Весна выдалась поздняя, всё стояло в мокром снегу, и мы пока  пробирались к пункту назначения, к Братской могиле, вконец, умаялись и промокли. Нашему классу, 6-а, поручили подготовить торжественную линейку, на которой школа будет чествовать фронтовиков. А те, в свою очередь, станут возлагать цветы к памятнику.

 Мы решили всё рассмотреть на месте, по глубокому снегу побродили вокруг  памятника, поставленного в честь земляков, погибших  в Великой Отечественной войне  ( мы – это я, две Тани, Люба Рыжая и Евграфов Володька) – и разошлись по своим домам до утра. Вечером я у папы ( а он у меня тоже был фронтовик) спросила, с чего нам всё же начать.

– Ну, можно снег почистить, чтобы люди, которые придут с цветами, могли подойти к могиле, – посоветовал папа.

Наутро я папин совет озвучила, но поддержку у друзей не получила:

– Скучно это, пусть мальчишки снег чистят, – и обе Татьяны, развернувшись, ушли домой. А мы с Любой Рыжей и Володькой Евграфовым постояли-постояли и надумали сходить за вербой. Ведь, вербу, можно было бы поставить в керамические вазоны, стоявшие вдоль братского захоронения. Но в последний момент всё-таки Евграфова оставили расчищать снег. Володька уже полгода ходил в секцию тяжёлой атлетики, поднимал штангу легко. Кому как не ему здоровенной лопатой махать?! И мы с Любой Рыжей, легко сломив его робкие возражения (мол, надо вас, девчонки, проводить) помчались на плотину. Надо сказать, что в Красногорске, а дело происходило именно там, плотина – место известное. Маленькое водохранилище, в которое сначала втекает, а потом  вытекает( и течёт неизвестно как далеко!) крохотная речка Банька, было окаймлено лесной полосой . Заветное место отдыха горожан! Купание летом, зимой – лыжи. Рыбаки на берегу, а зимой – и на льду. Всё тут мною с братьями было исхожено, исследовано. И с Любой Рыжей и с Евграфовым ( куда же без него!)мы здесь сто раз катались на лыжах. Поэтому без всякого страха я с Любой Рыжей стала пересекать замёрзшую гладь водохранилища, чтобы сэкономить время и спрямить путь. В узком месте было мелко, и в любом, даже форс-мажорном случае, утонуть   здесь было просто невозможно. Солнце сильно оплавило лёд,, и было скользко. Но лёд был надёжный, толстый. Навстречу шли рыбаки с садками, в которых виднелась уже заиндевевшая рыба. Рыбаки хором стали уговаривать нас вернуться, так как скоро будет смеркаться. Они даже хотели поделиться с нами рыбой. Но нам было не до рыбы и рыбаков, не до их советов. Надо было засветло успеть взобраться на крутой склон, с которого ещё неделю назад мы летали на лыжах, наломать вербы, и бегом к Евграфову, к памятнику, к Братской могиле. Утром ведь – линейка, надо спешить! Мы, разгорячённые тем, что убежали от Евграфова и так всё чудесно организовали, победительно продолжили свой горделивый поход. И – правда! Всё получилось замечательно. Верба уже вошла в «пушистость», огромные букеты чудесным образом встанут в вазоны! Началась метель, но мы вошли в раж – рвали и рвали вербу. И только, когда стало смеркаться, мы  опомнились  и подхватив огромные пушистые пучки, бегом бросились со склона, назад, к памятнику, к Евграфову. Ещё не хватало, чтобы Евграфов ушёл, и мы остались одни, у могилы, в темноте! За полчаса, что мы провели, ломая вербу, нападало столько снега! Мы шли по щиколотку в снегу и почти не видели тропинку. Зыбко светился берег, но до него оставалось совсем немного, ну, метров десять, не больше, когда Люба Рыжая вдруг оступилась – и по грудь провалилась в воду. Наверное, в сумерках, мы сошли с дорожки и попали в рассверленную рыбаками полынью. Как бы там ни было, Рыжая стояла почти по грудь в ледяной воде и строго мне выговаривала: мол, давай, спасай.

Я читала много, как спасают попавших под лёд, и, бросив пучки вербы на дорожку, поползла к Любе. Думаю, зрелище было уморительное. Жалко, зрителей не было, они бы уж точно нам помогли. Но на всей плотине мы были одни и нам было не до смеха. Люба тем временем пыталась выбраться самостоятельно, но лёд под её руками крошился, и подтянуться она тоже не могла, так как зимняя одежда моментально намокла и стала очень тяжёлой. Я лежала на животе, ухватившись за Любин капюшон, и истошно кричала: «Евграфов, Евграфов!»

Любу уже начало трясти от холода, я же холода не чувствовала, только страх, что мы одни на этой плотине в начинающейся темноте. Люба велела мне отцепиться от капюшона, и идти за помощью, но я не могла разжать руки – боялась оставить Рыжую одну в воде. Сколько это продолжалось? Наверное, несколько минут, а показалось – вечность. И когда над нами навис «надоедливый» Евграфов, стало уже совсем темно. Любу, в четыре руки, мы вытащили быстро, правда, Евграфову для этого пришлось залезть к ней в полынью. Иначе никак не получалось выкинуть на берег заиндевевший рыжеволосый кокон. Как я выглядела, когда мы бежали к моему дому, это и так понятно, я не буду рассказывать. Помню только, что Евграфов замыкал нашу цепочку, и его почти не было видно за охапкой вербы, которую он всё-таки подхватил с дорожки.

Мама была дома. Она покрутила пальцем у своего виска на мой сбивчивый рассказ о том, что случилось. Это была высочайшая степень её неодобрения, которую она могла позволить при детях, ведь мамочка у меня была учителем, к тому же хорошо в своё время воспитанной барышней. Но видно и её терпению пришёл конец. Не глядя в мою сторону, она засунула Рыжую в ванную, Евграфова переодела в сухое и заставила надеть валенки. Когда я сказала, что, мол, здорово, что Володька Евграфов в секцию стал ходить – иначе он бы ни за что Любу из полыньи не вытащил, мама так на меня посмотрела, что я сразу поняла, как  важно промолчать иногда.

 Когда вернулся с работы папа, мы все уже немного успокоились. И папа, невзирая на возражения мамы,  налил нам по рюмочке кагора. Сосед, дядя Слава, развёз на машине моих друзей по домам. Он же отвёз меня вместе с вербой поутру на линейку. Люба Рыжая и Володька Евграфов уже были там и выглядели вполне здоровыми и весёлыми. Мы были так молоды и от пустяков не болели! Надо ли говорить о том, что линейка прошла блестяще!

…Шли годы. Волею судеб я стала  трудиться в трамвайном депо диспетчером.  Работа с людьми требовала и выдержки и чувства юмора. Я не в полной мере обладала этими качествами. Но я полюбила свою немудрёную работу – она давала мне ощущение нужности, востребованности что ли… Как-то пришел скандальный посетитель (увы, издержки есть в любой профессии) и стал требовать с меня шашки, забытые полгода назад в трамвае. А я сидела за шахматной доской и пыталась, воспользовавшись обеденным перерывом, научиться играть. Посетитель разозлился, мол, вот и в мои шашки кто-то так играет. Я терпеливо стала объяснять, где у нас стол находок. Вдруг над нами навис другой широкоплечий посетитель и строгим голосом возвестил:

– А я гантели забыл в трамвае, отдайте гантели!

 У шашечного посетителя пропал интерес и к шашкам и ко мне, и он моментально ретировался, наверное, побежал в стол находок…

Я с удивлением посмотрела на неожиданного спасителя и почему-то тоже строго, спросила:

– А ваша фамилия не Евграфов?

– Евграфов, – спокойно ответил незнакомец,  совсем не удивившись моей шутке.

 Хотите – верьте, хотите – нет, но я сразу ему поверила.

Вверх

Комментариев: