в определённое место. А наутро оказывалось, что его там нет – забирали местные жители для отопления. Вскоре военное начальство догадалось, что за навоз можно получать деньги: его перестали вывозить, а продавали прямо из части.
Один раз Иван Иванович был дежурным по конюшне. Его заинтересовало, как проходил торг. Вскоре приехал владелец местной бани и купил целую телегу навоза. Ивану Ивановичу было поручено сопровождать его. Он посмотрел, как поступают с навозом. Сначала его просеяли. Крупные части сразу же шли в топку. Мелкие части замачивали в воде, лепили из них кругляшки и оставляли сушиться на солнце. Таков был местный «уголь».
Через некоторое время, вспоминает Иван Иванович, этот хозяин бани обанкротился. Ему нечем было заплатить за уже взятый навоз. Он был арестован и посажен в каменный колодец (под такими колодцами протекали арыки). Жена носила ему передачки: кусочек лепёшки и два помидора. Если уж так жили владельцы бань, то что говорить о простом народе?
Ещё моему собеседнику запомнилось, что вокруг их части всегда было много торговцев. Они продавали фрукты необыкновенного вкуса. «Или это мне тогда так казалось?» - спросил сам у себя Иван Иванович.
В начале октября 1941 года советские войска стали постепенно выводить из Ирана. Оставалась небольшая часть, а основные силы уходили на Кавказ, куда уже рвались фашисты. 9 октября у Ивана Ивановича день рожденья, но в тот день он даже не вспомнил о нём, не понял, что стал на год взрослее, что перешагнул порог двадцатилетия.

Бои за Кавказ
Через Ашхабад, Красноводск, Каспийское море подошли к фронту. Их часть присоединили к 18-й приморской группе, которая стала называться 18-й армией.
Бои проходили под городом Туапсе. Они шли в горах, а это не то, что на равнине. Казалось, что каждый камень стреляет. Немцы находились в двенадцати километрах от Туапсе. Страшное сражение завязалось за высоту Семашка.
Иван Иванович ещё раз напомнил мне: «Я в атаку не ходил, не бежал впереди всех с криком «Ура!»
Но, я думаю, без его участия нельзя было обойтись. Он являлся корректировщиком огня батареи. В его задачу входило вести с биноклем наблюдение, отмечать на карте огневые точки противника и передавать по рации данные. Артиллеристы вели по его указанию огонь.
Так каждый день, каждую ночь – более года. После взятия Туапсе часть перебросили к высоте Аргинка. Иван Иванович видел много убитых и раненых, как немецких, так и советских.
А 30 января 1943 года рядом с ним разорвалась мина. Он был сильно контужен. Потерял сознание и долгое время лежал на морозе. В горах было очень холодно, - 25, хотя внизу шёл дождь. Пока его нашли, он обморозил ноги. Очнулся в деревне. Лежал на полу в соломе. Ног не чувствовал, думал, что их оторвало миной.
Я вновь обратилась к статье из энциклопедии «Википедия», где так написано о военных сражениях, в которых принимал участие мой герой:
«Битва за Кавказ (25 июля 1942 — 9 октября 1943) — сражение вооружённых сил нацистской Германии, Румынии и Словакии против СССР во время Великой Отечественной войны за контроль над Кавказом. Сражение делится на два этапа: наступление немецких войск (25 июля — 31 декабря 1942) и контрнаступление советских войск (1 января — 9 октября 1943).
 Осенью 1942 немецкие войска заняли большую часть Кубани и Северного Кавказа, однако после поражения под Сталинградом были вынуждены отступить из-за угрозы окружения.
В сентябре 1942 обстановка на Кавказе постепенно стала улучшаться в пользу советских войск. Этому способствовали также неудачи немцев и их союзников под Сталинградом. Немецкое командование, не имея дополнительных резервов, уже не могло наступать одновременно по всему фронту и приняло решение нанести последовательные удары сначала на туапсинском направлении, затем на Орджоникидзе.
25 октября 1942 года немецкая 1-я танковая армия перешла в наступление в направлении Нальчика.  Прорвав слабую оборону 37-й советской армии, немецкие войска 27 октября захватили Нальчик, 2 ноября — Гизель. В этом районе немецкое командование сосредоточило большие танковые силы, пытаясь расширить прорыв, однако успеха не достигло. 5 ноября советские войска остановили продвижение противника. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, советское командование попыталось окружить гизельскую группировку. 11 ноября была отбита Гизель. Немецкая танковая группировка была разбита, а остатки её отброшены за реку Фиагдон на 40-50 км. В этих боях советские войска нанесли серьёзные поражения двум немецким танковым дивизиям и одной румынской горнострелковой. Была сорвана последняя попытка немецко-румынских войск прорваться к Грозненскому и Бакинскому нефтяным районам и в Закавказье.
Первый этап битвы за Кавказ проходил с июля по декабрь 1942. Немецко-румынские войска, понеся большие потери, сумели выйти к предгорьям Главного Кавказского хребта и к реке Терек. Однако же, в целом, немецкий план «Эдельвейс» провалился. Всего за 1-й этап сражения Группа армий «A» потеряла убитыми почти 100 тыс. человек; немцам не удалось прорваться в Закавказье и на Ближний Восток. Турция так и не решилась вступить в войну на стороне Третьего Рейха.
Для Ивана Ивановича фронтовой путь был закончен. Он лечился в нескольких госпиталях.  Помнит, как на Кубани встречали санитарный поезд местные жители. Сами голодные, они несли последнее раненым. 5 августа 1943 года Иван Иванович был окончательно выписан. На левой ноге ему отрезали все пальцы, на правой – один. К военной службе он стал не годен.

Жизнь без войны
После возвращения с фронта И.И. Михеев работал в школе, с 1953 по 1976 гг. – бессменно в Старом Курлаке. У него учились мои дедушки и папа.
У него появилась семья. Жена, Зинаида Ивановна, также учительствовала. Они вот уже 64 года вместе. Вырастили двух дочерей, радуются внукам и правнукам.
Все, кто знает Ивана Ивановича, очень тепло о нём отзываются.
Вот что сказала мне его соседка В.И. Щетинина: «Возле дома Ивана Ивановича всегда чистота. В палисаднике – цветы. Никогда не откажет в помощи. По вечерам мы собираемся на лавочке и подолгу беседуем».
Бывший ученик Бобыр А.П., живущий сейчас в Ярославле, военный врач, каждое лето приезжает в Старый Курлак и всегда останавливается у Ивана Ивановича. Он говорит, что такие люди, как его учитель, - редкость.
Моя бабушка, Коновалова В.К, долго работавшая с Иваном Ивановичем в Старокурлакской школе, сказала: «Иван Иванович – очень положительный человек. У него всё всегда было в отличном виде: безукоризненная одежда, уважительное отношение к коллегам. Он отличался тактичностью и сдержанностью».
Оказалось, что Иван Иванович и его супруга очень любят животных. До недавнего времени они держали корову, а сейчас в их хозяйстве собака Дружок, кот Пушок и куры.
Иван Иванович не любит вспоминать о войне, не любит надевать фронтовые награды (а среди них орден Отечественной войны I степени и медаль «За боевые заслуги»).
Скромный, добрый, приветливый – таков он, ветеран Великой Отечественной войны Иван Иванович Михеев, с фронтовым путём которого мне посчастливилось соприкоснуться.
Я думаю, что после встречи с ним я уже не смогу жить по-старому. В моей жизни появилось то, чего не хватало мне всё это время: понимание ценности жизни и каждой минуты, радость от общения с родными и друзьями, любовь и уважение к человеку-воину, давшему мне почувствовать счастье под мирным небом. Я теперь знаю, что герои живут рядом с нами. Те герои, что защищали Родину и  более 70 лет назад принесли ей Победу.

 

2 место и звание лауреата – КОВТУН Артём Владимирович (малая проза) – 18 лет. Проживает в Челябинске, студия «Город золотой». Руководитель студии Анна Михайловна Гильдина.
Рег. номер 242

Муравей

1.Николай Герасимович

Николаю Герасимовичу не спалось. Он слез с кровати, надел куртку и брюки и, прихрамывая, вышел во двор. Еще не рассвело, дул зябкий осенний ветер, лес густо шумел, будто также, как и Николай  Герасимович, страдал от бессонницы. Пес высунул из будки морду, поежился и, поняв, что играть с ним никто не намерен, влез обратно. Николай Герасимович пожалел, что не взял из дома шапку. Он подошел к самодельной скамейке, провел по ней ладонью, смахивая крошки, паутину и прочий мусор, сел на холодные сырые доски. Солнце медленно выкатило из-за далеких гор свое пылающее полушарие, как бы оглядывая этот холодный сонный край и решая, заслуживает ли он его внимания. «Пожалуй, заслуживает!» – решило Солнце, и огненно-красные разводы рассвета разлились по темно-синему мольберту неба.
…Пожар. Это горит сельскохозяйственный склад. Люди с ведрами бегут к реке, спотыкаются, падают, кричат. Огню уже не страшны жестяные ведра с мутной прибрежной водой. Пламя взмывает к самым небесам, с чудовищным ревом, чувствуя, как последние опоры склада превращены в пепел. Николай Герасимович тоже здесь. Он стоит прямо у огня с пустой лошадиной поилкой в руках. Его лицо бесстрастно. Крыша сарая с громким треском рушится, обдав его тучей искр. Он срывается с места и бросается к воде с криками: «Тушите траву! Огонь перекинется на избы!»
Земля закружилась перед его глазами, он свалился с обрывистого берега в мокрый вязкий песок и лишился чувств.
…Николай Герасимович поморщился, прогоняя прочь это воспоминание. Солнечный луч коснулся его лица, и он почувствовал приятное тепло, закрыл глаза и ….
Какой – то шум  вдруг заставил его вздрогнуть и опустить голову.  У самых его ног, обутых  в блестящие высокие сапоги, сидел ворон и, повернув свою наглую черную голову в профиль, сверлил острым взглядом его лицо. Он двинул ногой, желая спугнуть чертову птицу, но ворон не улетел, а, задрав клюв еще выше, противным визгливым голосом председателя партийной ячейки Казимова крикнул:
 – «Авдиенко Николай Герасимович. Обвинен по статье 58, пункт 14 в умышленно небрежном исполнении своих обязанностей председателя колхоза со специальной целью ослабления власти правительства, а также в подвергании опасности других жителей села. За свои преступления приговаривается к тюремному заключению на срок»….
Но Николай Герасимович не дает ему договорить и, подбежав, бьет Казимова по лицу скованными в наручниках кулаками. Казимов, громко каркая, уворачивается и, взмахнув ободранными крыльями, взлетает на крышу избы, продолжая наблюдать оттуда за Николаем Герасимовичем, который, тяжело дыша, вновь садится на скамью. Встреча с вороном-Казимовым оставила после себя мерзкий привкус. Солнце уже не радовало Николая Герасимовича, кулаки его сжимались и дрожали,  лицо было бледно. Лес вновь зашумел громче прежнего. Пес, вылезший из будки и потянувшийся, тоскливо заскулил, дрожа всем телом. Николая Герасимовича хлестанул по спине резкий порыв ледяного ветра, дующего с реки. Он стиснул зубы, чтобы не закричать. Осколки, сидящие в спине и руке, казалось, вгрызлись в его плоть острее, чем раньше. Согнувшись от боли, он уперся взглядом в серую мокрую от росы древесину.  Два муравья деловито волочили по ней какую-то дрянь.… Не муравьи.…Это его самого, Николая Герасимовича, всего в крови, волокут по лесу двое сослуживцев. Оба они, как и он сам, бывшие заключенные, теперь получившие освобождение, но призванные в штрафной батальон. Николай Герасимович не мог открыть глаза, но слышал, как они, тяжело дыша, переговариваются над его запрокинутой головой:
«Бросим его, он все равно уже не выживет!» – говорил один.
«Молчи! Пока можем, будем волочить!» – отвечал ему второй муравей… Николай Герасимович почувствовал, как по щеке его скатилась слеза. Он вдруг, неожиданно сам для себя, взмахнул рукой и резким ударом смахнул обоих муравьев. И один, и второй его товарищи, спасшие тогда от смерти, в тот же год погибли. А он выжил, прошел через все ужасы службы в штрафбате, перестрелки, мины, воздушные атаки и вернулся домой. За все эти страшные годы самым тяжким испытанием было осознание того, что вздумай он смалодушничать или бежать, – и будет расстрелян своими же советскими солдатами из заградотряда, идущего по пятам за штрафниками.
…Девочка Лида вышла, зябко поеживаясь, из дома  во двор. Солнце еще только начинало свой путь по небу и едва-едва оторвало свой нижний край от вершины самой высокой горы. Пес, радостно скуля, весело прыгал на гремящей цепи. Большой черный ворон, вспугнутый хлопком двери, сорвался с конька крыши и с противным карканьем унесся в сторону темнеющего леса. У самого дома, на грязной скамейке спал Николай Герасимович, под скамьей привычно поблескивало бутылочное стекло, а на небритых щеках – следы слез. Он приподнял голову, вытер рукавом глаза и, прищурившись, посмотрел на дочь. «Наверное, всё-таки не зря мы убивались в штрафбатах», – подумалось вдруг ему…

2.От Саян до Монголии

Замолчав, бабушка Лида достаёт с полки массивный пыльный фотоальбом, кладёт на стол и раскрывает на первой странице.
 – Вот он, твой прадед, Николай Герасимович, – говорит она, указав на мужчину в высоких сапогах и с суровым лицом, запечатлённого в самом центре фотографии.  – Это матушка, вот это сестра Люба, она сейчас живёт в Ангарске, а это догадываешься кто?
 – Ты?  – спрашиваю я, недоверчиво изучая сосредоточенную детскую физиономию девочки, стоявшей за спиной прадеда.
 – Ага, – отвечает Лидия Николаевна, смеясь.
 – А что было дальше?  – спрашиваю я, видя, что бабушка не продолжает прерванного рассказа.
 – С Николаем Герасимовичем? После смерти матушки он женился повторно, переехал в Братск, где и умер.
 – А что случилось потом с тобой?
 – Когда матушка умерла, я как раз заканчивала школу. После школы поехала в Улан-Удэ на учёбу. Закончив институт, по распределению попала на работу в Челябинск, где я и встретила твоего дедушку. Здесь мы и поселились.
 – А дедушка, он ведь тоже родом не отсюда…
 – Он тогда жил в Магнитогорске, у родственников, а так, да, он из Забайкалья. Когда нам было лет по тридцать, мы с Юрой (твоим дедушкой) и ещё несколькими друзьями очень любили путешествовать на мотоциклах, –  рассказывает бабушка. – Так мы объездили пол-России и даже однажды побывали в Монголии. Одним из наших самых ранних поездок была вылазка на Саяны. Эта сибирская гряда меня привлекала с самого раннего детства. Помню, когда я училась в пятом классе, мы с братом и сестрой даже выстроили себе шалаш на одном из предгорий. Готовясь к тяжёлому восхождению, перетащили в наше сооружения еду и посуду из дому. Впрочем, родители быстро обнаружили пропажу, и однажды отец поймал нас на похищении продуктов из погреба.
 – Это ваш шалаш стоит на горе? –  строго спросил нас Николай Герасимович.
 – Нет, – соврали мы.
 – А это вы тащите нашу посуду в тот шалаш?
 – Нет.
 Отец не стал тогда продолжать диалог, однако к нашему перевалочному пункту ходить стало опасно. А после наш шалаш разрушили, и поход на Саяны пришлось отложить. Лет на двадцать.
Я перевернул посеревшую от старости страницу. Черно-белые люди глядели на меня с того же цвета фотографий. Синие маркерные надписи знаменовали названия мест, запечатлённых на выцветших изображениях. Ольхон, Байкал, Памир…
 – А что там за история с Монголией?
 – Монгольскую границу мы пересекли совершенно случайно. Она не была как-то обозначена, и прошло ещё полдня, прежде чем мы обнаружили, что заблудились. Местность  горная, приходилось двигаться по самому краю ущелья, друг за другом. Окончательно потеряв всякий ориентир, мы устроились на ночлег с твердым намерением завтра же с рассветом двинуться в обратном направлении. После ужина, когда все разошлись по палаткам, я осталась у небольшого ручья, стекающего с горных вершин, чтобы помыть посуду. Вдруг что-то заставило меня вздрогнуть и обернуться в сторону поворота дороги. Ничего страшного я там не увидела, но по спине, однако, пробежал не предвещавший ничего хорошего холодок. Собрав все кастрюли, я поспешно отправилась спать, решив, что это – результат долгого пути без отдыха. Никому не сообщив об увиденном, я мгновенно уснула, едва оказалась в палатке. Ночью нас разбудил Володя – один из участников экспедиции. Он выглядел удивительно встревоженным, каким обычно не бывал.
 – Просыпайтесь, скорее! –  прошипел он и исчез.
Я, напуганная его странным поведением, быстро выскочила из палатки на холодную каменную землю. Беспокойство попутчика сразу объяснилось – я увидела, как наш небольшой лагерь быстро оживает, люди выползали из спальных мешков. Около поворота дороги на наш лагерь сверху вниз смотрели несколько десятков горящих голодных глаз. Стая небольших коротколапых горных волков, задрав головы, стояла на дороге, время от времени перешагивая с лапы на лапу, зевая и опуская нос в землю. Мы быстро развели погашенный вечером костёр и расселись перед ним, раздумывая, что же делать с волками. Топлива для костра у нас, как назло, осталось немного, и мы боялись, что его не хватит до конца ночи. Волки, меж тем, не думали расходиться, мне даже показалось, что стая на повороте дороги выросла в несколько раз. Самым страшным для меня тогда было уснуть. Я сидела, закутанная в одеяло, и дрожала. В конце концов, приняли решение устроить ночные дежурства, я только хотела вызваться первой, как вдруг поняла, что уже утро. Волки исчезли, только отпечатки множества лап в дорожной пыли свидетельствовали, что они не были порождением сна.
Как и собирались, мы двинулись в обратный путь рано утром, едва рассвело. Но это были ещё не все наши злоключения. Не помню, где мы свернули не в ту сторону в этом лабиринте горных пустынных дорог, но, в конечном итоге, к вечеру поняли, что опять заблудились. Бензин подходил к концу, поэтому мы использовали его как можно экономнее, сперва проходили по дороге пешком, чтобы убедиться, что путь не заведёт нас в тупик. Продвигаясь таким черепашьим шагом, мы лишь к ночи выехали на большую дорогу. Здесь нам впервые за несколько дней встретился человек. Это был водитель грузовика, любезно притормозивший, когда мы спросили у него дорогу.
 – Эге, – заметил он, закуривая. – Вы как вообще переехали через границу?
Но мы и сами были немало удивлены, внезапно оказавшись в другом государстве. Водитель любезно объяснил, что государственная граница находится как раз по его пути, и что с таким количеством бензина, какой был у нас, до менее охраняемого пограничного пункта нам не добраться. Распрощавшись с ним, мы разбили лагерь на обочине, где на общем совете решили подождать до глубокой ночи, прежде чем перебраться обратно на родину. Сумерки спустились быстро, в конце концов единственным светлым пятном невдалеке стал всё более пугающий пограничный пункт. Мы быстро собрали вещи, заняли места за рулём мотоциклов и, стуча зубами от холода и страха, двинулись прямо на светлое пятно. Дорога была освещена так ярко, что, казалось, безнаказанно в СССР не переползёт даже жук, не то что несколько мотоциклов. Как ни странно, мы быстро переправились через пограничный пункт и, прибавив скорости, устремились прочь от этой страны, не принёсшей нам ничего хорошего.
– А дальше? – спросил я.
– Дальше мы нашли магазин, купили еды, бензина и продолжили наше путешествие, – сказала бабушка, укладывая очки в футляр и снимая со своего плеча кота. Тот бросил на нее недовольный взгляд. На улице призывно лаял мелкий рыжий пёс Муха.
– Ладно, пойду погуляю в лесу с собакой, – с неохотой захлопываю альбом и направляюсь к двери. Я очень люблю гостить у бабушки в Полетаево и бываю здесь почти каждые выходные. И, пускай я слышал эти истории несчётное количество раз, отвязывая Муху, я прокручиваю их в голове ещё раз, обдумывая подробности непростой истории моей семьи.

 

3 место и звание лауреата – ПЕРЦЕВА Елена Юрьевна (МОЕМУМОРЮ)  (поэзия) – родилась в 1998 году. Выпускница РГУ им. С.А. Есенина, направление журналистика. Стихосложением занимается со второго класса, кроме этого, много фотографирует. Проживает в г. Скопин Рязанской области. 
Рег. номер 49

Письмо человеку двадцать первого века

Добрый день, дорогой мой друг! 
Шлю конверт к тебе - из окопа
Я надеюсь, твоя весна без бомбежек вокруг. 
И озноба...

А у нас? А у нас война, 
На которой взрослеют дети 
И седой в двадцать три старшина. 
Удивительно, правда, это?

Мне всего 18, друг! 
Я вчера был ещё мальчишка!
Мы зимой не чувствуем рук
И в лесах жуем часто шишки 

Я надеюсь, ты ешь хорошо 
И ночуешь в тёплой кровати 
Нам действительно здесь нелегко
Для Победы - желания хватит! 

Друг мой, книги читаешь ты? 
Мы здесь иногда успеваем! 
А ещё у нас есть мечты! 
Мы о мирной жизни мечтаем... 

Мы на фронте с другом вдвоём 
Были. Но он теперь не с нами. 
Странно... Утром ещё живём, 
Завтра - лишь похоронка маме. 

Расскажи мне в ответном письме
Что ты делаешь в выходные? 
Что ты кушаешь на обед? 
Как живут там твои родные? 

Мы сегодня уходим в бой. 
Я надеюсь, придём с победой! 
Понимаешь, ведь я живой! 
Я когда-нибудь стану дедом! 

Если вдруг получится мне
Снова в мирной стране улыбаться
Ты напомни о той весне,
Как я обещал не сдаваться

Я надеюсь, что мир придет
Очень хочется, чтобы скоро!
И на вас никто не нападет!
Ты же ходишь еще ведь в школу?

Друг, пожалуйста, сохрани
Голубое небо над вами
И минуты жизни цени,
И людей, что живые с вами!

Расскажи мне, а ты любил? 
Чтобы сердце падало в пятки? 
Я подругу свою не забыл 
И на фото смотрю украдкой 

***

Командир к нам сейчас пришёл 
Приказал готовиться к бою
Я тебе потом допишу! 
Постоим за страну горою! 

Ты пиши обратный ответ! 
Я твой голос услышу звонкий! 

Но солдата уже больше нет. 
Он погиб. Маме - лишь похоронка.

Родителям

Мне раньше казалось, что я никому не нужна,
В огромном безумном мире совсем одинока...
На тысячи километров моя страна,
Но, как всегда, возвращаюсь к своим истокам.

Когда захожу с дороги в квартиру, домой,
В руках чемодан, за спиною рюкзак тяжелый,
Встречает меня голос до жути родной
Фразой за долгие годы уже знакомой.

И снова, как в детстве, ты обнимаешь меня,
Поправишь за ухо мой белокурый локон,
Тогда и пойму, что роднее всего – семья
И я никогда, совсем. Не была одинокой.

Когда мама в детстве пекла торты и пироги,
А папа носил шоколадки после работы.
Когда я влезала в дедушкины сапоги
И смело могла покорять глубину болота.

Когда по утрам всегда был завтрак семьей
И также был самый чудесный на свете ужин.
Когда мы садились за праздничный стол большой,
Тогда понимала, что каждый здесь – очень нужен.

Когда я сдавала последний экзамен в школе,
И на выпускном была только вашей принцессой.
Я видела, что вы мной невероятно довольны,
Хоть и результаты дались мне с огромным стрессом.

Когда я грустила из-за очередного мальчишки,
Разбитое сердце скрепляла вновь суперклеем,
Вы мне объясняли, что он был всего-то лишний
И что всё равно людям придется верить.

Вы видели, как я уже совсем повзрослела,
Накрасила губы очень темной помадой.
ПлачУ по счетам, вновь на диету села,
Хоть вы говорили, что и худеть не надо.

Вы рядом всегда, что бы со мной ни случилось,
Куда ни ввязалась бы, вы решите проблему.
Простите, что на себя слишком переключилась
И в юности от родных построила стену.

Мам, Пап. Вы роднее всего мне на свете.
Простите за то, что была иногда бестолковой.
Я знаю, что страшно смотреть, как взрослеют дети
Берут с собой лишь чемодан из родного дома.

Я вам обещаю, честно. Буду стараться
Держать высокую планку и брать вершины,
Чтобы вы всегда-всегда могли улыбаться,
И не тонуть в водовороте рутины.

 

Звание дипломанта – БУРЛАК Ксения Александровна (поэзия) –  родилась в 1998 году. Студентка Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», факультет права. Живёт в Нижнем Новгороде.
Рег. номер 186

Там

Там горы, как камни, покрытые мхом,
А люди малы муравьишки.
Но он не мечтает о чем-то другом,
Возвышенность манит мальчишку.

Он смотрит на птиц, пролетающих там,
Он строит из веток надежный вигвам.
Вершины у гор в этой жизни иной
Подернуты облаком, как сединой.

Там моря простор и загадки глубин,
Там плещется весело синий дельфин,
Там острые скалы, а галька гладка,
И парус фрегата лоскут от платка.

О главном

Возле реченьки ходит девица
по траве.
Вот осталось чуть меньше месяца
на заре,
Когда лучики солнца красного
сгонят ночь,
Бог дарует ей сына ясного
или дочь.
«Коли дочка на свет появится,
благодать!
Будет лучше моей красавицы
не сыскать!
Терпеливою быть, участливой 
научу!
Так хочу, чтоб жилось ей счастливо,
так хочу!..
Пусть и сына подарит небушко -
намолю…
Для детишек найду я хлебушка,
прокормлю.
С молоком он впитает русский наш
дух и нрав.
Будет Родине самый сильный страж,
будет прав».

В речке быстрой водица чистая,
жизнь – вода:
Гладь то ровная, то волнистая -
так всегда.
Обойдя весь мир по течению,
круг замкни.
Только жизни своей значение
не спугни.

Возле речки девчушка бегает
по траве.
Так и стелются косы пегие
по земле.
Рядом мама. Она красивая,
как всегда.
Ей к лицу (вот же диво-дивное!)
все года.

Полноводная, горделивая
здесь река…
Знать, степенно-неторопливая
на века.
Мать любуется влево, вправо и
в храме звон.
Рядом главное: Мирослава и
Родион.

Не забыла

На столешнице треснутой - масло, кувшин и мука.
Ветер льется из форточки, прячется в складочках ситца.
По щепотке любви и тепла вложит в тесто рука.
Чуть помедлив, добавит еще. А зачем же скупиться?

"Отче наш" - сорок раз. Силы все, без остатка, ему:
Теплый шар, бархатисто-шершавый, как губы кобылы.
Надо плотно закрыть окна, двери и щели в дому.
Здесь не нужен сквозняк. Видишь, бабушка, я не забыла.

А еще я умею вязать, вышивать и плести,
Научилась печь хлеб, он как твой, хоть и было непросто.
Если что-то не так, ты меня, ради Бога, прости.
Я умоюсь сейчас... и дойду до погоста.

 

Звание дипломанта – КАГАНОВИЧ Анастасия Константиновна (малая проза) 18 лет. Проживает в Челябинске, студия «Город золотой». Руководитель студии Анна Михайловна Гильдина.
Рег. номер 236

Станция «Технологический институт»
Посвящается погибшим от теракта в метро Санкт-Петербурга 3 апреля 2017 года, их родным и близким

У меня выходной. Губы сами собой расплываются в улыбке, от уголков глаз идут лучики счастья. Легче дышится, оттого что не нужно строить из себя сурового майора полиции. «Ты сегодня так сияешь, солнце», – со смешком говорит мне любимая. «Себя-то видела? Просто начищенный самовар». Оба заливаемся по-детски беззаботным смехом. Что может быть милее этой доброй и тёплой улыбки, этого заразительного хохота? И на душе спокойно, в кои-то веки день без задержаний, допросов, полковников и маньяков. У неё всего одна пара в три ровно. Даже не помню, когда последний раз было такое утро. Под её чутким руководством я впервые сотворил съедобный омлет. Фантастика! Долгая холостяцкая жизнь так и не научила меня сносно готовить, но одну вещь я всё же делаю в совершенстве: гренки. Едва объяснил моей девочке, как их жарить, а у неё с первого раза выходит лучше, чем у меня! Ужас. И ехидно улыбается на моё удивление, не оторвать взгляда от этих губ. Взъерошить её кудрявые волосы, а потом носиться по всей квартире, спасаясь от справедливого наказания – лучшее наслаждение. Её мама сказала, что мы ведём себя, как сбежавшие из зоопарка, наверное, именно так мы сейчас и выглядим, но какая разница? Кажется, это лучший выходной за много месяцев.
Как бы мне хотелось, обняв покрепче, никуда не отпускать моё солнце, но она убедила, что лекция о силикатах – это вещь, которую она жаждет услышать. Всегда легко сдаюсь, когда она говорит, что расстроится, если не узнает сегодня о пластмассах, кислотах, силикатах или чём-нибудь ещё – химик до мозга костей, что с неё взять. До крайности увлечена наукой, буквально горит. Да я и сам такой же, не вытащишь с оперативной работы. Два сапога пара.
Ровно в два она уехала, забрав мой проездной на метро, и совсем скоро вернётся, поэтому стоит прибраться и сходить в магазин, но так лениво, ничего не хочется делать. Вот и валяюсь на незаправленной кровати, листая новостную ленту: ничего необычного, только обещают солнце и тёплую погоду на вечер. Нужно вытащить родную на прогулку. Только куда? Может, в Летний сад? Помнится, мы не были там целую вечность, с первого свидания.
Звонок на мобильный. Ну кому я, чёрт побери, опять нужен в свой выходной? Вздыхая, принимаю вызов:
— Да, слушаю.
— Гони сейчас же на «Технологический институт» – там теракт в метро!
— Как давно? – уже на бегу хватаю “корочки” и куртку.
— Пару минут назад. Скорее, лети, как сможешь!
— Ладно, еду.
Стоп… «Технологический институт». Это её институт. Синяя ветка, по которой она всегда ездит. Чёрт, чёрт, чёрт! Дыхание, биение сердца, мысли – всё оборвалось. Надо позвонить, позвонить ей! Дрожащими пальцами – вызов – ну же!
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

 

Номинация «Сопричастность» 2019

 

1 место и звание лауреата – МАРКОВА Любовь Дмитриевна (поэзия) – человек с интересной судьбой, она 33 года проработала воспитателем в детском саду в поселке Нивенском, жила в разных районах Калининградской области. Много сил и времени посвящено поэзии.  Печаталась в Багратионовской районной газете, в региональном журнале культуры «Балтика», в альманахе ветеранов Калининградской области. Издано два сборника стихотворений.  Проживает в посёлке Южный-2, Багратионовского района, Калининградской области.
Рег. номер 46

Парад Победы

Последний воин той войны
По красной площади шагает.
Он - достояние страны,
Парад Победы принимает.

