Предлагаемая работа – поначалу – всего лишь заметки, и – «для внутреннего употребления», может быть, задел статьи к тогда лишь грядущему юбилею Георгия Шенгели. В 2014-м, 2 мая – исполнилось 120 лет со дня рождения поэта. Второго мая… События этого дня, ночи в Одессе и определяют тональность и акценты работы, которую заканчиваю 7 декабря 2014-го. Нет ничего случайного в нашей жизни… За возможные повторы – простите: «У кого что болит…» Напоминая и о поэте, и о любимой им Одессе, начну стихами Георгия Шенгели Город (1946), обращенными к ней:
Он лежит в кукурузных долах,
Он гордится бронзовым Дюком,
Он гордится Морской Палатой
Что в порту стоят броненосцы;
Что в слободках звуки рояля
Он воскресшей дышал Элладой,
Он с неведением блаженным
И теперь, из бани кровавой
Пусть он будет, как прежде, свежим После 2 мая 2014 года, «бани кровавой», сотворенной доморощенными (?) нелюдями, пожелания Георгия Шенгели вряд ли осуществимы. К огромному нашему сожалению и боли. Помню, конечно: «Что сделает перо противу лезвия, / Противу пламени спокойные чернилы?»… О, если бы они могли быть спокойными!.. Однако, стоит вспомнить:
…Я не боец. Я мерзостно умен.
Но упивайтесь кровью поскорей: В одном из своих последних стихов («Я не был там... Швейцария, Люцерн…») Георгий Шенгели писал: «Себе гербом избрал бы якорь я…» …Серебряный якорь – основной и неизменный символ в гербе Одессы с имперского периода. Первый герб Одессы был утвержден 22 апреля 1798 года. Якорь – и на флаге Одессы, выполненном в классической структуре «триколора»: «Червлень (красный) – символ храбрости, мужества, неустрашимости, великодушия, любви, огня, теплоты, страсти и животворных сил. Серебро (белый) – символ чистоты, невинности, верности, надежности и доброты. Золото (золотисто-жёлтый) – символ солнечной энергии, богатства, силы, устойчивости и процветания» [1]. «Здесь, в южной России, легли под алтарь» потомки многих народов, расскажет Г. Шенгели.
…И крепости, флоты, заводы, порты И – верностью Русскому языку и культуре, всех объединяющим. Так было, так будет. «Недаром Георгий мне выбрано имя…» –сказал поэт в стихах Старое кладбище, заметив:
Здесь орден Георгия – образ креста, 26 ноября (7 декабря) 1769 года Екатерина Вторая Высочайшим Указом учредила высшие военные награды за храбрость и верность: Императорский Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия (Орден Святого Георгия) 4-х степеней и Георгиевскую двухцветную ленту к ордену. Впоследствии, по учреждении Георгиевского креста и Георгиевской медали, и – к ним. Одесса основана рескриптом Екатерины II от 27 мая (7 июня) 1794 года «на самом западе новоприобретённой территории Российской империи – Новороссии» [2]. Cегодня на Украине тех, кто почитает, носит георгиевскую ленточку, окрестили «колорадами». Их запросто могут избить, забить, убить. Сжечь. Вспомним: В преддверии 70-летия освобождения Одессы от фашистских захватчиков (10 апреля), «30 марта, глава пресс-службы одесского отделения партии "УДАР" Алена Балаба и активисты Евромайдана сожгли георгиевские ленточки в Вечном огне у памятника Неизвестному матросу». «Да, это я сегодня сожгла три колорадские ленты в Вечном огне. И сделала это потому – что это притянутый за уши символ, а не "лента победы", придуманная недалекими московскими пиарщиками», – прокомментировала свой поступок Алена Балаба…» [3]. Ей и ее «соратникам» неведомо, что Георгиевским кавалерами были основатели, строители, защитники Одессы: генерал-фельдмаршал, князь Г.А. Потемкин, Генералиссимус, князь А.В. Суворов, инженер-генерал-майор Ф. Деволан, вице-адмирал О.М. Дерибас, генерал-лейтенант, герцог А. де Ришелье, генерал от инфантерии, граф А.Ф. Ланжерон, Черноморский атаман, полковник А. Головатый, Черноморский атаман, полковник З. Чапига, Наказной атаман Бугского казачьего войска, генерал-майор Н.Р. Кантакузен, генерал от медицины Н.И. Пирогов и десятки других. В том числе – и прапорщик артиллерии А.П. Щеголев, герой обороны Одессы (1854). Проходя мимо нашей пушки на Приморском бульваре, достойные одесситы не могут не поклониться его памяти: «Батарея его из 4-х орудий 6,5 часов сражалась против 400 пушек 9 кораблей англо-французской эскадры. И противник вынужден был отступить. За этот бой он сразу получил чин штабс-капитана, минуя два промежуточных звания и был награжден Георгиевским крестом и золотым оружием. Впоследствии генерал-майор Щеголев А.П. отличился при взятии Плевны (1877 г)» [4]. И – военный капельмейстер М.А. Кюсс, который, «едучи добровольцем в Порт-Артур, после начала русско-японской войны 1904 г., написал знаменитый вальс "Амурские волны", посвятив его любимой женщине-одесситке Вере Яковлевне Криленко. В последние дни перед сдачей крепости Порт-Артур, показал себя героем в боях на горе Высокая. Где был ранен. За свой героизм был представлен к Георгиевскому кресту. Добровольцем он также ушел на 1-ю Мировую войну. Где был также представлен за свой героизм ко второму Георгиевскому кресту. Когда в Одессу пришли румынско - германские оккупанты, Кюсс демонстративно надел свои ордена, полученные им в 2-х войнах. Расстрелян румынами в тире Одесского пехотного училища, в ноябре 1941 г.» [4]. И – сама Вера Криленко, жившая с Максом Кюссом на одной улице в Одессе – на Екатерининской, дочь контр-адмирала, ставшая сестрой милосердия: «В 1905 г. она вышла замуж за военного моряка (мичмана флота), который в том же году погиб в Порт-Артуре. Вера Яковлевна отправилась на могилу к мужу, одновременно желая служить сестрой милосердия в морском госпитале Порт-Артура». Она «осталась жить в Порт-Артуре, оказывая помощь раненым непосредственно на укреплениях крепости. За свой героизм была награждена Георгиевской медалью. После сдачи крепости японцам стала ухаживать за могилами русских солдат. 40 лет была смотрительницей Русского кладбища Порт-Артура. Она настояла на том, чтобы японские власти на кладбище поставили храм-памятник Русскому солдату, который и сейчас стоит там. Когда Порт-Артур был занят советскими войсками, она вскоре умерла. Хоронили ее с высшими воинскими почестями» [4]. Такой вот «притянутый за уши символ» – Георгиевская лента… Но вернемся к Георгию Шенгели. В стихах Ермолов (1920) – стоит их вспомнить в Лермонтовский год! – он скажет:
…Когда июльским днем с Кавказа весть пришла Кстати, Алексей Петрович Ермолов, русский военачальник и государственный деятель, участник многих крупных войн, помимо многих других наград, был удостоен Орденов Святого Георгия 3-х степеней (4, 3, 2). В диптихе Дом (1920) Г. Шенгели, описывая одесский дом, где «Порой там бал плыл на паркете скользком / И Воронцов, идя с хозяйкой в "польском", / Взор уксусный на Пушкина цедил», замечает: «Сошлись два мира в смертном поединке»… Неужто, снова – сошлись?.. «О первой встрече с Шенгели…»В далекой юности, неоднократно читая повесть Паустовского Время больших ожиданий, я почему-то обратила особое внимание на главу: Скандал с благородной целью. Напомню: она рассказывает об одном из литературных событий в Одессе, вероятно, летом 1921 года. Афиши «цвета жидкого помидорного сока» извещали, что «на днях на Пушкинской в каком-то пустующем зале состоится феерический вечер всех одесских поэтов. Наискось через всю афишу большими буквами была оттиснута черная надпись:
"В к о н ц е в е ч е р а б у д у т б и т ь п о э т а Внизу в скобках кто-то чернилами приписал: "Если он осмелится прийти". Билеты на этот вечер стоили дорого. Их распродали в течение трех часов». Скандал, пусть не такой, как задумывали, но состоялся. Во всяком случае, «публика не догадалась потребовать деньги обратно». Оказалось, он был устроен с благородной целью. Уполномоченный особой Детской комиссии при ВЦИКе договорился с одесскими поэтами об этом вечере «для помощи беспризорным». А дабы выручка была побольше, решено было «устроить какую-нибудь сенсацию». Вот и разыграли «литературный скандал с избиением Шенгели». И хотя избиение не состоялось, но «билеты были раскуплены нарасхват, и уполномоченный Деткомиссии пребывал в полном восторге. Он даже мечтал повторить такой вечер». Кстати, «Шенгели охотно согласился стать героем скандала со столь благородной целью», – пишет Паустовский. Он упоминает, что в вечере принимали участие поэты Владимир Нарбут, Валентин Катаев, Семен Кирсанов – «тогда еще безусый мальчик, очень задиристый и крикливый», Эдуард Багрицкий. И, конечно, – Шенгели: «Поэт Георгий Аркадьевич Шенгели был добрый человек, но с несколько экзотической внешностью. <…> Тонкое лицо Шенгели во время схваток с одесскими поэтами бледнело и казалось выточенным из мрамора. <…> Шенгели был высок, глаза его по-юношески сверкали. Он ходил по Одессе в тропическом пробковом шлеме и босиком. <…> Шенгели обладал эрудицией, писал изысканные стихи, переводил французских поэтов и был человеком, расположенным к людям и воспитанным. Эти свойства Шенгели делали его чужаком для многих одесских поэтов – юношей нарочито развязных, гордившихся тем, что они не заражены никакими "штучками", в особенности такими смертными грехами, как чрезмерная интеллигентность и терпимость». Паустовский вспоминает о первой встрече с Шенгели «в начале мировой войны на поэзо-концерте Игоря Северянина», стихи Шенгели – «о его родной щебенчатой Керчи, о древнейшей земле, где в "глине одичалой спят сарматы, скифы, гунны, венды, – и неоглядные легенды неувядаемо томят"». Приводит и строчки: «Несу в себе дыхание приливов, / И кровь моя, как некогда, нагрета / Одною с южным морем теплотой…» [5:144-151]. Познакомившись с письмами Паустовского, я выписала из них: «Вспомнил о Северянине, о Шенгели и как-то сразу полюбил их просто и сильно, полюбил не как поэтов, а как людей, чуждых действительности, измученных, прекрасных. Ведь нужны смелость, безумие, фанатизм, чтобы сохранить теперь свою душу нетронутой. <…> Дома Галя мне дала справку адресного стола – Шенгелли, Георгий Аркадьевич, мещанин гор. Минска значился в доме № 8 по Владимирской улице и 12/I – 17 года выбыл, не указав адреса. Я дома напился чаю и поехал к нему. Это за военным госпиталем, на окраине, около Введенских гор. Фабричная улица вся в харчевнях и двухэтажных облезлых домах. № 8 – дом из красного кирпича, весь облупленный – внизу москательная лавочка. Лестница темная, деревянная, пахнет кухней и сыростью. Живут фельдшера, зубные техники, какая-то мелюзга. Мне сказали, что он уехал, куда неизвестно. Но я все-таки найду его. Когда я искал его по скользкой чадной лестнице – я думал о том, что он, должно быть, очень беден, и мне было больно до слез» [6]. «…Днем поиски Шенгелли; узнал лишь, что 19 января он уехал в Минск» [7]. «Верный рыцарь Поэзии»Г.А. Шенгели издал 17 книг своих стихотворений, но как поэт он мало известен сегодня. Более – как переводчик Вольтера, Гюго, Байрона, Бодлера, Верхарна, Леконта де Лилля, Эредиа, Эрнани и др. Как автор книг, статей по теории стихосложения (Трактат о русском стихе, 1923; О лирической композиции, 1925; Техника стиха, 1940). За Трактат о русском стихе удостоен звания действительного члена Государственной Академии художественных наук (ГАХН). Приглашен В. Брюсовым в Литературный институт профессором, читать курс энциклопедии стиха. Был «виртуозом стихотворного экспромта, а также отличным рисовальщиком, автором множества портретных зарисовок, изображающих, в основном, литераторов» [8:539]. Знал всех знаменитых поэтов Серебряного века, общался с ними. Писал о себе:
Он знал их всех и видел всех почти: Написал стихи А. Ахматовой, М. Волошину, И. Северянину, А. Грину и др. «В 1925-1927 годах Шенгели избирают Председателем Всероссийского Союза поэтов. "Георгий Аркадьевич устраивал всех, – вспоминал в начале 70-х Рюрик Ивнев, – подлинный поэт, он вызывал уважение своими обширными познаниями, был объективен"» [9:118]. Из комментария к письму Марины Цветаевой узнаю, что Шенгели «работал в издательском секторе Всероссийского Союза поэтов», мог содействовать предоставлению поэтам академического пайка. И – «После отъезда в мае 1922 г. Цветаевой за границу некоторое время жил в ее квартире в Борисоглебском переулке» [10]. Михаил Шаповалов, составитель сборника поэм Шенгели Вихрь железный, пишет: «По воспоминаниям современников, Георгий Аркадьевич Шенгели был честным, бескомпромиссным человеком, до конца дней своих оставшимся верным рыцарем Поэзии. Безразличный в быту, он считал достаточным для литературного труда следующие условия: – Мне довольно, чтобы была крыша над головой, стол, на нем пишущая машинка, а слева полка со словарями» [9:119]. Верный рыцарь поэзии… Я бы расширила: верный рыцарь слова, причем, не произвольного, но – выверенного, больше того: посылаемого. Вот его стихи 1917 года Словарь:
Коринф. Коричневый. Коринка. Карий. Не могу не вспомнить и строки, близкие каждому, кто осмеливается назвать себя поэтом:
Да, стиснуть зубы, губы сжать, как шпагу, Или – те, что бередили чувства и будили мысль современников поэта:
Друзья! Мы – римляне. И скорби нет предела.
Друзья! Мы – римляне. Над форумом державным
Друзья! Мы – римляне. Мы истекаем кровью.
Но будем – римляне! Коль миром обветшалым
Вливаясь в музыку, рычанье бури – немо.
Пусть ночь надвинулась. Пусть мчится вихрь пожара, «Боже мой, Боже мой!.. Всё это было…»Строка – из удивительно светлых, теплых стихов Г. Шенгели 1946 года – воспоминаний детства: «Окна распахнуты, спущены шторы…». Родился Г.А. Шенгели в г. Темрюке на Кубани в 1894 году, в семье адвоката. «Одни корни будущего поэта уходили в соседнюю Грузию (он был внуком грузинского священника), а другие – в далекую Далмацию» [11]. Рано остался сиротой, воспитывался бабушкой Марией Николаевной Дыбской (умерла в декабре 1914 г. в Керчи). Из послесловия автора к Византийской повести Повар базилевса (18 марта 1946) узнаем, что «прадед по материнской линии Николай Григорьевич Вускович-Кулев был по происхождению далмат из Рагузы и приходился двоюродным братом тому "хитрому хорвату Кулисичу", о котором упоминает в своих "Записках" Ф.Ф. Вигель, служивший в 1825-26 гг. Керченским градоначальником. Прадед родился в конце XVIII в. (кажется в 1796 г.)» [12]. Учился Г. Шенгели в керченской гимназии. Рано испытал влияние В. Брюсова, в частности, его поэмы Искушение: «…"сошел с ума" от поэмы <…> она совпала с моими полудетскими томлениями и тревогами, с мучительными поисками "смысла жизни", "категорического императива", "границ познания" и т.п., она полностью отозвалась на то нытье в коленках, которое я испытывал, карабкаясь по кручам Канта, Спенсера, Шопенгауэра, Авенариуса, Фейербаха и других – вплоть до Сведенборга <…> я переписал ее микроскопическими буквами на листок тончайшей бумаги, зашил в клочок замши и ладанкою надел на шею…» Пожертвовав «золотым крестильным крестиком» [9:119]. Не будем спешить с осуждением. Вспоминается юная Марина Цветаева с Наполеоном в окладе иконы, Валя-Валентина из стихов Э. Багрицкого Смерть пионерки, Овод… Да мало ли? Судить – легко, а вот понять… Сверяя с верным пониманием времени?.. И главное: «Поэт – это его стихи», хотя бы – вот эти строки из стихов «Встало утро сухо-золотое…», 1918 года:
…Я проснулся долго до рассвета, В конце 1913-го – в Керчи состоялась Олимпиада футуристов с участием Игоря Северянина, Владимира Маяковского, Давида Бурлюка, Вадима Баяна. Шенгели посетил ее, читал поэтам свои стихи. Северянин стихи похвалил. Первая книга, по окончании гимназии, – Розы с кладбища (1914). Впоследствии, беспощадно требовательный к себе, он разыскивает экземпляры и… уничтожает. Следующие: Зеркала потускневшие, Лебеди закатные (1915). В 1914-м поступает в Харьковский университет, «пропадает в Харьковской публичной библиотеке», голодает: «…бывали в 14-м и 15-м году времена, когда Георгий Шенгели лежал круглые сутки у себя на лежанке в какой-то клетушке на Журавлевке в районе Технологического сада – лежал потому, что ему нечего было есть, а он знал, что в таком, лежачем, положении он сэкономит малую толику сил…» [9:120]. Весной 1916-го выходит сборник стихов: Гонг. Огромный успех. Выступление в зале городской думы в Петрограде с И. Северяниным, бисировал 14 раз, сотни экземпляров сборника были раскуплены тотчас. Были и турне по разным городам. Юрий Олеша вспоминал: «Первая моя встреча с Георгием Шенгели состоялась тогда, когда я, будучи мальчиком, но уже чувствуя, что в мире есть поэзия, и уже понимая краем души, что я буду служить ей, увидел его на сцене театра в Одессе – давно, давно, когда он выступал как докладчик о творчестве Северянина и как чтец своих стихов. Он поразил меня, потряс навсегда. В черном сюртуке, молодой, красивый, таинственный, мерцая золотыми, как мне тогда показалось, глазами, он читал необычайной красоты стихи, из которых я тогда понял, что это рыцарь слова, звука, воображения...» [13:57]. В 1917-м – знакомство с М. Волошиным, уроки искусства перевода. Безоговорочно принял Октябрьскую революцию. Председатель Харьковского губернского литературного комитета, комиссар искусств в Севастополе. В Крыму и Одессе пишет листовки и воззвания. 1921 году в Одессе издает Трактат о русском стихе и книгу стихов Изразец, начинает работу над переводами. К.Г. Паустовский вспоминал: «Зима стояла свирепая. Море замерзло от порта до Малого Фонтана. Жестокий норд-ост полировал гранитные мостовые. Снег не выпал ни разу, и от этого холод казался гораздо холоднее, чем если бы на улицах лежал снег». И когда «ветер злорадно выл на перекрестках», «…Я ложился, наваливал на себя все теплое, что у меня было, и читал при свете коптилки стихи Хосе Мариа Эредиа в переводе Георгия Шенгели. Стихи были изданы в Одессе в этот голодный год, и я могу засвидетельствовать, что они не ослабили нашего мужества. Мы чувствовали себя стойкими, как римляне, и вспоминали стихи того же Шенгели: "Друзья, мы римляне, мы истекаем кровью..." Кровью мы, конечно, не истекали, но все же и нам, молодым и веселым людям, бывало иногда чересчур холодно и голодно. Но никто не роптал» [14]. В 1922-м году Георгий Шенгели переезжает в Москву. Основные его книги: Раковина (1922), Норд (1927), Планер (1935), Избранные стихи (1939). Экземпляр последнего сборника был найден в кармане гимнастерки убитого бойца: книга прострелена насквозь немецкой пулей, обагрена кровью русского юноши. В послевоенные годы поэт тяжело болел, страдал от невозможности переиздания своих стихов, издания новых. В наше время изданы книги: Вихрь железный. Поэмы (1988), сборник избранного Иноходец (1997). «О книжный плен!..»Читаю эти стихи Георгия Шенгели и невольно вспоминаю слова Марины Цветаевой: «Книги – гибель. Много читавший не может быть счастлив. Ведь счастье всегда бессознательно, счастье только бессознательность» [15]. Несомненно, каждый, много читающий, сыздетства – «книгоглотатель», знает это по себе. Ну, а пишущий, тем паче, – переводчик не может не принять строки:
О книжный плен! Истаял год, как льдина. Знакомство с поэмами Георгия Шенгели: Поручик Мертвецов (зловещая сатира!), Девятьсот пятый (яростная «музыка революции» – по Блоку), Пушки в Кремле (наполеоновские орудия, их судьба), Гарм (борьба с басмачами в Таджикистане), Ушедшие в камень (о крымском подполье 1919 года); с Византийской повестью Повар базилевса, многими стихами позволило убедиться: Георгий Шенгели – незаурядный поэт глубочайшей эрудиции; и чувство, и слово – спаяны воедино, вспомнить цветаевское: «Равенство дара души и глагола – вот поэт. <...> Чувствуешь, но не пишешь – не поэт (где же слово?), пишешь, но не чувствуешь – не поэт (где же душа?). Где суть? Где форма? Тождество. Неделимость сути и формы – вот поэт. Естественно, что не пишущего, но чувствующего предпочту не чувствующему, но пишущему. Первый, может быть, поэт – завтра. Или завтрашний святой. Или герой. Второй (стихотворец) – вообще ничто. И имя ему – легион» [16]. Обозначенный Шаповаловым «ярлык – "травил Маяковского"» (книга Шенгели Маяковский во весь рост, 1927), при всей моей искренней любви к В. Маяковскому, как и «модернистская» поэма Эфемера (1946), в которой, кстати, нельзя не узнать города Причерноморья (Севастополь?), явившегося автору «во сне», никак не затмили моего интереса и признательности Георгию Шенгели. Признаюсь, поколебала слегка работа Вадима Перельмутера. Но – благо! – не втянута ни в какие литературные и окололитературные «тусовки», и могу «сметь свое суждение иметь». С тезисом Шенгели «Поэзия Маяковского и есть поэзия люмпен-мещанства» позволю себе не согласиться, а вот общие положения и сегодня весьма актуальны: «В большом городе психика люмпен-мещанина заостряется до последних пределов. Картины роскоши, непрестанно встающие перед глазами, картины социального неравенства – резче подчеркивают неприкаянность люмпен-мещанина и напряженнее культивируют в нем беспредметно-революционные тенденции. Подлинная революционность пролетариата знает своего противника, видит мишень для стрельбы. Революционность люмпен-мещанина – разбрасывается: враг – крупный буржуа, но враг и интеллигент, – инженер или профессор. Враги книги; враги – чистые воротнички; враги – признанные писатели и художники, – и не потому, что они пишут "не так", а потому, что они – "признанные". Враги студенты и гимназисты, – потому что они "французский знают", а люмпен-мещанин не успел оному языку научиться... И при наличии некоторой активности и жизненной цепкости, люмпен-мещанин выступает борцом против всех этих своих врагов... Люмпен-мещанин создает свою поэзию, – поэзию индивидуализма, агрессивности, грубости, и при наличии некоторого таланта, при болезненной общественной нервности критической эпохи добивается порой заметного успеха» [13:67-68]. Впрочем, о психологии, «цивилизации лавочников» столько сказано, написано, и, прежде всего, Русскими философами, литераторами, что перечисления и ссылки, анализ, могли бы составить тома. Самое существенное и опасное, что конечный пункт «цивилизации лавочников» – фашизм, о чем мне уже давно приходилось писать. Истинно Русскому духу пока что не грозившая идеология и практика. Вспомнила отчего-то лермонтовского Фаталиста, читая в поэме Эфемера [17]:
…Но все должно свершиться, И – не устаю мечтать, дабы было побольше домов, где:
…врождено уменье Роднят и строки стихов «Доверчив я. Обманут десять раз…» (1927):
Доверчив я. Обманут десять раз, – Сколько же их развелось! Вторые – не столько несчастные «ночные бабочки», а третьи, разумеется, – не артисты театров… Как и любому, не лишенному чувств и разума, приходится порою тосковать: вот бы «Укрыться от лондонской дымки» и –
…Забыть обезьяньи ужимки Хотя бы – полпорции… А когда – невмоготу, помогает, заставляя улыбнуться:
Разлад с собою, с окруженьем – ложь, 22 июня 1952 года «рафинированный интеллектуал», эстет Георгий Шенгели написал очень понятные мне стихи Годовщина. «Дитя войны» – все-таки…
На одиннадцать лет хватило В 1953-м году родятся стихи «С Дону выдачи нет!» Сегодня особенно интересные…
«С Дону выдачи нет!» Но самое-самое, тем паче, – сегодня – стихи от 31 июля 1942-го:
* * *
Мы живем на звезде. На лазурной.
Но кому-то захочется славой «Мой вечный властелин…»Вряд ли мы найдем хоть одного Русского поэта, который не упомянул бы в своих стихах «магическое слово "Пушкин"» [18]. У Георгия Шенгели – много таких стихов. Это – и Державин, и «Прибой на гравии прибрежном…», и Натали, и Льстец, и К портрету А.О. Россети, и Встреча, и «Вот взяли, Пушкин, Вас и переставили…», и мн.др. Кстати, поэмы Пушкин в Кремле, как учит Краткая литературная энциклопедия [19], похоже, не было. Пушки – были… В 1917 году родились стихи:
РУКОПИСИ ПУШКИНА А в 1918-м –
НАДПИСЬ НА ТОМИКЕ ПУШКИНА Твоя святая тень… – Второй год, Георгий Аркадьевич, вторую позднюю, дождливую, тоскливую осень, гололедную зиму, там, в центре нашей Одессы, вблизи Оперного театра, лежит на земле попираемая ногами… «Тень Пушкина» – «креативное изделие», так называемый «памятный знак»! В грязи, нечистотах, свидетельствуя о полном падении, моральном ничтожестве устроителей и оберегателей! А я… Мало сказать: «Томлюсь раскаяньем»… В 1919-м году, в стихах Никитские ворота, Г. Шенгели скажет:
…Я вышел к ним, медлительный прохожий. «Газетчик на углу ларек свой запер…», – шепчу я, мысленным взором наблюдая, как и он, и служащие Сбербанка России, что – в пяти метрах от «памятного знака», ничтоже сумняшеся, предельно равнодушно попирая ногами «Тень Пушкина», расходятся по домам… Второго мая 2014 года, в день 120-летия Георгия Шенгели, мастерски спланированная, и, наверняка, хорошо проплаченная провокация, окончившаяся Трагедией, состоялась. Отныне и навеки имя ей – «Одесская Хатынь». И – впрямь: операция с кодовым названием «Ола» – от словосочетания «мизбах а-ола», что в переводе с иврита значит «Жертвенник всесожжения» («Холокост»)?!. А началом – «Тень Пушкина»… Еще в 1933 году Георгий Шенгели написал в стихах «Так нет же! нет же! нет же! нет!..»:
…Я был поэт! Я есмь поэт!
Мой тесен мир: он в мутном сне,
…Всё сохраню, всё пронесу, –
И никого не надо мне! Закончит Шенгели строками из стихов А.С. Пушкина Козлову, Русскому воину, поэту, в 39 лет парализованному, в 42 года ослепшему. Признался наш Александр Сергеевич:
…А я, коль стих единый мой О, как же дорого это понимание: недаром! Недаром и повторит эти две последние строчки Георгий Шенгели… И как, всё это зная, и мне не повторять вслед за ним? –
Так нет же! нет же! нет же! нет! «Кто в сердце времени всем существом проник…»Особое внимание привлекла в свое время публикация Сергеем Станиславовичем Куняевым двух отрывков из огромной поэмы Г. Шенгели Сталин, и – его статья, предваряющая отрывки [20]. В. Перельмутер определяет как «"эпический цикл" – пятнадцать (!) поэм» [13:71]. Эта поэма, свидетельствует Сергей Куняев, – «не гимн и не акафист», как иные стихи некоторых советских поэтов, заполонившие страницы изданий. Она, написанная в 1937 году, «не была опубликована ни при жизни вождя, ни при жизни самого поэта, ни даже после его смерти». Не нашлось места «эпохальному эпическому труду» Г. Шенгели, «даже отрывкам из него», и в последнем сборнике поэта Иноходец – «в составлении Вадима Перельмутера». Не вяжется с образом «законченного либерала по перестроечным лекалам», который «из Шенгели вылепили» [20:140]. С. Куняев вспоминает и «незаурядные стихотворные "сталинские" циклы» Пастернака (первого, написавшего «на русском языке поэтические славословия Сталину»), Мандельштама, Даниила Андреева, и – «стихи, посвященные Сталину Вадимом Шефнером, Арсением Тарковским, Давидом Самойловым», заметив, что если стихи Шефнера и Самойлова «были напечатаны еще в 40-е годы», то «торжественная ода Тарковского на смерть вождя была обнаружена сравнительно недавно в архиве "Литературной газеты", присланная туда через неделю после смерти Сталина и так и не попавшая в печать» [20:140]. И приводит две строфы Тарковского, первая из них:
Миновала неделя немыслимой этой разлуки. Вспоминает и стихи 1962 года Моисея Цетлина – «историка, специалиста по античной культуре и талантливого поэта, издавшего при жизни одну-единственную книжку стихов уже на склоне лет» [20: 141]. Стихи – ответ на евтушенковское Наследники Сталина. Помню, помню, какое острое чувство вызвало последнее! Ужаса, омерзения! Этот гроб, что «…чуть дымился. / Дыханье из гроба текло, / когда выносили его / из дверей мавзолея…» Студентке мединститута, знакомой с «анатомкой», увлекшейся психиатрией, паранойей звучало: «Угрюмо сжимая / набальзамированные кулаки, / в нем к щели глазами приник / человек, притворившийся мертвым». Он, якобы, хотел «запомнить / всех тех, кто его выносил, – / рязанских и курских молоденьких новобранцев, / чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил, / и встать из земли, / и до них, / неразумных, / добраться». Этот поставленный «в гробу телефон», по которому «кому-то опять / сообщает свои указания Сталин»!.. Не приняла эту жуть! Тем более, что знала ведь и другие стихи Евтушенко, славящие Сталина. Например, из сборника Разведчики грядущего (1952), строки:
Я знаю: Знала и читала – чтица! – его Интимную лирику… И – как хотите! – невытравимо: втройне холодный мартовский день; одиннадцатилетняя девочка в пионерском галстуке, с черно-красной повязкой на рукаве, стоящая в почетном карауле у портрета Сталина; идущие мимо, склоняющие головы, заплаканные малыши и старшие, салютующие, ровесники… И – неудержимые слезы, а ведь нельзя – в карауле! А еще – стихи:
Оно пришло, не ожидая зова, С тех пор – десятки стихов, знаемых наизусть, но лишь некоторые – Некрасова, и вот эти – Михаила Исаковского – в любое время дня и ночи – безошибочно! А еще – не забыть – исключение из школы (на три дня) секретаря комсомольской организации школы, «идущей на золотую медаль», всего лишь за вопрос, заданный на уроке истории после XX съезда КПСС: «А почему вы все раньше молчали?!» И – за отказ сесть, не получив ответа… Жаль, думаю сегодня, что тогда (и так долго после!) не знала я стихов М. Цетлина! Острейших, конечно, но… Вот они, обращенные к Е. Евтушенко:
Термидорьянец! Паскуда! Смазливый бабий угодник!
Кого ты лягнуть вознамерился, жалкая мразь,
Он древних трагедий герой, им ныне и присно пребудет! Увы… Эта «грязная объевшаяся свора» обладает уникальной способностью неудержимо размножаться, подобно тараканам, особеннно в критические для государственности дни, собственно, и создавая их… Через 30 лет, 11 октября 1994 года Татьяна Глушкова написала стихи [21], не зная, свидетельствует С. Куняев, строк Моисея Цетлина:
ГЕНЕРАЛИССИМУС
Чей белый китель так сверкает,
И вот уже отверсты храмы,
И он, пожав земную славу, Хочу предложить почитать и стихи Т. Глушковой Парад победы (10 мая 1994), другие – «пронзительные, пророческие строки», написанные «кровью сердца» [22]. Интересны и многие другие стихи наших современников, посвященные И.В. Сталину, среди них – Ю. Кузнецова «Тегеранские сны» (1978). Благодарна Борису Одинцову за его подборку [23]. И надеюсь когда-нибудь прочесть полностью поэму Георгия Шенгели. В поэме С. Куняев видит «напряженную, во многом мучительную попытку понять сакральную природу власти, ответить на вопрос: в чем смысл пришествия вождя и в чем суть его силы». В отличие от многих сегодняшних (и – вчерашних!), «Шенгели видел в Сталине не примитивного тирана и не обожествленного спасителя, а личность, на которой скрестились магические лучи времени, человека, который овладел рычагами исторического процесса» [20:139]. Понять это, а, тем более, воплотить в поэтическом слове, дано далеко не всякому. А вот ему, не обласканному жизнью, было дано. Из приведенных С. Куняевым отрывков даю два, в сокращении. Чтобы проследить ход мысли поэта, cтоит познакомиться с публикацией Сергея Куняева.
Вождь – тот, в ком сплавлено в стальное лезвиё Вот и – обвалился наш мир. «Громадным оползнем». Во втором отрывке – поэтически, образно – о стране и ее вожде: Я знаю в слове толк. И вот, когда гляжу А далее – о семи цветах, увиденных поэтом: в «молнии в плену» (электризации страны) – фиолетовый; в «холсте комбинезона» рабочего и «хмеле прохладного озона, / Которым дышит труд» – синий; в «блеске и звоне морей, / Куда мы шлем суда» и в «глуби воздушной сферы» – голубой; в «лесах, лугах, садах, полях» земли, что родит «с двойною силою», ибо – «Неиссечённая враждебными межами» (!) – зеленый. Жемчужно-золотой он видит в «шири, пшеницами и ржами заплеснутой» и в «шарах цитрусовых» – в «дали, где золото парит»; оранжевый – в «сполохе мартенов яростных, на исступленных домнах / Той стали огневой, ликуя и спеша, / Чтоб солнце вспомнила крылатая душа». И, наконец, – алый, красный: «чистейший блеск сиропа, / То революция, вино, каким Европа / Еще упьется всласть, что каждый день и час, / Во всех артериях пульсирует у нас». Заключают отрывок строки:
Семь цветов радуги, раскованной в алмазе, Надеюсь, комментарии излишни. Сергей Куняев заключает статью строками из поэмы Г. Шенгели "Пиротехник" (1933), очень «современно звучащими сегодня»:
Усмехаетесь? Фразы? Посчитав полезным сегодня так полно напомнить положения статьи Сергея Куняева, подчеркну благодарность ему, и всем, чьи мысли и чувства – созвучны. Конечно, у каждого может быть «свой» Георгий Шенгели. Как и любой другой поэт, писатель, мыслитель. Что-то мы принимаем, что-то отвергаем. Но нет ничего, на мой взгляд, глупее и вреднее воинствующей односторонности. И – в который раз! – обращаюсь к Н.В. Гоголю, тем более, что 1 апреля 2014-го мы отметили 205-летие Русского гения: «Друг мой, храни вас Бог от односторонности: с нею всюду человек произведет зло: в литературе, на службе, в семье, в свете, словом, – везде. Односторонний человек самоуверен; односторонний человек дерзок; односторонний человек всех вооружит против себя. Односторонний человек ни в чем не может найти середины. Односторонний человек не может быть истинным христианином: он может быть только фанатиком. Односторонность в мыслях показывает только то, что человек еще на дороге к христианству, но не достигнул его, потому что христианство дает уже многосторонность уму. Словом, храни вас Бог от односторонности! Глядите разумно на всякую вещь и помните, что в ней могут быть две совершенно противуположные стороны, из которых одна до времени вам не открыта» [24]. В заключение – лишь несколько строк из щемящих стихов Г. Шенгели, написанных 1 января 1939 года («Поздно, поздно, Георгий!..»). Как предновогоднее приветствие и пожелание:
…Не жалей! Поклонись Декабрь 2012 - декабрь 2014, Одесса. Примечания
|
|
Георгия Аркадьевича Шенгели (1894-1956) «подарил» мне Константин Георгиевич Паустовский. Затем привлек особое внимание Сергей Станиславович Куняев. А стихи и поэмы Г. Шенгели не могли оставить равнодушной.
