Чехов-писатель и Чехов-врач неразделимы. И не потому, что во многих его произведениях – врачи и больные, болезни героев… Врачи-подвижники (Дымов, Соболь, Королев, Астров, Кириллов, Дорн, Овчинников…), и – продукты отупляющего, бесчеловечного строя (Самойленко, Топорков, Шелестов, Старцев (Ионыч), Чебуткин, Свистицкий, Шелестов, Белавин, Рагин, Хоботов др.) А потому, в первую очередь, что «гуманное отношение к человеку, глубокое проникновение в сущность, причины страдания, трезвая оценка действительности, стремление и способность к обобщениям» роднят медицину и настоящую литературу. Французский писатель Андре Моруа отметил родство людей этих профессий: «…и те и другие относятся к человеческим существам со страстным вниманием; и те, и другие забывают о себе ради других людей». Потому-то среди писателей – немало врачей. В.И. Даль, А.П. Чехов, К.Н. Леонтьев, В.В. Вересаев, М.А. Булгаков, Н.М. Амосов, Ф. Рабле, Ф. Шиллер, С. Моэм, А. Конан-Дойль, Ст. Лем, А. Кронин, Л. Буссенар – далеко не полный перечень. В автобиографии, за пять лет до кончины, А.П. Чехов писал: «Занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как писателя, может понять только тот, кто сам врач… Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитаю не писать вовсе». Поступая в 1879 году на медицинский факультет Московского университета, А.П. Чехов исполнил наказ матери. Идти «непременно по медицинскому факультету» просила мать разоренного большого семейства: «уважь меня». Он не мог не уважить мать: надо получить диплом врача и кормить семью. Да собственно, кормит он ее и в студенческие годы. Своим журналистским и литературным трудом, печатаясь на страницах Стрекозы, Осколков, Будильника, Зрителя, Мирского толка и других органов «малой прессы». Обзоры, фельетоны, репортажи, очерки, рассказы – изнуряющая «поденщина»… И все-таки, готовый выбросить «за их негодностью много рассказов и передовых статей», он скажет в 1890-м: «…нет ни одной строки, за которую мне теперь было бы стыдно». Увы, все гонорары студенческих лет – «в утробу»: на пропитание многочисленной семьи, сам же не может сменить ветхий серенький сюртук на что-нибудь более приличное. Немудрено, что, пытаясь сочетать писательство с учебой на «самом трудном факультете», «в самых гнусных условиях» быта, работая летом фельдшером в земской больнице, Чехов основательно подорвал здоровье. И в 1884 году окончил его уже больной туберкулезом – в декабре первое легочное кровотечение. Анализ уже студенческих работ А.П. Чехова свидетельствует о его незаурядных аналитических способностях. Профессор Г.И. Россолимо, один из основателей отечественной невропатологии, писал: «…там, где надо было описать быт и условия жизни пациента, прикоснуться к обыкновенной человеческой жизни, вскрыв ее интимные стороны и дав ее картину, там, где пришлось охарактеризовать болезнь с ее сущностью, условиями развития и течения в то время или в дальнейшем, там чувствуется, что А.П. точно покатило по гладкой дороге, по рельсам, без усилий и напряжений, видно, как лебедь, поплыл по своей стихии, по гладкой поверхности тихой воды, в отличие от барахтающихся студентов – просто медиков…» Особый интерес студента-медика Чехова привлекает душевное состояние больного, роль умелого врачебного внушения, непоправимый вред невнимания врача, равнодушия, не говоря уже о безграмотности, приводящей к иатрогенным (врачом навеянным) болезням. И – недооценка метода анамнестического исследования – детального расспроса больного, автором которого был любимый профессор Г.А. Захарьин, которого Чехов уподобил Л.Н. Толстому – по силе, таланту, почвенности. Захарьин учил «индивидуализировать каждый отдельный случай», избегать шаблона, не увлекаться новыми диагностическими приемами и методами исследования: «Набирает такой врач массу мелочных и ненужных данных и не знает, что с ними делать; истратит свое время и внимание на сбор этих данных и… не замечает простых, очевидных и вместе важнейших фактов». Кстати, знаменитого петербургского профессора С.П. Боткина, основателя экспериментального направления в клинике внутренних болезней, проводника лабораторных методов исследования, «точных», «последних, новейших», к которым скептически относился Захарьин, А.П. Чехов уподобил Тургеневу, «западнику»… Сегодня и здесь, «задрав штаны», мы спешим за Западом, так часто теряя больного!.. Интерес к психологии, психиатрии Чехов сохранит навсегда. Самим распространением слова «психопатия» мы обязаны Антону Павловичу. «Мне как медику кажется, что душевную боль я описал по всем правилам психиатрической науки!» – справедливо заметил он о своем рассказе Припадок, навеянном личностью писателя В.М. Гаршина, его трагической кончиной. Не выдержал «вселенской боли» Гаршин, не выдержали многие герои Чехова. Чего стоит одна только гениальная Палата № 6! «Если хотите сделаться настоящей писательницей, изучайте психиатрию», – советовал Чехов Т.Л. Щепкиной-Куперник. Тяготевший к научной и преподавательской работе, А.П. Чехов хотел читать студентам курс лекций по весьма оригинальной тематике: «субъективное ощущение больного человека», подчеркивая огромное значение настроения, обстановки, доверия больного к врачу. К преподаванию его не допустили. Необходима была докторская степень. И в середине 80-х годов А.П. Чехов готовится к сдаче докторских экзаменов, усиленно собирает материалы для Истории врачебного дела в России, задуманной в качестве диссертации. Реферирует старинные книги, летописи, работая в архивах; собирает фольклорные материалы, книги по истории России, вырезки из газет и журналов о положении врачей. Перечень использованной литературы составил 112 наименований. Для того времени – немало. Интересно, что один из его героев скажет: «Хорошо также упрятать себя на всю жизнь в келью какого-нибудь монастыря… день и ночь <…> сидеть в башенке с одним оконцем, прислушиваться к печальному звону и писать историю медицины в России». Диссертация не была написана. Но историки медицины по праву считают Чехова и историком медицины. Как и герой его рассказа Студент, он уверен, что «прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого». Чехов всегда стремился к обобщениям, к постижению теории медицины. В медицинских университетах до революции были две общественные кафедры: судебной медицины, изучавшей и заболеваемость, смертность населения, и – Истории, теории, философии и энциклопедии медицины. Один из основателей истории медицины как науки П. Страдынь писал: «Для преподавания истории медицины нужен врач-философ, врач-художник, врач-поэт». Сегодня крохотный курс общей истории медицины – «в загоне». Недоумки недавнего прошлого – а, тем паче, нынешнего! – (по Чехову – «дубиноголовые») считают, что простой суммой сведений по истории отдельных медицинских дисциплин, перечнем открытий, имен, дат ее задачи исчерпываются. Зато каким привилигированным положением пользовались в недавнем прошлом кафедры истории КПСС, сегодня – истории Украины! Наверное, стоит вспомнить и нашего гениального ученого В.И. Вернадского (1863-1945), отчаянно боровшегося в советские годы за развитие истории науки, считавшего, что без ее знания невозможно понимание путей, перспектив и, тем самым, – дальнейшее развитие самой науки! Не мудрено, что сегодня нет единой Теории медицины! Медицина разорвана на части, а организм-то человека – един! Потому-то, несмотря на технические, теоретические научные достижения, практическая медицина – в тупике. Тем более, в условиях неправедного социального устройства. «Не признаю я науки, которая лечит!» – устами своего героя Дома с мезонином восклицает А.П. Чехов. И впрямь: может ли считаться наукой то, что лишь «конопатит дыры»?! «Если уж лечить, то не болезни, а причины их». По меньшей мере, – «не болезнь, а больного», как учили Гиппократ, «русский Гиппократ» – М.Я. Мудров, учитель Г.А. Захарьина, он сам – любимый учитель А.П. Чехова. Второй серьезной попыткой «немножко заплатить своей медицине», и, может быть, получив докторскую степень, иметь возможность читать лекции будущим врачам, было колоссальное медико-статистическое, социальное исследование писателя, вылившееся в повесть Остров Сахалин. Уже тяжело больной, он выехал в апреле 1890-го из Москвы, добирался 81 день «в открытой повозке то под холодным дождем по невылазной грязи с переправами через бурные в половодье реки, то в жару и зной сквозь удушливый дым лесных пожаров». Постоянные недосыпания, «возня с багажом», «прыганья и голодовки» – легочное кровотечение… Три месяца и два дня провел Чехов в «сахалинском аду». Прошел весь остров с севера на юг, побывал почти во всех населенных пунктах, познакомился с жизнью большинства ссыльных – с 5 утра до поздней ночи «на ногах». Материала, собранного им, «хватило бы на три диссертации»: более 10 тысяч статистических карт, из них 2122 – детей. Страшная в своей обнаженности жизнь ссыльно-каторжных, буквально гноимых режимом; бессильное состояние медицины – встают со страниц повести. Поистине, как писал А.Ф. Кони, – в них биение «опечаленного и негодующего сердца писателя»! «Мой "Сахалин" – труд академический… – напишет Чехов А.С. Суворину. – Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености. <…> И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат». Но предполагаемая за этот труд докторская степень honoris causa не была присуждена. Хотя работа отвечала всем самым высоким требованиям, предъявляемым к диссертациию. И снова было отказано в чтении лекций. Как можно было допустить к молодежи автора такой «крамольной книги»?!. А он писал: «Я хочу заставить своих слушателей переживать страдания и вполне понимать их». Но книга потрясла Россию, возбудила интерес к «острову изгнания» и за рубежом, заставила правительство провести некоторые реформы, улучшающие жизнь каторожных и ссыльных. В 1892 году Чехов приобрел усадьбу в с. Мелихово Серпуховского уезда. На уезд, на всю Центральную Россию надвигалась эпидемия холеры. В 1848-м году холера буквально опустошила уезд. «Теперь она будет не слабее», – предполагает писатель-врач. И он становится «под ружье». Отказавшись от оплаты: «…От содержания я отказался, дабы сохранить себе хоть маленькую свободу действий». Впав в «эпидемию безденежья», Чехов принимает на себя все обязанности земского врача и… санитарного служителя, т.к. таковых не оказалось. Его участок – 25 деревень, 4 фабрики, 1 монастырь. На голом месте, при отсутствии средств, освоив «профессию нищего», он дает бой холере, заболеваемости и смертности крестьян. «Оказался я превосходным нищим; – напишет он, – благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всей обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень…» А сколько жирующих, обвешенных бриллиантами, отделывались незначительными для них суммами, мало того, – унижали! «Бывают глупейшие и обиднейшие положения, – писал Чехов Суворину, – Перед отъездом графа Орлова-Давыдова я виделся с его женой. Громадные бриллианты в ушах, турнюр и неуменье держать себя. Миллионерша. С такими особами испытываешь глупое семинарское чувство, когда хочется сгрубить зря…» Исключительная деликатность сдерживает чувства. Но вот доведенный до исступленья доктор Овчинников из рассказа Неприятность заявил более решительно: «Еще немного и, уверяю вас, я не только буду бить по мордасам, но и стрелять буду». Земский врач Кириллов (Враги) – о бесящихся с жиру, считающих «врачей и вообще рабочих, от которых не пахнет духами и проституцией, своими лакеями». «Душа моя утомлена, – признается Чехов, – Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры…» Тем не менее, когда миновала опасность эпидемии и завершилась «страдная пора», он признавался: «Летом трудненько жилось, но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо, как это… мне нравилось и хотелось жить». Ведь: «Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником». Если в эпидемию 1848 года из 377 деревень Серпуховского уезда охвачены холерой 300, умерло более 4000 человек, то в 1892-м зарегистрировано только 14 случаев болезни, умерло 4 человека. Очаги инфекции были быстро локализованы: сказалась огромная предупредительная работа земских врачей, Чехова в том числе. Но он продолжает считать себя мобилизованным и в 1893 году: «Я опять участковый врач и опять ловлю за хвост холеру, лечу амбулаторных, посещаю пункты и разъезжаю по злачным местам…» Разных больных, как и в прошлом году, через руки Антона Павловича прошло более тысячи. Немного страдала отчетность, он вынужден оправдываться перед земством: «частые разъезды по участку» да и «собственные занятия, от которых… не мог отказаться». Собственные занятия – литературный труд. Чехов не оставляет его и в эти напряженные дни. Он-то и кормит врача-подвижника. Завершая рассказ о Чехове-враче, стоит вспомнить и о его работе после окончания университета в Чикинской больнице Воскресенского уезда под началом прекрасного земского врача Павла Арсентьевича Архангельского. Последний вспоминал, что Чехов «всегда терпеливо выслушивал больного, ни при какой усталости не возвышал голоса, хотя бы больной говорил и не относящееся к уяснению болезни… Душевное состояние больного всегда привлекало особое внимание Антона Павловича…» Одновременно с работой в Чикино, Чехов принял на себя заведование земской больницей в Звенигороде. Амбулаторный прием – 30-40 больных в день, вызовы, судебно-медицинские вскрытия, ведение документации… И – литературная деятельность. Нагрузка не под силу и здоровому. С 1886 года, после неудачных поисков места штатного или, хотя бы, сверхштатного (неоплачиваемого!) ординатора в столице, Чехов пробует себя в качестве городского частно-практикующего врача. «Поприще» дохода не приносит. Чехов шутит: «…Лечу в аристократических домах. Например, сейчас иду к графине Келлер лечить… ее повара и к Воейковой – лечить горничную». Соответствующие гонорары, от которых он еще и нередко отказывается. Так, получив с троих пациентов 9 рублей, посмеивается: «Такой успех на моем поприще привел меня в такой восторг, что все оные рубли я собрал и отослал их в трактир Банникова, откуда получаю для своего стола водку, пиво и прочие медикаменты». Летом 1887 года он практикует в Воскресенске, в 1888-89 – в Сумах, под Харьковым. Чехов показал себя хорошим диагностом, «благовестником». Так, он предсказал С.Л. Толстому благоприятный исход тогдашней болезни Льва Николаевича, и не ошибся. Вселил в больного В.Г. Короленко уверенность, что тот поправится, и оказался прав. Избранный земским гласным в Мелихове, Чехов уделяет главное внимание здравоохранению и просвещению, благоустройству. Ему обязаны жители проведением шоссейных дорог от станции Лопасня до Мелихова. На свои деньги он строит школы в Талеже, Новоселках и Мелихове. Составляет проекты, покупает стройматериалы, мебель, наглядные пособия. Благодаря ему было запрещено строительство кожевенного предприятия на речке Люторке, откуда население брало воду. И – лечит крестьян, ведя регулярный утренний прием, часто выезжает за много верст к тяжелобольным, превращает свой дом в амбулаторию, а сестру Марию Павловну в медсестру, ассистента при операциях, провизора. То же будет и в Ялте, куда в конце 90-х переселится тяжело больной писатель. «Меня здесь одолевают больные, – писал он брату, – которых присылают сюда со всех сторон, – с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром…» А.П. Чехов мечтает об устройстве санатория для больных чахоткой учителей. Активный член Ялтинского попечительства, он собирает пожертвования, пишет и печатает воззвания, зовет на помощь «всех, кто понимает ужас одиночества и заброшенности на чужой стороне больного человека». Воззвание «На помощь умирающим!» собрало около 40 тысяч рублей. Добавив свои 5 тысяч, Чехов купил дом, начал его перестраивать под санаторий. К.И. Чуковский вспоминал, как стекавшиеся в Крым больные верили: «Чехов устроит, Чехов обеспечит и койкой, и столовой, и лечением!» И Чехов устраивал. Сам умирая от туберкулеза. Боясь лишь чересчур обременять собою: «Как-то неловко падать и умирать при чужих…» Врач, он трезво оценивал свое состояние, знал, что жизнь его будет коротка. Еще в 1897-м, выписываясь из клиники после обильного кровотечения, мечтал хотя бы о «годе передышки»: «…один только год передышки, а затем я снова примусь работать как каторжный!» Но не мог позволить себе «такой роскоши». И – занимается переписью населения, постройкой школ в Новоселках и Мелихове. И пишет, пишет… Повесть Мужики, пьеса Дядя Ваня, рассказы Печенег, На подводе, Ионыч, Человек в футляре, Случай из практики, Крыжовник и др. (1897-1898). Лишь на короткие сроки выезжает он за границу, в 1901-м – «на кумыс» в санаторий под Уфу… М. Горький верно заметил: «Он был врач, а болезнь врача всегда тяжелее болезни его пациентов: пациенты только чувствуют, а врач и знает кое-что о том, как разрушается организм. Это один из тех случаев, когда знание можно считать приближающим смерть». «Кто слышал от него жалобы, кто знает, как страдал он? – вопрошал И.А. Бунин в статье, посвященной памяти А.П. Чехова. – Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!» Как же нам не достает, как нам необходимо его мужество, его благородство, его честь и достоинство! Врача и писателя – врачевателя душ человеческих! В работе, посвященной Н.М. Пржевальскому, Чехов писал: «Подвижники нужны как солнце». Таким солнцем был врач-подвижник, писатель Антон Павлович Чехов. Незаходящим солнцем. 18-20 января 2015, Одесса
|
|||