За ним шеренги тех, кто пал,
Идут, идут великим строем.
Партнёров мир не ожидал,
Что оживут они рекою.

И та река по городам,
По весям мира разольётся.
Не одолеть её врагам,
Ума и силы не найдётся.

А мы поддержим вечный строй,
Плечом к плечу все вместе встанем.
Ещё один за нами бой,
Мы марш победы дружно грянем.

Не ваш удел в героях быть
Там, где своих всегда хватает.
О войнах надо бы забыть,
Планета в мире быть желает.

Последний той войны солдат
По красной площади шагает.
Иконостас его наград
О мире думать заставляет.

За ним река течёт из тех,
Кто знает цену всем победам.
Забыть о них смертельный грех,
О давних и кровавых бедах.

Традиция

У нас традиция сложилась,
Врагов до дома провожать.
Но что-то, видимо, забылось.
Решили вновь повоевать?
Решили вспомнить, как бывает,
Когда пришёл незванный гость?
Не мирный кто-то всё решает,
Иль мы вам снова в горле кость?

Не троньте русского медведя,
Спокойно пусть в берлоге спит.
Ну как ещё вам всем ответить?
Ведь мир за бойню не простит.
И не внушайте нам иного -
Порядок ваш России чужд.
Иная ценность за основу -
Не ваш карман сегодня пуст.

Ну, наш. А вам-то что за дело?!
Решим всё сами, как-нибудь.
Умело или неумело,
Но сами свой осилим путь.
Не надо трогать нас, ребята,
Ведь мы готовы проводить
Туда, где вам жилось богато...
С войной не надо к нам ходить.

Спасибо всем

Спасибо всем, кто нас давил
И кто заставил нас очнуться.
Решили вы, что мы без сил,
Что честь и гордость не спасутся.
Решили вы - России нет!
Теперь вовек её не будет.
Она среди великих рек
Своё величие забудет.

Народ России никогда
Под вашим гнётом не воспрянет.
Его сломила нищета
И он добычей лёгкой станет.
Нам плохо было, так и есть.
За всё вам верою воздали.
За подлость вашу, злобу, лесть
Своё мы многое теряли.

И вы ударили туда,
Где ложь совсем не во спасенье.
Не напрягаясь, без труда,
Нам навязать решили мненье,
Что не такие мы, не те,
Кто миру лживому был нужен.
А мы в народной простоте
Раскрыли настеж души.

Давили вы, крепчал наш дух,
Звенела волюшка булатом.
Мы снова миру скажем вслух:
"Пытать на прочность нас не надо"!
Не одолеть! Слаба рука!
Кишка довольно тонковата.
Бьёт правдой каждая строка,
Порода гена виновата!

 

2 место и звание лауреата – ХУЗАХМЕТОВА Рауза Менгалимовна (публицистика) – Образование — высшее экономическое. Преподавала экономические дисциплины в университете (Димитровград Ульяновской области).  Пишет стихи, сказки и рассказы для детей и взрослых, занимается переводами. Победитель многих литературных конкурсов (Казахстан, Россия, Великобритания).  Автор книги стихов и рассказов «На крыльях мечты». Проживает в Казани. 
Рег. номер 9

9 мая

Мой отец никогда не рассказывал мне о войне. Никогда. Наверное, потому, что это очень страшно. А может,  потому, что я  для него всегда была маленькой –  я  самая  младшая  в семье. Но я знаю об этом от старших сестёр и брата.
До войны они жили в Москве – его родители, брат, сестра и он – мой будущий отец. Дружная семья, юность, увлечение спортом, служба на Черноморском флоте, учёба в институте физкультуры – всё разом оборвалось. Сначала забрали его отца, которого больше никто не увидел, а потом и его самого – молодого парня. Пять долгих холодных лет прошли на севере, а когда он вернулся, началась война.
 Недавний краснофлотец, отец и воевал на море. Оборонительные бои под Севастополем, потом под Сталинградом, где ему пришлось тонуть... Он сумел дождаться помощи, продержавшись на воде трое суток. Дальше – оборона  советского Заполярья... Было ли тяжело? Было ли страшно? – Об этом могут рассказать теперь  только его боевые награды.
Мирное небо, семья, сын и  пятеро  дочерей – может быть, мы стали для отца самой главной наградой, такой радостной, но  такой непростой? –  Не знаю...  Дети вырастали и уходили – каждый своей дорогой. А отец – он продолжал работать, ждать редких приездов, а при встрече светился от счастья, отшучивался и говорил, что проживёт сто лет. Никому и в голову не приходило, что он уже старый. Отец и в самом деле был очень бодрым, крепким. И только потом из его дневников я узнала, как сильно болело у него сердце – сердце человека, так много повидавшего и пережившего. Человека, прошедшего не один круг ада, но не сломавшегося, не ожесточившегося, а продолжавшего жить, глядя на мир добрыми радостными глазами.
Когда я родилась, отцу было сорок восемь лет. А когда выросла, его уже не стало.
В трудную минуту я всегда вспоминала отца: он выдержал, и я должна выдержать. В радостную минуту вспоминала отца: сейчас он сказал бы мне  «молодец» и порадовался со мной. В минуты сомнений вспоминала отца: как бы он посмотрел на мой поступок.  Вспоминала,  хотя вернее было бы  сказать, что  я его и не забывала.
Именно 9-го мая – в этот яркий праздничный день, Великий день, когда на радостную улыбку набегают горькие слёзы, особенно остро понимаешь, в каком долгу ты навсегда  остался перед родителями. Я так много хотела сделать для  отца, а не сделала и малого. Могла лишний раз позвонить и сказать несколько добрых слов – не позвонила. Могла просто подойти и молча обнять – не подошла. Могла посидеть рядом и поиграть в шахматы – не поиграла.
Прости… Прости… Прости…

 

3 место и звание лауреата – ХАЛИТОВА Алсу Салаватовна (малая проза)  – родилась в селе Максютово Кугарчинского района Республики Башкортостан. Окончила БашГУ. Работает учителем русского языка и литературы в МБОУ СОШ № 1.  Ее рассказы и статьи печатаются в районной и республиканской периодике.  Проживает в селе Мраково Кугарчинского района, Башкортостан.
  Рег. номер 217

Тулупчик для сына

Зима. Ночь. Молодая женщина, закутанная в полушалок, торопливо идет по протоптанной дорожке к ферме на дежурство. Зимой сумерки наступают рано, поэтому колхозницам приходится идти на работу уже в темноте. Молодую женщину зовут Рамзия. Каждый день она трудится почти до потери сознания. Дежурят на колхозной овцеферме по два человека, ее же основная задача – ухаживать за ягнятами, это самое ответственное в период массового окота овец. Тогда наступают горячие дни и ночи. Ягнята рождаются почти ежеминутно. Нужно успеть принять новорожденного, унести в теплую комнату, вытереть его, чтобы не замерз, и постоянно присматривать, пока не поднимется на ноги, затем подпустить ягненка к матери. Бывает, некоторые молодые неопытные овечки со страху не подпускают к себе малышей. Тут нужно мастерство и умение, чтоб успокоить овцематку и заставить ее принять своего ягненка. А колхозная отара велика. На каждую работницу в смену приходится не много не мало почти по три сотни овцематок. Вот и крутись день-деньской, ни поесть тебе, ни отдохнуть вовремя. А еще и семья на плечах. Мужа в армию забрали. Кормить детей надо…
Послевоенные годы – не сытные. Страна еще в развалинах, поднимать ее надо было, вот колхозники, отрывая от себя, и отправляли все выращенное: мясо, зерно, другие продукты в центральные районы России, хотя самим бывало хоть на полку зубы клади. Взрослые еще понимали, а детям не объяснишь. 
У Рамзии трое детей по лавкам. Старшему – Самату – четыре, средней, Гузалие, – три, а младшенькому, Булатику, не исполнилось еще и года. Вот и крутилась молодая женщина с утра до ночи. С работы вернется, сразу окунается в домашние дела: кушать приготовить, где прибраться, постирать, воды натаскать, скотину убрать. Вертелась как белка в колесе. Все бы ничего, только не повезло Рамзие со свекровью. Уж больна та была неуживчива характером. Ладно бы была родной матерью ее мужу. Мачехой доводилась. Осталась одна, отец Азамата умер, деваться было некуда, нрав свой до поры и времени прятала. Когда пасынок был дома, она маленько его побаивалась, все-таки мужик, да и сама в чужом доме. А как забрали Азамата, тут уж она развернула свой скверный характер во всей красе. Особенно она не любила детей. Видимо, из зависти, сама-то бездетная, вот мстила чужому бабьему счастью. Старшие, хоть и малы еще были, уже понимали и при голосе бабушки съеживались в комок и не звука. А младшенький, как на беду плаксивый был. Особенно если есть хотел. Тут бывало только Рамзия и могла его унять. Свекровь в порыве гнева грозилась выставить детей на улицу: пускай, мол, померзнут, если не перестанут мотать ей нервы своим ревом. Особенно младшего, Булата, терпеть не могла за его постоянный плач. Как-то заявила: «Еще раз твой выродок мне спать не даст, на дорогу выкину, чтоб он сдох». Рамзия не обратила внимания на угрозу, чего не наговорит пожилой человек в порыве гнева, не верила она, что свекровь способна на такое злодейство: хоть и не родные, а все-таки внуки. Дни сменялись ночами, свекровь терзала невестку, как собака шапку. Рамзия молчаливо терпела выходки злой мачехи-свекрови, с нетерпением ожидала возврата Азамата. Он-то защитит их от вздорной женщины. А, свекровь, видя безответность невестки, еще пуще ярилась, называя испуганных детей «нахлебниками».
С тяжелым сердцем, оставляла Рамзия детей со свекровью, так как нигде их не оставишь, у соседей самих детей куча-мала. И на ферму из никак не возьмёшь, не было у деток теплой одежды. В очередной раз, переживая по этому поводу, Рамзия пришла на ночное дежурство.
– Кызым, ну ты что опять нос повесила? Свекровь так и не дает тебе покоя? – участливо спросил Акбаш-бабай и успокаивающе похлопал по плечу: – Ладно, не переживай, никуда она не денется, будет смотреть за внуками, чай не зверь она. – И предупредил: – Смотри, надо быть начеку, сегодня уж очень студено, как бы ягнят не заморозить. Днем, вон говорят, двоих недоглядели.
– Хорошо, Акбаш-бабай, пойду я к ягняткам своим.
– Тырып тор але, кызым. Что я тут надумал для твоих детей. С ягнят, которые пали, мы можем снять шкурки, обработать их и затем сшить тулупчик и валеночки. Шкурок, конечно, потребуется много, но хотя бы на Булатика нашьешь и сможешь приводить его с собой на ферму, свекровь глядишь, подобреет, с двумя-то легче будет управляться, чем с тремя. А? Как ты думаешь?
Рамзия от души поблагодарила аксакала за его великолепную задумку. 
Две недели прошли с того разговора, но за этот небольшой срок она смогла набрать достаточно шкурок на тулупчик сыну. Акбаш-бабай помог их обработать. Очень уж хотелось маме за ночь сшить из этих шкурок одежду для младшенького. Акбаш-бабай справлялся на ферме один (может и не справлялся, однако, по-видимому, отвлекать маму от важной для нее работы не хотел). Рамзия надеялась уже сегодня, за время дежурства закончить тулупчик. Осталось немного. Взяла свое шитье и стала аккуратно, маленькими стежками сшивать оставшиеся части тулупа. 
Сидя у теплой печки и светлой лампы-керосинки Рамзия увлеклась работой, и незаметно воспоминания овладели ею. Каждая страничка ее нелегкой жизни развернулась перед ней. Особенно страшной была страница, когда началась Великая Отечественная война. Рамзие тогда было всего десять лет. Ростом махонькая, а уже была мамой. «Мамой» называли ее родные сестренки Резеда и Рамиля, потому как родителей у девочек не было. Когда отца репрессировали, а мать умерла, девочек забрали в детский дом. С тех самых пор девочка стала нести на себе «груз материнства», а говорить сестренкам, что она им вовсе не эсэй, почему-то не хотелось. Своим детским сердцем она понимала, каким ударом будет для сестренок осознание сиротства. Вот так и стала она мамой. Опекала своих сестренок, как могла, стирала на них, иногда подкармливала, отрывая от себя кусочек хлеба или же жмыха. Весенними днями, сбегала с уроков на полянки и глядишь, к концу занятий, приносила сестренкам пучки щавеля, дикого лука, охапки сурепки. Вот так и жили. Об этих нелегких детдомовских годах Рамзия не забывала ни на минуту. Как бы тяжело ей не приходилось управляться с «дочками», ее радовало то, что их не разлучили, и они были вместе. Разлука постигла их после закрытия детского дома. Младших сестер забрали в разные семьи, а Рамзию забрала к себе женщина по имени Хамдия. Именно Хамдия и стала свекровью девушки, женив своего пасынка Азамата на Рамзие. Хамдия-эбей многому научила девушку по девичьей части воспитания, за что Рамзия была благодарна и даже иногда называла мамой. Потому-то странно и обидно было терпеть такое отношение ее к себе. В чем она провинилась? Часто свекровь ругалась, что устает с внуками, дескать, «они непоседы», а с маленьким вообще много хлопот, белья на него не напасешься, а его часто приходится купать и переодевать, невестка не обижалась на ее слова. Все-таки пожилая женщина, нервы сдают. Вот так за работой и воспоминаниями незаметно прошла ночь, время ее дежурства. Рамзия взяла тулупчик и заторопилась домой. Тут зашел Акбаш-бабай:
– Ну, что Рамзия, успела дошить за ночь?
– Ага, бабай. Посмотрите, какой ладный тулупчик получился, – не удержалась похвастаться молодая женщина.
Бабай взял одежонку, с видом знатока прошелся по швам и кивнул головой:
– Ладная работа. Ну, давай с Богом. Беги домой. Смена кончилась. Дети заждались. 
Радостная Рамзия вышла из теплой подсобки во двор фермы и сразу почувствовала, какой мороз на улице, и как скрипит снег под ногами. На это она не обратила внимания и заспешила домой. Очень уж хотелось ей побыстрей примерить тулупчик на Булатика, и тогда она сможет уже утром взять сына с собой на овцеферму. Тишина разлилась по всей деревне. Даже не тявкали собаки. Наверное, попрятались от мороза. Из недалекого леса слышались выстрелы от трескающихся деревьев. И только узкая полоска рассвета предвещала наступление нового дня.
Откуда было знать Рамзие, что этот светлый наступающий день окажется самым черным в ее судьбе.
 Приближаясь к дому, молодая женщина заметила темный бугорок на краю сугроба. «Вот коровушки, успели пометить свою дорогу», – развеселилась Рамзия, думая, что это коровий навозный бугорок, однако подойдя поближе, еле сдержала возглас. Рамзия разглядела замерзшее тельце ребенка. С замиранием сердца, осторожно разгребла снег и увидела.… Это был ее Булатик…. Она смотрела на трупик, но не хотела признавать в нем своего Булата. Она не верила глазам и не хотела верить в такую жестокую несправедливость. Она ли не голубила своих детей, она ли не любила их до слез в глазах, она ли не отрывала их из голодных лап смерти? Откуда-то из глубины души вырвался страшный крик, заставив вздрогнуть замершую тишину деревенской улицы. Захлопали калитки домов, послышались голоса людей. Что с ней происходило дальше, она не понимала и не помнила. Сидя на снегу, Рамзия прижимала к сердцу своего младшенького и смотрела невидящими глазами куда-то вдаль. Только мысль билась птицей в ее мозгу: «Это она, свекровь. Она сделала это. Все-таки выполнила свою угрозу. Выбросила сына на улицу. О, Господи, Господи, что мне делать?» Без сил повалилась на снег молодая женщина. 
Рассвет. Зачинается новый день. На краю сугроба лежит тулупчик, который сыну теперь не нужен.

 

Звание дипломанта – АРХИПОВ Ринат Николаевич (Ринат Маннан)  –
 родился в 1946 году в г. Чистополь Республики Татарстан. Окончил Казанский государственный медицинский институт.  Автор более 20 книг для детей и взрослых.
Член Союза Российских писателей, член Союза писателей Республики Татарстан.
Рег. номер 7

Поэт-командир

Посвящается 110- летию со дня рождения классика татарской литературы, уроженца с. Аитово Белебеевского района Республики Башкортостан Фатиха Карима, командира взвода 226-го сапёрного батальона 5-й армии 3-го Белорусского фронта.

Февраль швыряет снег. Год  45-й.
Земля чужая – логово врага.
В окопах спят уставшие ребята,
Им каждая минута дорога.

От стен Кремля, от Сталинграда
Шагали по разрушенной стране.
Прошли они не раз все муки ада,
У чёрта на рогах бывали на войне.

…Теперь им снятся чаще не снаряды –
Поля родные и родимый кров.
Но смерть ещё совсем, совсем тут рядом,
За кем придёт – лишь знает один бог!

С утра им в бой. Идти вновь в наступленье.
Взять высоту! И точка. Есть приказ.
Ещё дымят сожженные селенья
И что ещё грядущий день припас?!.

Чуть рассвело. И взвод пошёл в атаку.
Каримов смелый командир: «Вперёд!»
А это значит – немцы дадут драпу,
И это не впервой – четвёртый год!

И Инстенбург, и Фридланд уже пали,
А впереди дорога на Берлин.
Какие парни здесь, какие парни –
Все данной клятве Родине верны!

Не долог бой был этот, но неистов,
Взята и эта вражья высота.
Лежать осталось сорок пять фашистов,
А остальные в плен – их больше ста.

Но без потерь всё ж не бывает боя.
Пал командир. Вина тому война.
…Багратионовск помнит, чтит героя,
Стихи его читает вся страна!

 

Звание дипломанта – МАВЛИХАНОВ Рустам Ризаевич (публицистика) –
родился в 1978 году. Живет в г. Салавате (Республика Башкортостан, Россия).
Рег. номер 212

Шиханы

Безусловно, у каждого есть душа. Я не язычник, но, тем не менее, верю в это. Ведь, восхищаясь чем-то прекрасным, мы не скользим взглядом по пустому великолепию форм, а ищем в том что-то свое, близкое и знакомое, и потому всему, что мы любим и что нам дорого – будь то собака или камень, – мы даем свои, родные нам имена. И в человеке, красивом ли, нет ли, насытив глаз линиями тела и чертами лица, мы ищем то, что наполняет его и делает живым и понятным. Так и гора. Представ вдали на рассвете или в блистательном полудне, удивив взгляд далеким совершенством, белоснежным величием (а наши горы белоснежны и в летний зной), она будит ту странную часть души, которая еще помнит, чем дышит земля и где струится и гремит жизнь, и манит, и не дает покоя. И, приблизившись к серой громаде, мысленно поднявшись по всем морщинам и складкам к вершине, вздыхаешь, прогоняя трепет, и – в путь. И если гора окажется достаточно скалиста и неспокойна, то здесь начинается танец – танец, который дороже самой вершины, танец, приоткрывающий саму душу горы.
Вот предо мною четыре шихана. О них сложено множество легенд, но от тех легенд возникает ощущение, что все эти горы злы: вы подумайте только, одна гора – труп коня и узилище для красавицы (Тратау), другая – тело отвратительного Ашаке-хана (Шахтау), третья – хищный сокол, пытавшийся задушить в когтях вечно светлую Агидель (Куштау), четвертая – мрачнее всех – сердце матери, вырванное обезумевшим от любви сыном (Юрактау). Может, они и отражают истину, но мне характер гор за время частых вояжей по ним показался иным, о чем и попытаюсь поведать.
Начнем с малой. Юрактау, в просторечье – Лысая (до чего же наш народ любит это имя), не вышла ростом, но в то же время не обделена популярностью. Потому и говорить о ней будет нелегко: немало людей избрало гору своей Меккой, и почти каждый решит, что обязан поспорить со мной, но все же… Склоны ее, в общем-то, не очень крутые, с одной стороны обрываются отвесными скалами, и в яркий летний день – розовеют вдали кожей младенца. Младенца – не только из-за роста. С уфимской дороги эта гора кажется отпрыском более мрачной и увесистой Куштау, отколовшимся от нее то ли ребетёночком, то ли догом. Этот ребенок… шаловлив? – вряд ли. Ведь нельзя же назвать шаловливым ручей, бьющий из-под скал. Игрив? – скорее, ибо какая же дорога не любит играть с путником, какой же лес не попытается завести в чащобу, какая же скала… Но это не котенок, что на забаву всем бегает за мышкой бумажной и вряд ли задушит живую; это не щенок, что всегда ласков и предан, – это человеческое дитя, милый и безобидный ребенок, да еще совсем безгрешненький, чудесненький, красивенький, лишь иногда – случайно – ломающий какую-нибудь погремушку, раз оторвавший мишке лапу, ну уж совсем редко подвешивающий кошку за хвост, а собаку за уши. Но это – всего лишь испытание окружающего мира «на вкус и прочность». И нельзя судить: детям не знакома человеческая мораль, почему же мы требуем ее от природы? И эта гора – всего лишь игривый, пышущий здоровьем, слегка жестокий ребенок; и маленькому человечку, который полезет играть с ее скалами, может выпасть немалая радость, а может… Тогда скажут, дескать, он выбрал маршрут, не соответствующий его подготовке, и тому подобное. Такие эксцессы детства, как повешенный «предатель» или растерзанный голубь, хочется надеяться, так и останутся эксцессами. В конце концов, дело ограничивается отдавленными лапами и обрубленными хвостами, да и, по рассказам, на этих скалах погибли от силы один-два человека.
Куштау (Долгая) тоже не прочь поиграть, да вот беда – желающих маловато: лес и утомительные склоны отпугивают людей, и потому ей приходится больше времени уделять себе – свойство взрослеющих детей. Таким детям уже не интересно целый день теребить кукол и машинки – они начинают заглядываться на облака и о чем-то мечтать, они уже не гоняются за каждой кошкой и способны просто любоваться бабочкой, не отрывая ей крылья. В них проскальзывает нечто, что позже, возможно обернется в мудрость. Иногда они могут, сорвав цветок, часами вдыхать его аромат; или, затаив дыхание, смотреть на синицу, заскочившую в форточку; или, разлегшись на земле, направлять бег муравья, не давая ему уползти, по складкам ладони… Иногда гора, поймав человечка, который измельчал от котенка до божьей коровки, подолгу водит его по своим линиям судьбы и сердца, внезапно открывая долины и орлиные гнезда и спрашивая у этого странного создания: «Чувствуешь ли ты мою боль?»
Это человек, повзрослевший быстро. Мне не ведомо, каким он был раньше, но сейчас кажется, будто он и не ребенок вовсе, а многое повидавший и испытавший старик. Они жили рядом долго, слишком долго для того, чтобы не забыть о своей смертности; они веками о чем-то переговаривались между собой, и ветра разносили их шепот, похожий на шелест самой вечности, по синим лесам… И вдруг (все боится времени – время боится гор?!) кто-то из них быстро, в одночасье, погибает в судорогах и мелкой дрожи. Люди от страха седеют, но седина, бывает, красит их. Поседевший лес, умирая в скорбном молчании, не красит никого. Деревья просто ложатся под ноги своим еще живым сестрам. Такого количества упавших на землю черных стволов я не видел ни в одном лесу. Конечно, можно все списать на экологию, близость большой химии, но лес растет и в более пропащих местах. Нигде он не погибает так, как на склонах этой горы, крича безнадежно… и безмолвно. Крик не спас даже гору, что уж говорить о каком-то…
Гримаса слов: гора с именем, которое мы традиционно воспринимаем как царственное, – Шахтау, та, которой поклонялись многие поколения, их потомками, лилипутами вкруг Гулливера, червями вокруг трупа, истерта в песок. Много страниц – возмущенных и восторженных, идеалистичных и прагматичных – исписано о ней. Но что можно сказать о мертвом? – либо хорошо, либо ничего. Можно спеть погребальный плач, или – дифирамбы былой ее красоте, можно попытаться отомстить – только кому? – да ведь ее не вернешь. Ее больше нет, и с этим ничего не поделаешь. И что нам с того: урок? – люди коротки на память, боль? – она еще короче. И это конец.
Но смерть умеет не только обращать нас в горе и уныние, но и петь о своем величии, о своей, может, несколько жуткой, красоте. Нередко лишь в смерти видна истинная ценность человека: некий гений умирает, скорчившись от страха, готовый лобзать кого угодно – врача, палача, костлявую, – лишь бы вымолить себе еще немного времени; некий юродивый, умирая, оставляет по себе долгую память – и скажут после о нем: «Он был пророк, но угораздило ж его в отечестве своем остаться»; некто ее спокойно встречает, воздает долги, одевается в чистое и засыпает; кто-то – в гневе или в истерике – продает жизнь: за ломаный грош или «как можно дороже»; а кому она и даром не нужна; кто-то в последний миг понимает ВСЕ (дай бог, чтоб не с ужасом); кому-то и десять смертей нипочем… Это все – банальные истины, но люди поздно над ними задумываются, просто боятся их помнить, как дети боятся темноты. А потому и ищут величия где кто может: в звездном небе и вавилонской башне, в бескрайнем море и в строках древних, а еще – в седых горах…
Вы видели, как сияет Арарат в небе Еревана? За легкой сизой вуалью, будто оторванный от земли, он плывет в выси то ли недосягаемым кораблем, то ли светлым божеством; и даже в ночи чувствуется далекое дыхание этого алмаза, и кажется, что, пока стоит гора, стоит и город. Он не царь, его гордое одинокое величие само вызывает почтение, как рождает уважение благородный отшельник, отнюдь не ищущий власти. Смешно, наверное, сравнивать Тратау (Шихан) с высочайшими пиками, но ведь суть не в росте: в Ютландии есть гора Небесная, эдакий Олимп датчан, высотой 170 метров – Тратау в два раза выше.
Я отношусь к ней особо: это первая гора в моей жизни, которую я ощутил как живую, на которой впервые понял, что, оказывается, можно танцевать и со скалами.
Долго, долго я смотрел на нее издали, и она все более овладевала моими мыслями; ее тяготение, подобно зову кроваво-полной восходящей луны, будило в душе нечто древнее и пугающее, от чего расширяются глаза и вскалываются губы, а тело готово то ли броситься в пляс, то ли сладко и с силой упиваться своим воем. Может, в этом и заключается некоторая ее «мрачноватость», да еще то, что, как всякий алтарь, она ждет поклонения, но, стоя пред ее величием, понимая собственную малость, краткость и ничтожность, ощущая себя не более чем пылинкой (насколько б ни был Данте поражен в конце своего Путешествия, ему Любовь стремила страсть и волю), на краткий миг вспоминаешь, что ты – Человек, Образ и Подобие Божие, и в это мгновение гора, даже не подозревавшая о твоем существовании, вдруг замечает тебя и, ответив едва заметной полуулыбкой: «Эх, ты, дитя неразумное», – вновь погружается в себя. Нет смысла говорить о том, что она как-то относится к людям, ползающим по ее склонам, – проявляете ли вы какой-либо интерес к пылинке на вашей туфле? И снова – «Мы с Тобой одной крови – Ты и Я!» Но… остается лишь молча поклониться созерцающему Нечто мудрецу – каменному Будде в лотосе лесов… Увы, можно долго расписывать пышно-безвкусные золотые дворцы, но на то, что действительно чисто и прекрасно, всегда не хватит музыки, и те слова, что сказаны, всегда немного не то, что нужно. Сердце, что Любовь – в слова не облечь, в бумагу не заковать. Жизнь есть достояние не одного лишь человека. И это уже – несомненно!
Примечание.
Легенда про Агидель и Ашака
Джигиты аула, где жила Агидель, бросали недобрые взгляды, но страх перед сыном правителя края останавливал их. Лишь один из парней, самый смелый, самый влюбленный, вступил с Ашаком в поединок, хотя и был безоружным. Но не поддержали друзья отчаянного джигита. Безжалостно расправился с ним молодой Ашак. Он набросил на него аркан и, красуясь на коне, протащил несчастного по уличной пыли. Видела это Агидель, в ее сердце вспыхнула ненависть к злому, заносчивому красавцу.
– Не приходи больше, – сказала она Ашаку. – Ты приносишь людям горе, я не могу быть с тобой счастливой.
– Какое нам дело до людей? – ответил Ашак. – Я увидел тебя, будешь купаться в шелках и золоте, и дом наш будет полной чашей.
– Нет. Счастье двоих возможно только тогда, когда счастливы все люди, весь народ.
– А-ха-ха! – засмеялся Ашак. – Все равно будет так, как я захочу.
Неожиданно он перекинул Агидель через луку седла и помчался во весь опор к своему шатру.
Агидель сумела вырваться из его крепких рук, спрыгнула на землю и побежала. За спиной бешено стучали копыта коня, но Агидель увертывалась то вправо, то влево, не даваясь преследователю. После сумасшедшей скачки конь забежал вперед, вдруг захрипел и со стоном пал, загородив дорогу Агидели. Ашак торжествовал победу. Тогда Агидель в отчаянии закричала:
– Отец, спаси меня!
– Никто не придет тебе на помощь, – зло усмехнулся Ашак. – А вот за любимого коня ты у меня получишь.
И он хлестнул девушку камчой.
Но грозно встал вдали старик Урал. Сдвинул седые брови, закряхтел сердито. И превратилась Агидель в светлую речку.
Побежал Ашак за ней, да никак не мог удержать ее, она выскальзывала из пальцев. Тогда он упал на ее пути, надеясь собой перегородить дорогу. Обогнула его и протекла мимо прекрасная Агидель.
В сердцах Ашак сорвал с плеча сокола и бросил вдогонку девушке, обернувшейся речкой. Сокол раскинул крылья на пути Агидели – только и это не помогло.
– Вернись, Агидель! – закричал в тоске Ашак. Он вдруг понял, что не сможет без нее жить. Агидель, не слушаясь, бежала дальше.
Тогда Ашак вырвал из груди свое сердце и бросил его под ноги Агидели. На миг остановилась Агидель, прикоснулась к сердцу, обежала его вокруг, да уже не могла остановиться. Ведь она навсегда стала речкой. Унеслась, уплыла она к старшей сестре Каме, а та отвела ее к Матери Волге.
И стоят с тех пор на том месте, где Ашак хотел остановить Агидель, четыре шихана: Юрактау, что означает «сердце-гора», Куштау – двугорбая гора, Шахтау, который в старину называли Ашактау, и одинокий шихан, похожий на задранную морду павшего коня, но гору прозвали Торатау.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную