Людмила ВЛАДИМИРОВА, (г.Одесса)
"Закрома родины"

– Ну, как? – красуюсь, вертя головою, для обозрения берета со всех сторон.

– Шик-блеск-красота! – ответствует Танюшка, – Откуда сие?

– "Закрома родины", – смеюсь, – мамин еще!

Ох, эти "закрома родины"! Чего-чего там только нет! – " І жалко кинути, і тяжко нести..." Хотя сколько раздарено-роздано! Ведь продавать никогда не умела. Раза два, правда, изловчившись, нашла время, собрала стоящее, отнесла в приемный комиссионный пункт.

Помнится, на проспекте Шевченко базировался. Очередища та еще! Но сдала, и какую-то мелочь за детское, сыновье, всякие там блузки-юбки, из которых сама "выросла", получила. А вот почти новое, импортное деми-пальто, да цигейковый полушубок сына "пропали без вести". Поначалу-то отслеживала то на Молдаванке, то на Новом базаре. А там закрутилась. Как всегда, времени на себя нет совершенно! А там и квитанцию посеяла. "Ладно, где наше не пропадало!" – вечный рефрен...

То ли дело – "знакомец" в нотариальной конторе. Лет тридцать тому, а помнится как вчера. Личность сама из себя респектабельная, лоснящаяся довольством. Листов заверяет уйму. Служащая уже не выдерживает, не то что очередь. Казалось бы – всё, нет, вынает еще пачку!

– А это что?

– Елочные игрушки, опись.

– Что-о-о! А дети-то с кем остаются?

– С женой.

– Н-да-а...

Больше сказать ей по штату не положено. А мы, смекнув, что этот рыцарь, разводясь, то ли отсуживает елочные игрушки, то ли взыскует оплату за них, взрываемся нешутейно.

И чего, казалось бы? Передовой ведь человек был, так сказать, предтеча "новых". Нам бы "Мо-ло-дец!" проскандировать, как на хоккее. Модно тогда было, скандировать.

Как это у поэта? – "Любовь идет к любви, на трубный зов..." И неча было "деньги-деньги-денежки" в презренное записывать. Они, сердешные, тоже любят того, кто их любит.

 

Но не о том, бишь, я хотела. О "закромах родины". С вопросом "на засыпку": "Что в доме самое хрупкое, но, при том, – самое долговечное?"

Скажете, любовь? И будете и правы, и неправы. Любовь вообще-то вещь хрупкая, материнская, правда, покрепче. Но не советую доморощенным "сопроматчикам" бесконечно экспериментировать. И сопромат, и диамат, и автомат (в обоих смыслах!), и – даже! – ... мат – хороши в свое время, в своем месте. И, главное, в адеватной дозировке.

Нет, я не о любви. Куда прозаичнее: о... елочных игрушках. Да-да! Недаром вспомнился тот "рыцарь".

 

Скоро-скоро мы снова достанем из "закромов" картонные коробки, где весь год, за исключеним нескольких дней, лежат они – хрупкие и долговечные. И кто втайне от детей или внуков, кто вместе с ними, нарядит лесную гостью. Разные традиции в семьях. Но если хоть раз видел донельзя распахнутые глазенки, разинутый ротишко, внимал остановившемуся дыханию, а вслед упоительному вздоху-стону, оглушающему визгу или почтительному созерцанию, переходящему в неумолчное, неумолимое "Что? Кто? Когда? Кому?" и пр., и пр., предпочтет первое. Старшеньких, правда, не утративших великолепного: "Я сам! Я сама!", огорчать не стоит.

Десятилетия уже, наряжая елочку, перебирая игрушки, вспоминаю...

 

Вот – бусы. Не очень яркие, в некоторых бусннках внутренняя позолота, серебрение, краски потускнели, опали, некоторые расколоты. Но вешаю их на видном месте. По возможности, соответствующем тому, что – на огромной, под потолок, елке у голого окна в бревенчатом домике на берегу Карлы, небольшого притока Свияги. А Свияга-то впадает в Волгу! Под елкой – серъезная светловолосая девчушка с огромным бантом из папиного галстука. В длинном (на вырост!) платьишке и... валенках. На обороте фотографии маминой рукой: "Милому, дорогому, славному папе от дочки Люси. Папа, посмотри на мою новогоднюю елку. 1944 год".

Письмо с фотографией вернулось, как и другие, с ноября 1941-го – невостребованные. Но боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии, израненный, изможденный, не проронивший ни слова о пощаде, сопротивлявшийся, как мог, и в фашистском плену, в 46-м, впервые увидев фотографию, смущенно протер глаза: "Соринка... "

А вот – останки смешного, пузатого медвежонка. С ним возвращаются те счастливые зимние вечера в Одессе, в крохотной, сырой, полутемной квартирке, приспособленной отцом из... мыловаренного цеха, с земляным полом, на улице Мещанской. Когда все собирались за столом (папино изделие!) и при свете, как правило, керосиновой лампы, волшебных отблесков: приоткрыта печная заслонка, под потрескивание полешек – творили! Мама, папа, дочка да младшенький сынишка. Соседские детишки, соученики дочкины, бывало, тоже присоединялись. Чего только не сотворяли из цветной и папиросной бумаги, собираемого весь год "чайного серебра" – "голь на выдумки хитра!" Цепи и фонарики, домики и ветряные мельницы, овощи-фрукты, снежинки и добрые, веселые зверушки... Куда покупным до них!

Зверушки, нарисованные на картоне папой-художником, вырезались мамиными тоненькими, такими умелыми, ласковыми пальчиками! Раскрашивались дочкой и фантазером-сыном. Дочке еще поручалось самое ответственное: грецкие орехи распарывать пополам, не повредив скорлупок. Особо неподдающиеся осиливал папа. Содержимое извлекалось – маме на прадничный торт. А раскрашенные скорлупки приклеивались с двух сторон, сотворяя пузико зверушек, рыбок, птиц. Не забыть петельку к одной из сторон!

И коричневые, бурые медвежата, розовые поросята, серебристо-серые, белые зайчишки, золотые рыбки, рыжие лисички, разноцветные попугайчики – изделия дочки-правдолюбицы – полнили коробочки. У сынишки они и зеленые – "От злости волк позеленел!", и синие – "Холодно зайчику!", и красные – "Стыдно!"

А вот – из тех, что в начале ХХ века звались "картонажи", из покупных. Объемная, краски совсем не выцвели: "Сестрица Аленушка и братец Иванушка". Ах ты неслух наш балованый, "козленочек", как тебе там, "за бугром"? Как встречается уже который год? Не приветила "ненька", даром что – автор первой в Украине, на украинском языке, компъютерной программы, обладатель престижного международного сертификата... А те – "глаза завидущие, руки загребущие", им такие наследственные трудоголики – даровая, считай, сила-силушка!..

Стеклянный, занесенный снегом домик с горящими оконцами, елочкой отбрасывает в тот особенный, удачливый день. Очаровавшись им, таким родным – мама такие рисует, вот только дымка из трубы нет! – чуть не плакала. Не хватало 25 копеек. Экономя на школьных завтраках, присматривала елочные игрушки. Уже несколько шариков купила, а тут – он! Опустив голову, брела по слякотной дороге от магазина, что на Тираспольской площади. И вдруг в сером снегу блеснуло серебро! 20 копеек! Еще бы 5 найти! Стала напряженно всматриваться. И, представьте, нашла! Даже 10 копеек! Первый и последний раз в жизни, тогда 12-летней, а сейчас – ох, как многолетней, – шальные деньги... Но, помнится, совесть-таки помучила. Утишала ее: монеты ведь почти затоптаны, значит, потерявший давно прошел. А признать их своими мог и нечестный, если б окликала прохожих. Но было все же как-то неуютно: сознавала, что лукавлю...

На самом верху повешу, как всегда, Сосульки. Их, вообще-то много. Но с прописной – только эти, три оставшиеся. Их мама купила – тонкие, извитые спиральки, не стекло, а какая-то особенная, прозрачная пластмасса. Детище 60-х, воцарения Ее Величества Химии. Легонькие, изящные, чуть тронешь – вращаются, пуская зайчики. Ах, какой был неописуемый восторг! Ни у кого таких не встречала, и где их мама раздобыла?

Мамины пальчики прилаживали петельки... Глажу их, шепчусь с мамой, так рано оставившей – "одну. И навсегда".

Елочные игрушки... Много их для одной, крохотной елочки. Много, так как соединились из двух домов после 1988-го, когда ушел папа...

И если не каждая, то многие таят в себе особые воспоминания. Мои, неотъемлемые. О чем скажут они сыну, и – не теряю надежды – внукам?

Где же ты, доченька, невестушка моя милая? Есть ли такая, родная, что примет целиком все, чем владеем? Поймет ли, что кроме номинальной, сугубо материальной ценности вещей, есть и другая?..

А напоследок – о Шаре. Из шаров шаре. Нет, он не самый большой, и, может быть, и не самый красивый.

 

...Целую вечность не покупала елочных игрушек. Совсем незаинтересованно проходила мимо классно упакованных заезжих молодцев: "Что он Гекубе, что ему Гекуба?" Но потянуло как-то накануне третьего тысячелетия в тот самый магазин, на Тираспольской площади. Зашла и...

Средних размеров, не помпезно сверкающий, кричащий "красотою", но на нем такая славная, родная картинка! Как будто из "Букваря" конца 40-х моего, ушедшего века. Детишки на салазках с горки катятся. Вспыхнуло:

Вот моя деревня,
Вот мой дом родной,
Вот качусь я в санках
По горе крутой...

Нагруженная почище ломовой лошади, колченогая, обреченная на, минимум, два вида транспорта, переполненного до отказа, как я берегла пакетик с шаром! Добрались благополучно, но уже в тесном коридорчике оступилась, разуваясь. Не устояла на натруженной больной ноге.

– Дзень-нь-нь!

Вслед за хрустом – шум собственного приземления и... слезы. Рыдала, вроде впрямь что-то ужасное стряслось. На полу сидячи, седая, глупая... На шум вышел сын. От расспросов еще пуще залилась, пытаясь сопоставить осколки.

– О, Господи! Да куплю я тебе завтра десять шаров!

– Мне не надо десять, мне такой надо! Я его так берегла в этой страшной давке!

– Ну куплю такой же, вот уж дейстительно, старый, что малый...

– Нет таких же, сынок, я последний взяла!

 

Назавтра точно такой же шарик лежал на столе, ожидая почетного места на еще некупленной елочке.

…Ах, закрома вы мои, закрома, –
Хлам для крутого адепта ума,
Жирного пана-уродины…
Ах, закрома моей родины!
Добрых сердец береги закрома,
Да не осилят чума и сума!

21 декабря 2002

2003-й, ПЕРВЫЙ ДЕНЬ...

Вот и пришло мое довольство малым...
Е. Винокуров

«...Тают снежинки-года,
Страшно подумать о вечности,
Хочется жить, хоть иногда,
Хоть раз в неделю – по-человечески...» –

Такие вот грустительные строчки
Мне довелось услышать в первый день...
Нежданно-снежный, он сравнял все кочки
И – рассиялся! Шапку набекрень
Надев – сбылась мечта насилу! –
Я выпрыгнула в свет, скрипя клюкой.
Заплатанные сапоги носили
По тропкам, без, до срока... Но на кой
Детали вам? Итак, о первом дне я...
Парк Горького. Увы, не Летний сад,
Не Елисейские, но, к счастью, не Помпея,
Хоть клочья лавы – "Шустов" – и висят
Над Именем... Не надо бы о грустном!..
По целине к березкам подбрела
И, приласкавшись, сцеловала: "Вкусно!
Как в детстве! То-то б мама поддала!"

Накликала: "Миндалины! Ангина! –
Из дали мне, – А сляжешь? Вот напасть!"
– Ах, мама-мама, что – ангина? Сплина,
Тоски боюсь – сыта! Наелась всласть...
Глоток бы детства!.. И березки эти –
Как бы из Дома... Помнишь, как росли?
Их мы сажали... Самосеем – дети
И внуки, видишь? Чуть из-под земли,
Под снегом, беззащитные росточки...
Ненужна нежность? Мир колючим стал?
Сгорела втуне... Знать, дошла до точки.
И Бог от жалоб суетных устал.

Прожгла снежок... Не надо бы о грустном!
Как тихо... Тени исчертили наст,
Лилово-серебристые... Он хрустом
Отозвался: "Смирись! Молись! Подаст..."

Вот – елочки, зеленой дружной стайкой...
На лапках – снегу! Эка тяжелень!..
А вот – котишкой или белым зайкой –
Притвора! – притаился старый пень.
Чу, шелест. Жестче, явственней! – Откуда?
Над елками – огромнейший платан!
Не сбросил листьев пришлый чудо-юдо
Наперекор и ливням, и ветрам.

Но в жестяном шуршанье слышу стоны –
Верней о смерти говорят, чем снег
На плечиках... А он, как есть, – погоны
Закону верных – копят силы в сне!
Гордец... Но здесь тебе не Палестины,
Морозцем скрутит, почернеют враз!
И лишь пока горят под небом синим,
Но – рамой, фоном! Сам иконостас,
Весь – графика нелгущих строгих веток
Дубов и кленов, тополей, осин,
И хвойных малахит, как-будто – лето!
Финифть березок, алый жар рябин...

Ах, ты, по-малости, и "промышляешь", вроде?
Помпезный "дождик" в ветках – чудеса!
Да, синее над желтым нынче в моде...
Под праздник мишурой обзавелся?

Ты не серчай, я понимаю: ветром
Надуло. С елки. И не снять никак.
Но, Бог ты мой, каким глядишься фертом!
Ну, не сердись, шучу любя, чудак!
Платановые шарики в кармашке
Родильницы, как оберег искусный,
Ты помнишь? Нет Аленки, нету Дашки...
Ах, милый мой, не надо бы о грустном!

Отринув санки, топает малышка:
Не поспевают ножки за желанным!
В восторге – хлоп! Не плачет – не мальчишка,
Наш брат! Встает. – Брависсимо, Татьяна!
Он, по всему, – твой первый снег, родная, –
Чужая внучка... Мне бы – не последний...
Но, с горечью предвижу, чую, знаю:
Ударов – тьма! Легчайшие – намедни.
Но ты не плачь! Вставай! Кураж – спасенье.
Как в цирке у актеров. Жизнь-театр
Его не меньше требует. Везенья
Побольше бы, чем бабке встречной, Тата!..

В мужья – не слабака. Вон, глянь, подросток –
Ах, как он колесом прошелся славно!
Фляк, сальто, кувырок, ну впрямь, – бескостный!..
"Ты обещала все позволить, мама!
И на снегу не тверже, чем на матах..."
"Сынок, он тает, мокрая одежда..."
– Да брось, – пустяк! Пускай растет солдатом,
Не слякотью без веры и надежды!
Защитником! Не надо бы о грустном...
Порадуюсь, приметив: как ни странно,
Кормушек – много. Но, однако, пусто
В них. Только снег. Но, может, слишком рано?..

Парк полнится. Салазки, визг, детишки,
Собачьи стаи, их сальто-мортале!..
...Да-а-а, скрип приятней хлюпа в сапожишках:
Пора домой. Мы славно погуляли!

Под самым домом повстречала елку.
Лежит бесхозная, грустя: "Зачем сгубили?
И не дали порадовать... Иголки
Для их ковров страшны? Иль запросили
Торговцы цену выше, чем возможно
Для честных, добрых? Ах, зачем росла я?.."
– Дитя, прости их, глупых, если можно,
Пойдем со мной! Неважно, что – вторая.
Сияет в общей елочка-малышка.
К себе возьму, мне нарядить не долго,
Заботы – чуть! И ты не будешь лишней,
А будешь ты Рождественскою елкой!
В отличие от первой – Новогодней –
Календаря чужого... Вечерами
Утешишь памятью. Игрушек модных
Не обещаю. Что нам мишура их?

Согласна? Так вперед! Повыше лапы!
Тебя одену – первой и не снились! –
В изделия братишки, мамы, папы,
Свои, что в детстве клеились-творились!
Не будет огоньков бегущих. Что нам
В той беготне? Ты засияешь ярко
Гирляндой "Космос"! Тридцать лет патронам
И лампочкам, но... – родненькая марка!

Да, поздно понимаем, ценим мало,
Небрежно губим – дурачки-Емели...
Поплачем вместе... Вот, полегче стало!
Пусть дурень ржет: "То лапки отпотели!"

Вдруг, наряжая, вспоминаю: было!
В такой же день, в том месте, спозаранку
Нашли мы елку, взяли: упросила
Я мужа, что катал меня на санках.
Я – на сносях. Сынок. Одна растила.
Суди теперь: права ли, виновата? –
Учила, что в любви, не в злобе сила,
Что честь превыше почестей и злата.

...Вновь "высший свет" – толпа ворья над нами –
Бесстыдно попирает все законы,
И те, что напридумывали сами,
И главные, что есть в душе, исконны!
Нам – к Свету Божьему: природе, добрым людям,
Служа соборности и миру, знанью,
И да прибудем мы, навек пребудем
В нем – Свете Доброты и Состраданья!

За светлый день, спасибо, Боже Правый,
Подай таких побольше в наступившем!
Земная жизнь так коротка и, право,
Хоть раз в неделю он не будет лишним...

Тают снежинки-года,
Страшно подумать о вечности,
Хочется жить, хоть иногда,
Хоть раз в неделю – по-человечески...

И СНОВА НОВЫЙ ГОД...
"В сравненьи познаем... " –
Банальность.
Но все чаще
Я притчу вспоминаю:
Тесен дом,
А... скот еще ввести
И со смердящим
Пожить чуток?..
О, мудрый Соломон!..
В тот миг, когда
С новорожденным годом
Взамен курантов – Рада –
Славь и гнись!
Я поняла: желанная свобода
Скончалась. Далее –
Под горку, вниз.
Год отчужденья.
Даже время – разно.
Но мимо воли
Самостных скопцов
Вернулся неценимый прежде
Праздник:
Встречать с Тобой,
О Земле праотцов!
Рвались, Марина,
Криком, песней, гимном,
Проклятьем воздвигаемой стене:
Как смеете внушать,
Что Русь – чужбина?
Во мне – Россия,
Слышите, – во мне! –
"О самозванцев жалкие усилья!
Как сон, как снег, как смерть – святыни – всем!
Запрет на Кремль? Запрета нет на крылья,
И потому – запрета нет на Кремль!"
И снова Новый год...
Одной лишь верой
Живу, дышу я:
Истекает срок
Горчайших тягот,
Болей и ПОТЕРИ...
О да простит,
О да поможет Бог!
30 ноября 1993 – 26 декабря 2012


Комментариев:

Вернуться на главную