Анатолий Васильевич Устьянцев
Устьянцев Анатолий Васильевич родился в городке Озёры, Московской области, Коломенского р-на, в 1951 году. Детство и юность прошли в Хабаровске, на Дальнем Востоке. Там, в газете "Молодой дальневосточник", было напечатано первое стихотворение. Отслужил в Советской Армии, в Приморье. Работал в Сибири, на Северном Кавказе, на Кубани. В основном в геологоразведке и на стройках. Сейчас живет в Твери. Закончил Литературный институт им. А.М.Горького (семинар Ларисы Васильевой). Член Союза писателей России. Автор трёх книг стихотворений. Стихи публиковались в периодических изданиях Твери, Москвы, Одессы. Лауреат премий "Золотая тыква", "Берновская русалка" и губернатора Тверской области.

СЛОВО
         «Всё, созданное здравомыслящими,
           затмится творениями исступлённых»
                                          Платон

1
Не оставляй меня, невидимая дрожь
Блаженного, в своём начале, слова…
Тетрадь не трожь и разум не тревожь –
Оно само придёт из тьмы иного, -

Чем наше, - измерения. Ты жди,
Смиряя, умертвляя плоть. В пустыню
Своей души непознанной иди.
Оставь надежду и оставь гордыню.

Оставь весь мир одеждою у ног.
Иди нагим, беспомощным, никчемным.
Оставь удушье суетных тревог.
Оставь канон молитв неизреченных.

Оставь детей, родителей, жену.
И прошлое оставь в могиле братской.
Умри для всех и слушай тишину
Без лишних перекличек панибратских.

Покорен будь… И будешь покорён
Когда-нибудь, пусть на излёте света,
Никем ещё не виданных времён
Величием.
Так помни же об этом!

2
Когда забудешь дело рук своих
(Оно уже оплачено с лихвою),
Добро и зло (никто из них двоих
Не научился властвовать тобою),
Саму судьбу, где не собрать костей
Грозило, не вмешайся провиденье.
Когда забудешь сонмище страстей
С бесовскою системой наведенья –

Тогда, быть может, звук высокий тот
Тебя коснётся грозовым разрядом.
И снова будет всё с тобою рядом.
И немоты твоей растает лёд.

* * *
Кто так долго и тяжко стонет?
Это лес твой тебя хоронит,
И хоралы поют стволы
Из которых орган воздвижен.
И весь мир из дворцов и хижин
Заставляет кутьёй столы.

Этот лес твой – смутьян и стоик,
Весь на вольнице был настоян,
Глядя в чистые небеса.
Всем – по гроб – ты ему обязан. –
Корень слова с корнями связан,
На которых стоят леса.

Это лес твой тобой исхожен
До тропинки. И, Правый Боже,
Все заветы твои блюду
Только здесь, где все сосны – сёстры.
Между ними и жалом острым
Топора – я себя кладу.

ВОЛКИ
        «К чему стадам дары свободы!
          Их надо резать или стричь!..»
                                   А.Пушкин

1
Талантливы волки. Собаки – бездарны.
Хотя за жильё и еду благодарны.
Вы видели старой собаки глаза? –
Тоска в них собачья, где стынет слеза.

Сравните, как смотрят свободные волки.
В них сталь и спокойствие серой двустволки.
В них жёлтое солнце слепого огня.
В них нету сомнения: он или я?

Они – одиночки, хоть бегают в стае.
У волка наколка, по жизни, простая:
Не верь, не проси ничего, не скули!
Они – единицы, за ними – нули.

2

- Мы волки – осколки разбитой природы.
Мы дети одной молчаливой породы.
Мы сами себе и устав, и закон.
Нам – звёзды из космоса – вместо икон.

Пустые, от века, идут кривотолки,
Мол, волки – зверьё от хвоста и до холки.
Чем люди, - не знаем опасней зверья! –
Убийц хладнокровных, шпаны и ворья.

Мы жизни чужой не охаем без толку.
И с нами сравнятся лишь равные волку.
Собакам – собачье, а вам – человечье –
Сбиваться не в стаю,
а в стадо овечье.

* * *
Глаз-алмаз полоснёт тонировку стекла
Переспелого неба ночного.
Миг! – и вечность уже истекла
Разудалого срока земного.

Тормозится в деревьях густеющий сок.
И, как сон, медосбор этот сладок.
И теченье реки, омывая висок,
Дрогнет рябью морщинистых складок.

Ничего не проси! Всё приходит само
По себе. Без стыда и без спроса…
Синий голубь почтовый приносит письмо,
И дрожит на ветру папироса.

* * *
       «…И тихо, как вода в сосуде,
            Стояла жизнь её во сне.»
                              И.Бунин

Я спасался твоей чистотой –
Той водой, что стояла в сосуде.
И пленялся улыбкой простой
Каждый раз при сердечной остуде.
Тихий вечер мне веки смыкал,
Исчезало усталое тело.
Ты глядела с осенних зеркал
И судьбой моей странно владела.

И в пределы вступая твои,
Каждый раз я терял по свободе.
Но сходили с ума соловьи,
Заполняя пустоты в природе.

И сирень остужала лицо,
Как слепая, к тебе приникая.
И луны размыкалось кольцо,
К безымянному не привыкая.

Так, наверное, было в Раю
Перед долгим, по жизни, круженьем…
И сдавались на милость твою
Все победы и все пораженья.

* * *
Листву осыпающий и засыпающий лес.
Остудень реки и небес полукруглая рама.
Где, если не Рай, то какой-нибудь есть райсобес. –
Теперь эту раму там моет покойная мама.

А я этот слоган из детства бубню по слогам,
Порядок вещей на её неподъёмной могиле
Пытаясь постигнуть. И, мокрые, льнут к сапогам
Согласные-гласные, чтобы их тут не забыли.

Есть фишка на грани рассудка: «уже никогда…»
И ты понимаешь, кто праведен в этом раскладе.
Стекает по стёклам, - всё чище и чище, - вода.
И капает сверху, в моей расплываясь тетради.

КОЛОДЕЦ
Узлом вода завязана в колодце.
Чуть слышен приглушённый всхлип ведра.
Я эту воду поднимаю к солнцу
Сквозь полый ствол бетонного нутра.

Из мёртвой превращается в живую, -
Пока тащу, - Летейская струя.
И солнечные блики, торжествуя,
Звенят тихонько о его края.

Вода, узлом затянутая снизу,
Сама собой развяжется вверху…
И местная Джоконда – баба Лиза –
Умыться даст Ивану-дураку.

* * *
…И посещает прибежище тьмы
Снег – онемевшие слёзы зимы.
Словно фонарь зажигают.
И проступают в ночи письмена.
И отступает всё дальше война.
И тишина наступает.

И просветляются в той тишине
Души, оставшихся там, на войне, -
Промыслы жизней высоких.
Тени беззвучно уходят в побег.
Путь освещает один только снег,
Плавно разбитый на строки.

Где же им встретиться, если не здесь?
Если сжимается звёздная десть,
В чёрные дыры уходит.
Снег поднимается медленно вверх,
Словно дыхание. Чистый четверг
На убиенных нисходит.

* * *
Вере Ивановне Хлундиной
Своей души я раздирал коросту,
Пока не встретил женщину. Она
Мне улыбнулась и сказала просто:
«У каждого из нас своя вина.

Я вас за всё заранее прощаю.
Судить другого – безотчётный грех.
Вы отдохните. Выпьем лучше чаю.
Там, где мы есть, судьба одна на всех».

Она такой счастливой мне казалась,
Хотя прощла неимоверный путь:
Война, инфаркты, немощная старость…
«Я знаю, что немного мне осталось,

Но не хочу винить кого-нибудь
За это. Вы попробуйте печенье.»
Потом перекрестила: «Дай вам Бог!..»

Такое вот мне было угощенье.
Я у неё в глазах прочёл прощенье
Всему, чего себе простить не мог.

* * *
Страх – это ночью у костра,
В тайге, под волчий вой.
И топорище топора
В руке полуживой.

И вёрст на пятьдесят окрест
Единой – ни души.
И коли он тебя не съест –
До света додыши.

И вспомнишь прежние понты
С усмешкой ножевой.
Вот мир вокруг тебя. Вот ты
В утробе мировой.

Чего ты стоишь в мире том,
Тебе тут объяснят:
Мохнатой тьмы немой конвой,
Да звёзд зрачки над головой,
Да страх, что скальпом снят.

БУРОВАЯ. САЯНЫ.
А иногда – такое вдруг накатит,
Что кажется: ещё чуть-чуть, и хватит
До той черты, где паром воспаришь.
Как выражался Кипеш, мой бурмастер,
Чья речь была с утра крестовой масти:
«Как хватит – на ногах не устоишь!»

Свою бы отстоять, бывало, смену
На буровой. Но вот тебе измена:
Передают с вахтовкой «тормозок»,
А там записка: «Мой запил, скотина.
Уж выручи его». Ясна картина.
Куда деваться: выручу, Лизок.

Вторая смена – та ещё работа, -
Не до седьмого пота – до блевоты.
Колонна труб уходит в черноту.
А к ночи – минус пятьдесят четыре.
И начинаешь жить в стеклянном мире,
Где сопли замерзают на лету.

Одна спина не чувствует мороза,
А ты её не чувствуешь, заразу.
И ключ шарнирный кожу рвёт с руки.
А Геша мне орёт: «Крути, салага,
Во славу лент андреевского флага!»
Он флотским был. И дантовы круги

Перед глазами… Всё, ушла колонна
В забой. В пол-дыха дышишь запалённо.
И – к печке. Наконец-то перекур.
И полстакана спирта для сугрева…
Сурово ты в тайге, познанья древо.
Такая вот романтика, помбур.

ШЕСТЬДЕСЯТ
Зима ещё трясёт старушечьим подолом,
И крошки изо рта роняет за столом.
И затаился дом, пропахший валидолом,
И чудится подчас край света за углом.

Но в неба горотьбе уже бесстрашны птахи,
И с ними заодно чирикает капель.
И можно выходить во двор в одной рубахе
Послушать-посмотреть на эту канитель.

Неужто шестьдесят? Не может быть такого!
Забить на этот бред! Всё врут календари!
А в небе облака толпятся бестолково,
И думает пацан: «А что у них внутри?»

* * *
Заходишь в зеркало, как в воду,
Где не достать ногою дна.
Где имитирует свободу
Обманчивая глубина.

Начала и концы сомкнутся,
Как свод судьбы над головой.
И смерти нет, чтоб оттолкнуться
И убедиться, что живой.

И с каждым новым пораженьем
В летах, - ждёшь своего лица…
А жизнь – всего лишь отраженье
В бесстрастном зеркале Творца.

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную